Стефания Данилова 9 страница

— Ничего…Совсем ничего… Пойдем отсюда… Пойдем, пожалуйста.

— Как скажешь.

***

Следующей ночью мне приснился кошмар. По сути, это был просто сон, но на меня он возымел кошмарное действие. Впоследствии я часто вспоминал его, хотя раньше почти всегда моментально забывал все свои сны. Позже стало понятно, что это видение вовсе не случайно и неразрывно связано с тем происходящим в реальности ужасом.

Я находился в обширной пустой зале, а напротив меня стоял мужчина странного вида, одетый в темную, почти монашескую рясу. Лицо его было чрезвычайно подвижно, а глаза наполнены необычайной колкой чернотой. Он выговаривал слова с гипертрофированной артикуляцией, четкостью и сильным эмоциональным надрывом, отчего они впечатывались в мою память и после не искоренялись из неё ни за что.

— Страшно... Страшно в Души смотреть другим... Жутко в Душу смотреть себе... Ведь это Бездна!.. Думал, сможешь так легко это делать? Нет уж, ты всего лишь человек, ты не в состоянии узреть истинного себя! Страх будет тебе расплатой за попытку! Вам ведь, людям, Бездна всегда страшна, а ведь вы носите ее внутри! Каждый из вас — вместилище для Бездны! Так смотри же в нее и ужасайся! В глазах каждого отражается Душа, а подобные зеркала есть у каждого человека! Бойся, пока не сможешь наконец понять сие великое и единственное, что у тебя есть!

Это было всё, что он сказал. Я проснулся. Самочувствие было хуже некуда. Наташа потом полночи отпаивала меня разными вкусностями и успокаивала.

***

Мне становилось только хуже. Через пару дней я видел бездну в своих глазах каждый раз, как случалось заглянуть в зеркало. С этим ещё можно было как-то бороться, просто убрав эти зеркала. Но вскоре я начал видеть бездну в глазах Наташи, сына, коллег, в чьих угодно глазах. После этого слова человека из сна обрели какой-то смысл. Получалось, я видел… Души? А первой была моя собственная? Но почему же они такие жуткие? Почему это бездна? И почему я их вижу?

Ответов не было, но была реальность, в которой я больше не мог нормально существовать. Я стал бояться людей, мне приходилось постоянно избегать взглядов, прятать глаза. Если дома от зеркал ещё можно было избавиться, то в других местах это представлялось невозможным. Работать я больше не мог. Вначале были попытки перевестись на дом, но начальству это не понравилось, поэтому мне пришлось уволиться. Семейная жизнь тоже стала невыносимой. Я не мог смотреть в глаза жене и ребенку, потому что они обладали зеркалами своих душ, как и любой другой человек на планете. Только когда они спали, я смотрел на них. Но всё равно с постоянным страхом, что настанет пробуждение, и глаза откроются, явив мне непонятную, непознанную никем бездну.

Это были самые тяжелые дни нашей совместной жизни. Посовещавшись, мы решили, что мне нужна специализированная помощь, как бы тяжело ни было это признавать. Наташа отдала сына на попечение своим родителям до моего выздоровления, а я лег в больницу... определенного профиля. Да, так меня изолировали от общества и обеспечили более спокойную жизнь, но мне показалось, что там я еще быстрее схожу с ума, замкнувшись в себе от недостатка общения и бесполезности помощи, которую честно пытались оказать врачи. Лекарства и процедуры не помогали, но почему-то я и не думал, что они могут помочь. Хоть Наташа и навещала меня каждый день, а иногда и по два раза, мне становилось всё тоскливее.

