Гамлет. Шутка Шекспира. История любвиНаталья Воронцова-Юрьева 10 страница

Об этом неоспоримо свидетельствуют две вещи: важная фраза Гамлета в следующем контексте и реакция на нее самого Горацио – именно с этого Шекспир начинает новую сцену, а такой прием в этой пьесе еще никогда не был случайным:

ГАМЛЕТ: Об этом хватит; перейдем к другому;

Ты помнишь ли, как это было все?

ГОРАЦИО: Принц, как не помнить!

И действительно, как не помнить! Ведь, спасая Гамлета, Горацио и сам нешуточно рисковал своей собственной жизнью – как не помнить об этом! Расчет на Фортинбраса был верным, но крайне зыбким: он ведь мог задержаться и пройти позже; или поспешный выход Горацио мог вызвать подозрения у стражи; или король, случайно вспомнив про Горацио и не обнаружив его в замке, мог объявить тревогу – ведь король прекрасно догадывался об их отношениях!

Любая случайность могла уничтожить план принца, и эта же случайность могла стоить жизни и Горацио в том числе. Вот почему, получив от Гамлета письмо и прочитав в нем: «…отправляйся ко мне с такой же поспешностью, как если бы ты бежал от смерти» – Горацио не медлил ни секунды. Потому что несколько дней назад с точно такой же поспешностью он уже бежал из замка в погоне за Фортинбрасом – как если бы он бежал от смерти. Потому что на этот раз в заложниках у «Дионисия» оказалась жизнь «Финтия» – и теперь «Дамон» должен был успеть спасти ее.

И еще: что именно должен был знать Горацио, чтобы помнить, «как это было все? ». Может быть, перехватив Фортинбраса, он кинулся к побережью и тайно наблюдал, как Гамлет садится на корабль?

Очень может быть. Потому что, задав этот вопрос и получив ответ («Принц, как не помнить! »), Гамлет в своем рассказе – словно за ненадобностью, ведь Горацио и сам помнит! – совершенно пропускает момент отплытия и начинает с того, что, уже находясь на корабле, он не мог уснуть и, осторожно пробравшись в каюту Розенкранца и Гильденстерна, вытащил приказ короля, переписал его, поставил печать и подкинул обратно. А наутро и «случился этот бой».

А теперь возвратимся к сцене на кладбище. Гамлет видит похоронную процессию, но понятия не имеет, на чьи похороны он случайно попал; Горацио также со вчерашнего дня отсутствует и ничего не может сказать.

Они слышат, как Лаэрт беседует со священником, после чего, разозленный нежеланием последнего добавить что-нибудь к обряду, распоряжается опускать гроб и запальчиво говорит священнослужителю:

Слушай, черствый пастырь,

Моя сестра творца величить будет,

Когда ты в муке взвоешь.

Гамлет потрясен: «Как! Офелия? » Но что же, думает он, могло явиться причиной ее смерти?! Он видит, как королева бросает цветы в могилу: «Красивые – красивой. Спи, дитя! Я думала назвать тебя невесткой…» Он слышит, как Лаэрт громко призывает проклятья на голову того, по чьей вине Офелия лишилась разума, после чего просит не засыпать могилу, чтобы обнять сестру еще раз. И, соскочив в могилу, весьма пафосно восклицает:

Теперь засыпьте мертвую с живым

Так, чтобы выросла гора, превысив

И Пелион и синего Олимпа

Небесное чело.

А далее происходит нечто совершенно невероятное. Гамлет выходит вперед и с язвительными словами:

Кто тот, чье горе

Так выразительно; чья скорбь взывает

К блуждающим светилам, и они,

Остановясь, внимают с изумленьем?

Я, Гамлет Датчанин.

