Стефания Данилова 7 страница

Агата мотнула головой, отбрасывая челку, и махнула рукой:

— Ой, перестань. Знаешь же, какой там беспорядок. Пока приедут, пока на новой сцене прогонят, потом само выступление… Тут не то что звонить кому-то — до вечера бы дожить.

В театральном быте Еве всё нравилось: аплодисменты, восторги, дороги стали неотъемлемой частью ее самой. Однако в этот раз на гастроли она не поехала. Не так давно включенную в репертуар пушкинскую сказку предстояло сыграть на следующей неделе.

Ева вновь и вновь улыбалась своему отражению, готовясь появиться на подмостках в образе царицы. С большинством новых ролей возникало непонятное, смешанное чувство чего-то чужеродного, упорно не желающего приживаться. Образы не чувствовались, все страсти и переживания болтались где-то на поверхности. Но только не с этой ролью. В образе царицы было что-то родное. Улыбаясь супругу-царю, бросая гневный взгляд на падчерицу и с нежностью беря в руки волшебное зеркало, Ева осознавала, что это ее место, ее время, ее роль. Именно в этом персонаже переплелись все те эмоции, которые были ей ближе всего. И каждый раз она возвращалась на сцену со своей маленькой, но такой подходящей ролью, чтобы вновь пленять сердца. Молодая, стройная, наглая, появляясь в сияющем пространстве прожекторов, Ева без особого труда забирала себе всё внимание. Весь её облик будто кричал: «Смотрите! Смотрите на меня! » И зритель смотрел. И не мог отвести глаз.

Труппа старого театра на окраине города разваливалась. Старшее поколение, на чьих плечах театр держался не один год, всем составом решило отправиться на пенсию, заявив, что не собирается заниматься «современной малохудожественной стряпней». А молодые актеры, окрыленные амбициями, разъезжались по крупным городам. Едва ли не во время подготовки нового спектакля выяснилось, что актеров не хватает даже на один состав. Поэтому, когда Агата отказалась от предлагаемой роли, заявив, что через пару месяцев уйдет в декретный отпуск, худрук маленьким округлым метеором носился по коридорам, сметая всё на своем пути и поднимая крик на пустом месте. А еще через пару месяцев Ева и Агата, коллеги и близкие подруги, громко хохотали, представляя его реакцию на аналогичную просьбу — теперь уже Евину.

Очень быстро Ева поняла, что менять придется, прежде всего, её собственные планы. Самочувствие резко ухудшилось, постоянная тошнота начала сводить с ума уже через неделю. Несмотря на это, Ева буквально набрасывалась на еду, хотя никогда не отличалась особым аппетитом. И, конечно, начала набирать вес, а это было сродни катастрофе.

Сегодня сонливость была особенно сильной. Еве хотелось положить голову на стол и проспать как минимум ближайшие сутки. Репетиция прошла ужасно: вяло, скучно, без огня. Худрук не поленился трижды спросить, куда она подевала свой темперамент. Держа в руках зеркало, наклонив голову и убрав светлые волосы назад, Ева по привычке улыбалась своему отражению. Получалось отвратительно. Усталая улыбка больше походила на оскал, под глазами появились синяки, кожа посерела. Идеально для завистливой королевы, теряющей контроль над минувшим очарованием. Прежний взгляд, полный удовлетворения и превосходства, стал ожесточенным. Она была словно тенью себя самой — прежней.

Всю прошлую неделю Ева провела перед блеклым экраном ноутбука, читая сообщения на форумах для будущих мам. Необходимо было понять, чего ждать дальше. Что будет дальше? К чему готовиться? И… какой она увидит себя в зеркале спустя еще несколько месяцев?

