15 Заказ J» 879 2 страница

Существенным отличием определенных дескрипций от логически собственных имен является то, что первые — поскольку они могут быть пустыми — порождают неоднозначности как следствие узкого или широкого понимания области действия дескрипции. Так, предложение, имеющее логическую форму ~G( И х) (Fx), где « ~ » — оператор отрицания, «П» — оператор дескрипции, < < (~~}х) {Fx)» — определенная дескрипция, «G» — предикат, согласно Расселу, имеет две интерпретации. При одной оно рассматривается как сокращение для ~[(3 у) ((х) {{Fx) ■ *—< -+—< -(x = y))(£ {Gy))] (что истинно при пустой дескрипции). При другой интерпретации это предложение рассматривается как сокращение для {Зу)[{х) {Fx< —> -x = y)< g~Gy] (что ложно при пустой дескрипции).

При этом отрицание представляет собой частный случай выявления различий логического поведения опреде-

ленных дескрипций; вообще, предложения, содержащие определенные дескрипции, имеют логически неэквивалентные интерпретации в зависимости от приписываемой дескрипции области действия. Так, предложение «Георг IV думает, что автором «Вэверлея» является Скотт» может получить интерпретацию, при которой дескриптивная фраза «автор «Вэверлея»» употребляется для описания определенного индивида как объекта мнения Георга IV, или же дескриптивная фраза употребляется для выражения содержания мнения Георга IV. Аналогичным образом, когда мы говорим «Георг IV хотел узнать, является ли Скотт автором «Вэверлея»», мы имеем в виду либо «Георг IV хотел узнать, один и только один человек написал «Вэверлея» и Скотт является этим человеком», либо «Один и только один человек написал «Вэверлея», и Георг IV хотел узнать, является ли Скотт этим человеком» (267, с. 52).

Существенный для последующего развития логического анализа естественного языка аргумент о том, что определенные дескрипции порождают неоднозначность, первоначально использованный Расселом при определении логического статуса пустых определенных дескрипций в случае экстенсиональных контекстов, впоследствии был применен А. Шмульяном (287) в качестве контраргумента против выдвинутой Куайном критики квантификации в модальных контекстах. Определенная дескрипция, содержащаяся в получаемом в качестве заключения предложении «Необходимо, число планет больше семи» из посылок «Девять — число планет» и «Необходимо, 9 больше 7» посредством замены тождественного, может рассматриваться как порождающая неоднозначность типа de dicto/de re; соответственно данное предложение формально получает либо интерпретацию □ [( ~~\х) {Fx)] ((~~\х) {Fx) > 7), где «□ » — оператор необходимости (при которой заключение полагается ложным и не следующим из посылок), либо интерпретацию [(" " ] х) {Fx)] □ (( ~~| х) {Fx) > 7) (при которой заключение полагается истинным и следующим из рассматриваемых посылок в данном модальном контексте).

В этой связи отметим, что в классическом понимании различие de dicto/de re, известное уже в средневековой логике, есть различие между приписыванием свойства модальности пропозиции {dictum — тому, что говорится), например «Возможно, что Сократ бежит», и приписыванием такого свойства определенному объекту {res, о котором идет речь), соответственно «Сократ, возможно, бежит». При по-

нимании de re модальности как несводимой к de dicto это различие рассматривается как способствующее возрождению аристотелевской доктрины эссенциализма, согласно которой некоторые свойства присущи объекту эссенциаль-но, необходимо. В современном, собственно логическом истолковании, когда модальности совмещаются с кванти-фикацией, речь идет соответственно о различии, выражаемом формулами О 3 xFx («Возможно, что существует объект, имеющий свойство^¹») иЗж О Fx («Существует объект, который, возможно, имеет свойство F»), O(x)Fx («Необходимо, что все объекты имеют свойство F») и (x)nFx («Все объекты необходимо имеют свойство F»). Речь идет, вернее, о допустимости принятия логических отношений, выражаемых «формулами Баркан» (см. 80, 81): О³ xFx-*-3 х О Fx и (х)□ Fx-^П(х)Fx.

В семантическом плане это связывается с принятием определенной концепции возможных миров: в случае однородной концепции этих миров, означающей, что в других возможных мирах существуют лишь те объекты, которые существуют в действительном мире, но отличаются от последних своими свойствами и отношениями, «формулы Баркан» полагаются вполне приемлемыми. Ситуация меняется в разнородной концепции возможных миров, согласно которой объекты, не существующие в действительном мире, могут существовать в других возможных мирах.