прыгает в могилу и устраивает отвратительную драку с Лаэртом – прямо на гробу несчастной Офелии! Их разнимают, но скандал продолжается. Гамлет заявляет, что любил Офелию, и что любовь к ней Лаэрта даже не может сравниться с его любовью, и что Гамлет «за это биться с ним готов, пока навек ресницы не сомкнутся»!

Гнев Гамлета выглядит настолько шокирующим, а причина, его породившая, хоть и высказана принцем, но высказана настолько туманно, что непонятна абсолютна никому. «За что же это, сын мой? » – спрашивает королева. И Гамлет снова отвечает не менее странно:

Ее любил я; сорок тысяч братьев

Всем множеством своей любви со мною

Не уравнялись бы. – Что для нее

Ты сделаешь?

Этот вопрос, это некорректное сравнение вкупе с безобразной дракой – все это дико и в лучшем случае непонятно. Чем мгновенно и воспользовался король: «Лаэрт, ведь он безумен», – как бы в мольбе взывает он к Лаэрту, пытаясь лишний раз убедить королеву в своей лояльности к принцу.

«Оставьте, ради бога! » – кричит королева. Но Гамлет еще распален:

Нет, покажи мне, что готов ты сделать:

Рыдать? Терзаться? Биться? Голодать?

Напиться уксусу? Съесть крокодила?

Я тоже. Ты пришел сюда, чтоб хныкать?

Чтоб мне назло в могилу соскочить?

Заройся с нею заживо, – я тоже.

< …>

Нет, если хочешь хвастать,

Я хвастаю не хуже.

«Это бред», – говорит королева. И это действительно похоже на бред, если только… здесь не скрыта Шекспиром иная причина. Наконец пришедший в себя Гамлет в последний раз обращается к Лаэрту:

Скажите, сударь.

Зачем вы так обходитесь со мной?

Я вас всегда любил.

После чего горько машет на все рукой и уходит. Но мы с вами останемся и разберем сцену подробней.

Так называемая «любовь» Гамлета к Офелии, накрепко пригвожденная к пьесе недавней фразой принца «Ее любил я» хотя и является обманной, однако крайне важна для Шекспира. Поскольку является мощным скрепляющим звеном в цепочке официальной фабулы пьесы. Эта фраза служит всего лишь яркой оберткой, добротной упаковкой для истинных событий, тайно происходящих за этим раскрашенным фасадом, ведомых уверенным пером мастера.

Смысл этих событий, полупрозрачных, едва прикрытых удобоваримой пустышкой, вряд ли бы понравился добродетельным святошам, только догадайся они, что их чистые, непорочные слезы падают на щедрую ниву «преступных», общественно-бесправных страстей. Что истинный смысл скрыт, как в могиле, в этой внешней фабуле. И что достаточно отбросить ее, как отбрасывает первый могильщик тот самый первый выкопанный им череп, как настоящая история тут же выскочит наружу насмешливой правдой, последней ухмылкой Йорика-Марло.

Именно фраза Гамлета «Ее любил я» и заставляет шекспироведов свято верить в то, что принц действительно любил Офелию. А все поведение Гамлета на кладбище с удовольствием списывается ими на его глубокое потрясение смертью девушки. Но так ли это на самом деле?

И что все-таки означают эти путаные объяснения принца, которые не способны понять даже действующие лица в пьесе? Этот факт усиленно демонстрирует нам Шекспир, тем самым обращая на них наше особое, пристальное, внимание.

Вспомним, что заставило принца выйти из укрытия. Фальшивые выражения скорби, насквозь искусственное проявление горя, которое ничтоже сумняшеся демонстрировал Лаэрт. Именно это и взбесило принца до крайности. Но почему до такой степени? Разве мало на свете ханжества и равнодушия к собственным сестрам?

И почему от безобразной драки его не остановило хотя бы элементарное уважение к смерти той, которую принц, по его признанию, «любил»? Почему он позволил себе это отвратительное выяснение отношений с ее братом, стоя буквально на крышке ее гроба?

