Глава V I 3 страница

Старик опять понизил голос.

— Поговаривают здесь, что большая бойня затевается. Отель они хотят грохнуть, там скоро этот, как его, саммит соберётся, ну, съедутся со всего света президенты, министры, аферисты и олигархи. Соберутся решать, как нас дальше душить. Разведчицы они, эти девчонки, они здесь разнюхивают, что к чему. У них и телефоны у всех есть. Звонят постоянно куда-то, на своём языке говорят. Если взорвут отель, большое кладбище здесь будет. Это, конечно, не Нью-Йоркские небоскрёбы, но всё же девяносто шесть этажей.

— Весело у вас тут, — сказал Караваев, покачав головой.

— Куда, как весело, — ответил старик, поглядывая на шахидок. — А, знаешь, по позднему своему размышлению над словами горянки, я кое в чём с ней согласился.

— И в чём же?

— Ты от начала аллеи шёл?

— Пришлось.

— Ну, значит, обязан был заметить, как наш народ всякая нечисть растаскивает по своим тёмным углам. Тащат в свои подвалы, в полон берут. В решающей схватке не на нашей стороне все эти расслабленные будут, факт.

— А воды у вас испить где-нибудь можно? ― спросил Караваев у старика и, узнав, что вода есть в туалете, но вход в него платный, попрощался со словоохотливым стариком и пошёл, несколько раз оглянувшись на шахидок, которые так и стояли перед баянистом, выполняющим их музыкальный заказ.

Толпа совсем поредела. Караваев постоял немного у импровизированного ринга: внутри квадрата, образованного вбитыми по углам кольями, обвязанными канатами, бились окровавленные боксёры. Потеющий коротышка с пухлой пачкой денег в руке принимал ставки от немногочисленных зрителей. Через пару шагов он увидел мужчину разыскивающего Махатьму. Он сидел, трясся и плакал.

― Ты, что? — спросил, останавливаясь, Караваев.

Тот, растирая грязными руками грязь по лицу, ответил:

― Горе! Горе! Махатьму замочили! Как жить дальше?

«Бардак», — резюмировал Караваев и, отмахнувшись от двух женщин, которые стали навязывать ему красочные брошюры религиозного содержания, пошёл дальше.

ГЛАВА V

Он вошёл в часть аллеи занятую старьёвщиками. Прилавками им служили газеты, картон, плёнка, тряпки, ящики. У некоторых товар лежал прямо на растрескавшемся асфальте. Торговали кто чем: старыми книгами, ношеной одеждой и обувью, инструментами, сантехникой, кассетами, посудой, поделками из дерева, цветами в горшках, садово-огородным инвентарём, гвоздями, велосипедами, рыболовными снастями, автодеталями, радиоприёмниками, словом, это была обычная обширная барахолка.

Внимание Караваева привлёк колоритный старик в застиранной и отглаженной гимнастёрке с белоснежным чистейшим воротничком. В глаза бросился внушительный ряд орденских планок на ней. Он сидел на раскладном стульчике, старинного покроя армейские галифе были заправлены в начищенные до блеска кожаные сапоги. Старик был гладко выбрит, симпатичный ёжик жёстких седых волос молодил его У Караваева возникло ощущение, будто старик минуту назад вышел из парикмахерской.

Ассортимент товаров старика не отличался разнообразием и даже был несколько странным. На газетах лежали несколько фонариков, старый дипломат, с вделанными в него помаргивающими лампочками, рычажками, переключателями, две маски для подводного плавания, множество авторучек, отвёртки-индикаторы, которыми проверяют наличие тока в электросети, книги в самодельных переплётах и коробочки из-под ювелирных изделий.

— Интересуешься, или как? — спросил старик, когда Караваев поднял глаза от «прилавка».

Их глаза встретились, и спокойные живые глаза старика словно пробуравили Караваева. Он занервничал. Хотел, было, уйти без объяснений, но не ушёл и помимо воли ответил:

— Да, так. Смотрю.