В логическом анализе естественного языка различию de dicto/de re придается существенная роль как при рассмотрении статуса сингулярных терминов, прежде всего определенных дескрипций, так и в связи с экстраполяцией этого различия на эпистемические модальности и рассмотрением приемлемости и следствий квантификации, что, в нашем понимании, неотделимо от рассмотрения языковых выражений как в большей или меньшей степени прозрачных относительно определенных концептуальных систем (см. гл. V).

Проведение различия между собственными именами и определенными дескрипциями служит Расселу основой для объяснения информативности утверждений вроде «Венера—утренняя звезда», «Скотт является автором «Вэ-верлея»» и т. д. Информативность таких утверждений обеспечивается тем, что по крайней мере один из терминов утверждаемого тождества является эксплицитной или скрытой дескрипцией, а не логически собственным именем. Аналогично объясняется непарадоксальность утверждений

отрицания существования вроде «Круглый квадрат не существует»: возможность таких — не только осмысленных, но и истинных — утверждений показывает, что выражение «круглый квадрат» не является логически собственным именем '.

Отсюда делается вывод, что любое предложение, грамматическое подлежащее которого кажется именующим несуществующий объект, должно быть подвергнуто такому логическому анализу, в результате которого это подлежащее элиминируется в логической парафразе предложения. В рассмотренном случае такой анализ дает следующую парафразу: «Ложно, что имеется один и только один объект, который является круглым и квадратным». Формально это выглядит так: ~ ((За; ) (у) (Fy & Gy< —*у=х)), где «F» — «круглый», «G» — «квадратный». Предложения, имеющие вид «такой-то объект является таким-то» (т. е. . имеет такое-то свойство), например «Автор «Вэверлея» является поэтом», тогда анализируются в конъюнкцию трех предложений, а именно как в рассматриваемом случае: «Кто-то написал «Вэверлея»», «Самое большое один человек написал «Вэверлея»», «Любой, кто написал «Вэверлея», является поэтом». Формально это обозначается следующим образом: 3 xFxce(x) (у) ((Fx& Fy)-+x=y)& (x) (Fx-^Gx), где «. F» — «написал «Вэверлея»», «<? » — «поэт».

Существенным следствием такого анализа и вместе с тем его отличием от анализа фрегевского типа является то, что любое предложение, имеющее данную логическую парафразу, или данную форму, логически имплицирует предложение «Такой-то объект существует» — G(~~\х) (Fx) -*-E\(~\ х) (Fx), где консеквент импликации является сокращением формулы «(Эх) (у) (Fx-> y=z)». Следовательно, такое предложение считается ложным, если объект, о котором идет речь, не существует. Аналогичным образом результатом элиминации определенной дескрипции из утверждений тождества является то, что последние получают логическую форму экзистенциально обобщенных конъюнкций, а знак тождества ставится между связанными неременными.

¹ «Всегда, — п«пет Расеея, — Когда грамматический субъем

предложения может полагаться несуществующим без того, чтобы

превратить предложение в бессмысленное, ясно, что грамматйче-

1 ский субъект не является логически собственным именем, т. е. не

I Является именем, представляющим некоторый объект» (270, с. 66).

В итоге подход Рассела предопределяет иную, нежели у Фреге, спецификацию класса утверждений. У Рассела грамматическая правильность предложения является условием его истинности или ложности, а последнее в свою очередь определяет его осмысленность. Тем самым выдвигается дихотомия бессмысленных и истинностно характе-ризуемых предложений, а термин «ложное» получает широкое понимание — «не истинное». По Фреге, условия истинности или ложности зависят от соображений, выходящих за рамки грамматики, и являются вопросами экстралингвистического порядка.

Вообще, обсуждаемые здесь и ниже подходы Рассела, Фреге, Стросопа, Крипке и других можно рассматривать и как — в каждом отдельном случае — специфическую реакцию на предшествующую им «наивную» теорию референции А. Мейнонга (по аналогии с «наивной теорией множеств» Г. Кантора), которая в определенной степени отражает интуицию носителей естественного языка. Согласно этой теории (216), во-первых, имеются объекты, которые не существуют (например, Пегас), и, во-вторых, такие объекты имеют определенные свойства (что, например, утверждается предложением «Пегас имеет крылья»). Следовательно, принимаемая область объектов намного шире всего того, что существует актуально.