В одну ночь я понял, что так продолжаться больше не может. Кажется, это была третья неделя в больнице. Невозможно всё время прятаться. Прятаться от того, что живет во мне, пусть это и ужасно. Ведь можно отвернуться от внешнего мира, от его горестей и страданий, нужно только лишь закрыть глаза. Но от того, что внутри, спрятаться не получится. Я мог убежать от других, но от собственного существования… Надо было набраться мужества и заглянуть себе в глаза. Заглянуть внутрь, в бездну-душу. Может быть, это повлечет за собой катастрофу, а может быть, даст ответы. Последние дни я начинал чувствовать в себе эту бездну и без всякого зеркала. Если бы я остался здесь еще на неделю, я бы, наверное, выбросился из окна.

Пациент я был не из буйных, поэтому мог свободно передвигаться по больнице, не страшась санитаров. Сбежать не составило труда. Почему-то я очень боялся, что, если попрошу о выписке, меня запрут тут против моей воли. Провернул я это средь бела дня. Сложнее всегоо казалось пробиваться сквозь толпы людей в городе. Иногда приходилось идти с закрытыми глазами — в прямом смысле слова.

Наконец я очутился в тихом месте, в зоне какого-то крупного лесопарка. В этот дневной будний час здесь почти никого не было — изредка только попадались пожилые пары или одинокий, прогуливающий пары студент. Я забрался в самую чащу, если таковая здесь была, а если и не было, то для меня нашлась. В кармане лежало украденное простенькое зеркало.

Через весь парк протекала маленькая речушка, но здесь по воле случая она образовала небольшую запруду со спокойной стоячей водой, которую среди густых зарослей акации не беспокоил рябью ветер. Только опавшие сухие листья медленно плавали по поверхности, сбиваясь в стаи, разлетаясь и снова сбиваясь. Я довольно долго смотрел на эти «танцы» и понял, что зеркало в кармане мне не понадобится. Я медленно заглянул в гладкую прозрачную воду.

Бездна поглотила меня. Сквозь ужас я слышал собственный тихий обессилевший голос, повторяющий на грани отчаяния: «Что Вам нужно? Что Вам нужно? Я не понимаю. Зачем я это вижу? Зачем я вижу… Почему она такая?.. Почему они такие… Бесконечные…»

***

Кто-то позвонил в дверь. Это было очень неожиданно, потому что никто не собирался сегодня приходить. Я встала с дивана и, гадая, кто это, пошла открывать. Посмотрев в глазок, я не поверила своим глазам и быстро распахнула дверь.

— Дима?!

— Привет.

На пороге стоял Дима, смотрел на меня и широко улыбался, чего не случалось уже давно.

— Почему ты… Тебя выписали? Это замечательно!

— Нет, я сбежал от них.

— Сбежал?!

— Они ничего не понимают. Если позвонят и потребуют объяснений, давай скажем им, что я притворялся. Но теперь всё хорошо. Мы можем снова повесить все зеркала. Я здоров.

Всё это время он не переставал улыбаться и смотрел на меня, не отрываясь.

— Здоров?.. Я вижу, но… Как это случилось? Кто тебе помог?

— Я сам себе помог. Поверь, больше ничего подобного не повториться. Теперь всё хорошо. Даже лучше, чем было — Дима развел руки в стороны.

Я с радостью бросилась к нему на шею. Раз Дима сказал, что теперь всё хорошо, значит, так оно и будет.

— Тогда я немедленно звоню родителям, и завтра же мы забираем Сашу домой!

— Конечно, конечно, забираем!

***

В эту ночь мне снова приснился сон, очень похожий на первый, только теперь человек не говорил страшных слов. Да и смотрел он на меня своими колкими чёрными глазами как-то совсем иначе.

— Наконец-то это произошло. Все предыдущие разы тебе не хватало смелости заглянуть в себя, от этого-то и были все несчастья. Теперь ты познал то великое и единственное, что у тебя есть.

— Вы говорите о душе?

— Да, на вашем языке это подходящее слово. Ты смог сделать очень большой шаг на пути познания. Теперь твоя Душа полностью открыта для внешнего мира. Это и было Нашей целью.

— Вашей целью?

— Мы хотим лишь блага. Очень жаль, что порой оно достаётся путем страданий. Но все страдания преходящи, они исчезнут, но останется их незыблемое наследие — знание, сила, гармония и многое другое.