— Смотреть никому не запрещается, милок, — сказал на это старик, и в глазах его блеснула смешинка, хотя лицо оставалось серьёзным. — Только смотреть нужно уметь. И смотреть и видеть ― разные вещи. Не каждый видит то, на что смотрит, и не каждый понимает, что может последовать, коли прельстишься увиденным. На некоторые вещи лучше не смотреть вовсе, чтобы душу не смущать. Лучше отвернуться в этом случае, чтобы ему (он нажал на слово «ему») не потворствовать. Не просто так сказано Утешителем, чтоесли глаз твой соблазняет тебя, то нужно вырвать его и бросить от себя, потому что лучше с одним глазом, войти в жизнь, чем с двумя глазами и в ад.

― Сложновато, отец, объясняешь, — пробурчал Караваев. ― Мне глаза мои не мешают.

— Думаешь? ― глаза старика заблестели. ― Я вот думаю, что многим человекам и с обеими глазами полезно было б расстаться. Слышал, наверное, что народ говорит про глаза завидущие? Хорошо, объясню практически. Глянь вправо. Видишь, недалеко от нас мурло мордастое книгами интересуется?

Караваев повернув голову вправо, пошарил глазами.

—. В синей рубашке он, с книгой в руках, лыбится, как роза майская, — нетерпеливо добавил старик. — Ну, что, засёк?

Караваев нашёл глазами крепкого мужчину в синей рубашке. Он листал книгу и улыбался, разговаривая с женщиной, торгующей книгами. Это была не старая ещё, симпатичная, мило улыбающаяся женщина в ярком сарафане с открытыми плечами. Повернувшись к старику, он сказал:

— Ну, вижу. Мужик, как мужик. Я вообще-то на зрение не жалуюсь, нитку в иголку с первого раза вставляю без очков.

— Не жалуется он на зрение, — ворчливо сказал старик и, повернувшись к соседу, тоже старику, торговавшему велосипедными запчастями и разным инструментом, продолжил, кивнув головой в сторону Караваева:

— Слыхал, Степаныч? Человек на зрение не жалуется, всё у человека со зрением в порядке.

― Новобранец, ― рассмеялся Степаныч, бросая быстрый взгляд на Караваева.

Видно было, что старики ладят между собой, хорошо понимают друг друга и сейчас говорили о чём-то для них совершенно ясном, но неведомом Караваеву.

— Мужик, как мужик, говоришь? Не всё-то ты ещё видишь, милок, потому как новенький ты в наших расчудесных райских кущах. Не знаешь и не видишь. Не каждому дано в этом тумане разглядеть зло, которое здесь повсюду, — нервно потирая руки, сказал старик в гимнастёрке, и вдруг, будто засомневавшись в чём-то, внимательно глянул в глаза Караваева, проговорив быстро:

— Сердце моё подсказывает мне, что ты Homo Sapiens, то есть, человек обыкновенный. Но извини, милок, проверить мне тебя придётся. Ты уж не обижайся. Края у нас такие: доверяй, но проверяй.

Он взял отвёртку-индикатор и коснулся руки, вздрогнувшего от неожиданности Караваева. Индикатор вспыхнул ярко-синим светом.

— Не ошибся я, — радостно произнёс старик, поворачиваясь к соседу, и, показывая ему индикатор, который некоторое время ещё продолжал светиться. — Кристально чистый, можно сказать, природный экземпляр. Смотри-ка, Степаныч, до сих пор индикатор светится — такой запас сил у человека.

Караваев обиделся. Он решил, что деды потешаются над ним.

— Что, отцы, заскучали сидеть-то, торговля не идёт? Засиделись без клиентов? Или подвыпили маленько, и развезло на жаре? Сдаётся мне, развлечься вы решили. И меня объектом выбрали для этого, — произнёс он сухо.