Она просматривала радостные комментарии женщин, которые подарили миру новые жизни. Читала — сквозь буквы электронного текста чувствовала восторг молодых родителей, которые держат на руках своих малышей. Тех, кто сыграл свадьбу после появления ребенка, и тех, чьи семьи распались по этой же причине. Слышала крики о помощи от женщин, которые забыли, что значит быть женщинами. Читала — и среди участников обсуждения видела людей, которые поставили крест на собственной жизни и на собственной красоте. Чьи мечты так и останутся мечтами. Читала и осознавала, чем измеряется рождение ребенка.

Как об этом сказать?.. Ева неуверенно начала:

— Вообще, я тут подумала... может, и не надо...

— Чего не надо? — проглотив последний кусочек торта, Агата с чувством выполненного долга и довольной улыбкой отставила тарелку в сторону, а затем вытянула вперед руки, подобно младенцу. — Чашечку передай…

— Рожать не надо. Лучше сперва образование закончить, работу хорошую найти, замуж выйти и всё такое.

Агата медленно моргнула и поставила на место чашку. Несколько секунд она решала, как поступить дальше: сразу кинуть чем-нибудь тяжелым или сперва попробовать более гуманные методы воздействия. Второе победило: подняться из кресла было выше ее сил.

— Хотелось бы сейчас сказать словами классика, но классик по этому поводу ничего сказать не смог.

Уже жалея, что начала разговор, Ева занялась своим куском торта.

— Эмм, мать, ты это... Чувствуешь себя как? Головой не ударялась? — Агата попыталась заглянуть в лицо подруги.

— То-то и оно, что плохо себя чувствую. Меня всё время тошнит, я постоянно сплю, ничего не успеваю делать. У меня столько невыученных текстов накопилось, я стала опаздывать на репетиции, и... — Ева поджала губы и сделала неопределенный жест ладонью.

Агата фыркнула. Еще пара реплик в очередной сказке не воспринималась ей как показатель карьерного роста. Почему не удивляет этот разговор? Почему она ждала чего-то подобного? С того момента, как она узнала, что подруга уйдет в декрет следом за ней, чутье ежесекундно говорило: что-то тут не так.

— Я просто подумала, — покачав головой, Ева уставилась на потертую ручку кожаного кресла. — Мне кажется, что лучше не при нынешних обстоятельствах.

— А при каких обстоятельствах? Что тебе сейчас не нравится? Откуда вообще такие мысли? Ты же так рада была! — Агата на миг замолчала в ожидании реакции. — Идеальных условий ты всю жизнь будешь ждать. Да какая разница, что там будет дальше? Ты же хочешь семью, ты хочешь детей. Не ты ли практически прыгала от восторга на этом самом месте, мол, дети одногодками будут, будем дружить семьями, красота!

— А я от своих слов не отказываюсь, я действительно хочу семью. Нормальную, полную семью. Глеб... Он же меня не любит. Раньше болтали дни напролет, он дарил цветы без повода, а сейчас я даже не знаю, где он. Агат, он меня не любит. Я точно знаю.

Чего лукавить? И она не любит, причем уже давно.

— Здрасте, приехали. И черт бы с ним, пусть идет куда хочет. Встретишь ты своего принца, с конем и прочими атрибутами, они вокруг тебя чуть ли не хороводы водят.

— Сейчас такие принцы, что я скорее выйду замуж за коня. Можно не за белого.

Агата тряхнула головой. Какой-то бред. Ева всегда мечтала о детях, строила уйму планов. А сейчас Агата пыталась достучаться до нее — и не слышала отклика.

— О чем мы говорим? Перестань стрелки переводить. Ты серьезно передумала рожать ребенка? Ты?

Ева молча дотянулась до гримировального столика и взяла сигареты.

— Так, брось бяку! — Агата быстро, насколько позволял живот, выхватила пачку из рук подруги. — Ты, мать, совсем сдурела. Курить не будешь. Не при мне, по крайней мере.

— Слушай, у меня неделя всего осталась. Потом поздно уже будет.

— Что поздно? — тихо переспросила Агата. Потом подняла руки в защитном жесте и словно заслонилась ладонью. — Молчи, я не хочу этого слышать.

