Стефания Данилова 5 страница

Возвращаясь в отель – было девять или десять часов вечера, и кофейни уже закрывались, а идти в бар и сидеть там среди толчеи и шума ни малейшего желания не было – он столкнулся с чем-то странным: посреди тротуара, перегораживая последний практически полностью, колыхалась невысокая гора разноцветных тряпок. Несмотря на всю апатию, он даже остановился, пытаясь понять, что это за инсталляция. Тут гора распрямилась и повернулась, и под свет фонарей вынырнуло лицо - одно из самых жутких, какие он видел в жизни. Лицо скорее мертвеца, чем древней морщинистой старухи; вдобавок уродливо длинное, лошадиных пропорций, и в кошмарной раскраске, какую не сочла бы за макияж даже портовая девка века эдак девятнадцатого; с красными пятнами на щеках и синей обводкой вокруг круглых, запавших, окруженных морщинами глаз.

– Если ты не попадешь в него, – отчетливо прокаркал этот размалеванный труп, – то останешься здесь навсегда.

Ускорил шаг, больше всего боясь, что сумасшедшая последует за ним, и почти бежал всю дорогу до отеля. В номере, чтобы успокоиться, решил посмотреть телевизор – впервые лет, наверное, за пятнадцать. Но, попереключав каналы минуты две, отказался от этой затеи.

Засыпая, почти радовался завтрашнему отъезду.

***

По закону подлости в день отъезда обязана была, просто не могла не установиться хорошая погода. За окном действительно было достаточно светло. Солнца видно не было, но дождь, кажется, прекратился. Распахнул окно и впустил в номер новую порцию холодной водяной пыли. Подумал раздраженно: может, я умер, и попал на третий круг Ада, тот самый, где постоянно льет?.. В памяти даже всплыли строки из Данте: «Я в третьем круге, там, где дождь струится, Проклятый, вечный, грузный, ледяной…» Дальше не припомнил, но и это было исчерпывающе.

Собрал немногочисленные вещи, без сожаления оглянулся на крохотный номер, показавшийся напоследок совершенно неуютным, спустился к ресепшену отдать ключ.

Девушка-портье – кажется, не та, что была вчера, а, впрочем, может, и та, он не был уверен – недоуменно заморгала, потом перелистала свои бумаги.

– Но ведь у вас check-out только завтра?.. Вы хотели бы съехать раньше времени?

Удивился:

– Но check-out сегодня! Ведь сегодня десятое?

– Десятое!

– Значит, сегодня! Вот, смотрите…

Достал из кармана распечатку, развернул. Дата отъезда в ней значилась завтрашняя. Был ошеломлен по-настоящему: во всем, что касалось путешествий, был скрупулезен предельно, никогда так не ошибался.

– Но…

Отыскал билет на автобус: тоже завтрашнее число.

– Прошу прощения, – пробормотал, – я перепутал.

Поднялся было в номер, но находиться там было абсолютно невозможно, да и незачем, поэтому вышел под дождь, равнодушно прикидывая, чем можно занять внезапный дополнительный выходной.

Спохватился: перед отъездом сказал жене, что вернется одиннадцатого. Достал телефон, набрал номер, машинально стирая капли с экрана, что было абсолютно бесполезно, так как дождь как раз усилился.

«Вызываемый абонент в данный момент разговаривает».

Зачем это глумливо-снисходительное растягивание гласных, особенно в последнем слове? Это же чертов автоответчик, там не должно быть интонаций, особенно – насмешливых.

Вновь посвятил день поискам. Заходил в антикварные лавки, букинистические и обычные книжные магазины, везде спрашивал карты исторического центра, в особенности старые, и чем подробнее, тем лучше, и пристально изучал каждую. Пытался вести расспросы – и тоже тщетно. Большинство решало, что он ищет заколоченный костел Вознесения Господня, который действительно лучше всего подходил под описание, только не был черным и выходил фасадом на одну из улиц; некоторые полагали, что речь про греко-католическую церковь Святой Троицы возле Ворот Зари, действительно жутковатую, обшарпанную и затерянную во дворах, но все-таки открытую для посещения и несколько иную по архитектуре.