— Кто вы?

Человек молчал. И тут я заметил нечто странное.

— Подождите… Но ведь теперь я вижу душу в каждом человеке… Почему я не вижу ее в вас? Ведь вы смотрите мне в глаза…

Мужчина улыбнулся.

— Потому что это не мое тело, это марионетка, которую я создал, чтобы говорить с тобой. Если ты хочешь увидеть…

Тут его образ как будто растворился, а глаза разительно переменились, заполнив собой всё вокруг. Я увидел уже знакомую бездну, больше не внушавшую мне страха, но что-то в ней было необычным. Она менялась. Будто бы не высвободилась полностью и трансформировалась, чтобы это сделать. С каждой секундой меня больше и больше пронизывал ужас, от которого я с таким трудом избавился. Но вдруг всё прекратилось. Передом мной снова стоял тот же человек с теми же колкими глазами.

— Это… Твоя душа?..

— Это лишь часть ее. Я немного приоткрыл тебе завесу. Не бойся, когда-нибудь и у тебя будет такая.

— Что это значит?

Человек растворился в воздухе, и я проснулся.

***

— Что же, это оказалось не напрасным. Его страдания принесли плоды. Но всё-таки это слишком радикально… Нельзя использовать это на каждом. Наше влияние должно быть минимальным.

— Что хуже: ответ или молчание?

— Не сомнение, а несомненность есть то, что сводит с ума.

— Но сомнение лишает надежды и веры, вселяет тоску и отчаяние.

— То же может повлечь и несомненность.

— Но ведь в ней нет зла. Когда они поймут ее суть, всё ужасное пройдёт.

— Им может так не показаться. Они ещё путают истину с ложью.

— Но вот он, результат. Он смог.

— Не все смогут.

— Я и не говорю про всех.

— Вот как… Ищите, и обрящете.

— Да, именно. Мы дадим ответ только тем, кто спросит. Спросит искренне, действительно желая знать. Дадим так, чтобы не лишать поиска.

— Это могло бы что-то изменить. Но смогут ли они понять Наш ответ?

— Рано или поздно. В конце концов, они все придут к нему с Нашей помощью или без нее. Но так Мы поможем. Я хочу помочь.

— Я тоже. Нас, как и Вас, тяготит собственное бездействие и больно бьет энергия их отчаяния, потери веры в эту жизнь и злобы на безответность.

— На самом деле, никто из них никогда не теряет веру. Это только болезненный мираж. Я смог разглядеть это в глубине их Душ. Даже тот, кто убит горем и разочарованием, кто находится на грани самоубийства, кто ненавидит всё и вся, в глубине Души, скрытой даже от него самого, верит в справедливость этого мира и в то, что найдет ответы на вопросы — и покой.

— Значит решено. Вы будете давать ищущим ответы, а Мы — следить, чтобы эти ответы вели их к познанию.

По Ноосфере от двух разных Существ, объединенных одной целью, пронёсся импульс: «Мы будем дарить им зеркала. Все ответы можно найти в себе».

Екатерина Вандышева, Максим Артемьев

Пациент

видел лишь сплошное белое полотно. Потолок? Мне пришлось собраться с силами, чтобы повернуть голову.

Знаете чувство, когда внезапно открываешь глаза после сна и совсем ничего не ощущаешь?

Я находился в какой-то больничной палате. Попытка вспомнить о том, как я здесь оказался, не увенчалась успехом. Я совершенно ничего не мог сообразить. Последнее, что я помню — лицо какой-то смутно знакомой женщины, будто бы жалеющей меня, а затем — темнота.

Вокруг моей железной кровати стояли такие же точно, один в один, неудобные железяки, на которых лежали или сидели незнакомые мне люди. Кто-то спал, кто-то читал, кто-то шепотом говорил (показалось ли мне, что сам с собой? ).