Невероятно прервать этот разговор. Но проявить безразличие сейчас означает, что, скорее всего, ей не быть прощённой. Недовольно хмурясь, Агата положила руку на живот. Как говорила знаменитая поэтесса военных времен — как объяснить слепому… Как вообще говорить с девушкой, которой отказаться от своего ребенка проще, чем найти в себе силы поговорить с его отцом?

Чтобы не встречаться взглядом с подругой, Ева отошла к окну. Она стояла и вглядывалась в вечерний сумрак. Вдруг порывисто распахнула створку окна. Ноябрьская прохлада ворвалась в душную гримерку. Несколько минут Ева стояла спиной к Агате и равномерно вдыхала холодный воздух, пытаясь подавить нарастающую обиду и злость. Воздух охлаждал глаза, но горло сдавливал спазм. Сейчас так хотелось, чтобы близкая подруга просто ее обняла и, как это часто случалось, сказала, что всё понимает. Но в этот раз она не понимала. Не хотела понимать. Словно выстраивала между ними глухую стену, из-за которой они не могли друг друга слышать.

Успокоится не получалось. Ева захлопнула окно, сделала круг по гримерке. Вдруг закрыла лицо ладонями, словно пытаясь спрятать начинающуюся истерику, прижалась спиной к шкафу и медленно сползла по нему на пол.

— У меня все так хорошо шло! — Ева заломила руки и уставилась в потолок мокрыми глазами. — Защитила первый диплом, нашла работу, получила роль! А этот ребенок... Он будет мешать. Мешать читать, мешать распоряжаться временем... Это существо, которое не знает, как говорить, есть, ходить, его придется постоянно чему-то учить! Это мне не по силам... Его нужно будет обеспечивать!

— С каких пор это стало для тебя проблемой? Ты и сама неплохо зарабатываешь для своих лет...

— Но ведь придется в декрет уйти!

—... и семья у тебя состоятельная. Вот не надо мне тут. Это я в лучшем случае могу на маму рассчитывать, а тебе есть на кого положиться, — девушка смахнула со лба синюю прядь. — Эх, Ева, только давай без лжи во спасенье… Кого ты хочешь обмануть?

— Да не хочу я опять садиться им на шею. Я только стала более-менее независимой от них. А того, что получаю, еще на одного человека не хватит.

— Ну правильно, убить-то дешевле.

— Перестань! — голос Евы сорвался на визг. — Мне не на что будет его содержать. Всё, я уже сказала, мне рано детей заводить!

Она встала, медленно выдохнула и подошла к зеркалу. Глаза опухли. Завтра придется красить ярче обычного.

— Ты себя-то слышишь? — тихо спросила Агата, глядя в глаза отражению Евы. — Какое «заводить»? Какое «содержать»? Это не щенок тебе.

Ева вытерла слезы:

— Ты не понимаешь. Я... Я не могу... Просто не могу. Я не хочу ребенка.

Недосказанность буквально висела в воздухе. Ева смотрела на свое отражение. Затем развернулась к синеволосой подруге:

— Я не хочу, чтобы вся моя жизнь свелась к пеленкам и домашним делам. Я погрязну в этом быте. Ты же знаешь меня, я так не смогу. Это не для меня. Агат, посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри.

Агата устало подняла глаза и обратила взгляд на Еву. В какой-то степени ее можно понять. Молодая перспективная актриса, с удивительно правильными чертами лица, с изящным телом, в которое, кажется, она сама влюблена не меньше, чем поклонники. С красивыми глазами, из-за которых она легко получила место в труппе. Сейчас в их глубине таилось взвешенное решение, оспорить которое не сможет даже сам Господь Бог. Всё с тобой ясно, царица…

— Ева, ты не пробовала еще. Ты не знаешь, что такое материнство.

— Я посмотрела, как эти женщины себя ведут. Такое чувство, будто у них мозг вместе с грудным молоком вытекает. Заходишь к ним на страничку, а там одни пеленки, бутылочки, детские пятки... Тьфу, мерзость просто! Я… я не хочу превратиться в уродливую жирную бабу, которая ничего не видит, кроме своего чада, и сидит в четырех стенах круглый год!