Вечером ел, не чувствуя вкуса, какое-то новое блюдо из картофеля и мяса, и понимал, что заболевает. Всегда простужался легко, и трое суток холода и сырости, проведенных большей частью на улице, были своего рода рекордом, но в итоге погода все-таки сделала свое дело. Первой пришла боль в мышцах, какая бывает при сильном жаре. Затем пришел озноб, а шею словно обернули горячим полотенцем. От слабости подкашивались ноги. Шел, уже шатаясь, вглядываясь в отчаянии во встречные лица, словно надеясь в них найти ответ или хотя бы подсказку. Но от этого стало еще хуже: едва он начал обращать внимание на людей, у него возникло чувство, что по улице идут одни безумцы. Первым, кого выхватил из толпы взгляд, был прилично одетый бородатый парень, который шел, подавшись корпусом вперед и держа прижатой ко лбу руку, причем волосатая кисть с противоестественной расслабленностью, как-то по-обезьяньи, болталась при каждом шаге. Затем прошла немолодая светловолосая женщина, маленькая и длинноносая: эта, ласково улыбаясь, безмолвно и активно жестикулировала, обращаясь к кому-то невидимому. Следующей была женщина огромного роста и с неестественно длинным лицом, жутко кривившая рот и двигавшая нижней челюстью. И этот бестиарий казался бесконечным. Увидев собственное отражение в витрине, понял, что выглядит таким же безумцем: дрожащий в ознобе, затравленный, мотающийся из стороны в сторону при каждом шаге, держащийся за шарф на горле так отчаянно, словно его могли украсть.

Ввалившись в номер, мгновенно уснул. Проснулся среди ночи так резко, как просыпаются от короткого громкого звука, но в ушах звенела только тишина. Подумал: до чего жутко выглядят пальто со шляпой – словно у изножия кровати замерла узкая, противоестественных очертаний черная фигура. Затем отчетливо вспомнил, что не только не повесил, но и не снял ни пальто, ни даже шляпы, когда ложился, а точнее – падал на кровать. Это был момент для леденящего ужаса, от какого при иных обстоятельствах, пожалуй, можно было бы умереть на месте. Но сейчас все было настолько не так, что появление в запертом номере неведомого существа уже не воспринималось как нарушение миропорядка. Вдобавок, тело настолько ослабло от недуга, что оказалось неспособно и к самому скромному выбросу адреналина.

Просто спросил:

– Как найти Черный костел?

– Ты почти нашел его.

Сперва подумал, что отвечает сам себе, настолько будничным и привычным был прозвучавший в ответ голос.

– Но как туда попасть? Я обошел все дворы, и не нашел ничего…

– Ты ждал чего-то красивого, старинных арок и так далее, поэтому и не нашел. Просто смотри внимательнее – и увидишь.

– Что он такое? Почему меня так тянет туда? И почему никто о нем…

– Он церковь наоборот. В обычной церкви просят Бога что-то ниспослать или с чем-то помочь. В Черном Костеле просят… забрать что-либо. Обычная церковь объединяет людей. В Черном Костеле каждый человек наедине с собой. И с Богом, если ты веришь в Бога.

– Но почему никто не видит его?

От волнения даже встал с кровати. Обнаружил, что вполне способен стоять, не шатаясь, особенно, если придерживаться за стену. Собеседник, хоть и находился в двух шагах, оставался узким вертикальным пятном, лишь немного более темным, чем окружающий мрак.

– Его видят лишь те, кому нечего терять. Отчаявшиеся. Смертельно больные, которым выпадает возможность оставить там свою болезнь. Уроды, желающие избавиться от уродства. Жертвы, жаждущие лишиться своих мучителей. Молитвы, произнесенные там, исполняются всегда. Иногда с жестокой и даже смертельной для просящего буквальностью.

