Трое в коммуналке, не считая китайца. - Ури, Даша, Билли, Максим

Стр 1 из 39Следующая ⇒

Оглавление

Трое в коммуналке, не считая китайца. - Ури, Даша, Билли, Максим 2

Путь волчицы. - Чарли, Шарлотта. 36

Гридеперливый галстук. - Иржи, Ури. 177

Созвездие " Золотые Пиастры" - Еж, Вира, Снусмумрик. 231

Во время прочтения – сжечь - Уильям, Вира, Рамен. 297

Животные находятся на другом корабле. - Оливер, Аэлина, Диана 381

Теневой экспорт - Артур, Далила. 469

Заря над Брэдфордом - Лита, Ру, Кристина. 682

Собачий бог - Рут, Ребекка, Данко. 772

Дорожные истории - Тимур, Вивьен, Нанду. 823

Пустынный Вояж или шашлыки в Нью-Соловках - Бальдр, Лена, Феня 886

Пустая комната - Артур, Марк, Даша. 951

Сорок два - Витя, Лида, Дандан. 993

Что есть истинное чудо? Что есть настоящая магия? Где на самом деле волшебный мир? Правильно, там, где ты чувствуешь себя своим ни смотря ни на что, там, где есть друзья. А настоящие чудеса и вовсе не связаны ни с какой магией.

Трое в коммуналке, не считая китайца. - Ури, Даша, Билли, Максим

Светло-голубая занавеска в цветочек, скрывающая только треть окна, мерно колыхалась под весенним ветерком, задувающим в приоткрытую форточку. Помидорная рассада в пластиковых стаканчиках из-под йогурта на окне грустно шевелила молодыми листочками. Старинный стул орехового дерева с резной спинкой и облупившейся краской страдальчески, надрывно поскрипывал в такт колыханиям занавески. За окном бежали мутные, едва различимые на фоне серого неба, серые же облака. Они отражались в дешёвом пластике часов, мерно тикающих на стенке.

Всё это, колыхание, поскрипывание и мутность, всё шло в унисон с эмоциональным раздраем Игоря. Игорь был печален, сердце его скрипело вместе со стулом, мысли в глазах бежали серые, как облака. Грудь его разрывалась от непримиримых противоречий, бушующих в страстной душе художника. Игорь вздохнул и перестал качаться на стуле. Ореховый раритет из его личной коллекции со стуком встал на потёртый ламинат кухни всеми четырьмя ногами и перестал скрипеть. Стул такой на кухне был один, и горе тому, кто сядет на него без разрешения хозяина.

Художник грустно опёрся локтем на стол, поднял на уровень глаз синюю чашку производства фарфорового завода «Возрождение», держа её кончиками пальцев, и усы его печально обвисли. На клеёнке стола остался полукруг-след.

– Как глубок кобальт чашки. И как мелка при этом сама посудина. Так и вся жизнь. Сколь глубокой она может показаться, и сколь мелка её практическая суть на самом деле. Сколь бы благородным ни был жизненный выбор, вставший перед человеком, человек всегда выберет то, что ему выгоднее и удобнее. Но что делать, когда на этот вопрос нет правильного ответа?.. – Игорь со вздохом встал, поправил сползающие с зада растянутые треники, и, кривясь, всей душой противясь тривиальности происходящего, пошёл к раковине, чтобы эту самую чашку мыть. В тяжелом выборе – помыть эту или идти через весь коридор до своей комнаты и шкафа за новой, – победил первый вариант. Главная проблема была, конечно, в том, что Игорь был совершенно не уверен, есть ли в комнате хоть одна чистая чашка.

В стареньком барахлящем водонагревателе с характерным звуком вспыхнул и загудел газ, из старенького барахлящего крана с бульканьем вырвалась горячая вода.

– Сколько времени жизни мы тратим на мытьё посуды, скажи? – надрывно вопросил художник сквозь шум бегущей мутноватой воды, обернувшись через плечо, и, не дожидаясь ответа, принялся яростно натирать чашку содой и выплёвывать наконец то, что на самом деле глодало его весь день. – И ты представь себе только. Меня, МЕНЯ, члена союза художников, участника международных выставок, приняли за бомжа, роющегося в мусоре! Кто-то выкинул на помойку прекрасную резную раму никак не моложе начала прошлого века, я спасал произведение искусства, а меня обозвали алкашом и предложили бутылки для сдачи! Будто первый раз меня у помойки видят...

Сковорода на плите принялась плеваться масляными брызгами, кусок колбасы покрылся коричневой корочкой, Шарль с шумом втянул в себя ливерный запах. Он ловко переворачивал кружочки колбасы, пока Игорь в очередной раз предавался черной меланхолии.

– На каждый вдох мгновение жизни! Дышим, значит, живем! Как же часто мы глупости слышим. Игорь, дорогой, выпьем и снова нальем, – полупропел Шарль.

Он был при полном параде: в потертом бархатном жилете, галстуке-бабочке и клетчатых пижамных штанах. Образ слегка разбавлял фартук с карманом посередине. В мягких тапочках не так уж легко отстукивать чечетку, но Шарль все равно это делал. Флеп, слап, флеп, флеп... Левый тапок проскользил под стол и остановился, стукнувшись о стену. Шарль Бархатцев добродушно рассмеялся.

– Ну так, может быть, не стоило лазать в мусорный контейнер при свете дня? Ты должен был подождать, пока луна освятит твой путь... муть... должен будь. Лизоблюдь. Это же очевидно, друг мой.

Шарль выложил колбасу на хлебные ломти, бросил сверху каждого листок петрушки, растущей на подоконнике, а затем пробормотал что-то на нечетком французском. Он умел говорить на французском, утверждал, что родился на берегах Сены, но это было лишь поэтическим допущением. Его карьера поэта-чечеточника требовала поэтичности, а старое имя (забытое в дальнем ящике комода) заменилось псевдонимом. Как же давно это было и как жаль, что не продлилось до настоящего времени. Не разрешая себе думать о восьмом десятке, который он не так давно разменял, Бархатцев пытался выглядеть оптимистично.

– Что наша жизнь? Трава! Лучше расскажи-ка мне о своей новой картине. Я же видел, ты творишь! – Шарль пододвинул кривоногий табурет к столу и приступил к трапезе. – Хочешь сандвич ау бэкан? Яко бэкан тако же ливар. Ммм, пища богов. Кстати, видел, как кто-то заселялся в двадцать вторую. Невысокий, сказал мне что-то на казахском. Поздоровался, наверное.