Что я здесь делаю? Чем, черт возьми, я болен, что оказался здесь?

Я собрался с силами и слез с кровати на холодный пол. Тапочек рядом с кроватью не было, как и каких-либо носков на моих ногах. Невообразимо холодный пол! Нужно будет пожаловаться…

Вместо моей обычной повседневной одежды на мне было что-то вроде пижамы: свободные брюки и неудобная серая футболка. Я сразу же проверил, на месте ли мобильник, в котором хранилась вся информация обо мне. В кармане мобильника не было, а значит, кто-то специально его забрал.

Думаю, нужно найти кого-то, того, кто бы смог объяснить мне, что я, преуспевающий бизнесмен, делаю в этой палате, да еще и в таком виде. Я сделал неуверенный шаг...

Какой-то мужчина, лежащий на соседней кровати, закричал, но остался все так же лежать — лицом в потолок, с закрытыми глазами. Нет, это не был короткий вскрик, как от внезапной резкой боли. Это был крик щемящего ужаса. Я слышал такой однажды, но где и почему?

Никто из палаты не собирался помогать. Я сделал шаг в сторону бедняги.

— Мужчина, что с вами? Вам плохо? — я дотянулся рукой до его плеча неизвестно с какой надеждой: то ли успокоить, то ли удостовериться, что происходящее со мной — реальность.

Он перестал кричать, но никак на меня не среагировал — ничего не ответил, даже глаза не открыл, только отрывисто дышал.

— Всё в порядке, — послышался спокойный голос за моей спиной, — как по расписанию. Бедняга.

Я обернулся к голосу. На кровати в углу, опираясь на стену спиной, сидел молодой человек лет двадцати и указывал куда-то. Я повернулся в ту сторону. Над дверью висели электронные часы. Десять минут пятого, двадцать четвертое мая.

В голове, как фотокарточки, пронеслись подписанные мною какие-то документы, где я ставил даты. Чисто профессиональные штучки. Двенадцатое, шестнадцатое, девятнадцатое, двадцатое мая... Больше подписанных документов я вспомнить не мог. Либо у меня был выходной, либо неудачные дни, либо я здесь уже четыре дня... Устраивал меня только первый вариант.

— Он постоянно кричит примерно в это время, бедняга, — снова услышал я спокойный голос молодого человека.

Я посмотрел на него и заметил возле его кровати тапочки. Такие домашние, мягкие и наверняка теплые синие тапочки.

— Можно, я одолжу у Вас эту обувь? — спросил я, указывая рукой на тапки, — Уж очень холодный пол.

— Бедняга, все время кричит. Каждые полчаса, — продолжал рассказывать мне молодой человек.

Может, быть он не расслышал вопрос?

— Могу я одолжить у Вас тапочки? — снова спросил я, но уже громче.

— Вот через двадцать семь минут снова закричит. Бедняга. Спать совсем невозможно.

Может быть, он глухой? Хотя как он может быть глухим, если слышит, как кричит этот человек?

Я подошел к его кровати. Все время, пока я к нему шел, он не отводил от меня взгляда и не прекращал повторять: «кричит, бедняга».

Я подобрал его тапочки с пола и с выражением, будто читая стихотворение, спросил его еще раз:

— Могу я одолжить ваши тапочки, молодой человек?

Я чуть ли не тыкал его в эти пресловутые синие тапки, будто кошку, которая что-то натворила.

— Через двадцать пять минут снова будет кричать, — голос вдруг перестал быть спокойным, в нем появилась жалость.

— Бедняга? — иронически спросил я молодого человека, сунув в его тапочки свои замерзшие ноги.

— Бедняга, — согласно вздохнул он.

Я поспешил к двери. Либо сумасшедший здесь я, либо они.

Я открыл дверь, вышел в пустой длинный больничный коридор, закрыл за собой дверь в палату и прислушался.

Голоса, множество разных голосов, мужских и женских. Они все говорили, но не со мной. Где-то впереди можно было различить среди всех голосов женский крик.