Агате вдруг стало грустно. В голове (или в сердце? ) билась мысль, что надо сказать что-нибудь еще, хоть что-нибудь. Хотя…

— Не хочешь превратиться... Вот мы всё и выяснили.

Мыслей больше не было, просто очень хотелось поскорей уйти. Взявшись за край стола, Агата неуклюже встала. Бежать отсюда. Бежать от тишины, которая удушит их с минуты на минуту. Бежать домой, в тепло. Она любила тепло. А рядом с Евой всегда холодно.

С того момента они больше не виделись. Лишь через пару месяцев едва не столкнулись на улице.

Ева спускалась по крыльцу магазина, когда услышала знакомый голос. Возле рекламного столба стояла Агата и увлеченно возилась с коляской. Преодолев первое желание подбежать к подруге, Ева осторожно направилась в ее сторону. Последние два месяца они почти не общались. Пару раз Еву посещало сильное желание позвонить подруге и спросить, как она. Но так и не смогла. Или даже не захотела. Агата тоже не искала встреч.

Подойдя ближе, Ева услышала, как подруга, игриво меняя интонации, что-то говорит маленькому созданию, укутанному в розовое одеяльце. В ответ из коляски звучал высокий писк. Ева замерла в паре метров, напряженно следя за происходящим.

— Нагулялась? Пойдем домой, — Агата ласково улыбнулась дочке. Так и не заметив Еву, она, неспешно толкая коляску, пошла по улице. Посмотрев ей вслед, Ева пошла в противоположную сторону.

Снежные хлопья, лениво кружа в воздухе, опускались на покрытую неровным слоем льда дорогу. Зима никак не хотела ослаблять власть, напоследок сжимая город ледяными щупальцами. Ева аккуратно ступала по заледенелой дороге, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Проходя мимо зеркального стекла витрины, она на секунду остановилась и поправила шарф.

Всё забудется. Беспокойство померкнет на фоне новых эмоций, словно земля под выпавшим снегом. Воспоминания рассеются, и прошлое перестанет тревожить. Как краткая глава сказки, вычеркнутая ей из сценария собственной жизни.

Ева медленно шла, заметаемая снегом, и постепенно сливалась с местностью.

Кристина Трофимова

Розалинда

огда-то, очень давно, я была актрисой в театре. Меня зовут Розалинда, и уже двести лет я живу в зеркале. Душа моя — его неотделимая часть, а оно — моя жизнь. Ведь, какой бы она не была, но именно ее я и проживаю — день за днем.

Сейчас я даже не помню, что пошло не так, почему я захотела оставаться вечно молодой и красивой. Когда умерли родители, я, оставшись богатой наследницей, всего лишь решила ни в чем себе не отказывать и осуществить свою мечту: стать актрисой.

Директор театра впервые дал мне главную роль. Я играла Джульетту — и в зале был аншлаг. Крики: «Браво! » окрылили меня, уверили, что я не прогадала с профессией. После премьеры радостный директор влетел в мою гримерную со словами: «Гозочка, догогая моя! Это было великолепно, и вы тепегь во всех пьесах моя главная гегоиня», — и добавил, что билеты раскуплены на месяц вперед. Наверно, тогда я впервые захотела, чтобы это всё длилось вечно.

Время шло, а я не молодела. Мне хотелось завести семью и детей, и как раз в то время поступило предложение руки и сердца от одного состоятельного молодого графа. Я согласилась. Но потом, когда поняла, что забеременела, — не смогла расстаться со сценой. После аборта оказалось, что детей больше не будет. Муж ушел. Очень долго и горько плакала я о нерожденном ребенке, так и не смогла простить себе этого. Правда, у меня всё еще была моя любимая работа... но однажды я заметила в отражении большую морщинку на лбу и седую прядь на голове.