Неадекватность теории дескрипций Рассела для некоторых реалий естественного языка в отличие от формальных языков логики и математики является основным мотивом критики, предпринятой в ряде исследований Стро-сона (293, 294, 295, 296). Важность этой критики заключается прежде всего в том, что от нее ведет начало поиск более адекватных теоретических моделей реалии употребления естественного языка. Вытекающее из них значение экстралингвистического фактора дает, как мы попытаемся показать, существенный аргумент против абсолютизации «семантики языка» и следующей отсюда абсолютизации роли естественного языка в коммуникации и познании.

Согласно Стросону, основной изъян расселовской теории в этом вопросе состоит в отождествлении предложения и утверждения, которое может быть осуществлено посредством данного предложения в разных случаях его употребления. Так, необходимо различать случай, когда некто высказывает предложение «Настоящий король Франции лыс» в эпоху монархии во Франции, от случая, когда некто высказывает это же предложение, например, сегодня, когда

Франция является республикой. В первом Случае имеет место истинное или ложное утверждение (в зависимости от того, является ли индивид, о котором идет речь в предложении, т. е. король, лысым или нет). Во втором случае не утверждается ни нечто истинное, ни ложное, ибо утверждение «Король Франции существует» как пресуппозиция, а не логическое следствие (как полагал бы Рассел) рассматриваемого предложения является ложным. В таком случае вопрос об истинности или ложности предложения «Настоящий король Франции лыс» просто не возникает: сингулярный термин «Настоящий король Франции» терпит неудачу референции; здесь имеет место то, что Куайн назвал «истинностным пробелом» (247, с. 439). Таким образом, истинностное значение полагается характеристикой утверждений, а не предложений. Аналогично подходу Фреге Стросон не рассматривает истинность предложения в качестве необходимого условия его осмысленности, хотя «5 пресуппозирует S'» означает, что истинность S' является необходимым условием истинности или ложности S.

Конструктивным в подходе Стросона является то, что он рассматривает не только пресуппозиции сингулярных предложений (предложений, содержащих в качестве грамматического субъекта сингулярный термин), но и то, что пресуппозируется квантифицированными предложениями, имеющими форму «Все А являются В», «Некоторые А являются В» и т. д. Так, предложение «Все дети Джона спят», согласно этому подходу, может получить истинностную оценку, если и только если предложение «Джон имеет детей», или «Существуют дети Джона», является истинным (294, с. 173), т. е. если и только если удовлетворяется формулируемое в пресуппозиции условие сущесчвования объектов. В противном случае два предложения «Все дети Джона спят» и «Неверно, что все дети Джона спят» создают только видимость, впечатление противоречия.

Закон исключенного третьего классической логики требует квалифицировать одно из таких предложений как ложное, однако такой альтернативы не возникает, если пресуппозицией обоих предложений является ложное утверждение «Джон имеет детей». Приведенные предложения являются осмысленными, однако ни истинными, ни ложными: они не являются утверждениями. Поэтому названный логический принцип не может быть применен к ним. Для сравнения отметим, что Рассел также назвал бы

9 Заказ № 679

эти предложения осмысленными, но по противоположным мотивам: потому что при ложной пресуппозиции оба эти предложения он отнес бы к ложным утверждениям.

От стросоновского понятия пресуппозиции ведет на--чало экстраполяция этого понятия в современных формальных теориях естественного языка на значительно более широкий диапазон выражений этого языка как следствие рассмотрения их семантических свойств и отношений. Так, говорят о пресуппозициях «фиктивных предикатов» («То, что Фрэд уехал, удивило Мэри» пресуппозирует «Фрэд уехал»), о пресуппозициях вопросов («Перестал ли Джон бить свою жену? » пресуппозирует, кроме «Джон существует», «Существует жена Джона», также «Джон бил свою жену»), о пресуппозициях обещаний («Я обещаю вернуть тебе долг» пресуппозирует «Я еще не вернул тебе долга»), о пресуппозициях приказов («Открой дверь! » пресуппозирует «Дверь имеется», «Дверь закрыта») и т. д., реализация которых считается необходимой для удачного осуществления «речевого акта».

Соответственно рассматривают пресуппозиции как формулирующие условия, которые должны быть удовлетворены для эффективного относительно целей коммуникации употребления языкового выражения. Конечно, такие условия не будут удовлетворены, если, к примеру, зная, что Джон не имеет детей, мы тем не менее будем спрашивать: «Все ли дети Джона спят? » Осмысленный (с точки зрения целей коммуникации) ответ на подобный вопрос предполагает знание реализации пресуппозиции, содержащейся в вопросе. Иначе говоря, осмысленная постановка вопроса и предполагаемый ответ на него зависят от состояния знания спрашивающего и отвечающего и в этом смысле от контекста употребления, объемлющего носителей языка как носителей, с нашей точки зрения, определенных концептуальных систем.