Входная дверь жалобно взвизгнула, чтобы затем выразительно захлопнуться обратно, оповещая всех жильцов, что в обитель старческого пафоса, драматизма и общей меланхолии возвратилась самая молодая и красивая обитательница. На пол обрушилась сумка, сбросились тяжелые ботинки, сменившись шарканьем тапочек и послышался тяжелый вздох. К запахам жареной колбасы и депрессивного региона примешалось сомнительное ощущение тающего снега и удушливое– духов, заказанных по каталогу у соседки.

Шарканье неизбежно нарастало, обозначая приближение к кухне и являя наконец высокую девицу. Уна обвела присутствующих утяжеленным подводкой взглядом и брезгливо поджала губы то ли от вида ливера, то ли от непонимания, как ее вообще занесло жить в этот дом престарелых.

– Здрасьте. Как ваше ничего? Видели, там чурка какой-то по подъезду шарится? Это он не раму ищет, а то там валяется в коридоре что-то страшное, как сто китайцев вместе взятых. И воняет как их жареная селедка.

Девушка деловито затянула светлые волосы в хвост, чиркнула спичкой, поджигая плиту, ойкнула, выронив, когда огонь подобрался к пальцам. Прислушавшись к бульканью в чайнике и сочтя его удовлетворительным, она поставила его греться, моментально отворачиваясь. Все ведь знают, что если смотреть, то никогда не закипит. Ложка звонко ударилась об бочины кружки, засыпая сначала порцию нескафе, а затем две щедрых– сахара.

– 你们好! Добрый день! Привет! – Мэн Ци прошлепал босыми пятками на кухню, приветственно кланяясь собравшимся на ней соседям и звеня нефритовыми браслетами на запястье. Говорил он с сильным акцентом, кое-где по-китайски тяня слоги, – Мое имя Мэн Ци, я здесь буду пить чха-ай.

Он заселился в комнату рано утром с одной большой сумкой за плечом (она была куплена на рынке за двести тридцать рублей, и боковой карман уже трещал по швам) и картонной коробкой в руках. День прошел подобно ткацким челнокам – пронесся почти незаметно, китаец успел только разложить свои вещи по полкам, да сгрудить хлам к двери. Барахло, оставленное предыдущей хозяйкой, совершенно не вписывалось в понятие фэншуя, загрязняло воздух неприятным запахом старости и определенно оставляло отпечаток на энергии ци.

С тихим стуком поставив на пол обшарпанного вида табуретку с нелепой розовой вязанной салфеточкой, прибитой гвоздями к сидушке снизу, он аккуратно задвинул ее под стол и выпрямился. Выдающимся ростом или особой ловкостью Мэн Ци не обладал, стул ему был нужен для борьбы с залепленными сверху донизу окнами, а стремянка в коридоре так и не обнаружилась. Еще раз покивав соседям, он удалился к себе, на ломанном русском пообещав скоро вернуться.

Пыль в комнате повисла плотным туманом под мутно желтеющим глазом пузатой лампочки, кружась в воздухе и не желая выветриваться. Вечер стоял тихий, и даже распахнутая настежь форточка не спасала. Только коротко бились о стекло задеревеневшие полоски оборванных тряпок, некогда используемые для запечатывания сквозящих щелей. Мэн Ци хорошо постарался: одним движением собрав обрывки тряпья и малярного скотча в кучу, он подхватил глиняный чайник с пиалами и мешочек чая и зашаркал обратно.

– Чха-ай. Байхао Иньчжэнь. Немного для знакомства.

Игорь замер в напряженной, нелепой позе, растопырив локти, с рукой всё ещё в чашке. Очень медленно, деревянно, он повернул сначала голову, потом всё остальное, и выпучился на улыбающегося и кланяющегося китайца. Надо сказать, Либерман не считал себя расистом, но при этом искренне недолюбливал и побаивался всех, кто не был русским, евреем или, на худой конец, честным армянином, умеющим готовить долму. Менций или как его там, – Игорь про себя сразу прозвал его " Деменций" и на этом успокоился, – который теперь возился со странного вида чайником, отнюдь не выглядел, как человек, умеющий готовить долму. Это напрягало.

– А что, неужели наследник баб Нюры? – медленно протянул Игорь, возвращаясь к яростному надраиванию остальных чашек, скопившихся в раковине. Большая часть была его же собственностью, но затесалась там и литровая кружка старого поэта.

– Прó клятая комната какая-то, – хмуро пробормотал в усы художник так, чтобы его не было слышно за шумом воды. – То бабка там жила с прибабахом, царствие ей небесное, теперь вот... Да вы садитесь, Менций сан! – уже в голос добавил он, обернувшись с широкой улыбкой на нового соседа. – Располагайтесь, полочки у нас тут ваши вон те, слева, как раз что пониже, бабушка тоже ростом не отличалась. Там у неё травки какие-то, посмотрите, может и их потреблять можно, у вас тоже что-то в пакетике... А что картина, Шарль, дорогой мой друг... Уна, ты же мне ещё вечер подаришь? Чуть-чуть там подправить ещё надо, как-то тени неестественно лежат, надо посмотреть по изгибам. А там Менций сан вещи разберёт, да вечером я сразу всем и покажу. Любите живопись? У вас же там, в Японии, тонкое искусство, укиё-э, Хокусаи, всё такое... А то эти, – Игорь несколько брезгливо, но с глубокой теплотой в голосе кивнул на остальных, – ни рожна не понимают.

– На бабу Нюру не очень похож, но кто мы такие, чтобы лезть в чужие семьи? – прошептал Шарль, пододвигаясь к Игорю. Потом громче добавил уже для Мэн Ци. – Спасибо, чай мы ценим превыше всего. В нем сама суть души.

Он как раз дожевывал последний бутерброд. Уна в момент появления нового соседа совершенно плавно перешла в категорию старожилов, а сосед этот становился самой настоящей загадкой. Бархатцев нестерпимо хотел узнать кто он, откуда, какие любит стихи и что думает о чечетке.