— Да упаси Господи! — быстро, с серьёзным лицом ответил старик, и ласково тронул плечо Караваева своей старческой, иссохшей и лёгкой ладонью в коричневых пигментных пятнах. — Да упаси Создатель! Чтобы я когда-нибудь имел намерение простого русского человека обидеть?! Ни-ни! Никогда этого не было! А уж чтобы глумиться над человеком ― это сердце волчье иметь нужно в груди! Над ним и так из века в век враги рода человеческого глумятся, всё никак извести не могут, злобой исходят. А за индикатор ты не обижайся. Новенький ты тут и многого не знаешь. Индикатор этот моё последнее изобретение, ноу-хау, как сейчас, говорят. Понимаешь, милок, нечисти здесь бродит видимо-невидимо. Духи, демоны, приведения, оборотни, тьфу, гадость всякая подземельная (старик перекрестился). И большинство под личиной человеческой обретается, хотя иногда и безо всякой маскировки появляются, чтобы страху нагнать, да людей смутить. Бестелесые тоже бродят. Такого в бок ткни — рука сквозь него наружу выйдет. Супостатов множество облюбовало места эти, здесь, на этом торжище, для них самый кусок лакомый, работой на десять лет вперёд обеспечены, есть кого посмущать, да в уныние вогнать. А станешь унывать, про молитву забудешь ― петлю скоро станешь себе намыливать. Кого только мы тут со Степанычем не видели! Представь, Стенька Разин с башкой отрубленной в руках объявлялся, весь в крови, а голова говорящая. Народ врассыпную! Гитлер ходил, речи толкал. Ленин шастает постоянно, у него слушателей намеренно, обещает вернуться. Чикатило с Муханкиным недавно объявлялись. Сталин ходит. Страсть как ругается «отец народов»! Ежов с Ягодой, не к ночи будут помянуты. Сам (старик перекрестился), в разных лицах ходит, проверяет работу бесов с вампирами да ведьм с оборотнями. От таких явлений свихнутых тут каждый день прибавляется. Ты, милок, думаешь сейчас, что мы старичьё из ума выжившее, а мы, милок, просто умудрённые, понимаешь? И много чего знаем и видим. А индикатор… ежели бы он жёлтым загорелся или, упаси Боже, красным светом, то мы с тобой долго бы не беседовали. У нас другие способы общения с нечистью. Оборони нас, Создатель, от супостатов этих.

Караваев рассмеялся. После этой тирады старика он перестал обижаться, решив, что деды всё-таки маленько свихнутые.

— Ну, хорошо, хорошо, не обижаюсь я, ― сказал он. ― Если под нечистью вы имеете в виду тутошних прощелыг и аферистов, которые здесь ходят табунами, то я с вами согласен: этого «добра» здесь хватает, и мне, как никому другому, на них сегодня везло, а вот духов не видел…

В этом месте он стушевался, и продолжил, почесав затылок:

― Хотя… мальчишка-крот был, гадалка была, суггестолог, ёш твою два, повертелась и исчезла, как ведьма, она ясновидящей представлялась мне, ещё жвачки летали ― это было. Да чего там ― чокнутых тут море! Дерьма всякого предостаточно, глаза мои б всего этого не видели! Ежели, вы деды, решили, что я при деньгах и обрабатываете меня, чтобы я купил ваши игрушки, то это напрасный труд. Деньги мои все вышли, все мои пятьдесят рублей кровных.

— Вот видишь! — обрадовался старик. — Кое-что ты даже невооружённым глазом видел, и тебя смутить пытались! А если бы ты моими приборами был вооружён, то ещё бы не то увидел, но при этом и защиту бы имел надёжную! А денег мы, милок, не берём, не за деньги работаем. Кстати, насчёт ясновидящих всяких — обходи их стороной, таких специалистов, обходи, милок. Эти знают, как к душе подобраться, да и к карману тоже. Обучены они душе урон наносить. К злу лучше не приближаться.

— Мне и без приборов ваших как-то тоскливо и страшновато уже в ваших краях. Мне бы очки тёмные или маску сварщика и радар, чтобы ничего не видеть, а по радару до цели дойти, — сказал Караваев.

— Унывать стал — дело плохо. Тут приборы не помогут. Молиться нужно, — проговорил старик, — ты молитву твори Иисусову, благодать и придёт. Знаешь молитву Иисусову?