... Колдун обещал, что я навсегда останусь молодой и красивой. Я отдала ему половину своего состояния — и оказалась в этом зеркале. Нужно признать, он даже не соврал: я остаюсь такой же, как и была. Слабое утешение, но это единственное, что у меня есть, и единственное, что не позволяет уйти в небытие, дает силы жить той жизнью, которая у меня есть.

Двести лет стоит зеркало в семье колдуна, который пленил мою душу. Я давно не надеюсь, что смогу хоть когда-нибудь выбраться из заточения: и мой секрет, и оборотное заклинание умерли вместе с колдуном. Двести лет я смотрю, как в этой семье сменяются поколения, рождаются и умирают люди. Хозяин зеркала теперь — потомок того колдуна, Марк. Он и его жена Анна — очень милые люди. За десять лет я еще ни разу не видела, чтобы они ссорились. У них есть дети, Джон и Ева, самые красивые дети, которых я когда-либо видела. Мне бы не хотелось дожить до того дня, когда их не станет: я очень привязалась к ним. Каждый день я вижу, как Ева играет в куклы, а Джон строит для них замки. Я смотрю на них, и с каждым днем все сильнее тускнеет мое зеркало. Иногда я хочу, чтобы оно упало и разбилось: тогда я хотя бы на секунду снова почувствую жизнь такой, как она есть. Пусть даже это будут предсмертные муки, я приму их, как живой человек.

***

— Мистер Браун, а вы не хотите выкинуть это потускневшее зеркало?

— Нет, доктор Вединхоф. Оно фамильное. С ним связана семейная легенда.

— Не расскажете?

— Да, пожалуйста. Легенда жутковата, но вы не пугайтесь, это ведь всего лишь выдумки.

В нашей семье была одна сумасшедшая. Кажется, звали ее Розалинда. Первая жена кого-то из прапрапра... я даже не знаю, сколько там «пра», это было так давно. Буйной не была, даже понимала, когда с ней разговаривали. Этот мой «прапрапра» женился на ней из жалости. Все ее дети рождались мертвыми. Однажды ее нашли с перерезанным горлом перед этим самым зеркалом. С тех пор дух ее живет в нём, и только когда зеркало будет разбито, она обретет покой.

— О, мистер Браун, я надеюсь, вы детям не рассказывали про весь этот ужас? Ваши милые малыши не должны в столь юном возрасте сталкиваться с реалиями взрослой жизни. Это дурно скажется на неокрепших душах.

— Конечно, нет. Зачем пугать детей небылицами.

Владимир Бурлак

Деменция семьи Блэков

рачные тучи, облаченные в скорбные монашеские рясы, окутали старинное поместье семьи Блэков, готовясь в любой момент пролить на землю дождь. В подтверждение тому небеса сотрясались от грома, а срывавшиеся молнии озаряли своим сверхъестественным сиянием поместье и густой лес вокруг него.

Вспышки и грохот пугали зверей и птиц, в обилии населяющих округу. Немногочисленные обитатели поместья, подверженные страху суеверному, свойственному лишь человеческим существам, дрожали закутках старого здания, где хоть слегка падала на них тень безопасности.

Лишь молодой Мортимер Блэк, хозяин поместья, не страшился стихии. Запершись в своем кабинете и погрузившись в пучину лихорадочных размышлений, он сидел неподвижно, глядя в самый темный угол. На его исхудалом и бледном, подобном посмертной маске, лице играла тенями одинокая свеча, опасно стоящая на столе среди беспечно разбросанных бумаг и книг. Но дальше лица отблески свечи не проникали — в кабинете царила тьма.

Очередная вспышка молнии прорвалась сквозь окно во тьму кабинета, убивая старые тени и даря жизнь новым, обнажая то, что так приковало взгляд. Из угла кабинета на Мортимера Блэка взирал, сидя в кресле, сам Мортимер Блэк.