Из соседней палаты вышла медсестра и, закрыв дверь, стала пристально меня осматривать. На вид ей можно было дать лет тридцать, но ее глаза были похожи на глаза какой-то очень мудрой старухи, знающей абсолютно все в этом мире.

— Мужчина, вам что-то нужно?

— Да, мне нужен врач.

— Всем нам тут нужен врач, — она улыбнулась и стала немного привлекательнее, чем казалась мне с самого начала.

— Нет, вы не поняли меня. Я должен поговорить со своим врачом.

— Если вас не вызывают, значит, вы не должны говорить со своим врачом. Вернитесь в палату, — улыбка моментально исчезла с ее лица.

— Там сплошные психи, — честно ответил я. — Я туда не хочу.

Медсестра удивленно на меня посмотрела.

— Можете всё-таки подсказать, в каком кабинете я могу найти своего лечащего врача?

Она, видимо, на миг задумалась: сказать мне, где найти его, или отправить меня обратно в палату.

— Ну пожалуйста, — добавил я на всякий случай.

— Прямо по коридору, — объяснила она, — потом налево. У кабинета нет номера. На двери табличка с именем доктора Батлера.

— Благодарю.

Задерживать я ее больше не собирался и сразу же пошел в нужном направлении. Вдруг отправит меня обратно в палату.

Где-то на полпути откуда-то из палат, оставшихся за моей спиной, я услышал крик. На этот раз мужской.

Я что, черт побери, действительно в психушке?

— Вот тебя, Бен, угораздило, — тихим шепотом пожалел я сам себя.

Раздался еще один мужской крик, но уже ближе ко мне. Где-то в палате слева от меня. Или, может быть, справа.

Была бы моя воля, я бы их всех хотел успокоить. Или заткнуть, в конце концов...

В коридор из дальней палаты снова вышла какая-то медсестра и я поспешил к своему врачу.

Надпись на двери гласила: «Доктор К. Батлер», под ней висела табличка: «Пожалуйста, отключите свои высокоинтеллектуальный мобильный аппарат (ВИМА) при наличии». Я постучал.

— Войдите! — послышался голос из-за двери.

Я повернул ручку, толкнул дверь от себя.

Кабинет Батлера был мало похож на кабинеты врачей, у которых я бывал раньше. Не было никаких кушеток, рабочий стол — явно из какой-то дорогой древесины, на столе стоял далеко не маломощный компьютер и стационарный телефон. Кресло кожаное, наверняка удобное, чтобы можно было сидеть целый день. На подоконнике стояли какие-то растения в однотонных горшочках, а полки с папками и книгами украшали статуэтки филинов и сов.

Сам доктор был в дорогом костюме с нелепым цветастым галстуком, который явно портил все впечатление.

Доктор Батлер отвлекся от своего компьютера и взглянул на меня.

— У вас ко мне что-то срочное, мистер Крофорд? — его голос показался мне знакомым.

Я попытался вспомнить, где мог видеть его. Но ничего не приходило мне в голову. Его лицо было слишком простым, никаких запоминающихся черт. Может быть, поэтому я запомнил именно голос?

— Да, очень срочное, — я бесцеремонно плюхнулся на стул напротив доктора.

— Слушаю вас, — он откинулся на кресле и сложил руки в замок на столе, будто собирался принять какую-то мою исповедь. Я сажусь в такую позу на совещаниях, когда намерен выслушать чужое мнение.

Внезапно мне пришло в голову, что я не помню ни лица, ни имени кого-либо из тех, кого совсем не слушал или не хотел слушать. Я даже не помню лица своей секретарши! Но ведь я отчетливо знаю, что у меня есть секретарша! Или секретарь? Вот дерьмо.

— Мистер Крофорд, у вас всё в порядке?

— Я должен узнать, что я здесь делаю и где мой мобильный, — я попытался собраться с мыслями и сосредоточиться на разговоре.