– Но я не такой. Я не самый счастливый человек на земле, но мне есть что терять. У меня есть жена, мы не то чтобы любим друг друга, но привыкли друг к другу, и вечерами иногда играем в нарды. У меня есть работа, которая не то чтобы нравится…

– Тогда, – перебил голос, – будь осторожен, когда переступишь порог Костела и назовешь то, с чем хотел бы расстаться.

Слабость брала свое – покачнулся, оперся о стену, и тень повторила этот маневр. Шагнул вперед, вытянул руки – и довольно больно ударился пальцами о холодную и гладкую поверхность. Понял, что беседует все-таки с зеркалом, и улегся снова, на этот раз избавившись и от пальто, и от пиджака, и от брюк.

***

Проснувшись утром, долго смотрел, постепенно припоминая ночную беседу, сначала на груду собственной одежды на полу, а затем на пустой участок стены в изножье кровати. Никакого зеркала, по крайней мере в последние четверо суток, там не было.

Собрался, спустился на ресепшн. Девушка за стойкой была определенно не та же, что вчера, и он счел это скорее добрым знаком.

Положил на стойку ключ:

– Спасибо за пристанище. Ночами немного холодновато, но в целом…

Девушка вежливо улыбнулась, но потом вдруг опустила взгляд на свои бумаги, быстро перелистнула что-то:

– 204? Но ведь check-out у вас только завтра! Вы хотели бы съехать на день раньше?

С мало артикулированным возгласом, в котором, в принципе, можно было различить неоформившееся ругательство, бросился из отеля прочь. Дождь тут же влепил ледяную пощечину, словно требуя вернуться и остаться, либо хотя бы попрощаться по-человечески.

Первый двор. Поразительное зрелище – старинная, крытая черепицей, декоративная арка-перемычка между куда более современными, чем она, двухэтажными зданиями. С арки свисает до самой земли плющ. Летом и осенью это наверняка очень живописно, но сейчас стебли черны и голы, и картина малоприглядная. Словно кто-то развесил сушиться огромную рыболовную сеть и позабыл, и она сгнила. За аркой - гаражи из серого кирпича. Педантично проверил ржавые ворота каждого из них – всё заперто.

Второй двор. Узкий, как коридор. В конце припаркована пара машин, которые абсолютно непонятно, как там разъезжаются, а за машинами – лестница! Разваливающиеся бетонные ступени без перил, уходящие куда-то вбок и исчезающие за пристройкой. Протиснулся между машиной и стеной, основательно испачкав плащ. Увидел с разочарованием, что лестница упирается в дверь жилого дома.

Третий двор! Машины, штабеля черепицы, груды кирпичей, вновь какие-то расползающиеся, наподобие сломанных вееров, бетонные лестницы в никуда…

Четвертый двор, последний. Примечательный лишь обширной помойкой. Обошел помойку кругом и увидел в стене дома лаз примерно в половину человеческого роста высотой, на который в прошлый раз глянул лишь мельком, приняв за вход в подвал. Сейчас, присмотревшись, понял, что лаз этот странной формы – с косо скругленными краями, словно вход в пещеру. Тем не менее, «пещера» эта шла сквозь жилой дом, и стены ее покрывала самая обычная штукатурка, желтая, обшарпанная и расписанная из баллончиков.

Подобрал полы пальто – не столько чтобы уберечь от грязи, сколько чтобы не наступить – и нырнул с колотящимся сердцем в проем. Запахло сыростью и землей, под одежду вполз холод. Коридор чуть заворачивал. На минуту стало почти темно, но потом на сменивших штукатурку кирпичах заблестел влажный и тусклый дневной свет. Кладка производила впечатление по-настоящему старой – были почти черная, крошащаяся и неоднородная. Своды оставались асимметричными, причем форма коридора с каждым шагом немного менялась. Ряды кирпичей иногда шли под углом или образовывали зигзаги; встречались замурованные бойницы и оконца. Потом кладку как-то незаметно сменил сплошной серо-черный камень, выглядящий уже совсем древним – местами отшлифованный до блеска, местами ноздреватый и замшелый, местами исцарапанный странными символами.