— Нет. Меня бабуля в детстве Богородице учила, да забыл я.

Старик неодобрительно покачал головой.

— Забыл он. Забывчивый какой. Ну, уж три слова ты, думаю, сможешь запомнить. Не похож ты на беспамятного старца. Я тебя сейчас быстро вылечу. Слушай и запоминай слова: Господи, помилуй меня. Три слова всего.

Старик перекрестился и спросил:

— Запомнил?

― А поможет? ― рассмеялся Караваев.

― Сердцем скажешь, поможет. Повтори.

Караваев пошевелил губами, произнёс сказанную молитву про себя, потом вслух и, улыбаясь, спросил:

— Так?

— Так, сынок, так. Улыбаешься! К каждой радости Бог причастен. Вот только перекреститься тебе нужно было.

— Да, что ж вы, в самом деле? — не стал раздражать старика Караваев, рассмеявшись, быстро перекрестился.

— Дело сделал. Улыбаешься ― знак хороший. А подошёл когда, злом пыхтел. Видишь, безо всяких психотерапевтов душу успокоить можно, сила такая в трёх словах этих.

— Всё, всё, отцы, пошёл я. Чувствую, заведёте вы сейчас опять про нечистую силу, а мне поспешать нужно, — улыбаясь, сказал Караваев.

— Да, постой же ты, милок, — придержал его за руку старик, — не смурные мы, поверь. Выпить — выпили немного, каюсь, но по чуть-чуть, по 70 грамм, помянули фронтовых друзей, день-то сегодня поминальный. Выпили. Но не «фумигаторки» какой, а чистейшей самогоночки личного производства. Видишь дипломат? Так это не простой портфель, а дипломатик- полуавтоматик, портативный самогонный аппаратик. Я его в перестройку изобрёл, когда Горбач сухой закон ввёл. Микросхемы в нём из ракетных компьютеров. Аппаратик мой может гарантированно вырабатывать 140 граммов напитка за один рабочий цикл. Для закладки нужны простейшие ингредиенты: одна пачка любого сухого киселя, ложка сахара и стакан воды. Засыпаешь, кисель и сахар в специальную ёмкость, наливаешь стакан воды, включаешь аппарат, и ждёшь, когда раздастся звуковой сигнал. Ставишь стакан под краник — и всё! Аппарат незаменим в длительных командировках в отдалённых от цивилизации местах, где нет магазинов, в кризисных ситуациях и так далее. Если немного подождёшь — сам увидишь аппарат в действии — я его минут сорок назад загрузил.

— Так вы изобретатель?

— Изобретатель, — подтвердил старик, — и рационализатор. Четыреста сорок авторских свидетельств имею, между прочим. Некоторые изобретения здесь на моём прилавке. Правда, профиль своих изобретений пришлось мне изменить маленько, применительно к новым смутным временам. Но мне это нетрудно было сделать, ― я же всю жизнь в «оборонке» работал. Но, погоди, сейчас всё покажу и объясню. Отвёртку ― «Индикатор-антипровокатор» ты уже видел в действии. С ней легко работать. Коснулся любой части тела и тут же результат: нечисть перед тобой или человек. А это вот «Наушники-антицэрэушники». Включаешь их в радио или в телевизор и всю брехню, которая будет в них поступать, они отфильтруют, а тебе доложат чистую правду и замыслы тайные, стоящие за словами фарисеев, говорунов лукавых, первосвященников лжи, слуг сатаны, раскроют. Сейчас у многих, Слава Богу, хоть и с опозданием — слух и зрение затуманенные начинают прорезаться. Есть люди, что и без наушников моих обходятся, распознают голоса врагов рода человеческого, но начинающим думать и пытающимся разобраться, мои наушники совсем не повредят. Вот ещё «Фонарик-антикомарик». Здесь комаров — видимо-невидимо, милок. Люди бесплатными фумигаторами пользуются. Фумигаторы эти, милок, тоже его рук дело, для погубления рода людского изобретены. Комары, милок, твари кровососущие. А все кровососущие, догадываешься, наверное, чьи родственники? Фонарик просто работает: включаешь его и лучом очерчиваешь вокруг себя круг. Тут вся мерзость бестелесая в радиусе трёхсот метров сгорает. У фонарика ещё две функции есть. Если в глаза «злыдню» на двух ногах фонариком посветить, сила его нечистая тут же иссякает; и ещё: если фонариком в их газеты, журналы и книги посветить, то проповеди их и картинки срамные тут же исчезнут, а останутся только чистые листы. В коробочках этих обереги у меня разные. А вот это моё главное изобретение, скоро без него нам будет не обойтись — «Авторучки-пистолета внучки». (Старик понизил голос до шёпота). Стреляют серебряными стержнями, бьют злыдней наповал. Система наведения лазерная, точность попадания 99, 9%, правда, дальность полёта пока небольшая, — полтора метра от силы, — но это я доработаю ещё.