— Ответ очень прост. Вы проходите терапию, а ваш ВИМА находится в безопасном месте, он выключен на время вашего пребывания у нас, — спокойно ответил Доктор Батлер. Его галстук отвлекал внимание. Хотелось сорвать его и выбросить куда-нибудь. В окно, например.

— Терапию от чего? — попытался уточнить я. — И как я вообще сюда попал?

Доктор расплылся в улыбке.

— Ну, мистер Крофорд, это я должен у вас спросить, как вы сюда попали. Мы сюда лишних людей не берем. Места у нас маловато.

— Было бы неплохо всё-таки узнать. Никак не могу вспомнить, — честно ответил я.

Ну не помню! Будто уснул дома после тяжелого рабочего дня, а проснулся здесь. Если окажется, что это все шутки моих друзей, то пошли они к черту, придурки. Сделав попытку понять, кто из моих друзей мог так отвратительно пошутить, я понял только то, что не могу вспомнить ни одного своего друга. Но с кем-то же я пью пиво в баре по выходным!

Внезапно в глазах потемнело, закружилась голова. Я ухватился за сиденье стула, чтобы с него не упасть.

— Мистер Крофорд? Вам плохо? — доктор Батлер встал из-за стола и подошел ко мне.

Я собрался с силами. Ну еще в обмороки я тут, как какая-нибудь впечатлительная дама, не падал! Несите нашатырь, нюхательную соль и что там еще бывает.

— Все в порядке, — попытался четко и громко ответить я, сосредоточившись на цветастом галстуке Батлера.

Либо у меня не получилось сказать это убедительно, либо я выглядел в этот момент очень больным, но доктор остался возле меня, лишь присел на край стола и сложил руки в замок.

— Попытайтесь хоть что-нибудь вспомнить, мистер Крофорд. Это вам поможет понять, почему вы здесь.

Вот спасибо! Да вы, доктор, прямо гений. Сам зайди, сам вспомни, сам лечись.

— Если бы я мог вспомнить, я бы не сидел в вашем кабинете. Да и в вашем заведении, само собой.

На лице доктора не отразилось никаких эмоций.

— Вы можете вспомнить, если хорошо попытаетесь.

— Вы думаете, я плохо пытаюсь? — ситуация начинала меня бесить. — Может мне нравится, что я в каком-то гребаном сумасшедшем доме и даже не знаю почему?

Доктор хмыкнул и вернулся на свое место.

— Я смотрю, вы пришли в себя, раз повысили на меня голос. И лечебница у нас совсем даже не «гребаная», как вы успели заметить, а одна из лучших в стране.

Я попытался успокоиться и спросил еще раз.

— Как я сюда попал?

— Сейчас разберемся. Вы мне сами расскажете, — спокойно ответил доктор.

Я не успел возразить, что где-то я уже это слышал и повторяться не собираюсь.

— Вы не против, если я попью воды?

Вопрос прозвучал так странно для сложившейся ситуации, что я растерялся.

— Что?

— Я попью воды, вы не возражаете? — Батлер не находил этот вопрос странным. Я решил сделать вид, будто не удивился.

— Не возражаю.

Вот было бы классно, если бы каждый, кого я вижу, спрашивал меня, можно ли ему что-то сделать. Можно я попью воды, мистер Крофорд? Можно я сяду на стул? Можно я включу свой компьютер? Можно я буду дышать?

Пока я придумывал всевозможные варианты «можно я…» и ухмылялся, доктор Батлер достал из шкафчика за спиной графин с водой (если это была вода, само собой) и стакан для виски.

— Совсем незачем показывать свой достаток, доктор Батлер. Все и так понимают, что Вы можете позволить себе виски, — попытался подшутить я.

Батлер улыбнулся, налил себе немного воды в стакан, поставил графин в шкафчик и сел на место.

— Так что, мистер Крофорд, вы помните последним?

Рука доктора, в которой был стакан, двигалась так, будто он мешал кубики льда в стакане виски, я даже засмотрелся.