И что вообще могли означать вот эти его слова: «Ты пришел сюда, чтоб … мне назло в могилу соскочить? » И что он хотел сказать своим следующим упреком к Лаэрту: «Зачем вы так обходитесь со мной? Я вас всегда любил»?

Так почему же «назло»? И как «так» обходится с ним Лаэрт? Что имел в виду Гамлет? Какая ужасная мысль настолько завладела его сознанием, что от гнева он потерял контроль над собой?

Попробуем представить себе внутреннее состояние принца, предваряющее эту сцену. Только что благодаря верности Горацио и помощи Фортинбраса он избежал верной смерти. В его руках – подписанный бывшим любовником приказ о его казни. Кроме того, Клавдий совратил его мать, а потом с легкостью убил ее мужа. А совсем недавно король соблазнил и Офелию. И вот теперь, вернувшись в Данию, Гамлет застает ее похороны! И видит рядом с гробом Лаэрта с его фальшивыми, театрально-пафосными чувствами, из чего сразу становится ясно: Лаэрт нисколько не переживает за смерть сестры, он прекрасно себя чувствует – он любуется собой и своей красивой искусственной скорбью. А рядом с ним стоит король – убийца, соблазнитель его сестры.

Какой же вывод мог сделать из всего этого Гамлет? Только один: Офелию убил король, сделав вид, что она сама наложила на себя руки, а Лаэрт – это новый фаворит короля взамен убитой Офелии! Вот почему его нисколько не трогает гибель сестры, а его горе – это всего лишь пустой необходимый спектакль.

Так подумал Гамлет. Вот откуда этот его непонятный вопрос Лаэрту: «Зачем вы так обходитесь со мной? ». И вот откуда это нелепое, казалось бы, предположение принца: «…мне назло в могилу соскочить? ».

Ведь король уже знал к тому времени, что Гамлет все еще жив и скоро вернется. Стало быть, думает принц, поведение Лаэрта – это демонстрация всем окружающим (кто способен это понять и взять на заметку), что перед ними не кто иной, как новый, уверенный в себе любимчик, и что старый возлюбленный окончательно сброшен со счетов.

Именно эта мысль, а вовсе не любовь к Офелии, до крайности воздействовала на Гамлета, заставив его забыть все приличия разом. А Офелию он никогда не любил – иначе, внезапно увидев ее похороны, ничто не могло бы стать для него более важным, чем это. Ничьи фальшивые чувства не смогли бы занять столько места в сознании принца по сравнению с тем фактом, что его любимая мертва. Никакое ханжество в мире не смогло бы соперничать с его настоящей – и при этом столь внезапно обрушившейся на него – болью по мертвой возлюбленной.

Но, разумеется, он не мог публично заявить о причинах своего гнева. Вот откуда эта бессмыслица и нелепица в его поведении, которую никто не в силах понять и которая ввергает присутствующих в неподдельный шок. Но принцу не до присутствующих – он ничего и не собирается им объяснять, потому что уверен в главном: эти двое – король и его, как он думал, новый фаворит – прекрасно понимают его.

Таким образом, фраза Гамлета о его любви к Офелии – для самого Гамлета не более чем способ завуалировать истинную причину своего гнева, облечь ее в подобие некоторых приличий: дескать, его любовь настоящая, дескать, это и дает ему право возмутиться фальшивой любовью Лаэрта. (Точно такая же схема – сказать правду и тут же скрыть ее контекстом – употреблена им и в той сцене, где он называет короля «дорогая мать». )

Да и в последующем разговоре с Горацио ни о какой любви к Офелии даже и речи нет! Они спокойно уходят с кладбища, и Гамлет спокойно продолжает свой увлекательный рассказ о том, как он подменил письмо короля. Офелия, на могиле которой он только что яростно доказывал превосходство своей к ней любви, полностью забыта, а ее похороны будто и вовсе выветрились из его головы!

