Глава III 3 страница

Караваев, улыбаясь, спросил:

— Получается деньжат-то отложить?

Парень рассмеялся.

— На колёса с «запаской» уже собрал. Короче, батя, если у тебя нужда такая есть, давай к нам. Будешь при деле. Мужик ты по виду не хилый, а как здесь жить нужно я тебя проинструктирую.

Караваев, почесал затылок, думая: «А, что? Как не пустят в отель? Надо же будет где-то обретаться до отъезда и одежду какую-то справить. К тому же, паренёк по всему ушлый и в курсе всех здешних дел. Подучит меня, как в этой сказке жить нужно».

― Предложение твоё нужное. Только вот что, ― сказал он, ― мне край как нужно сегодня до отеля добраться. Дельце у меня там на сто миллионов. Я тебе после всё расскажу, когда свидимся. Если дело моё не выгорит, запрягусь в велорикши, а выгорит, ― обязательно приду тебя повидать. И спасибо тебе, парень, за человечность твою и участие. Караваев, приложив руку к сердцу, поклонился парню и протянул ему руку.

—Да, за что ж спасибо? — крепко пожав руку Караваева, ответил парень. — Приходи. Спросишь Миколу Иванченко. Если вдруг меня не будет, — подожди. Слушай сюда внимательно. Пойдёшь через аллею, варежку не разевай — «обуют» в момент. Здесь палец в рот никому не клади: откусят по локоть руку. Сама аллея с двух сторон бетонным забором огорожена, и чтобы через неё не переться, через бардак этот, можно к отелю ещё за забором пройти, там тропки есть, но там есть шанс на ментов нарваться. Прибодаются, мол, прописка, гражданство, регистрация, ещё к чему-нибудь, ты это имей в виду. Денег-то отмазаться, думаю, у тебя нет. Короче, думай, что тебе подходит. Через аллею идти долго и нудно, потолкаться придётся, там всегда давка и уродов полно. Не знаю, что у тебя за дела в отеле, но в опасный поход ты собрался, батя. Рядом с отелем ментов и охраны — как ёлок в лесу, а вид у тебя, батя… Я в Зазаборье утром возил клиента. Сейчас у них там вообще сурово, вроде как военное положение: шмонают всех подряд, солдаты с оружием, БТРы стоят. Слушок прошёл в народе, будто террористы отель хотят взорвать, там этот, как его, саммит должен собраться, сходка мироедов. Вот, так вот, батя.

— Ну что же, ещё раз тебе спасибо, хотя последняя информация с фронтов меня совсем не обрадовала, да живы будем, не помрём, — сказал Караваев и немного помолчав, продолжил:

— А у меня брательник средний в Севастополе живёт. Да и я сам родился под Луганском и на Черниговщине твоей бывал. Красиво там у вас: природа, озёра, пруды, церкви, леса. Брательник мне пишет, что жить тяжко стало. Я давно с ним не виделся, а списываемся редко. Денег нет, не то, что на поездку — на конверт не всегда бывает. А тянет меня в родные места, во сне часто вижу, да возможности нет съездить. По телевизору ваши паны талдычат, что воздух свободы на Украину прорвался, дескать, зажили, наконец-то, как люди.

— Брешут, собаки, — махнул рукой парень, сплёвывая. — Мы, что, не знаем, откуда этот «воздух свободы» дует? Воздухом этим детей не накормишь. Чего бы я сюда припёрся, если бы дома работа была? Сам знаешь: паны дерутся — у холопов чубы летят. Ну, бывай, батя. Мне работать нужно, перекур наш затянулся. Ушами не хлопай.

Крепко и с удовольствием, ещё раз пожав мозолистую ладонь парня, Караваев, озираясь, двинулся вперёд по аллее и обрадовался: у забора он увидел жёлтую бочку на колёсах с надписью «Квас».