Будь хоть кто-то рядом, он мог бы заметить, как судорога свела тело молодого Блэка, как ужас исказил его лицо, как побелели пальцы, вцепившиеся в подлокотники. Еще сторонний наблюдатель заметил бы причину страха и, возможно, посмеялся бы: мало кого может напугать собственное отражение, разве что детей и впавших в детство стариков. Блэк не был ни тем, ни другим.

Природа страха заключалась в загадке, которую молодой хозяин поместья пытался разгадать с рвением, достойным называться манией и помешательством на языке врачей, или проклятием, как говорили шепотом слуги: ведь не только его постигло несчастье стать заложником тайны.

Начало сему положил дед Мортимера, Эдвард Блэк. Будучи потомком знатного рода и обладателем завидного богатства, он, вопреки всем ожиданиям, возлагаемым доброжелателями, решил провести свою жизнь не в растрате наследства. Большую часть своей молодости он путешествовал по миру, изучая древние тайны, заглядывая в самые темные уголки гробниц, храмов и библиотек, коим минуло не одно тысячелетие.

В своих исследованиях ему попадались воистину изумительные вещи, которые вскоре становились частью обширной и великолепной коллекции, украшающей родовое поместье. Нигде больше не было такого числа картин, книг, гобеленов, скульптур, бронзовых мечей, украшений. Богатство росло и росло

Однажды Эдвард Блэк возвращался на корабле из очередного исследования Северной Африки. Его путь пролегал через Средиземное море к берегам Греции. Внезапный шторм потопил судно. Вся команда погибла; то же думали и о главе семьи Блэков.

Его нашли спустя год критские рыбаки на крохотном островке, о котором никто из самых опытных и старых мореходов не знал. Обросший, исхудалый Блэк полностью обезумел, прячась в старинных руинах, прижимаясь к предмету, похожему на большое блестящее блюдо. Рыбакам не было дела до предметов внешне хоть и ярких, но не имеющих ценности, ибо опыт подсказывал: спасенный человек может дать гораздо больше, если не наградой за спасение своей жизни, то выкупом. Так Эдвард Блэк вернулся в семью.

Довольно быстро для человека, пережившего такое заключение, к Блэку вернулся рассудок, здоровье его поправилось, но один странный недуг так и не был излечен: всё время он твердил о том, что обнаружил на острове нечто таинственное.

Когда врачи перестали надоедать Эдварду своим умным видом и лживой заботой, он собрался с силами и организовал экспедицию, дабы найти этот остров. С большим трудом отыскав рыбаков, спасших его, Блэк разузнал местоположение того кусочка суши, который стал ему пристанищем на целый год.

Моряки на новом судне Эдварда боялись плыть к острову. Суеверия и приметы отупляли их, лишая желания рискнуть. Правда, деньги и воля нанимателя сделали свое. По истечении месяца морских скитаний таинственный остров был найден.

Не захотев брать с собой спутников, Эдвард Блэк сошел на землю в одиночестве. Пройдясь по месту своего невольного заключения, он углубился в руины: «Храм. Похоже на культ Посейдона, но старше», — думал Эдвард, погружаясь в темноту камней и барельефами дивных существ, творящих пугающие ритуалы. Наконец он нашел то, ради чего вернулся сюда, то, что рыбаки приняли за бесполезное блюдо, — это было зеркало.

По возвращению в поместье Блэк удивил всех древней находкой. В рассказе было не столь много удивительного, сколь много непонятного: зеркало, как утверждал Эдвард, было старше всех известных культур, какие он изучал. Сам вид зеркала только добавлял странности: сделанное из серебра, оно было отполировано так гладко, что отражало даже лучше, чем обычное зеркало, а обрамление из витых паутин, сделанных из светлой меди, вызывало все новые вопросы.