Сковорода, на которой Шарль жарил ливерные колечки вдруг поднялась в воздух и бросилась под струю воды из крана, который занимал Игорь. Сковородка принялась кружиться в разные стороны, обливать себя чистящим средством и чесать бока о губку. Брызги летели во все стороны, Шарль просто взорвался.

– Да сколько можно! Это невозможно терпеть! Кто придумал магию, она исковеркала мне всю жизнь. О, дайте, дайте мне свободу! Я мой позор сумею искупить.

Бархатцев ухватил сковороду за ручку и прижал ее к плите. К сожалению, за многие годы, он так и не сумел приспособится к своим силам. Магия пришла в жизнь Шарля очень поздно, он тогда как раз был на пике своей популярности. Недолгой популярности... Стоило ему о чем-то подумать краешком сознания, как оно начинало исполняться. Не так, как он хотел, но все же. Например, он думал о том, что стоит почистить сковородку и вот, пожалуйста. Посудина перестала дергаться, магический приступ прошел.

– Когда-нибудь, я пойму, как это работает. Или умру в попытках понять.

– Чо он будет здесь пить? Это их китайская водка, да? – Уна следила за происходящим круглыми от природы и интереса глазами, уточняя ход событий у сожителей тем самым коронным драматичным шепотом, за который ее трижды не взяли в театральный. – Дядь Игорь, у тебя походу собу... собрат нарисовался.

Сняв с плиты надрывно свистящий чайник, девушка щелчком выключила газ и плеснула себе в кружку кипяток. Выходки сковородки в самом начале доводили ее до ультразвуковых взвизгов, потом до сдержанных ругательств, когда в нее летели брызги моющего средства, а сейчас скорее забавляли. Сама она в этой плоскости была абсолютно бездарна, что приводило ее поначалу в потрясающее уныние, потому что хотела бы жить в мире самоочищающемся. Но чего не было, того не было.

– Еще б пол сам помылся, – тонким, как голос Витаса, намеком вздохнула Уна, косясь голубым глазом попеременно на Шарля и на страшное количество крошек на полу. Если очень присмотреться, можно было заметить, как они уже даже не уносятся зажравшимися и обленившимися тараканами, которые куда тщательнее убирались у соседей, чем в этом творческом сборище неудачников.

– Мэн, а Мэн, а вы, часом, не творец? Ну, там, хокку не пишете? Мангу не рисуете? В театрах каких-нибудь не играете? А то знаете, у нас тут аура в квартире такая, ну вы понимаете, – рука с облупленным лаком обрисовала кружкой в воздухе что-то этакое волшебное. С тихим цоканьем содержимое пола дополнилось россыпью семечек. Хоть сейчас лови голубей на ужин. – Звиняйте, такое тут тоже случается. Ну вы ж, поди, ко всему привычны? У вас же там эти, гороскопы китайские, драконы, все такое.

Мэн Ци еще пару раз кивнул, делая вид, что понимает новых соседей (и он действительно понимал, по крайней мере, знал слово 伏特加 как минимум на трех языках), послушно уселся на табуреточку и сложил ладони на коленях, скучающим взглядом обводя небольшую кухоньку и изредка бьющуюся в припадке сковородку. Ничего необычного не обнаружилось – лишь непробиваемые русские, как обычно игнорирующие дарованные им Шан Ди таланты.

– Драконы – это по-китайски Лун. А ты, – китаец указал тонким, как у девушки, длинным пальцем на Уну, после чего скосил глаза на Игоря и Шарля, – как дракон свернувшийся, как феникс, скрывшийся из вида. Подумайте над этим.

С тоской взглянув на только что вскипевший чайник, Мэн Ци приуныл – чай, тем более белый, заваривать кипятком было строго запрещено всеми мыслимыми и немыслимыми правилами по завариванию. Русские умудрялись упускать и это. Проглотив народную мудрость про то, что горячий чай вредит организму, когда как остывший – способствует долголетию, китаец поднялся с места, вновь откланиваясь.

– Живопись я люблю, только живопись умную, тонкую, потаенную. В искусстве есть своя мудрость, когда оно не выглядит вызывающе, – Мэн Ци скользнул взглядом по тихо тикающим настенным часам, покачал головой и попрощался, удаляясь к себе.

В его комнате разгулялся легкий сквозняк и, наконец, перестало пахнуть протухшей стариной. Только слетела со стоящего под окнами платяного, обитого железом, сундука вязаная шаль мышиного цвета, открывая небольшой, но кажущийся прочным навесной замок. Мэн Ци тактичностью обладал разве что на людях, поэтому, оставшись наедине с собой, он долго не думал и сразу же вытащил из кладовки массивный молоток.

Из рассказов соседей Мэн Ци уже слышал, что до него в комнате жила некая " баб Нюйра". И хоть имя было созвучно с именем богини Нюйвы, мужчина очень сомневался в том, что создательница человечества могла жить в таком бардаке. Особо церемониться с вещами покойной самозванки он не стал, занес тяжеленный молоток и снес с сундука замок.

В сундуке нашлось проеденное молью и, как будто основательно пожеванное подвенечное платье, бесчисленное количество вязаных платков, стопка счетов за электричество, мешочек советских рублей и рамочка с портретом Сталина. Последняя оставила на руках Мэн Ци смазанный след алой помады. Китаец брезгливо скривился и захлопнул сундук.

Накрутив на ночь волосы на бигуди, Мэн Ци расстелил спальник, игнорируя койку предыдущей владелицы, и, помня, что утро в любом случае мудренее, уснул.

Была холодная, бурная, истинно мартовская ночь. Луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, и по мутному небу носилась адская мгла. Игорь делал несколько дел одновременно: спал, храпел и изредка что-то бормотал, отмахиваясь рукой от невидимого противника. Ему снилось, что вчерашний вечер с приходом китайца закончился не чаепитием и обсуждением странностей нового соседа (хрен с ним, лишь бы на коммуналку сдавал вовремя и в раковину не писал), а полноценным боем. Китаец орал " ки-йа-а" и летал по кухне, крутясь в воздухе и размахивая рукавами, а остальные только сидели под столом, прикрывшись сковородкой и чайником.

Сон был умеренно неприятным, просыпаться в холодном поту было не от чего, однако Игорь вздрогнул и резко сел на тахте, выпучив глаза. Ему показалось, что кто-то схватил его за нос. Диким взглядом обведя комнату, Игорь решил, что даже китайцу тут прятаться негде, не то, что остальным его соседям. А гномик в жёлто-зелёном камзольчике ему явно привиделся в отражении одной из картин.