В более поздних работах Стросон (см. 296, 299) допускает возможность релятивизации отстаиваемой им точки зрения, указывая на то, что реалии естественного языка не дают однозначного, окончательного ответа в пользу принятия — в случае неудовлетворения пресуппозиции существования обозначаемого сингулярным термином объекта — «истинностных пробелов» или, наоборот, как у Рассела, заполнения этих пробелов истинностным значением ложь, когда является ложным соответствующее утверждение существования.

С нашей точки зрения, предпочтение одного подхода другому связано с принимаемой в том или другом случае концепцией истины как концепции соответствия предложений естественного языка реальности. Действительно, если вообще можно говорить о каком-либо контексте, учитываемом в анализе Рассела, так это о контексте научного объективного знания, контексте серьезного, научного дискурса. В таком контексте предложения вроде «Санта Клаус живет на Северном полюсе», равно как «Санта Клаус живет на Южном полюсе», являются ложными, хотя интуитивно, например, в коптексте Рождественской истории (если под последним понимать не только то, что относится к действительному миру, но и к какому-либо возможному миру) истинностный статус этих предложений, очевидно, различен.

Согласно классической модели предложения как того, что состоит из выражения-субъекта, служащего цели указания на объект, и выражения-предиката, характеризующего этот объект, утверждение является истинным, если предикатное выражение является истинным по отношению к объекту, идентифицируемо указываемому субъектным выражением. Соответственно утверждение является ложным, если предикатное выражение не является истинным по отношению к такому объекту. При неудачном указании, если следовать Стросону, имеет место случай «истинностного пробела».

Исходя из такой модели истинностная характеристика предложения, содержащего не менее двух (потенциально) указывающих выражений, одно из которых терпит неудачу указания, зависит от способа членения, которому подвергается такое предложение. Либо терпящий неудачу указания термин рассматривается как абсорбированный предикатным выражением, и тогда можно говорить, что мы имеем дело с ложпым утверждением, либо такой термин рассматривается в качестве субъекта предложения, (т. е. предикатным выражением абсорбируется идентифицируемо указывающий термин), и тогда такое предложение классифицируется как не подлежащее истинностной оценке.

Так, предложение «Настоящий король Франции посетил Парижскую ярмарку» может быть подвергнуто следующим, условно указываемым скобками вариантам анализа. А) «(Настоящий король Франции посетил) (Парижскую ярмарку)», что должно быть истолковано как лож-

9» 131

ное утверждение, в котором к идентифицируемо указываемому объекту — Парижской ярмарке — как субъекту утверждения относится ложный предикат «быть посещенной настоящим королем Франции»; В) «(Настоящий король Франции) (посетил Парижскую ярмарку)», что должно быть истолковано как предложение, лишенное истинностного значения, так как в роли субъекта здесь выступает термин, терпящий неудачу указания; С) «(Настоящий король Франции) (посетил) (Парижскую ярмарку) », что истолковывается аналогично только что рассмотренному случаю. Последний вариант соответствует стандартному переводу обсуждаемого предложения в перво-порядковую логику, т. е. «F(a, & )», где «F» — двуместный предикат «посетить», «а» — «Настоящий король Франции», «й» — «Парижская ярмарка» — аргументы этого предиката.

То или иное прочтение одного и того же предложения естественного языка, соответствующее, как в вышерассмот-ренном случае, различным вариантам его членения и анализа, вообще, та или иная интерпретация предложения как приписывание ему одних или других условий истинности, определяющих то или иное истинностное значение, — все это существенно зависит от контекста употребления предложения. Учет контекста употребления языковых выражений, причем не только в традиционном, но и в том его понимании, которое относится к информации носителя языка о мире, к тому, что мы называем «концептуальной системой носителя языка», неизменно присутствующей при интерпретации языковых выражений (см. разд. 6 настоящей главы), — словом, учет в таком понимании прагматического фактора употребления языка делает понятной критику, высказанную Стросоном в адрес теории дескрипций Рассела. Одновременно ссылка на прагматический фактор в том его понимании, в котором в него включаются и референциалъные намерения носителей языка (о важности учета которых пойдет речь ниже), показывает жесткость, идеальность критериев идентифицирующей референции, которые разделяются как Расселом, так и Стросоном.