Потом однородная истертая поверхность под ногами распалась на аккуратные плиты, коридор стал выше, в последний раз повернул – и взору открылся Черный Костел.

Мрачная громада, которую язык не повернулся бы назвать красивой, он, тем не менее, не только пугал, но и завораживал. Теперь видно было, что черный – не след пожара, а изначальный цвет здания. Колонны и лепнина были чуть светлее; возможно, белые или позолоченные изначально, они потемнели от непогоды и едва выделялись на общем фоне. На башнях, как теперь можно увидеть, круглые часовые циферблаты без стрелок (прежде они казалась еще одной парой черных окон). Еще более зловещим делали облик здания декоративные шипы-башенки, напоминающие готические пинакли, и торчащие буквально на каждом выступе крыш, карнизов или причудливого аттика. Массивные деревянные двери храма вели в небольшую пристройку-апсидолу, обильно украшенную странной и неуловимо зловещей лепниной.

Почти подбежал к дверям, но те даже не шевельнулись, как ни тянул их ржавую кованую ручку, как ни наваливался плечом на огромные створки.

Чтобы как-то отвлечься от захлестнувшего разочарования, повернулся к храму спиной и осмотрелся. Двор окружала колоннада; штукатурка, некогда покрывавшая ряды полукруглых арок, большей частью осыпалась, а та, что еще держалась, была скорее серой, чем желтой. Посреди двора виднелись остатки фонтана – щербатый бордюр, а в центре каменного круга – ржавые остатки водонапорного механизма. Все буквально дышало ветхостью и было, несомненно, таким же старым, как костел.

Провел в этом дворе не меньше получаса. То и дело прятался под колоннаду от дождя, но там решительно не на что было сесть. То отдыхал на ограде фонтана, в мучительных раздумьях рассматривая такую близкую и такую неприступную цель. То подходил к дверям костела, попеременно толкал и тянул их, прикладывая все силы.

Наконец решил: какого черта!.. – и нырнул, не оглядываясь, в полутемный зев странного коридора. Выбравшись на открытое пространство, зашагал, не оглядываясь и отряхивая на ходу плащ, в сторону автовокзала.

Вновь попытался дозвониться до жены, но на сей раз та не брала трубку. Всякий раз в итоге ненавистный голос сообщал, будто это было недостаточно очевидно, что абонент не отвечает. Тогда принимался звонить снова, и так всю дорогу до станции. В это время он уже должен был приехать домой.

В кармане по-прежнему лежал билет, но дата на нем вновь была завтрашняя, поэтому первым делом направился к кассе и купил, не раздумывая, еще один, на самый ближайший рейс, Вильнюс – Рига. С облегчением забрался в салон, быстро согрелся и, едва автобус тронулся, забылся крепким и впервые за последние дни спокойным сном.

Проснулся, когда шум мотора стих, и вокруг завозились, пробираясь к выходу, стаскивая с полок сумки, пассажиры. За окном был автовокзал, но не Риги, а Вильнюса. Сначала не поверил глазам; подумал, что не проснулся; потом решил, что от переутомления последних дней начались галлюцинации.

– Где мы? – спросил у протискивавшихся мимо его кресла.

– Приехали, – отвечали те.

Выбрался из автобуса, подошел к водителю, закуривавшему возле передней двери:

– Почему мы вернулись?

– Конечная, – с сильным акцентом ответил тот и отвернулся.

Табличка на автобусе гласила: «Рига – Вильнюс».