– Приснится же, едрить твою налево... – Бормотал Игорь, тащась по коридору к туалету и ощупывая нос. Добравшись до узкой облупившейся двери справа от ванной и кухни, но слева от входа, Игорь широко зевнул. Усы его затрепетали. Он включил свет, открыл дверь, опустил взгляд на фарфорового друга всех похмельных и вздрогнул, коротко матюгнувшись. В унитазе, нарезая панические круги, плавала крошечная светящаяся золотая рыбка.

– Добрый человек, отпусти меня, а я тебе желание исполню! – тоненьким голоском попросила рыбка.

Игорь подавился воздухом, выпучил глаза.

– Сгинь! – хрипло гаркнул он и нажал на смыв. А потом, решив, что до утра и потерпеть можно, поскорее пошёл к себе, кося неверным глазом.

Шарль не спал по ночам, он по ночам предавался мечтам и воспоминаниям. В его мыслях воспоминания переплетались с мечтами, и он вместо того, чтобы превратиться к сорока годам в бездарного мага, оставался великолепным чечеточником и не менее великолепным поэтом. Его жизнь пошла кувырком из-за магии, он изо всех сил пытался побороть эту напасть, отказываясь от минимальных ее проявлений. Он не покупал магические вещицы, не принимал никакие лечебные зелья и вообще игнорировал эту сторону своей жизни.

Стало жарко. Бархатцев открыл окно, и в комнату тут же влетел желтый круг луны.

– Пшла вон, – буркнул Шарль. – Остались лишь воспоминанья, все прошло. И нет любви. А ты, несчастная, плыви. Плыви отсель.

Он уже было развернулся, чтобы лечь обратно на диван, но тут вдруг увидел, как луна деловито меряет его шляпу с пером. Приглядевшись, поэт понял, что это не луна, а какой-то растолстевший гном. У него были белые завитушки на голове и маленькие полупрозрачные крылышки, которыми он едва шевелил. Ножки и ручки у существа были тоненькие, штанов не было. Бархатцев снова развернулся к окну, увидел там никуда не девшуюся луну, и утвердительно кивнул сам себе.

– А ну живо портки надел, засранец! Я не потерплю тут... это самое... то есть. Ты дама? Шляпу сними.

Псевдолуна повернулась к Шарлю лицом и тот понял, что нет, не дама. Пожав плечами, гном залез в шкаф и стал вышвыривать оттуда одежки. Бархатцев принялся запихивать их обратно, поэтически матерясь на хулиганское существо. Он никак не мог понять кто это был. Магические выкрутасы, которые происходили с Шарлем, не принимали форму кого-то такого живого и явно волшебного. Это было дико странно.

Из-за своей толщины, гном не мог быстро летать, поэтому Бархатцев его наконец-то изловил.

– Руки прочь, пердун старый, я эльф в пятом поколении, – пробасил прокуренным голосом " эльф". – Позову наших, от тебя один пупок останется. Дай пупок!

Шарль распахнул оконную створку и выпихнул тяжеловеса из мира фэйри в ночную темень. Отдышался. Затем-таки лег на диван и почти уснул, но вдруг понял, что в первый раз он открыл только внутреннее окно, а значит желтый пришелец находился в комнате все это время. Если его магические силы начнут производить толстых полуголых гномоэльфов, Шарлю придется утопится, чтобы избежать позора.

Пока все нормальные соседи ругались во сне на русском и китайском, Уна захватила ванную. Можно было бы сказать, что она туда прокралась в ночи, но с ее далекой от эльфийской комплекции это был именно захват территории. Возможно вооруженный, потому что любой, кто посмел бы попытаться ее остановить, узнал бы, какой опасной может быть женщина, чей путь к красоте попытались так бесславно прервать. Даже если она выглядит обезоруженной охапкой баночек в руках и закинутым на плечо халатом. Наконец, обшарпанная дверь захлопнулась с победным поворотом замка. За ней послышалось бодрое шуршание и первый удар воды об древнюю и видавшую слишком многое ванну.

– Ты вообще кто? – привычная ко многому девушка захлопала глазами на призывно торчащий из пены человеческий торс.

– Леха, – кокетливо ответили ей, шлепнув хвостом по воде и окатив едва ли не с ног до головы.

– Слышь, Леха. Проваливай отсюда нахрен, – все очарование моментально слетело, оставив Уну разъяренной и выписавшей русалу леща хорошо поставленным ударом.

Леха исчез с фырканьем, закатанными глазами и тонким ароматом свежевыловленной на зимней рыбалке щуки. Сменив воду на более чистую и горячую, Уна угнездилась в ванне, откидываясь и закрывая глаза. Сегодня ее состояние совершенно не смущало, так как для этого в тонкой душевной организации не осталось свободного места.

– Черт знает что сегодня творится, еще этот китаец со своим чаем, – пробормотала она напоследок в никуда.

– Меня весной не утро пробудило, я отовсюду слышу крики птиц, – процитировал Мэн Ци, заходя на кухню, и в первую очередь распахнул окно, впуская в душную комнату немного прохладного утреннего воздуха. Свежо пахло распустившейся сиренью и смолистым газом фыркающей под окном газели, птицы действительно орали: сцепившиеся на дереве из-за пролежавшей зиму ореховой скорлупки сонные вороны лупили друг друга крыльями и наверняка не самыми приличными выражениями и не собирались сдавать позиции.

Первым делом после пробуждения и гигиенических процедур, Мэн Ци снял бигуди, щедро облился лаком и теперь в прямом смысле слова сиял красотой, молодостью и уверенностью в себе. Тонкие ломкие волосы, которым завивка с трудом, но придала дополнительный объем, на радость Мэн Ци кудрявились преотличнейше, так что напоминал он темное грозовое облако.

И, очевидно, пребывал в прекрасном расположении духа.

– Нихао, – поздоровался он с соседями, нахохлившимися и угрюмыми, будто воробьи зимой, – Чжу Е Цин для восполнения энергии?

Не дождавшись ответа, китаец снял с пояса мешочек, прогрел стеклянный чайник, и только когда все было готово к традиционному завариванию чая, засыпал похожую на иголочки смесь в емкость, на глаз определяя количество.