И только в самом конце своего рассказа о морских приключениях Гамлет вспоминает… о Лаэрте! Он высказывает сожаление, что в тот момент на кладбище «позабыл себя» и нехорошо отнесся к Лаэрту. «Но, право же, – торопливо пояснил Гамлет, – своим кичливым горем меня взбесил он».

Это объяснение выглядит не слишком убедительно – и возможно, Горацио прекрасно понял, чем именно Лаэрт взбесил принца, а может, и не догадался: ведь для того, чтобы это понять, Горацио должен был бы знать, какие отношения связывали принца и короля прежде. Однако он вряд ли об этом знает. Конечно, Гамлет доверяет Горацио все, даже всю жизнь. Вот только сомневаюсь, чтобы у него хватило глупости рассказать Горацио о том, что он любит вовсе не его, а убийцу своего отца…

Но даже если у Горацио и возникали сомнения на этот счет, то в конце концов главное для него заключалось в том, что Гамлет по-прежнему с ним, что он принадлежит только ему. Ведь он сам сказал об этом Горацио в той записке, которую принесли моряки: «Тот, о ком ты знаешь, что он твой, Гамлет" …

Пьеса подходит к концу. Ее финал – гибель Гамлета, смерть Гертруды, свершившееся наконец возмездие, восшествие на трон Фортинбраса – все это абсолютно органично и ничуть не нарушает ни одной из двух фабул. И все-таки у меня остался еще один, последний, вопрос.

Я уже говорила, что в пьесе всему есть логическая пара и что только двое стоят здесь особняком - Лаэрт и Озрик. Но это не так. Лаэрт и Озрик как раз сами и являются в отношении друг друга фабульными близнецами!

Меня всегда удивляло, зачем буквально под самый занавес Шекспир вводит еще одного персонажа. Возможно, литературоведы тотчас бы уверили нас, что молодой Озрик – олицетворение новой формации, грубо наступающей на пятки старым благородным принципам; что исключительно ради того, чтобы показать всю пустоту и никчемность этой новой формации, и представлен на страницах пьесы болтливый самовлюбленный пустозвон Озрик; что таким образом великий Шекспир одним махом объял всю драматичность смены поколений, глубинный конфликт отцов и детей, а также масштаб грядущей бездуховности и прочие ужасы.

Однако в хороших пьесах (и не только в них) все должно быть намного проще. И если автор преследует своей целью показать какой-нибудь общественный пласт, да еще с каких-нибудь нравоучительных позиций, то это плохая пьеса и отвратительный автор. Потому что настоящее искусство во всех своих проявлениях – это один и тот же совершенно простой рассказ про одного и того же человека со всеми его страстями и борениями, подвигами и подлостями, любовью и страхом.

Так зачем же здесь Озрик? А он здесь затем, что когда в сцене на кладбище Гамлет увидел ханжескую, фальшивую скорбь Лаэрта, то своим острым драматургическим чутьем он тут же заподозрил Лаэрта в том, что это не просто так – что, видимо, Клавдий убил Офелию, а Лаэрт с легкостью закрыл на это глаза, потому что взамен ему обещаны некие королевские блага, и стало быть, именно Лаэрт – новый фаворит короля.

Так подумал Гамлет. И это могло бы оказаться правдой, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что Лаэрту не было никакого смысла идти в любовники к королю: их общий злодейский план и без того сулил Лаэрту достаточно выгод, да таких, что их предвкушение свело все его горе от смерти сестры буквально к нулю.

И все-таки Гамлет не так уж и ошибся. А Шекспир – наделив Гамлета откровенно диссонансным поведением и репликами, которые активно подаются Шекспиром как странные и непонятные всем персонажам без исключения, – сделал все, чтобы привлечь к этому наше внимание. Потому что новый фаворит короля уже действительно существует!