Он живо подошёл к бочке, поздоровался с продавщицей, которая не ответила на его приветствие: она была поглощена разгадыванием кроссворда. Цены на квас его неприятно удивили: поллитровая кружка кваса стоила двадцать пять рублей, 250-граммовая кружка стоила пятнадцать рублей, а стаканчик примерно в сто пятьдесят грамм — 10 рублей.

«Дороже пива квасок-то выйдет», — раздосадовано подумал он, но пить хотелось сильно, и он полез в карман за деньгами. Достав из паспорта десять рублей, и, спрятав его назад в карман, он кашлянул в кулак.

Продавщица, молоденькая черноглазая девушка в грязноватом переднике, оторвалась от кроссворда, быстро глянула на Караваева, и шустро наполнила большую кружку кваса, в котором было больше рыжей пузырчатой пены, чем жидкости. Радушно улыбаясь, она поставила кружку на металлический прилавок, сказав вкрадчиво:

— Отведайте кваску, мужчина. Квас наисвежайший, холодненький! Супер квасок! Изготовлен по старинным уникальным русским рецептам.

— Мне за десятку, пожалуйста, стаканчик, — попросил Караваев вежливо.

— Берите большую кружку. Выгодней получится, да и удовольствия больше, квасок-то отменный, ещё ведь захотите. Берите, берите большую кружку, мужчина, — настаивала девушка.

— Давайте пока стаканчик. Попробовать нужно, — не поддался на её уговоры Караваев.

С лица девушки вмиг слетела любезная улыбка, будто какой-то невидимый манипулятор нажал в это мгновение невидимый выключатель. Лицо её приняло обиженно-презрительное выражение. Она раздражённо сунула десятку Караваева в карман передника, вылила квас из большой кружки в трёхлитровую банку, наполнила квасом залапанный стакан, поставила его на прилавок, так стукнув днищем стакана, что из него высоко вылетела пена и снова уткнулась в журнал.

Караваев взяв стакан, закрыл глаза, и чтобы продлить наслаждение, растянуть процесс, сделал один маленький глоточек, но тут же открыл глаза, скривившись: квас оказался тёплым, кислым и с отвратительным привкусом плесени. Не поверив своим ощущениям, он сделал ещё один глоток и его чуть не вырвало. Передёрнувшись от отвращения, он поставил стакан на прилавок, неприязненно посмотрел на продавщицу, которая оторвалась от кроссворда и спросила у него, мусоля во рту карандаш:

— Псевдоним писателя Чехова, первая «Ч», последняя «Е»? Всего семь букв.

— Да Чехонте это будет, Чехонте! Что в школе не училась? — проговорил быстро Караваев, играя желваками. — Ты сама-то пробовала свой «наисвежайший» супер квасок, изготовленный по старинным русским рецептам? Да в старину тебя бы за такой квасок в лучшем случае отстегали по филеям, чтобы впредь неповадно было людей травить! И чего ты вид делаешь, что перед тобой пустое место? Тут я, тут! Вот он я — Караваев Иван Тимофеевич, которого ты чуть на тот свет не отправила. Хорошо, что залпом не выпил я этой отравы.

Продавщица не дала ему договорить, она почему-то вызверилась, заорав:

— Ну, чё надо? Чё те надо? Ты в зеркало на себя давно смотрел? Голова в репейниках, рожа небритая, алкаш сраный, а тоже туда — права качать. Валил бы отсюда! Я тебе квас дала? Дала. Ты его взял? Взял. Отпил? Отпил. Ну и какие дела? Не понравился? Все пьют, не жалуются, только нахваливают, а ему квас не такой. Нежный больно! Давай, дёргай отсюда, ты мне работать мешаешь, зануда! Или проблем захотел?

— Погоди, погоди! Я тебе работать мешаю? — опешил Караваев. — Я тебе людей мешаю травить тухлым квасом! Ну, надо же! Расплодились, грымзы базарные. Главное — товар пихнуть, а что после будет плевать, даже если люди передохнут. Эх, молоденькая девушка, а такое делаешь. Не стыдно тебе, а?