– На середине горного склона жду полной луны, пиалой чая потчуя лучшего друга, – Мэн Ци поклонился, разливая по пиалам прозрачный настой. Иголочки плавали в чайнике вертикально, кружась и подныривая будто поплавки, – нынче сундук открываю вашей бабНюйвы, там платки, шали, платья. А среди ночи просыпаюсь – смотрит на меня высокий скелет в доспехах и спрашивает: " Где яйцо, мудрец? " Показал ему, где холодильник стоит, так он с десятком яиц в сундук и залез, больше и не выходил. У вас такое нормально?

И без того мрачный и не выспавшийся художник помрачнел ещё сильнее, окинув взглядом свежего, душистого китайца.

– Сунь Ху Вчай, Вынь Су Хим. – Мрачно приветствовал соседа Игорь, но чай взял и принялся задумчиво закидывать туда одну за другой ложки сахара с горкой.

На кухне негромко играл один из старинных патефонов Игоря. В минуты душевного раздрая, чтобы никто, не дай бог, не спутал их с минутами тяжёлого похмелья, Игорь вытаскивал на кухню патефон и картинно страдал под звуки пластинки. Сегодня в патефоне гнусавил Челентано, но птицы и прочий шум с улицы теперь его немного приглушали.

С утра Игорь чуть не зашиб только вылезшую из ванной Уну. Исключительно по ошибке и невыспанности. Принял её за кикимору, которая ему приснилась после встреч с рыбкой и гномиком. За что получил коленом, локтем, мокрым полотенцем и, кажется, баночкой с кремом " oriflame", которую пришлось купить вместе с шампунем и губной помадой, записавшись в партнёры какого-то уровня, чтобы заслужить не прощение, но слегка презрительное равнодушие.

Пока Игорь оформлялся, ушлый Деменций занял ванную, и Либерман был вынужден умываться в раковине на кухне.

" Ну ничего, – успокаивал он себя, – это уже не та коммуналка с одним туалетом на восемь комнат, это можно и потерпеть ради искусства. "

Пока Игорь задумчиво пытался размешать в чае полсахарницы, он, кажется, пропустил пару реплик Шарля и единственной на квартиру мадемуазель. Но тут до него кое-что дошло, и он встрепенулся.

– Так это ты, морда узкоглазая, виноват, что у нас по квартире нечисть сказочная шарится?! Надо на этот сундук посмотреть.

– Какой кошмар! Мне вас придётся удавить! Я-то думал, что мои силы окончательно вышли из-под контроля, и по ночам я порождаю гномов. Исчадие тёмных сил сегодня требовало мой пупок, – Шарль бесновался, потрясая руками, при этом не забывая помешивать рисовую кашу на молоке.

Вчерашнее происшествие оставило в душе Бархатцева неизгладимый след. Он никак не мог понять, почему ночной пришелец – порождение его тайных грёз – был без портков. Но, выходит, не он его создал. Это давало надежду.

– Действительно, любопытно... А вы знали, что баба Нюра когда-то водила тесное знакомство с замполитом Евстигнеевым? Он ей такие песни пел, я так не спою. Бывало, сидишь возле замочной скважины, поправляешь шнуровку на туфлях, а они там шу-шу-шу.

Шарль дважды притопнул и трижды прихлопнул. Откашлялся и спел о том, как " однажды я молодушкой была" но на итальянском.

Каша принялась вонять подгоревшим молоком, Бархатцев ойкнул и захотел, чтобы каша не подгорала. Она тут же приняла форму воздушного змея и взлетела к потолку, к коему и прилипла.

– Обойдусь без завтрака, – грустно промолвил Шарль, вставая на табурет, чтобы вытереть тряпкой следы своей глупой магии. – Игорь, нам нужно выяснить почему из сундука полезла нечисть. Думаю мы, как представители грубой мужской силы, просто обязаны взять решение этого вопроса в свои руки. Возможно, это опасно.

Уна была дамой, а значит, не могла сражаться шпагой и мечом, однако же в её арсенале были так называемые " дамские штучки", чем бы они не являлись. О китайцах Бархатцев знал только то, что они умеют садиться на шпагат в воздухе. В целом, их небольшой отряд мог создавать угрожающе впечатление.

– Чай замечательный, я ощутил, как меня переполняет ветер перемен. Ветра шумят в листве берёз, я буду нюхать прах мимоз. Нет, прах не подходит…

Уна сидела на табуретке и тянула чай со всеми тональностями от сербанья до хлюпанья, выражая этим все свое возмущение тем, что китаец выглядел ухоженней, чем она сама. Особенно ее захватывала зависть при виде кудрей, которые на ее длине волос не выходили ни разу в жизни, хоть неделями спи на всех вариациях бигуди. От этой мысли она и вовсе чуть не перешла на ультразвук, но чай в пиале благополучно закончился.

– Ты ж в России, привыкай. – девушка налила заварку в кружку и кощунственно разбавила сверху еще горячим содержимым чайника с плиты. Туда же пошел и кружок лимона, возможно, он станет последним колом в китайском сердце, но если и так, то это был ее отечественный ответ Китай-Мэну.

Поспешно убрав бутерброд с траектории грустной капели каши с потолка, Уна его прикончила в два укуса, потому что в большой коммуналке клювом не щелкают. Даже если еда, казалось бы, уже у тебя в руках. На фразы о сундуках она и вовсе бодро встрепенулась, продирижировала кружкой, едва не выплеснув чай на пол, и свободной рукой схватила с плиты чугунную сковороду со следами пожаренной три часа назад яичницы.

– Я готова, идем смотреть сундук? Если что, мы точно отобьемся. Или проведем обряд экзорцизма. Как раз на днях тусила с готами, страшно мутные ребята, но зато научили. Или это были не готы, но просто в черном. Черт знает, но у них, мать их за ногу, такие ровные стрелки, я в восхищении. Ну конечно, на пентаграммах столько тренироваться. Латынь, кстати, знаете? А зря, пригодилось бы. Вдруг в одном слоге ошибусь и все, приплыли, продали души. Кстати, вы может потому и не успешные до сих пор поэт и художник, потому что еще не продались? Предлагаю ставить эксперименты, интересно же.