Ссылка на так понимаемый прагматический фактор (в отличие от узкого его рассмотрения, обсуждавшегося нами при анализе референтных концепций школы Монтегю) придает значимость и введенному К. Доннеланом и получившему разные модификации и интерпретации различию

«атрибутивного» и «референциалъного» употребления определенных дескрипций.

К. Доннелан (121, 122, 123) подвергает критике как теорию дескрипций Рассела, так и подход Стросона с точки зрения их адекватности реалиям функционирования дескрипций в естественном языке. В них, утверждает он, не учитывается тот факт, что одна и та же определенная дескрипция, встречающаяся в одном и том же предложении (например, «Убийца Смита сумасшедший»), может выполнять различные функции — атрибутивную или рефе-ренциалъную. Хотя в обоих случаях пресуппозируется существование объекта, обозначаемого определенной дескрипцией, случаи ложной пресуппозиции характеризуются различными следствиями.

При атрибутивном употреблении референт не фиксируется: нечто утверждается о любом объекте, который удовлетворяет рассматриваемому описанию. Если же такой объект не существует, утверждение не подлежит оценке с точки зрения истинности. Такая функция определенной дескрипции является объектом рассмотрения в теориях Рассела и Стросона. В случае референциального употребления определенной дескрипции референт фиксируется (как в вышеприведенном примере, где дескрипция «убийца Смита» может указывать на некоторое конкретное лицо, например Джоунса), однако объект необязательно должен соответствовать рассматриваемой дескрипции. Это возможно уже потому, что носители естественного языка не являются всезнающими (как в приводимом примере: многие могут не разделять мнения, что именно Джоунс является убийцей Смита, что тем не менее не мешает данной дескрипции осуществить функцию референции именно относительно Джоунса).

Отсюда следует, что референция в естественном языке может быть осуществлена и при ложной по отношению к объекту, не соответствующей ему дескрипции. Неудовлетворение пресуппозиции существования объекта в таком случае не лишает утверждения его истинностного значения. Более того, если утверждение относительно рассматриваемого объекта истинно, то следует полагать истинным и само утверждение. Референциальная роль определенной дескрипции, когда она выступает в данной функции, явствует и из такого факта: если она не соответствует тому, к чему относится, то утверждение, в котором она содержится, может быть передано заменой ее на дескрипцию,

соответствующую обозначаемому объекту. Возможность такой замены объясняется чисто референциалъным употреблением дескрипции.

Такое употребление дескрипции (когда указание на объект осуществляется посредством неадекватной объекту дескрипции) не рассматривалось ни Расселом, ни Стро-соном, так как в классической семантической традиции под референтом дескрипции понимается объект, единственным образом удовлетворяющий условиям, выраженным определенной дескрипцией.

С точки зрения противопоставления семантики и прагматики естественного языка теория дескрипций Рассела является «чисто» семантической, она апеллирует лишь к тому, что определяется семантикой самих языковых выражений, а не к контексту их употребления и не к коммуникативным намерениям употребляющих эти языковые выражения. Согласно теории речевых актов, расселовская теория имеет дело с содержанием «локуционных», а не «иллокуционных» актов.

Из этого следует, что для определения функции референции соответствующего языкового выражения недостаточно знать его синтаксическую или семантическую категории: для этого необходимо знать реферещиалъные намерения носителей языка, употребляющих данное выражение в определенном контексте. К этому необходимо добавить, что понимание такого контекста играет не менее важную роль в определении функции, в которой употреблена дескрипция. Однако ни референциалъные намерения употребляющих дескрипцию, ни понимание контекста их употребления не могут быть предметом какой бы то ни было семантической теории, если ее предметом не является информация о мире, содержащаяся в концептуальных системах носителей языка.

2. СЕМАНТИКА ИМЕНИ: КРИТИКА КЛАССИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ АНАЛИЗА

Как мы видели, для теории референции естественного языка имеет важное значение вопрос об условиях, которые должны быть удовлетворены, для того чтобы посредством определенной дескрипции и собственного имени осуществлялось указание. Этот вопрос, будучи непосредственно связанным с рассмотрением взаимоотношения

Дескрипций и имен, является вопросом о семантическом статусе имен как таковых.