В голове резко что-то заболело, да так сильно, что я сжал свою голову руками и зажмурился.

Я был в баре. Сидел за барной стойкой, и бармен говорил мне что-то, вытирая полотенцем бокал из-под шампанского. Передо мной на стойке стоял стакан с виски, ВИМА лежал возле него. Рядом со мной сидел кто-то еще, явно хорошо мне знакомый, но я почему-то не мог посмотреть ему в лицо. Мое внимание было направлено на бармена, он что-то рассказывал мне (или нам) и улыбался.

Голова снова заболела. Я открыл глаза. Я по-прежнему был в кабинете доктора Батлера, но теперь стакан был не в его руке, а рядом с ним, а сам доктор вглядывался в меня.

— Ну как? — уточнил он, заметив, что я очнулся.

— Я был в баре.

— Ваше здоровье, — доктор взял стакан с водой и выпил, затем встал и поставил стакан обратно в шкафчик.

— Это все из-за этого стакана. Я вспомнил, что был в баре, когда вы взяли в руки этот стакан.

Я был настолько поражен своим перемещением в воспоминание, что даже перестал злиться. Да и голова все еще побаливала.

— И что вы делали в баре? — доктор снова сложил руки в замок и стал внимательно меня слушать.

Я хмыкнул.

— Ну что люди делают в барах? Пил, конечно.

Доктор удивился, будто никогда не был в баре или не знал, что это за заведение.

— Один? — уточнил он.

— Нет, рядом сидел еще кто-то.

— Кто?

— Я не знаю. Я не мог посмотреть. Но честно, доктор, ради вас пытался. Я мог смотреть лишь на бармена, который мне что-то говорил.

— И что же бармен вам говорил?

— Я не знаю, это был сломанный телевизор: картинка без звука. Спасибо, что не черно-белая.

— Уже что-то. А вы сомневались, что сможете хоть что-то вспомнить.

Голова продолжала болеть, я потер руками виски.

— Не думаю, что это большое достижение, доктор. Я все еще не знаю, что я здесь делаю, и никак не могу связать ситуацию, в которой я нахожусь, с баром.

Раздался звонок телефона, стоящего на столе. Доктор взял трубку, что-то выслушал, не произнося ни слова, и положил ее обратно.

— Я должен срочно идти, — заявил он мне, — давайте договорим в следующий раз. Я сам вызову вас к себе.

Он встал со стула, явно собираясь уходить.

— Когда? — уточнил я.

— Скорее всего, завтра. Может быть, вы еще что-то вспомните.

Батлер вышел из кабинета и придержал дверь, всем своим видом выгоняя меня из своего кабинета. Я вышел и стоял рядом, пока он закрывал дверь на ключ.

— Я думаю, вам следует пройти в палату, мистер Крофорд, — посоветовал мне доктор и буквально убежал куда-то.

Я остался стоять рядом с дверью. Рано или поздно он все равно придет.

Из соседней двери вышла медсестра, даже не взглянув на меня, и тоже куда-то побежала. Ее прическа была сколота красной заколкой, из-под белого халата торчал воротник черной водолазки.

Голова разболелась еще сильнее. Я добрел до ближайшего подоконника, попытался сесть, но не смог и упал рядом.

Я стоял на улице, рядом с каким-то домом, и смотрел вслед убегающей от меня девушке. Ее хвост, завязанный красной резинкой, с каждым шагом отклонялся в сторону, то открывая, то закрывая вид черного воротника. Ее белый плащ был расстегнут, концы пояса развевались на ветру, сумочка на плече мешала бежать.

Внезапно девушка повернулась ко мне, продолжая бежать, и я отчетливо услышал то, что она мне крикнула.

— Помогите!

За ней бежал какой-то мужчина.

Я, быстро среагировав, достал ВИМА из кармана и попытался сфокусировать камеру на бегущих. Они удалялись слишком быстро, мне пришлось побежать за ними, чтобы мой мобильный успел опознать бегущих и уведомить службу безопасности.