Караваеву стало весело.

— Да вы тут, деды, вижу, серьёзно к войне с нечистью готовитесь. Надо понимать, вы и меня в своё войско вербуете? Не фильмов ли голливудских насмотрелись, деды, под самогоночку -то?

Старик обиделся:

— Смеёшься? Кто их хоть раз видел, тому, милок, не до смеха будет. Ты, милок, конечно, после войны родился, а я с четырнадцати лет в фашистской оккупации был и в партизанах потом. Там всё проще было: тут наши — там враги, наглядно всё было. И язык у нас с врагами разный был. Мы открыто били врагов, да прихвостней их. Сейчас времена другие, милок. Туманные времена, обманные. А когда такие времена случаются, а они, милок, в истории всегда случаются, то из всех щелей, тёмных подвалов, углов, болот и отхожих мест всякая нечисть, в людей рядясь, выползет, я их грешноидами зову. Они очаровать, заставить человека засомневаться в том, во что он верит, что он от прадедов своих с кровью впитал, соблазнить, совратить, растлить пытаются. Особливо до детей у них страсть: детки для них самый лакомый кусок. Понимают, твари, что мы-то скоро отойдём в небесные селения, на опережение работают. Но пока мы живы, у них ничего не выйдет. Корни у нас крепкие, хоть и ствол уже трухлявый. Силы не равные, но пока держимся, пытаемся детей от беды отвести. Но они базу для разрушения детских сердечек сейчас закладывают повсеместно. Да ты телевизор-то смотришь, чего я тебе объясняю, — сам всё видишь. Какой канал не включишь — везде грешноиды. Они, милок, теперь и в храмы Божьи входить могут и даже проповеди свои гнусные ведут там для разобщения людей, для устройства сумятицы в неприготовленных для мыслей головёнках, несчастных, голодных и ими же обкраденных людей. А дело дошло уже до такой наглости, когда грабители-благодетели требуют, чтобы ограбленные благодарил их…

— Пойду я, — дёрнулся Караваев.

— Да постой ты, Фома Неверующий, — сказал старик, тронув Караваева за плечо, и он опять не смог уйти, затоптался на месте, — помнишь, в начале нашей беседы я тебе на мурло свиное указывал, да отвлеклись мы? Так вот, он всё ещё стоит на том же месте, посмотри. Ты говорил, что у тебя зрение отличное…

Старик поднял с газеты маску для подводного плавания, протянул её Караваеву.

— Надень-ка, да глянь на этого хряка через мою «Масочку-востроглазочку».

— Не буду, — заупрямился Караваев.

— Надень, надень, — сказал старик строго и Караваев его послушался.

Недовольно ворча, и усмехаясь, он надел маску. Вначале он ничего не увидел, всё вокруг было туманным, расплывчатым, меняющим очертания.

— Ты ручку настройки, слева она, поверти, — шёпотом подсказал старик.

Караваев нащупал ручку и стал медленно её поворачивать. Видимость стала улучшаться, как при настройке бинокля. Перед ним была аллея, толпа, бурление рынка. Он нашёл женщину в алой косынке. Она улыбалась мужчине с книгой в руке.