Классическая доктрина Дж. Милля (217), согласно которой имена имеют денотацию, но не имеют коннотации (в его терминологии), зиждется на следующем положении: тогда как определенная дескрипция относится к объекту только благодаря тому, что она описывает некоторый его аспект, собственное имя не описывает объекта и не является истинным по отношению к нему, а просто называет его (так, бессмысленным представляется вопрос «Что означает «Джордж Вашингтон»? » как вопрос о смысле данного имени в отличие от вопроса «Кто есть Джордж Вашингтон? » как вопроса о денотате имени). Однако такое понимание, как уже отмечалось, ставит проблему объяснения информативности утверждений тождества, как и объяснения статуса собственных имен в утверждениях существования.

Объяснение этих феноменов предполагается в доктрине Рассела, рассматривающего собственные имена — в отличие от логически собственных имен — как скрытые, или сокращенные, дескрипции ': ответ на вопрос о референте собственного имени может быть дан либо процедурой остенсивного определения, либо посредством описания, которое уникально удовлетворяется объектом. Однако — и в этом суть дела — такие описания нельзя рассматривать как эквивалентные имени по определению, ибо тогда любое истинное утверждение пришлось бы полагать аналитически, а не фактически истинным и соответственно любое ложное утверждение об объекте — контрадикторным. Так, если имя «Аристотель» означало бы «учитель Александра Македонского», то утверждение «Аристотель был учителем Александра Македонского» с точки зрения «семантики языка» (в данном случае — русского), т. е. с точки зрения принятых в нем правил обозначения, было бы чистой тавтологией. Однако оно не является таковым, ибо выражает факт: Аристотель учил Александра Македонского, т. е. то, что может оказаться ложным.

¹ К данной доктрине относится и предложение Куайна заменить имена дескрипциями, которые затем элиминируются (согласно процедуре контекстуальных определений, предложенной Расселом) в квалифицированные выражения логики первого порядка (см. 246). Однако такая формализация имен выдвигалась Куайном не в качестве теории референции для имен, а как одна из возможных «регламентации» естественного языка, преследующая определенные дедуктивные цели.

Таким образом, если можно было бы прийти к соглабйЮ относительно точных характеристик, конституирующих тождество объекта, если бы критерии собственных имен естественного языка были во всех случаях строгими, специфичными и неизменными, тогда имя было бы не чем иным, как сокращением дескрипции. Кроме того, тогда двое говорящих выражали бы разные пропозиции, употребляя одно и то же имя в одном и том же предложении, имеющем одно и то же истинностное значение, если множество дескрипций, которые они рассматривают по отношению к данному имени, не тождественно (а предложения, содержащие контекст мнения, могут в таком случае различаться даже по истинностному значению).

Стросон и Сэрл (см. 280) в отличие от Рассела и Фреге полагают, что такое множество является некоторым составным описанием, охватывающим наиболее часто упоминаемые факты. По Стросону, такое описание должно включать как тривиальные, так и нетривиальные характеристики объекта, чаще всего относимые к нему разными носителями языка. По Сэрлу, речь должна идти не об отдельной дескрипции, а о некоторой дизъюнкции идентифицирующих дескрипций, аналитически связанной с рассматриваемым именем и выступающей в качестве его дескриптивной поддержки. Если же ни одна из идентифицирующих дескрипций, относимых в качестве истинных к некоторому объекту, не является истинной по отношению к нему, этот объект не может быть тождественным носителю рассматриваемого имени.

Следовательно, объект должен удовлетворять хотя бы некоторым из «достаточно широкого, но неспецифициро-ванного» множества («пучка») таких дескрипций (логически — из множества открытых предложений, или пропозициональных функций, из которых эти дескрипции строятся). Однако установить, какие из составляющих такие дизъюнкции предложений являются ложными, проблематично, так как дескриптивная поддержка собственных имен в естественном языке не является точной.

Утверждение аналитической связи имени и некоторой дизъюнкции, состоящей из определенного множества дескрипций, рассмотрение имен как логически связанных с характеристиками объекта, на который они указывают, и содержит квазиутвердительный ответ Сэрла на вопрос «Имеют ли собственные имена смысл? ». То, что только в некотором, не вполне определенном смысле можно гово-

рить, что собственные имена имеют смысл, по Сэрлу, вытекает из самих функций, которые выполняются собственными именами в естественном языке. В свою очередь, неопределенность критериев относительно собственных имен рассматривается как необходимое условие разграничения функции указания в языке от функции описания.

Таким образом, концепция Сэрла, как и подходы Фреге и Стросона, является модификацией того понимания, согласно которому именование, или, более общо, называние, состоит в установлении умственной связи между множеством приписываемых объекту характеристик и именем объекта, в отождествлении чего-то (или кого-то) с носителем этих характеристик и благодаря этому отождествлению в использовании имени объекта.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