Ради своего же спокойствия, Мэн Ци сидел с прикрытыми глазами, изредка все же упирая вдохновленный взгляд в пиалу чая в своих руках. Так было действительно проще: старательно имитируя утреннюю медитацию на полюбившейся уже табуретке, он пропустил все кощунственные действия, предпринятые соседями в сторону божественного напитка. На то, что эти русские смогут оценить всю прелесть осознанного чаепития, он перестал надеяться еще в день заезда, однако заваривать чай на всех не перестал.

Промокнув салфеточкой пятно от каши, капнувшей на подол его роскошного алого ханьфу, Мэн Ци поднялся с места, прицельным броском отправил скомканную салфетку в ведро у раковины и снова вежливо поклонился.

– Я вам покажу сундук, пойдемте, – он подхватил чайничек с остатками чая, надеясь допить его, как экскурсия по предполагаемому гнезду нечисти (читай: его собственной комнате) закончится. Отточенным движением смахнув с лица кудрявую прядь, Мэн Ци первым вышел из кухни.

В его комнате было свежо. Поставив перед собой цель выветрить затхлый запах старости из спальни, он с утра открыл окна, вытер пыль с полок и развесил по стенам связанные букетики подсушенной лаванды. Эту лаванду сейчас сосредоточенно обгрызал залезший на койку бабНюры чертенок с кривоватыми рожками и зеленоватой кожей, выглядывающей из-под свалявшейся короткой бурой шерсти. Сундук был плотно закрыт.

– 走开! – шикнул китаец, швыряя в анчутку снятой с ноги тапкой. Бес резко развернулся, на его узкой грязно-зеленой морде застыло выражение панической беспомощности, во рту застряли обломанные лавандовые веточки.

Видимо, из сундука черт вылезть смог – помогло природное любопытство, – а обратно залезть не получилось. Вот и привыкшее к тому, что такое растение по поверьям гнало нечисть прочь из дома, существо активно принялось его жевать. Лаванда не помогла, страшное кудрявое нечто (китаец в глазах анчутки не выглядел образцом безопасного соседа) грозно выкрикивал что-то на непонятном для черта наречии, и не выдержавший стресса молодой бесенок плавно скатился с койки в обморок.

Мэн Ци, в общем-то, было плевать на задетые чувства беса, больше его волновало потревоженное личное пространство. Решив раз и навсегда разобраться с происходящим, он распахнул сундук и, подхватив потерявшее сознание существо, нырнул в ящик щучкой.

Пока все шли гуськом за самым загадочным соседом. Пока Мэн Ци ловил анчутку и нырял в сундук, а следом за ним, наверное, лишь бы не слышать бубнёжа Игоря, в сундук ныряли и Шарль с Уной, пока всё это происходило, Игорь бубнил.

– Почему мы не популярны, почему... Популярны в узких кругах, да! И вообще, популярность и известность при жизни – удел бездарностей и посредственностей, продавшихся пошлой современной моде! – Примерно так бубнил Игорь и ещё немного в том же духе, патетично взмахивая руками. Когда все соседи исчезли в сундуке, он тихо, грустно добавил:

– И кому сейчас нужны хорошие живописцы, если уж честно... Денег-то ни у кого нет. Разве что с китайцами торговать, да как-то странно. Но такова судьба богемы в этом мире! Наступит время, и Москва ещё узнает Либермана!

С этим Игорь посмотрел на сундук, перекрестился, зажмурился и прыгнул солдатиком в зыбучие тряпки бабы Нюры.

Сундук оказался гораздо, гораздо больше внутри, чем снаружи. Про волшебные порталы Игорю рассказывали в школе на истории магии КПСС, но на этом предмете так нудно зазубривались съезды магистров с членами правительства и представителями рабочих классов леших и домовых, что ничего дельного в голове всё равно не уложилось. Однако там, где их только что не было, и вот они уже здесь, был снег. Был лес. Была поляна, и посреди неё горел одинокий фонарь. Игорь засмотрелся на картину как художник, выпучил глаза, раскрыл рот, поднял руку и...

– А. … а... А! Апчихи! А. … а... А! Апчхилергия. На... на... на шерсть, апчхи! Здесь где-то рядом, апчхи, животное!

Из-за ближайшей сосны действительно вышел фавн с зонтиком. Выражение лица у него было точно как у Игоря перед тем, как он начал чихать.

– Ваш приход был предсказан! Два сына Адама, – фавн кивнул Шарлю и Игорю, Игорь сделал два шага назад и опять расчихался, – и две дочери Евы, – почтительный, в полном благоговении поклон Уне и кудрявому китайцу, – вы пришли, чтобы править Волшебным Королевством! Ибо известно, что только под правлением двух королей и двух королев будет процветание на нашей земле!

Шарль вывалился в снег крайне удачно. Ему хотелось так думать, потому что он ничего себе не сломал, а еще не потерял целый один тапок. Вообще идея нырнуть в сундук уже не казалась ему такой уж замечательной, она вообще не казалась ему замечательной. Никогда. Но случилось то, что всегда случается в милицейских историях: " Все нырнули, и я нырнул". Бархатцев подавил вздох.

– Кем он таки был предсказан? – не удержался и спросил Шарль. – Что ты? Кто ты? Ни красотой ты не пленяешь. Не блещешь силой и умом. Ты груб и дик, манер не знаешь, всегда ты был простым фавном!

К сожалению, ударение в слове " фавном" вышло не слишком удачным, к тому же поэт выделил его как-то особенно. Бархатцев растерялся и, чтобы сгладить первое впечатление, галантно поклонился.

– Алаверды вашему дому. Я хотел сказать, что ваша информация не верна. Моего отца звали... кхем-кхем... Бонифаций, но друзья говорили, что он Пьер. Не Адамовичи мы. Но если вы настаиваете на...

– Убей их, убей их всех... – какой-то шипящий голос донесся до ушей Шарля, он даже забыл к чему вел разговор. – Смеееерть...

Поэт-чечеточник заозирался по сторонам, едва не выпав из последнего тапка. Он начал бормотать что-то вроде: " кто это слышал? ", " ау? ", но, казалось, никто не обратил внимания на странный голос, раздавшийся словно бы в голове Шарля, а затем голос стал наворачивать круги с правого до левого уха поэта и обратно. Он говорил о смерти, о том, что надо кого-то погрызть, а еще лучше заточить. Бархатцев стал искать в своих товарищах искру понимания.