— Нашёл? — спросил старик.

— Нашёл, — ответил Караваев, начиная уже раздражаться.

— А теперь кнопочку проявки справа нажми, да не пугайся особенно, — опять шёпотом сказал старик, — оборони нас всех Создатель.

Караваев нащупал кнопку, нажал и обомлел: перед женщиной, продающей книги, стояло страшное существо, покрытое редкой клочковатой серой шерстью. На загривке существа шерсть стояла дыбом. Существо стояло на кривых, полусогнутых лапах с могучими когтями, волосатая морда было оскалена, хорошо были видны выступающие из пасти клыки. Из пасти крупными каплями вытекала слюна. И ещё хорошо был виден безобразно огромный, вздрагивающий член существа, касавшийся земли.

Лицо женщины поразительно изменилось. Исчезла милая улыбка и любезное выражение лицо. Глаза женщины смотрели на существо похотливо, с плутовской улыбкой. Она вульгарным жестом поправила грудь и вдруг расхохоталась пьяно и визгливо.

Караваев резко поднял маску на лоб, старики понимающе переглянулись. Он посмотрел на стариков недоуменно, после на женщину с книгами. Она мило улыбалась, мужчина беседовал с ней, листая книгу.

― Что за ужастики, ― пробормотал Караваев, вновь надел маску ― страшилище уже обнимало женщину волосатыми лапами.

Он решительно сдёрнул маску с головы маску, положил её на газету и повернулся к старику.

— Отличное у тебя изобретение, батя, здоровья точно от такого кина не прибавится. В чём здесь фокус, товарищ изобретатель, и зачем спрашивается такие вот игрушки?

— Какие уж тут фокусы, милок. Я ж говорю: «Маска-востроглазка», никакого оптического обмана. Это не фокусы, милок, а реальность. Видал, наверное, недавно по телевизору ментов-оборотней показывали? Так это для красного словца употребили, брякнули насчёт оборотней. На самом деле это просто алчные людишки, до оборотней им далековато будет, хотя возможно перерождение, да, перерождение вполне возможно. Раз уж душу Мамоне продал и мечтаешь о эргономичном, хе-хе, золотом унитазе — жди подписания контракта с ним. А настоящий оборотень, вот он тут перед тобой, вербует бабу. Его-то ты и видел сейчас посредством моей масочки. Глянь, он уже другой дамочкой занялся. Ту, что с книгой обработал уже, теперь за новую принялся, за дуру молодую, что мочалками торгует. Здесь этих тварей пруд пруди, а злоба, зависть, жадность, равнодушие, невежество народа подпитывают эту мразь.

Раздался пронзительный зуммер, и в дипломате замигала зелёная лампочка.

— А вот и амброзия поспела, — обрадовано сказал второй старик и спросил у Караваева:

― Не хочешь свежачка глотнуть?

— Нет уж — дудки! — воскликнул Караваев. — Не буду я пробовать ничего, по такой жаре, да после ваших россказней явятся мне и черти, и Баба-Яга, и русалки с Нептунами, и упыри с лешими. Воды бы сейчас… вы лучше объясните мне про этот фокус с маской, как её… востроглазкой. Вам бы в цирке работать, ребята. Шоу ужасов представлять. А может, дед, ты гипнотизёр, вроде Чумака и Кашпировского? Или этот… суггестолог с харизматологом?

— Не веришь, значит? — заметно волнуясь, сказал первый старик.

— Не то, чтобы не верю, но сомневаюсь, — ответил Караваев, беря в руки отвёртку-индикатор. ― А что, если я тебя этой отвёрткой проверю, отец? Как ты на это посмотришь? — усмехнувшись, сказал он.

— Давай, проверяй, — согласился старик, лицо которого как-то сразу постарело, сморщилось, глаза заслезились.

Старик протянул руку и Караваев коснулся руки старика лезвием отвёртки. Лампочка загорелась, но как-то нерешительно, мигая едва видным голубым светом.

— А что ж так слабо горит-то? — удивился Караваев.