Решил было, что проспал так долго, что автобус успел совершить обратный рейс. Но тут же понял, что его непременно разбудили бы в любом случае – если не при высадке, то уже при посадке, чтобы попросить обратный билет. Посмотрел на часы – времени с момента отправления прошло от силы два часа.

Можно было повторить попытку, но воля на этом иссякла. Дождь, словно сознавая свою победу, стал слабее. Прохожие поглядывали словно бы даже с сочувствием и уже не напоминали тот паноптикум, что заполнял улицы вчера. Набрал номер жены и, словно почувствовав его отчаяние, та, после бесконечной долгой серии гудков, всё же сняла трубку.

– Это я, – заговорил он, досадуя на шум в динамике. Там говорили сразу несколько голосов, на заднем плане кто-то смеялся, – я… не могу уехать из Вильнюса. Прозвучит странно, но…

– Алло? Алло? – ее отчетливый голос перекрыл посторонние шумы, но она, кажется, абсолютно не слышала его, – Кто это?

– Это я.

– Алло! Алло! Ничего не слышно.

– Алло! Это я! – почти закричал он, – слышишь?..

Ее ответ потонул в шуме, затем в трубке захохотали сразу несколько глоток, и он в раздражении оборвал звонок.

Впервые за многие годы ощутил одиночество как острую муку, а не привычный нейтральный фон. Шел по улице лихорадочно быстрым шагом, заглядывал в лица прохожих, ловил недоуменные ответные взгляды и в них черпал какое-то подобие успокоения – смотрят на меня, видят меня, оборачивались, когда я кричал в телефон – значит, еще существую…

Увидев рыжую, сбавил шаг, а затем остановился вовсе. Она стояла в дымчатых синих сумерках, обрамленная искрами только что зажегшихся, еще слабых, как светлячки, фонарей. Все куда-то шли, а она стояла, чем и выделялась, а еще – белым плащом, выдававшим в ней приезжую, причем – приехавшую только что и явно из каких-то лучших краев, где тепло и не идет дождь.

Она озиралась, высматривая то ли кого-то, то ли что-то, иногда даже приподнималась, мелко переступая, чтобы удержать равновесие, на цыпочки, высокая, не лишенная изящества и в то же время немного нескладная, растерянная, не столько красивая, сколько трогательная, с туго заплетенной медной косой, спадавшей ниже талии, миловидным лицом, почти круглым, но не полным, с чуть курносым носом и очень светлыми глазами.

Когда подошел и поздоровался, ожидал, что волшебство улетучится, как только она обратит на него взгляд и отошьет с той или иной степенью резкости, приняв за приставалу, или попрошайку, или одного из тех навязчивых гидов, что выискивают себе жертву прямо на улице.

– Добрый вечер, – сказала рыжая спокойно, – вы, наверное, решили, что я заблудилась, но это не совсем так. Я жду своего друга, но, похоже, уже не дождусь, и мне предстоит отправиться на поиски самой. Я даже представляю примерно, куда он мог пойти, но это странное и совсем не туристическое место, которого нет на обычной карте. И, если вы местный, а вы похожи на местного, то, возможно, мне бы пригодилась ваша помощь, если вы располагаете временем.

Ответил с невеселым смешком:

– Кажется, время – это то единственное, чем я сейчас располагаю в количестве неограниченном. Я приезжий, как и вы, но в последние дни это место делает, кажется, все возможное, чтобы присвоить меня навсегда, так что ваша догадка не столь уж неверна. Если вы скажете, какое место ищете, я постараюсь вам помочь.

Что-то изменилось. Не сразу понял, что, а поняв, не поверил – прекратился дождь. Впрочем, нет! Отражения витрин в лужах продолжали мелко рябить. Вокруг фонарей капли по-прежнему роились, как крохотные светящиеся насекомые. Поднял руку ладонью вверх, затем снял шляпу и запрокинул лицо – ошибки не было, морось осталась где-то снаружи, за пределами некоего круга. Лишь сейчас осознал, что еще поразило его в женщине: ее медные волосы не были мокрыми, хотя она стояла без зонта или даже шапочки. Понял, что, пока это длится, готов идти за ней куда угодно.