– Игорь, ты знаешь, что я всегда был в числе твоих последователей. Что там за жанр у тебя? Кубическая экспрессия? Инверсия материального? Скажи, что я не рехнулся. Уна, дорогая моя, посмотри, нет ли в моем ухе чего-то подозрительного. Может там застрял какой-нибудь очередной гном? Мой китайский друг, повтори еще раз состав своего чая... Да! Я всегда была Пепита – дьяболо! Пепита– дьяболо! А дьяволы не любят унывать.

Шарль все еще слышал заунывный шипящий голос, позабыв про странного фавна и его предложение мирно править Королевством. Это место сводило с ума. Это место было слишком Волшебным.

Слабо соображающая Уна сидела в сугробе, хлопала глазами и не отводила взгляд от фавна. Он напоминал ее бывшего, так что она только светлым образом матушки, которая выдала бы ей леща за такое воспитание, подавила вопль " Ах ты козлина! ".

– Простите, – прокашлялась наконец она от шока. – А вы, совершенно случайно, не во славу Сатане? Не подумайте, не имею ничего против, но вот только что на днях поминали его. И тут вы. И сундук. Вообще не понимаю, как я в нем оказалась.

Задумчиво замолчав, девушка застегнула до самого горла верх от спортивной кофты, так удачно сочетавшийся с леопардовыми лосинами, поднялась и отряхнулась. Только сейчас она смогла хотя бы осмотреться и сфокусироваться на том, что вокруг нее все натурально сошли с ума. Китаец, влетающий в сундук. Чихающий Игорь. Ищущий в ухе гнома Шарль. Уна вежливо заглянула, но там ничего не было, о чем она сразу же и сообщила.

Вокруг были снег, деревья и получеловек. На процветание и правда не походило. Скорее на вторую коммуналку, только в масштабах королевства. Возможно, что фавн тоже был сумасшедшим. Возможно, его королевство ограничивалось этой самой поляной, на которую их вытряхнуло.

– А где трон? Замок? Куда идти? Нам придется друг на друге пережениться или мы сможем править по-братски? В конце концов, а сколько тут квадратных метров? Понимаете, квартирный вопрос, он же не просто так всех испортил. Если меньше десяти на человека, то мы отказываемся, это совершенно не солидно. А принц мне полагается, кстати? И корону чтоб приличную, но не тяжелую, вдруг у меня от нее морщины появятся? Я, между прочим, зря что ли с пятнадцати лет омолаживающим кремом пользуюсь... Подписаться на эйвон не хотите, а? Если нет, то у меня еще есть каталоги фаберлика. Домой сейчас сбегаю только за ними. Там есть такой шампунь для вашей шерсти, прям рекомендую. И полироль для рогов из эмвея, будете самым красивым на районе. Ну, то есть, на королевстве вашем волшебном.

Мэн Ци невольно и сам заслушался рекламой популярной в России косметики, задумчиво намотал на палец блестящий под светом фонаря локон и решил, что ему каталог нужнее, чем изрядно полинявшей и похудевшей версии Годзу. Потом осмотрел его снова с рогов и до копыт, почесал подбородок и заключил, что если парнокопытное существо на кривых тонких ножках и есть Годзу – привратник у входа в подземный мир, то надушенный журнальчик самое меньшее, чем можно расплатиться. Тем не менее, он хоть и запоздало, но вежливо поклонился, величественно расправив складки на промокшем от снега подоле ханьфу и, вспомнив о балласте, постарался незаметно скинуть прихваченного в квартире анчутку в сугроб.

– Крем, рога, эйвон, что? – пораженный фавн наконец смог разобраться с выпущенным Уной информационном потоком. Выглядел он слегка ошалело, уже нервно крутил зонтик в руках и поглядывал то на Мэн Ци (кажущегося тихим, а оттого – безопасным), то на сосенки, из-за которых осмелился выйти, – з-замок т-туда, принца нет, избавить от Королевы...

Мэн Ци не слушал, перебирал прицепленные к поясу мешочки с чаем, то и дело суя под нос разбухтевшемуся Игорю и взволнованному Шарлю тот или иной сорт (" Вином пахнет, чув-ству-е-те, да-а-а" ), и иногда перехватывал взгляд фавна, всеми своими чакрами ощущая накативший на привратника страх.

– Ни-ихао! Может, пойдем выпьем чха-аю? Цзинь цзюнь мэй для тепла и настроения? – предложил он неторопливо, наблюдая, как и без того измученное лицо фавна вытягивается в праведном шоке.

Аллергия Игоря перешла в стадию забитого носа. Чихать он стал меньше, но начал говорить с модным французским прононсом.

– А деплохая идея, пчхи. Бы знаете, если бы у дас в мире де было магии, мы бы может и поберили, что тут у бас лучше и бообще, приключения, туда-сюда. До у дас своя ма-а-А--апчха-гия! Избедите.

Художник отвернулся и метко высморкался в ближайший сугроб. Хотел сказать что-то ещё, но снова зашёлся в приступе чихания, затряс головой, махнул рукой, призывая следовать за ним, и пошёл назад по своим же следам. Следы обрывались у открытого сундука. Посреди зимнего леса он смотрелся роялем в кустах. Но исправно выплюнул всю честную компанию вместе с фавном на пол комнаты в старой коммуналке. Фавн не протестовал, то ли всё ещё пребывая в шоке, то ли действительно заинтересовавшись возможностью посмотреть другой мир. В правительственных качествах компании он должен был уже разочароваться.

– Чай, это хорошо, до я, кажется, замёрз. По лесу в тапочках – нехорошо. Но лучше водочки с перцем. Жаль, перца нету, апчхи, – Игорь повёл всех к себе в комнату, где хранил запасы горячительного и таблетки от аллергии.

Комната Игоря была прекрасна. Первым делом внимание к себе приковывали стены, сплошь покрытые набросками, картинами, этюдами и зарисовками, исполненными всеми возможными красками, карандашами, углём, соусом и бог ещё знает чем. Преимущественно изображены были обнаженные женщины в позах, приличествующих античным статуям, то есть иной раз в совершенно фантастических. И среди этого висела единственная картина маслом – искусно выполненный портрет сурово хмурящегося Петра I в полный рост и при параде.