— Жизнь из меня уходит, милок, почти вся уже вытекла. Скоро уже Господь приберёт меня. Годков он мне немало отпустил. Пожил я. Жизнь нелёгкую прожил и списочек бед и лишений моих, ох какой длинный получился! Но не злобился я никогда, работал честно с верой в лучшие времена. А ведь скрутили же мы, наше поколение, злобу, жадность и невежество! Только зло-то не исчезло. Оно притаилось до поры — силы-то не на его стороне были. Рядом жило, улыбалось, работало, хлеб жевало вместе со всеми, на «картошку» и «свеклу» ездило, на собрания ходило и на праздниках «ура» орало», а по ночам ножи точило, ждало удобного случая. А когда случай этот подвернулся, тут они и вылезли, кто, откуда, из своих укрытий. Грешноиды злобные и лукавые повылазили на свет Божий. Вот только народ целый вырезать делом хлопотным и непростым оказалось, а ножи их об наши сердца твёрдые ломаются. Вот они и исходят злобой и подступают теперь с другого бока, зная, что мы перемрём всё равно, они за молодёжь взялись, а мы хотим, пока живы, научить людей зло распознавать, защищаться, да не вступать в круг зла. Вот и ты — обезверился уже, хлебнул воздуха здешнего отравленного, а он, воздух этот, душу разъедает, милок, да безверием человека наполняет.

Караваев обиженно ответил:

— Не воздуха я хлебнул, а кваса тухлого, да оскорблений всяких нахлебался, ни за что, ни про что. А меняться? Что мне меняться? Я не флюгер. Я такой, как и раньше, только без чемодана. Упёрли мой чемодан — сволоты здесь хватает, отцы.

— Озлобился ты, парень, сам того не замечая, а значит стал зло в себя принимать. Это как раз ему и нужно, ты этим только подпитываешь его. Злом против зла не выйдет бороться. Его только светом можно победить, а свет нужно поддерживать, чтобы свеча не погасла. Когда заходит солнце, приходит тьма, — сказал старик с грустью. — Помнишь, как Ирод с отметиной на черепе, Горбачёв часто твердил с удовольствием, мол, процесс пошёл, процесс пошёл? А он знал, что говорил, подлец, это он радовался, что в круг тьмы вступать встали, дедов стали наших и отцов осуждать. Постой ещё немного, уважь старика, не дёргайся. Вреда от нас тебе никакого не будет, перестань напрягаться.

Старик нагнулся, поднял с газеты отвёртку и коробочку. Достал из коробочки простой алюминиевый крестик на шнурке и, не спрашивая Караваева, одел его ему на шею, потом протягивая ему отвёртку, глухо сказал:

— Негоже без креста ходить. Ты молитву Иисусову твори — это лучшее оружие и защита сердца. А крестик не снимай, это единственная защиты тебе в наших чудесных местах. Может тебе авторучку стреляющую дать?

Караваев отрицательно качнул головой, положил отвёртку в карман, помялся немного, хотел сказать старику, что он, вообще-то, некрещёный, но не сказал, предвидя расстройство старика по этому поводу.

— Ну, теперь иди, милок. С Богом иди, а водицы у нас нет, сынок, закончилась — сказал старик, пожимая сухой ладошкой руку Караваева. — Молитву Иисусову творить не забывай, — добавил сосед старика, тоже пожимая руку Караваева.

Караваев оглядел обоих стариков, ему стало их до боли жалко, улыбнулся растерянно, и почему-то почувствовав себя виноватым, быстро повернулся и пошёл быстрым шагом. Оглянувшись, он увидел, что старики стоят и смотрят ему вслед. Старик в гимнастёрке помахал ему рукой.

Неожиданно подувший ветерок донёс запахи близкой помойки. Опять стали появляться бродяги в тряпье, встречались среди них и женщины. Здешние бродяги не цеплялись, но враждебности своей не скрывали. Некоторые провожали его злобными взглядами и отборным матом.