Бежать прямо у меня получалось не очень удачно. Надо бросать пить.

Странное ощущение. Будто земля ушла из-под ног. Кружится голова. И почему я лежу на мокром асфальте?

Я так и не понял, обо что я запнулся. То ли на чистом асфальте лично для меня нашелся камень, чтобы я научился летать, то ли мои ноги решили сами меня научить, но уже через несколько секунд от своего фальстарта от бара я валялся на асфальте, держа в правой руке ВИМА. На экране виднелась надпись «опознанных личностей: 1», а рядом с надписью появилась фотография мужчины с паспорта и его инициалы. Девушку мой ВИМА опознать не успел. Мужчину должен был ударить током его собственный мобильник.

Я поднялся на ноги раза со второго, уверяя себя, что валяться на асфальте ночью пьяным посреди улицы — не очень прилично для удачливого бизнесмена. Кто-нибудь еще опознает, заснимет и выложит в интернет. Сенсация! Пьяный бизнесмен Бен Крофорд променял свое достоинство на бутылку водки.

Я решил уточнить, действительно ли сработал шокер с ВИМА, так как его работу я видел только в кино, а любопытство было моим вторым «я». Я завернул за угол, за который успели забежать девушка с преступником, и увидел на асфальте два бездыханных тела. Вроде сам только что валялся в таком же положении, но их положение, точнее — положение девушки, оказалось совсем несмешным.

В кармане ее белого пальто ярко светился красным ВИМА. Умерла.

Я наклонился к ней проверить пульс, вдруг мобильный врет. Он не врал. Девушка действительно была мертва. На ее теле не было никаких признаков убийства. Не пролилось ни капли крови, значит, убил ее не мужчина. Она умерла сама.

Я услышал вдалеке вой сирен и уже собирался уходить, но вдруг увидел себя в маленьком зеркале, выпавшем из ее сумочки.

Я не поверил своим глазам, поднял зеркало с земли и поднес поближе к лицу. Закрыл глаза на пару секунд и открыл снова. Насколько я мог помнить себя в последние несколько десятков лет своей жизни — глаза у меня были голубые. В зеркале же мой левый глаз был карим, а правый был настолько светло-серым, будто радужки не было вообще. Я на всякий случай моргнул и посмотрел еще раз. Можно было бы подумать, что ничего не изменилось (глаза по-прежнему были разные), но я внимательнее всмотрелся в свое отражение. В моем левом ухе появилась сережка, которой быть там не должно, причем сережка была в виде божьей коровки, один в один как настоящая. Я потрогал свое левое ухо рукой, сережки, разумеется, не нашел. Но в отражении я совершенно точно ее видел!

Служащие службы безопасности отвели меня от так называемого места преступления. Я стоял за желтой лентой и держал в руке зеркальце, не решаясь посмотреть в него еще раз, но свел все это к шутке своего пьяного сознания и снова посмотрел на свое отражение. Сережка по-прежнему была на месте, глаза выдавали сумасшествие, в котором я совершенно точно убедился, когда увидел в зеркале, что у меня нет носа. Я сощурился и поднес зеркало к тому место, где раньше был нос. Его не было. Я вытянул руку с зеркалом вперед и стал рассматривать свое лицо полностью с надеждой, что виноват во всем неудачный свет. Внезапно сережка в виде божьей коровки ожила и улетела с моего уха, а на ее месте осталась дыра миллиметра в три или четыре, хотя мода на «тоннели» прошла лет так шестьдесят назад.

— Ну ничего себе, — сам себе сказал я, одновременно заметив в зеркале, что мои зубы стали черными. Чисто черными. Тут же в зеркале я заметил, что я в какой-то смутно знакомой серой футболке. Я опустил зеркало.

Ночью я стоял на улице в серой футболке, свободных штанах и синих домашних тапочках. Шел дождь, при этом я совершенно не промок.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8910 Следующая ⇒