Желая обезопасить зеркало от чужих взглядов и порываясь тщательно изучить столь занятный артефакт, Эдвард Блэк повесил его в своем кабинете, куда запретил входить кому бы то ни было. С тех пор жизнь поместья изменилась. Сначала Эдвард Блэк проводил все свои свободные часы рядом с зеркалом, затем отменил все другие свои исследования, прекратил поездки. Все меньше он общался с семьей и слугами, отдавая предпочтению зеркалу, целыми днями всматривался в него немигающим взглядом или изучал древние книги, посвященные мистическим тайнам мира. Став болезненным и склочным, он разругался с семьей и остался в одиночестве со своим отражением, изредка замечая лишь немногих слуг, оставшихся с хозяином.

Прошли годы. Одержимость Эдварда Блэка достигла апогея. Не желая больше расставаться с зеркалом, он сидел перед ним, окончательно забыв про еду и сон, пока душа не перестала обитать в теле. Слуги обнаружили его нескоро. Гниющий скорченный старик лежал на полу перед таинственным зеркалом, вытаращив на него безжизненные глаза, будто желая насмотреться перед смертью.

Никто не плакал об Эдварде Блэке, даже — и особенно — его сын, Томас. Одним из первых он покинул старого безумца, женившись на Анджелике Вайсерштерн, от брака с которой родился будущий глава семьи, Мортимер. Будучи человеком одаренным в предпринимательстве и науке торговли, Томас Блэк быстро открыл свою торговую компанию и разбогател, поэтому он не испытывал и меркантильной радости от вступления в наследство после смерти отца: скорее, досадное разочарование от необходимости вернуться в родной дом.

В глубине души Томас даже жалел своего старика, хоть и не оправдывал его странных поступков, и ни в коем случае не прощал безумства, посеявшего раздор в семье Блэков. Он помнил, как в свою последнюю встречу с отцом назвал его свихнувшимся бездушным кретином. Как заглянул ему в глаза, уже тогда лишенные даже подобия здравого рассудка, и почувствовал ужас, ледяной змеей обвившийся вокруг тела. Пугал не взгляд, не осознание скорбной болезни некогда любимого человека. Нет: пугало нечто, сидевшее в глубине глаз, будто из недр души Эдварда Блэка на Томаса смотрел сам Томас. В тот же день сын покинул дом отца и постарался забыть всю свою жизнь до этого момента, в чем и преуспел.

Вернувшись, Томас Блэк не узнал поместья. Тому не было виной жгучее желание распрощаться с этим местом: деменция отца распространилась и на дом. Некогда крепкие стены посерели и покрылись трещинами, стекла окон замутились, многие них были занавешены, лужайки поросли густой травой, погребальным саваном покрывавшей округу. И дело было не в бедности, а в неспособности оставшихся слуг ухаживать за умирающим домом.

Своим первым приказом Томас Блэк распорядился убрать злосчастное зеркало из ныне своего кабинета и запереть на чердаке. Подумывал он и о том, чтобы просто выбросить его, но предпринимательский склад ума говорил о большой стоимости реликвии, которую можно выгодно продать. А пока покупатель ищется, пускай оно не попадается на глаза.

Постепенно к поместью возвращалось его первозданное великолепие — усилиями десятков рабочих, привезенных новым хозяином и трудившихся без устали неделями. В цивилизованной округе, еще помнящей красоту этих стен, убранство залов и сотни старинных артефактов и древних реликвий со всех концов мира, пошла молва о возрождении некогда великой семьи, и каждый мало-мальский аристократ стал ждать приглашения на званый вечер, коими славился раньше род Блэков.

Наконец ожидания оправдались, и двери поместья открылись для жаждущих роскоши и развлечений. Забыв про печальную участь старого Эдварда Блэка, гости заполонили собой отреставрированные залы и коридоры дома, повара, приехавшие из лучших ресторанов, готовили произведения кулинарного искусства, вино текло рекой, и все гуляли как хотели. Не обошлось и без инцидентов. Парочка, несомненно пьяная, захотела в порыве страсти уединиться от сторонних глаз и каким-то неведомым образом пробралась на чердак особняка, где хранилось зеркало, о котором уже Томас Блэк практически успел позабыть. Чудовищный крик прорвался сквозь грохот музыки и разговоры гуляющей толпы, заставив всех остолбенеть в ужасе. Хозяин дома, первым освободившись от пут неожиданности, собрал слуг и устроил поиски источника крика. Искать долго не пришлось. Словно преследуемые чудовищем, горе-любовники бежали с лестницы, ведущей к чердаку, прямо в руки Блэка и упали без чувств, прокричав что-то про отражение.