– Черный костел, – просто сказала незнакомка, – вы знаете, где это?

Вздрогнул, но не сильно. Ждал чего-то подобного.

– Знаю, но туда не попасть. Он закрыт.

– Возможно, я знаю, как в него войти. Хотя по ряду причин не уверена, что хотела бы делать это снова.

Она вдруг взяла его под руку, от чего он вздрогнул гораздо сильнее.

– Ведите, а я расскажу то, что знаю.

Шли сквозь дождь, и дождь расступался. Рука женщины была очень теплой, буквально источала тепло, проникающее даже сквозь плотную ткань рукава. Спрашивал себя, не самообман ли это, и не самообман ли то, что вытворял, вернее, что перестал вытворять дождь. Но не хотел знать ответ – слишком хорошо было идти с ней под руку. Не мог вспомнить, когда в последний раз брала его под руку жена – у той вечно то сигарета, то телефон, то еще что.

– Чтобы получить ключ, – говорила рыжая, – достаточно решить, что именно вы хотели бы… отдать. Это как пароль. Поднимаетесь на крыльцо, если оно там есть. Подходите к дверям. И думаете о том, с чем хотите расстаться. Входите в храм и теперь уже называете это вслух. И все.

– И всё? – переспросил недоверчиво, – Можно выходить?

– Говорят, – задумчиво сказала женщина, и ее рука на его локте напряглась, – что иногда выйти из костела можно только через подземную крипту. Там…

Она молчала так долго, что он не выдержал:

– Что там? Какая-то опасность?

– Нет. И… да. Там нет ничего опасного, кроме темноты. Но ведь именно в темноте мы оказываемся по-настоящему наедине с собой, не так ли?

Не нашелся, что ответить. Когда над крышами появились смутные черные силуэты двух башен, указал на них спутнице:

– Вы видите их?

– Не то чтобы очень хорошо, но да. Вы боялись, что Костел меня не подпустит? Тогда вам стоит знать, что вошедший в Черный Костел единожды получает способность увидеть его в любом городе. И узнать в любом облике. В мусульманском городе это будет мечеть, где-нибудь в Африке или Каппадокии – скальная церковь, и так далее.

Во дворе с лазом горел фонарь, но зев туннеля был отгорожен от его мертвенного белесого света всё той же обширной помойкой, и внутрь не проникал ни один луч. Достал телефон, чтобы хоть как-то освещать дорогу, но тот успел окончательно разрядиться. Когда уже пригибался, чтобы нырнуть в туннель, женщина крепко взяла его за руку, и идти пришлось не просто согнувшись, но еще и боком. Но он был ей благодарен за это прикосновение – почти забыл уже, что это такое, держать чью-то ладонь в своей.

Опасался, что двор с остатками фонтана окажется таким же темным, и с облегчением увидел зажженными два больших фонаря по сторонам от входа в апсидолу. Ничуть не удивился, когда понял, что горят в них не электрические лампочки, а колеблющийся живой огонь.

Почувствовал, как тонкие теплые пальцы покидают его ладонь, и внутри сразу стало еще более пусто.

– Идите с Богом, – сказала рыжеволосая.

– А вы?

– В Черный костел входят в одиночку. Но, если вы встретите там, внутри, моего друга – его зовут Ян – постарайтесь вернуть его мне. В любом случае я буду вас ждать.

Зашагал ко входу в храм, ощущая, что сверху вновь сыпется отвратный ледяной дождь. На самом пороге обернулся.

Женщина стояла возле мертвого фонтана. Чуть светилось ее белое пальто, да поблескивали искры в медных волосах, которых не касался дождь.

– Не будет ли бестактным спросить, что именно вы попросили забрать у вас?

Почему-то думал, что она не ответит, и ошибся:

– Мое одиночество.