В понимании Клавдия, с Гамлетом покончено навсегда, а беременная Офелия с кучей возникших проблем и оставшаяся без поддержки могущественного Полония больше не представляет для него никакого интереса. Однако порочная натура, вкусив греха прелюбодеяния, требует развлечений. И на сцене появляется Озрик!

В модных одеждах, с цветистым слогом, обожающий тряпки и шмотки, неумный, вертлявый, но молодой и готовый на все – вот он, новый сожитель короля.

Озрик появляется сразу же после рассказа Гамлета о том, как он спасся, и данный факт драматургически далеко не случаен: Озрик – последыш Гамлета, он занял его место в постели короля, и именно его приводит Шекспир за Гамлетом, чтобы сообщить о готовящемся поединке, на котором принца, по замыслу короля, ждет-таки верная смерть.

Таким образом, чутье не подвело принца, а его ошибка заключалась всего лишь в том, что он неправильно определил объект: новый любовник короля – не Лаэрт, а молодой Озрик.

Пьеса подходит к концу. Уже совсем скоро вернется из похода на Польшу Фортинбрас и объявит себя наследником опустевшего трона. Так о чем же она была, эта странная пьеса, написанная странным автором, над загадками которых билось не одно поколение исследователей?

Конечно же о любви. Совсем не о ревности, подлости или доблести – всего лишь составных этого чувства. А о любви в целом, о настоящей любви со всеми ее жестокостями, болезнями, правдой и ложью, счастьем и смертью – едиными для всех, в какие бы цвета ни были раскрашены ее герои. И только строжайшая цензура и нешуточная угроза немедленной физической расправы не позволили Шекспиру (Марло? ) сказать об этой любви прямо. Изображение любви двух гомосексуалистов (один из которых и вовсе король! ) могло стоить автору жизни. Недаром Шекспир вкладывает в уста умирающему Гамлету еще одну, теперь уже действительно последнюю, странную фразу:

… Вам, трепетным и бледным,

Безмолвно созерцающим игру,

Когда б я мог (но смерть, свирепый страж,

Хватает быстро), о, я рассказал бы...

Так какую же игру мы безмолвно созерцали все это время? Игру двух фабул. Игру в поддавки, когда на потребу общественным нормам ходячей морали представлено одно, а внутри сокрыто совершенно иное.

На что намекал Шекспир, говоря устами героя: «Когда б я мог … о, я рассказал бы... »? У не о том ли самом, о чем рассказать запрещал Шекспиру вовсе не стыд и не приступ дешевого морализаторства, а вполне серьезная причина: дыхание в затылок смерти – «свирепого стража» на границе общественных догм, который «хватает быстро» именно тех, кто как раз и рассказывает о подобных вещах в своих возмутительных пьесах…

Вот почему умирающий Гамлет просит Горацио, передав Фортинбрасу свой голос в его избрание, обязательно раскрыть причину всех произошедших событий, но… не более того:

Избрание падет на Фортинбраса;

Мой голос умирающий – ему;

Так ты ему скажи и всех событий

Открой причину. Дальше – тишина.

Мне странно читать, что, например, А. Аникст, анализируя пьесу Шекспира, на полном серьезе мог некогда сочинить вот такие слова: «Его герои – нормальные мужчины и женщины, в жизни которых половое влечение занимает подобающее ему место, но никогда не исчерпывает и не покрывает всего характера и мотивов поведения. В частности, осуждение Гамлетом матери обусловлено именно тем, что чисто физическое влечение заставило Гертруду забыть о высоком чувстве любви, связывавшем ее с покойным королем».

Мне странно, что кто-то и сегодня может на том же полном серьезе предполагать, что Гамлет думает о самоубийстве только потому, что его мать забыла о «высоком чувстве любви»!

Мне дико слышать, как единым махом отметается вся могучая, вся грозная сила того самого «полового влечения», которое не просто обязательно занимает здесь, как и вообще в жизни, «подобающее ему место», замечательным образом покрывая «весь характер и мотивы поведения» человека, но при неблагоприятных обстоятельствах еще и способно напрямую уничтожить все мотивы и смести все характеры до основания!