– А? – гордо кивнул на всё Игорь, уже выпивший таблетку. – Магия! Творчество – вот магия! Ну и выключателем можете пощёлкать, вам, наверное, интересно... А пока, за знакомство! Первую не закусывают.

Шарль с трудом формулировал слова и с не меньшим трудом формировал мысли. " Заграница" в сундуке оказалась для него непосильной ношей. Магия тут была очень сильной, не то что в родной коммуналке. Там ты иногда и лишь по случайности мог заставить сковороду отмывать себя, а кашу взлетать к потолку. Тут же на Бархатцева все как-то наваливалось со всех сторон. Мужик с копытами и странный голос в ушах. Поэт едва слышал, что говорит Уна, китаянец и Игорь, ему все время кто-то советовал " точить и уничтожать". Шарль из последних сил пожелал: " Пусть оно все сгинет отсюда к чертовой матери! ".

Следующее, что Шарль увидел, было таким знакомым, что он едва не разрыдался от избытка чувств. Вот она знакомая комнатка художника, вот он обшарпанный пол и всякие художества на стенах. Любопытство Шарля начало лезть наружу сейчас, когда все страшное осталось позади.

– И что это было, я вас спрашиваю?

Взгляд уперся в волосатые ноги. Это была не Уна и даже не Игорь, хотя его ноги издалека можно было принять за мохеровые колготы. В комнате стоял фавн. Инородный предмет.

– Убей его. Заточи. Измочаль зубами! – прошипел тот самый ужасающий голос в голове у Шарля.

– ААА!!! – заорал бедняка и стал выдирать оставшиеся седые волоски на голове. – Оно снова во мне. Господи! Я же пожелал, чтоб оно...

" сгинет отсюда... ". Если считать волшебную страну Отсюдом, то что такое Сюда? Бархатцев сошел с ума и ничего ему не поможет. Он вдруг почувствовал, как его наполняет чувство отчаяния. Особенно оно наполняло его в районе седалища. Шарль засунул руку в штаны и нащупал там что-то мягкое и пушистое.

– ААА!!! – вторично заорал поэт и едва не упал на колени.

Третий раз он заорал, когда что-то в его штанах начало кусаться. " Заточи его, убей". Шарль вытащил руку и увидел, как на ней висит маленький бобер.

– Очень редкий вид, – сообщил ошарашенный фавн, который, однако, был не так сильно ошарашен, как могло бы показаться. Он словно бы каждый день попадал в иные миры. – Тоннели шахтерам роет, но сейчас у нас все работает на магии, так что в шахто-бобрах необходимость отпала. А вы что, говорите на бобростланге?

Шарль встряхнул лохматое существо, и оно разжало зубы. В глазах бобра до сих пор сияла жажда убийства, Бархатцев надеялся, что дело касается только камней.

– Так ты под землей ползал, гаденыш? – спросил у зверя Шарль и вдруг проникся к нему симпатией. Бобер был худой и решительный. – Работы, говоришь, у него нет? Ну так мы быстро тут организуем новый рудник. Можно им огороды вспахивать.

– Почему допились вы, а белочка у меня?!

Уна села там же, где стояла, то есть на пол посреди комнаты Игоря, подвинув мокрой тапочкой давно засохшую от позабытости палитру. Мир, в котором она жила с двумя творческими алкогольвами и их магическими художествами, пережить еще было можно. Тот, где добавился китаец, – со скрипом, но еще влезал в рамки. Но фавн и бобр-маньяк – это было уже за гранью.

– Кто вообще будет выгуливать бобра, я вас спрашиваю? Я его не заводила, так что отказываюсь. А если это чудо на козлиных ножках кто увидит? Соседи там? Менты, которых они вызовут, когда Шарль опять впадет в экзистенциальный кризис?

Девушка с несчастным видом поджала губы, оглядывая собравшихся. Взгляд задержался на китайце. Возможно, вся проблема была в его чае. И вообще, до его явления они жили почти неплохо. По крайней мере без таких странных приключений. Те, конечно, ей не то чтоб не нравились, но последствия не радовали. В руках у нее само собой проявилось ведро пломбира с вишневым джемом. Сверху об пластик крышки с глухим звуком упала столовая ложка. Уна тяжело вздохнула, поднимаясь с пола.

– Знаете что? Пошлите пить чай. Мэн, завари там чего успокаивающего, чтоб я ща как дракон такая крылья сложила и пошла себе спокойно на злате спать. Осталось это самое злато найти, конечно, но сначала и чай сойдет.

Девушка удалилась на кухню, по пути уже вскрывая ведерко и вонзая ложку в мороженое. Если мироздание считает, что ей это необходимо, то кто она, чтоб отказываться.

Знал бы кто, что чувствовал Мэн Ци после всех этих приключений в засундучье! По его глазам сложно было определить его настроение, бледная кожа так и оставалась бледной (китайская косметика – это вам не шутки), но в глубине души Мэн Ци ужасно, до безумия сильно, до боли в измученном позвоночнике, невероятно сильно устал.

Бобры, фавны, ведро пломбира и тяжелый грубый русский язык – он пока держался молодцом и ловил дзен, мысленно считая от тысячи до одного на китайском. Он понимал, что если так и будет продолжаться (а так и будет продолжаться), то его ранимой иностранной душе придется пройти все судилища Диюя, чтобы адаптироваться в чужой стране.

Из комнаты Игоря уже доносились пьяные завывания фавна. Недостражнику-перекозлу, как оказалось, нужно было не так много: стопочка, пару огурчиков и хорошая компания. Мэн Ци вздохнул, устало посмотрел на полоску света, выползающую из кухни и, едва не споткнувшись об лохматого, похожего на страшную кошку, домового, побрел к себе в комнату.

Зеркало на стене одним только отражением заставило тут же схватиться за сердце, помолиться, прочитать несколько вдохновляющих хокку и печально взмахнуть полами ханьфу. Кудри растрепались от снега и выглядели жалко. Мэн Ци подумал, что Уна была права, и успокаивающего чайку стоило бы заварить. Он скрутил волосы в бигуди, надел беленькую вязаную шапочку и, подхватив самый большой фарфоровый чайник из своей коллекции, побрел в сторону кухни.

Этим вечером он решил пить чай по-русски. С лимоном, чабрецом и солеными огурцами. В компании странных соседей, тощего бобра и фавна.

Все как у людей.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