Пока гости, решив, что вечер окончен, стали расходиться, а беглецов приводили в чувство, Томас Блэк незамедлительно направился на чердак, догадываясь о причине столь сильного испуга парочки. Вернулся он нескоро и никому не сказал, что же увидел там наверху, но распорядился перенести зеркало обратно в кабинет. С этих пор колесо истории повернулось снова, отразив, хоть и искаженно, историю старого Эдварда Блэка.

Больше не было приемов и гостей, больше не было стремлений вернуть былую славу: лишь Блэк, зеркало и мрачная тоска, вновь окутавшая поместье. Снова заговорили о проклятии, снова приходили врачи, но всё без толку. Будто прокаженный, Томас Блэк сидел в кабинете и изучал древнее зеркало, пользуясь записями отца и своим полным одиночеством.

Конец Томаса Блэка был несколько иным, чем у его отца. Точнее сказать, обстоятельства смерти Томаса Блэка были не столь загадочны. Однажды ночью Томас впал в состояние полного безумия, попытавшись сжечь поместье дотла. К его большому несчастью, слуги во главе с престарелым дворецким сумели защитить дом от огня, хотя хозяин и пытался им помешать. Видя тщетность своих попыток предать это место пламени, Томас Блэк вопил в отчаянии, мечась из стороны в сторону. Не желая видеть страдания хозяина, дворецкий, заручившись помощью знакомого доктора, перевез Томаса в больницу для душевнобольных.

В больнице Блэка охватила жуткая лихорадка, истязая и без того измученные тело и разум. Старания врачей не приносили пользы. С каждым днем состояние Томаса ухудшалось: лихорадка не отступала, пожирая тело, он бредил, выкрикивая имя отца и изрыгая проклятия. Он сгорал, как сухой лист в беспощадных языках пламени. Когда болезнь достигла своего пика, вокруг него собрались душеприказчики, дворецкий и единственный сын – Мортимер Блэк, с неохотой явившийся к отцу, лежащему на смертном одре. Как только сын показался на глаза родителю, к Томасу вернулся рассудок, но телу это не помогло: он не мог даже приподняться. С трудом Томас подозвал сына, приказав остальным уйти. Долго отец говорил с сыном, никто так и не узнал, о чём; лишь дворецкий, смиренно следивший за хозяином, догадывался, в какие тайны Блэк посвящает Блэка.

Таинство завершилось. Томас Блэк скончался. Мортимер объявил об этом в тот же миг, быстрыми шагами покинув палату и отдав распоряжение дворецкому — сопроводить незамедлительно его в поместье. Все были удивлены и возмущены тем, что сын даже не отдал ни малейшего распоряжения о похоронах отца, лишь бросив мимоходом: «Сами разберитесь».

Блэк снова вернулся в поместье. Колесо истории вновь закрутилось. Как дед и отец, Мортимер засел в кабинете, тщательно исследуя зеркало. Он отличался подходом более научным и осознанным, будто ему уже было известно нечто, а сейчас осталось только подтвердить свои догадки. Не уподобляясь своим предкам, Мортимер не стал искать: искатель не знает, что ищет. Он, будто охотник, преследовал желанного зверя, идя по следам и замечая сломанные ветки. Вот только все попытки были тщетны. Раз за разом ничего не происходило: зеркало оставалось просто зеркалом. «Быть может, отец всё выдумал? Безумец старый! Или нет? Он был скверным отцом, но не умалишенным», — думал про себя Мортимер, после очередной попытки разгадать тайну зеркала.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