И достаточно хотя бы на время войти в эту страсть, как она больше не оставит тебя до тех пор, пока не заставит испытать на собственной шкуре всю пагубу, весь ужас и бред этого по-медицински скромно обозначенного Аникстом «полового влечения».

Как странно… Ведь уже есть, казалось бы, все: убийство отца, позор матери, отнятый трон, дикая ревность, безумная ярость, покушение на жизнь самого Гамлета! Но Клавдий жив… Он жив до последней минуты, хотя вся общественность давно вопиет и требует наказать злодея. Так почему?!

Нет, не отсутствие воли, не депрессия, не шаткий Эдипов комплекс (для доказательства которого потребовалось бы дать королеве в пьесе несравнимо больше места и действий) и уж тем более не какие-то там отвлеченные гуманистические принципы мешают Гамлету совершить абсолютно законное возмездие. Просто он любит Клавдия. Он его жаждет. Он его хочет. И ничего не может поделать с этой кошмарной постыдной страстью.

Любовь принца к убийце отца – этот его нравственный позор, стыд его совести – обладает вполне понятными, узнаваемыми, общечеловеческими чертами. Потому что и сам принц – не более чем человек и тем бесконечно интересен. Он часто предвзят и вспыльчив, раним и одновременно жесток. Но при этом способен признать свою неправоту – редкое качество для принцев. Он умен и талантлив и запросто использует эти качества себе во благо. Он наивен и одновременно хитер. Он совершенно не любит Горацио и постоянно врет ему, что любит. И при этом действительно способен быть верным своей любви до конца. Он готов изничтожить Гертруду ради собственной ревности, но при этом сам, как малый ребенок, так остро нуждается в материнской любви, так страшно болен ее предполагаемым отсутствием, что сердце Гертруды разрывается от внезапно представшей перед ней картиной ужасающего внутреннего одиночества, вызвавшего невыносимо острую жалость к своему страдающему дитя. Его слова о материнском предательстве раскалывают ей душу – она даже не может продышать эти слова! Отныне она делает все, чтобы помочь Гамлету, чтобы ее сын беспрестанно чувствовал ее искреннюю любовь.

Именно эта любовь Гертруды к своему сыну – запоздалая, не успевшая сбыться – становится последним и самым трагическим аккордом повествования.

Вот Гамлет выходит на поединок с Лаэртом… Принц не так искусен в фехтовании, как Лаэрт, он признает это сам. А кроме того, он и физически слабее Лаэрта (и это еще одна вполне человеческая черта принца) – об этом говорит тот факт, что во время драки на кладбище Лаэрт схватил принца за горло, и тот не смог разжать его руки.

И королева старается не просто поддержать сына, не просто подбодрить его, но всем своим поведением она ужасно хочет показать ему, что она с ним, что она ему рада, что он больше никогда не будет одинок, потому что у него есть мать, которая любит его!

Вот она обеспокоена тем, что на его лице выступила испарина, что ему тяжело, ведь «он тучен и одышлив». И она заботливо обращается к сыну: «Вот, Гамлет, мой платок; лоб оботри». Она сама так счастлива его присутствием и так хочет показать ему это, что громко объявляет: «За твой успех пьет королева, Гамлет».

Клавдий пытается остановить ее: «Не пей, Гертруда! ». Но королева не понимает – вернее, понимает по-своему. С некоторых пор она не слишком-то доверяет королю, а потому думает, что Клавдию просто крайне неприятно то внешнее предпочтение, которое она выказывает сейчас сыну. И она довольно резко отвечает ему: «Мне хочется; простите, сударь».

И, сделав глоток из кубка, снова заботливо зовет сына: «Приди, я оботру тебе лицо». Ей так хочется прикоснуться к своему ребенку, приласкать его, показать ему всю нежность, которая переполняет ее!