– Одиночество, – пробормотал с досадой, поворачиваясь к дверям, – что красивая женщина может знать об одиночестве такого, чего не знает о нем заурядный мужчина? А, впрочем, отличная идея.

Забери мое одиночество, произнес мысленно. Потянулся было к дверной ручке – и тут же заметил торчащий из скважины ключ. Всегда он там был или появился только что? Повернул ключ несколько раз, преодолевая упругое сопротивление металлически щелкающего механизма – и дверь наконец подалась.

Внутри были мрак и ледяной холод. Минуту или две стоял неподвижно, ожидая, когда привыкнут к темноте глаза. Не дождался и медленно пошел вперед. Тотчас услышал за спиною лязг, с которым защелкнулась дверь. Обернулся, увидел парящий в черноте тускло-рыжий овал окна. Сделал еще несколько шагов и разглядел справа и слева ряды высоких окон. Стен не различал, но, без сомнения, уже миновал апсидолу и находился в центральном нефе. Где именно следует произносить желание – прямо здесь или перед самым алтарем? И от чего именно ему хочется избавиться сильнее всего? Да еще так, чтобы избавление не повлекло последствий жестоких, а то и смертельных? Что самое лишнее в его жизни? Собственная разочарованность, равнодушие, отчуждение? Постоянная, непрерывно давящая на психику, нужда в деньгах? Безучастная жена, не то чтобы даже живущая какой-то своей, закрытой от него жизнью, а скорее не живущая ничем вообще, просто плывущая по течению быта? Но ведь всё это преодолимо и своими силами, если как следует взяться. Своими силами не избавиться только от…

Он даже споткнулся, когда понял, что решение уже принято, а затем невольно ускорил шаг. И выговорил в гулкой, трескучей тишине, громко и твердо:

– Господи! Забери МЕНЯ из этого серого, дождливого ада.

В следующий миг нога его вместо каменной плиты встретила пустоту. «Иногда выйти из костела можно только через подземную крипту», – вспомнил отстраненно и отчетливо. Попытался схватиться за что-нибудь, смягчить удар руками, но после бесконечной секунды полета, во время которой полностью потерял ощущение верха и низа, врезался в ступени коленом и бедром. Боль была такая, что никакой вопль не смог бы облегчить ее, да и воздух из легких вышел в миг удара, потому кричал беззвучно, едва слышно хрипел распахнутым до пределов, готовым разорваться ртом. Лежал на ступенях, и в то же время ощущал себя в воздухе, в невесомости, словно переломавший ему ноги удар так и не прервал его полет.

Пошевелиться всё еще не мог, но, обретя наконец голос, закричал что было силы, вкладывая всю боль и весь ужас:

– Ян!

– Я, я!.. Я, я!... – отозвалось сверху, из-под невидимых черных сводов, холодное трескучее эхо.

– Ян!

– Я, я!..

Понимал, что никакой помощи не будет, да, в общем, и знал это с самого начала. Пополз вверх, волоча по ступеням переломанное тело, крича, хрипя и мерзко, бессвязно ругаясь. Когда перевалился через край колодца, увидел, что сквозь высокие окна в храм пробивается неверный, но неестественно быстро усиливающийся свет. Пополз к выходу, не отрывая взора от стремительно разгорающегося овального окна над дверями…

Дверь открылась, кажется, сама, и он уже не выполз, а медленно вышел во двор, залитый золотисто-розовым солнечным светом, ласковым, не слепящим. Колоннада с полукруглыми арками кокетливо драпировались в зеленый плющ. А в центре двора искрился медовыми огоньками фонтан: нагая бронзовая ундина с извергающей быструю воду большой витою раковиной. У ног девы замер в восторженной позе рогатый сатир, одетый в темно-зеленый пушистый мох.

А потом солнце всё же стало ослепительно ярким, и начало дробиться на множество белых кругов, как фасетчатый глаз насекомого или лампа в операционной.