Поёживаясь под их взглядами, Караваев желал сейчас лишь о том, чтобы поскорее пройти этот неприятнейший участок аллеи. Собственно это уже была не аллея, а начало грандиозной свалки.

Слева у забора он увидел группу прилично одетых мужчин. Мужчины курили, кто, сидя на корточках, кто, прислонившись к забору. Решив перекурить, он, лавируя между ругающимися бродягами, пробрался к забору.

Мужчины, все в строгих тёмных костюмах, с визитками на лацканах пиджаков, не ответили на его приветствие. Лица их были строги и холодны. Он стушевался и вежливо попросил у одного прикурить, тот, не глядя на него, щёлкнул зажигалкой. Прикуривая, Караваев быстро прочитал текст визитки мужчины, из которого следовало, что перед ним Платонов А. П., карманный вор II категории, имеющий право работать в секторе Аллеи Славы А-2, Гос. Лицензия АЯ XXII 31570179792101561.

Караваев поперхнулся дымом, закашлялся и отодвинулся от вора, невнятно поблагодарив.

— Сдрейфил? — спокойно сказал вор, глядя мимо Караваева. — Не боись, голь подзаборная. Не мой ты клиент. Что с тебя возмёшь, когда окромя паспорта, хе-хе, да отвёртки с сигаретами, ничего в твоих модных штанцах нету? Так что, гуляй дальше.

Караваев нервно докурил сигарету и, глупо улыбаясь и оглядываясь на воров, быстро пошёл прочь. Он прошёл мимо столба с прибитым к нему щитом. На щите корявыми, падающими буквами было написано: «Приём лома цветных и чёрных металлов — 300 метров». Кругом высились мусорные холмы, в которых копошились люди, похожие на одинаковых больших грязно-серых муравьёв. Кое-где между ними вспыхивали потасовки.

Караваев поглядывая по сторонам, шёл настороженно озираясь, по всему, это была вотчина бродяг. Он обходил людей, беззастенчиво справляющих нужду на узких тропках между мусорными холмами, приходилось смотреть под ноги, чтобы не попасть в многочисленные кучки дерьма. Из мусорных завалов появлялись и исчезали люди с чумазыми лицами, на которых светились фонарики глаз. Прибавить шагу не удавалось, хотя очень хотелось побыстрее миновать это зловонное «минное» поле.

Наконец он вышел на пустырь, где не было людей. Вздохнув облегчённо, он расслабился и перестал спешить. И тут случилось нечто странное: из ниоткуда послышался мягкий голос, произнесший:

— Ну, наконец-то, наконец! Тебя, Иван, я обыскался.

Впереди него никого не было. Караваев резко развернулся, но и за спиной никого не оказалось. Он повернулся назад, чтобы продолжить путь, решив, что ему послышалось, но тут же ошарашенно остановился, даже не успев удивиться. «Как из-под земли появился. Чудеса продолжаются, Тимофеич», — пронеслось в его голове.

Перед ним, преграждая ему путь, появился высокий и широкоплечий мужчина средних лет, гладко выбритый, с редкими седоватыми волосёнками с кокетливо уложенным завитком на лобной залысине. Губы у него были пухлые, но резко очерченные, под карими, глубоко посаженными глазами залегли тёмные круги.

Одет он был странно и причудливо для этих мест. Белоснежная, просторная, шёлковая рубашка с отложным воротником, идеально отглаженная, с глубоким вырезом на груди, из которого виднелась волосатая грудь, была заправлена в широкие атласные чёрные шаровары, а пояс был перетянут широким ярко-красным ремнём. На ногах мужчины были сияющие зеркальным блеском щегольские кожаные полусапожки на высоченном каблуке, с острыми металлическими носами.

Глаза незнакомца смотрели на Караваева изучающе. «Вылитый Челентано. И как этому Адриано удалось в такой грязи не испачкать ноги, сапоги его стильные даже не запылились», — подумал Караваев, удивляясь. На эту невысказанную вслух мысль, он сразу же получил от незнакомца ответ, будто прочитавшего его мысли, причём ответ был в стихах:

— Я не певец и не артист.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