Продавщица сделала противную гримасу, и, деланно рассмеявшись, швырнула в лицо Караваеву скомканную десятку.

— Стыдно — у кого видно. Подавись, деревня, и вали отсюда.

— Так, так, продолжаем хамить, значит? — строго сказал Караваев. — Придётся тебя, девушка городская, иметь теперь дело с милицией и с этим, как его, Союзом Потребителей.

— Глянь, деловой какой! Не успокоился, идиот! Союзом Потребителей он меня пугает! Я вот сейчас вызову своих ребят из Союза Истребителей дешёвых покупателей, они по башке твоей дурьей настучат, как следует, может тогда соображалка у тебя начнёт работать, — прошипела зло продавщица и вытащила из кармана телефон.

Караваев крякнув, нагнулся, чтобы поднять деньги, но его опередил мальчуган-оборвыш с ярко-рыжей всклокоченной шевелюрой. Буквально из-под его носа он цапнул бесхозную купюру и юркнул в толпу.

— Эй-эй-эй, пацан, — бросился за ним Караваев. Некоторое время он ещё видел быстро меняющую курс рыжую голову мальчишки, но вскоре потерял его из виду.

— Ну, блин, опять лопухнулся, — плюнул он в сердцах себе под ноги. Он повертелся на месте, озираясь и разыскивая взглядом бочку с квасом, но нигде её уже не увидел, хотя точно знал, что ушёл от того места, где была эта самая бочка совсем недалеко.

Его толкали со всех сторон, ругались злобно, наступали на ноги и он, осознав, что ему будет лучше идти, чем стоять вот так столбом в этой толчее, пошёл по течению людской реки.

Глава III

Купив у лоточника пачку сигарет без фильтра, которые назывались «Ностальгия», (на пачке был изображён профиль Сталина), он пробился к забору и, прикурив, от сигареты безногого парня на тележке, жадно закурил. Но насладиться курением ему не дал небритый мужчина с бегающими глазами, в черной сетчатой тенниске и давно не стираных жёваных белых брюках.

Тип этот, будто из-под земли появился, заставив его вздрогнуть. Он попросил сигарету и Караваев протянул ему пачку, думая, что перед ним ярко выраженный прощелыга, и надо быть готовым ко всяким неожиданностям.

Закурив, мужчина ловко выпустил изо рта несколько колец дыма и, прищурив и без того узкие глаза, спросил гундосо:

— Недавно здесь?

— Оно тебе надо? — грубовато ответил Караваев. — Что поговорить не с кем? Не до тебя мне, друг. Давай в другой раз, а?

Тип не обиделся.

— Нервишки шалят? Это бывает, — сказал он спокойно. — Не кипятись, старик, ты лучше выслушай. Есть хорошенькие девочки от двенадцати лет. Исполняют на самом высоком уровне. Нимфетки — пальчики оближешь! Классика! Цены невысокие — договоримся. И мальчики есть, если настроен. Не желаешь стариной тряхнуть, подмолодиться, хе-хе, так сказать?

Караваев поперхнулся дымом и закашлялся. Он ожидал чего угодно, но не такой мерзости, а тип рассмеялся и бесцеремонно хлопнул его тяжёлой ладонью между лопаток.

— Взопрел! Пробрало тебя, старина! Взыграла кровушка-то, признайся, а?

Караваев покраснев, замахал руками.

— Исчезни с глаз моих, гад. Не то я тебе сейчас… (он поднёс кулак к носу ничуть не испугавшегося типа), так трахну вот этой стариной! Уйди, Иудина, уйди! Я за себя не ручаюсь.

— Блин, нервный какой, ― хохотнул тип, ― я это сразу просёк. Крыша, ясный пень, у многих сейчас едет, но только, чё так нервничать-то? Чё я такого сказал? Другие сами расспрашивают, что, да как, и почём. М-да, народ пошёл дёрганый, с такими клиентами, вроде тебя, здоровья не наживёшь. Дай-ка мне ещё сигаретку, что-то и я занервничал.