– …приходит в себя, – донеслось до него, и он попытался открыть глаза, но не мог, потому что свет был слишком ярким, и любая попытка приподнять веки вызывала лишь потоки слез.

Потом сознания достигла боль, и он вспомнил машину, стремительно возникшую из-за притормозившей перед пешеходным переходом фуры. Машина подбросила его в воздух, как бык – матадора, но боль в колене и бедре была такая, что он уже не ощутил ни полета, ни падения, лишь увидел несущийся навстречу асфальт. Затем удар выбил из него остатки сознания, а потом он похромал дальше, больше всего на свете боясь опоздать на автобус до Вильнюса.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивал незнакомый голос, но было неясно, к кому он обращается, а посмотреть всё еще не позволял свет, – Ян! Вы слышите меня?..

– Да закройте же шторы, – вдруг ворвался в сознание другой голос, знакомый, от которого сердце заколотилось с такой силой, что заболели ребра, – вы же видите, что ему…

Свет стал чуть слабее.

Запредельным усилием распахнул глаза и удержал их открытыми. То и дело зажмуривал, изгоняя из-под век влагу, но тут же открывал вновь. Наконец увидел, что рядом с ним сидит Мила. Увидев родное лицо и медные прядки, выбившиеся из-под больничной шапочки, зарыдал снова, и на этот раз не от света.

– Мне приснился жуткий кошмар, – произнес и даже сам едва разобрал собственный хрипящий шепот, но Мила, кажется, услышала, еще больше подалась вперед и кивнула, – Ты была в нем, но мы не были знакомы, и ты лишь помогла мне найти дорогу… назад. А я был женат на какой-то абстрактной безликой женщине…

Замолчал, сознавая наконец, что абстрактным и безликим во сне был образ не только жены, но и его собственный. Ни имени, ни воспоминаний о том, из какой страны и какого города он приехал в проклятый Вильнюс.

– Сколько я спал?

– Ты не спал, – прошептала Мила, и теперь ее прекрасные светлые глаза заблестели слезами, – ты был в коме эти пять дней. А страшнее всего было вчера, когда… в общем, мне позвонили, и я не могла отделаться от чувства, что слышу сквозь помехи твой голос, даже не слова, а отдельные звуки, хотя вот он ты, лежишь здесь передо мной.

– И после этого кое-кто свалился в обморок, – проворчала, появляясь в поле зрения, пожилая докторша, – пани, вы не спали пять суток. Мне кажется, теперь, когда ваш супруг пришел в себя, вы можете наконец отправиться домой и отдохнуть.

– Да, конечно, – Мила вновь повернулась к нему, – дорогой, я немного посплю и приду снова. Я могу сделать для тебя что-то прямо сейчас?

– Разве что открыть шторы.

За окном была залитая солнцем Варшава. С рождения считал ее слишком большой, слишком пыльной, суетливой и порой утомительной, но сейчас ей всё можно было простить за одно только это солнце. Ян никогда прежде не был в этой больнице, поэтому увидел город с нового ракурса, но сразу узнал и широкий проспект, на который выходили окна, и парк за ним. Незнакомым был только странных пропорций готический храм, чьи ощетинившиеся пинаклями башни поднимались над безлистой путаницей крон и словно бы заглядывали в окна палаты своими черными стрельчатыми бойницами.

Илона Маурчева

Зеркальца души

ты замечала, как прекрасны глаза влюбленных? Особенно молоденьких девушек. Искорки так и прыгают в них. Яркие и чистые, эти глаза переливаются и даже будто светятся изнутри чудесным, мягким сиянием. Настоящие хризолиты, топазы, турмалины. Им очень идет серебро, такое же игривое и свежее, как и души, искрящиеся на дне юных глаз. У этих созданий всё еще впереди, и они вдыхают воздух, которого впереди еще так много, раз за разом, полной грудью, с настоящим упоением. Это — очарование молодости, сладость предвкушения и наивности.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