Но Гамлет… не подходит к ней. Он дважды избегает ее. Хотя, конечно, он слышит ее неподдельно ласковый голос, он чувствует всю искренность, исходящую от нее, но, как малый ребенок, не умеющий выделить главное, он слишком увлечен поединком. Он, конечно, чувствует, как безмерно важен сейчас для самой матери ее зов, но для него-то сейчас важнее забава: ведь он набирает очки! у него получается! он почти побеждает Лаэрта! Нет-нет, он подойдет к матери позже.

Однако это самое «позже» уже больше никогда для них не наступит…

Лаэрт ранит принца, происходит случайный обмен шпагами, и отравленное лезвие также пронзает Лаэрта. Король требует разнять их, но Гамлет, вошедший в азарт, настаивает на продолжении поединка. В этот момент умирающая королева падает.

Гамлет крайне встревожен здоровьем матери, однако дурно становится и ему самому, так что он даже не в силах сразу отреагировать на крик Озрика: «Помогите королеве! ». На его нехорошее состояние обращает внимание Горацио: отметив, что Гамлет и Лаэрт в крови, он вдруг замечает, что с принцем что-то неладно – «В чем дело, принц? ».

Но Гамлет ничего не отвечает Горацио – он смотрит на мать, только она тревожит его сейчас! И, мало-мальски справившись с приступом дурноты, он тут же спрашивает: «Что с королевой? »

«Видя кровь, она лишилась чувств», – мгновенно лжет король.

И от этих слов в уже мутнеющем от яда мозгу королевы, как подбитая птица, затрепетала последняя мысль: сын в опасности! Ведь он не знает, что вино отравлено, она должна спасти сына! И бледная, уже умирающая Гертруда, невероятным усилием воли приоткрыв глаза, еле слышно – поэтому трижды! – произносит одно и то же слово:

Нет, нет, питье, питье, –

О Гамлет мой, – питье! Я отравилась.

И эта титаническая попытка спасти сыну жизнь отнимает у нее последние секунды ее собственной жизни. После чего эта удивительная женщина умирает.

Удивительная, говорю я, и это действительно так. Ее характер насыщен страстями и волей, жертвенностью и добротой. Она холодно закрывает глаза на убийство своего мужа, безоглядно отдавшись увлечению Клавдием – и ни стыд, ни возможный позор, ни сплетни о наклонностях любовника не останавливают ее. Она абсолютно спокойно реагирует на представление, сдабривая происходящее практичной до цинизма репликой. Она ни словом не выдает своей ревности к Офелии. И при этом обидчиво неумолима в своем высокомерном решении больше не принимать эту зарвавшуюся девицу.

Она способна без жалких оправданий заглянуть в нутро своей души. Она смело противостоит взбунтовавшейся черни, этим «датским собакам», позволившим себе поднять голос на своих королей.

Огромная жалость к Офелии перекрывает в ней обиду, а гибель девушки рождает в сердце Гертруды глубокое сочувствие – слова, которыми королева сопровождает ее гроб, непритворно теплы.

Эмоционально насыщенный разговор с сыном разрывает ей душу; материнская любовь – безусловная, все приемлющая, не требующая объяснений – вспыхивает в ней неукротимым огнем. Это понимает даже король, недаром он то и дело старается подчеркнуть перед ней свою лояльность к Гамлету – лояльность, которой королева больше не верит, ибо с некоторых пор она, как тигрица, готова немедленно кинуться на защиту своего детеныша!

На поединке она всячески демонстрирует свою любовь к вернувшемуся сыну – и, кроме собственно проявления любви, это еще звучит и как глухая угроза королю. Она не случайно так холодно пресекает Клавдия, когда тот пытался остановить ее с кубком – она расценила это как его неудовольствие тем, что его супруга этим жестом столь явно демонстрирует значимость принца. И ее холодный тон однозначно говорит о том, что отныне компромиссов не будет.

Некогда присутствующая в ней похоть, карту которой однажды столь успешно разыграл Клавдий, вся мощная сексуальная составляющая ее натуры, как раз и позволившая ей когда-то молчаливо согласиться на убийство мужа, ныне буквально сметена в ней звериной силой материнской любви.

«О злодеянье! – кричит чрезвычайно испуганный за мать Гамлет. – Закройте двери! Предательство! Сыскать! » В этот момент силы покидают Лаэрта, он падает. Предательство здесь, говорит Лаэрт, ты убит, Гамлет, и ничто не сможет тебя спасти – «ты не хранишь и получаса жизни»:

Предательский снаряд – в твоей руке,

Наточен и отравлен; гнусным ковом

Сражен я сам; смотри, вот я лежу,

Чтобы не встать; погибла мать твоя;

Я не могу... Король... король виновен.

Страшная душевная боль за мать, которая еще несколько минут назад была жива и так искренне, с таким открытым сердцем пыталась показать ему, как она его любит, и неловкую, радостную любовь которой он так непростительно, так ненужно отверг, напрочь уничтожает в нем жестокую страсть к предателю и негодяю. «Клинок отравлен тоже! – Ну, так за дело, яд! » – и с этими словами он пронзает короля отравленным клинком.

На помощь, кричит король, «друзья, на помощь! Я ведь только ранен»! Но Гамлет, ужаленный в сердце своей последней, невольной, горькой виной перед матерью, которая бы ни за что не погибла, не будь он одержим своей отвратительной страстью, и преисполнившись от этой жестокой мысли невероятной, предсмертной, уже нечеловеческой силы, бросает рапиру (хотя мог бы еще раз ударить клинком, это было бы легче! ) и, схватив короля и обездвижив его, вливает ему в горло отравленное вино:

Вот, блудодей, убийца окаянный,

Пей свой напиток! Вот тебе твой жемчуг!

Ступай за матерью моей!

Король умирает. Лаэрт просит у принца прощенья и сам, в свою очередь, прощает ему убийство отца. «Будь чист пред небом! – говорит Гамлет, глядя на почившего Лаэрта. – За тобой иду я». «Я гибну, друг», – обращается принц к Горацио. После чего прощается с матерью: «Прощайте, королева злосчастная! » Увы, к сожалению, именно так – слишком злым обернулось для нее ее недоброе счастье.

Я гибну, друг. – Прощайте, королева

Злосчастная! – Вам, трепетным и бледным,

Безмолвно созерцающим игру,

Когда б я мог (но смерть, свирепый страж,

Хватает быстро), о, я рассказал бы... –

Но все равно, – Горацио, я гибну;

Ты жив; поведай правду обо мне

Неутоленным.

Да, теперь уже все равно. Теперь уже мы сами, вернее неутоленные из нас – неутоленные этой внешней канвой, этой общественно приличной официальной версией – догадаемся, какая же все-таки правда так и осталась за кадром, о чем он мог бы рассказать нам, если бы не смерть.

И вот уже вдали слышится марш – Фортинбрас возвращается из Польши и салютует в честь встретившихся английских послов. Гамлет называет его наследником; он просит Горацио передать это своему двоюродному брату и рассказать ему обо всем:

Избрание падет на Фортинбраса;

Мой голос умирающий – ему;

Так ты ему скажи и всех событий

Открой причину. Дальше – тишина.

Тишина – дальше тишина. Дальше то, о чем он так никому и не сказал, о чем так никто не узнал и не догадался, даже Горацио. То, с чем душа Гамлета теперь уже навсегда пребудет один на один – с грехом его постыдной страсти к мерзавцу и подлецу, обернувшейся мучительным борением духа и сгинувшей без следа с последним вдохом Гертруды.

Ни слова о короле не произносит умирающий Гамлет…

май – 22 сентября 2004 г.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 910