Караваев быстро протянул ему пачку. Наглец, ухмыляясь, нахально вытащил из пачки три сигареты, сунул их в нагрудный карман тенниски и сказал в этот раз строго и назидательно:

— Ладно, живи, пока, новобранец. Да башкой-то крути и базар фильтруй. Нарвёшься на беспредельщиков — умоешься кровушкой. А я на сегодня тебя прощаю, потому что вижу, что дурак ты ярко обозначенный и лошара конченный. Да и некогда мне. Пока, старче.

Он развинченной походкой двинулся вдоль обочины, а Караваев, вздохнув облегчённо, быстро ощупал карман брюк — паспорт был на месте. Поразмыслив, он решил, что в этом людском водовороте нужно быть бдительным и по возможности стараться не контактировать с подозрительными личностями, ну, а если вдруг и придётся вступать в контакт, то лучше прикидываться «шлангом», глуховатым и туповатым, несообразительным мужичком.

— К людям надо хорошо относиться, потому что, как вы к ним будете относиться, так и они к вам будут, ― обернулся он быстро на глубокий грудной голос за спиной …

Стареющая статная женщина в длинном балахоне расшитом бисером и бусинками, с длинными распущенными волосами, перехваченными на лбу вязаной лентой, смотрела на него в упор, пронизывающим взглядом выразительных глаз. Поверх балахона, на груди женщины, висел большой деревянный крест.

«Ну, держись, Иван Тимофеевич», — внутренне поёжился Караваев, и вежливо произнёс:

— У меня всё есть. Извините, мне ничего не нужно.

— Вы так думаете? У вас нет самого главного ― везения. А нет у вас его, потому что порча на вас. Страшенная, престрашенная порча. Это пока ещё у вас нет только везения, но это уже звоночек, дальше зазвонят колокола, колокольный звон перерастёт в набат, и начнутся уже настоящие, большие неприятности. Не хочу вас травмировать, мужчина, но дела ваши очень и очень плохи, ― назидательно произнесла женщина.

Караваев чуть не рассмеялся, думая: «Дураку за километр видно, какие у меня дела».

Женщина продолжила:

— Но ход событий вполне можно переломить. Нужно быть готовым к грядущему и защищённым. Тогда можно направить свою судьбу в нужное русло реки жизни, где вас будет ожидать денежный успех, спокойствие и множество других приятных вещей. Разрешите, кстати, представиться — Касандриева Амалия Аристарховна. Профессор прогрессивных эзотерических практик, почётный член Международной Ассоциации Медиумов Мальтийского и Стокгольмского Университетов. Суггестолог, медиум, харизматолог, целительница и ясновидящая. Коротко о том, что мне доступно. А доступно мне следующие: снятие порчи и родового проклятия, диагностика кармы, постановка якорей удачи, защита от суда, привороты, золотой обряд на деньги, зеркальная защита от колдовства, восстановление сексуальной энергии без препаратов, излечивание болезней, в том числе и неизлечимых. Могу входить в любое ментальное поле, нахожу угнанные автомобили и украденные деньги, ценности и вещи, работаю с каузальными полями, а также многое, многое другое.

«Профессор! На ведьму больше похожа, хотя и симпатичная, чёрт бы её побрал», — думал Караваев, сохраняя на лице почтительное выражение

И тут к нему пришла шальная мысль: «Она сказала, что находит украденные вещи. Это хорошо. Вот сейчас и проверим, какой из неё профессор ясновидения», — и он самым любезным тоном сказал:

— А вот вы тут говорили, что украденные вещи находите, Амалия Арестантовна...

― Аристарховна, ― поправила его целительница с неудовольствием.

― Простите, Аристарховна. У меня, знаете ли, как раз такой случай случился недавно. Чемодан у меня умыкнули. Есть и некоторые данные о похитителях — это девушка, по виду цыганка, хотя, может быть и хохлушка. У неё ребёнок грудной (Караваев не стал говорить о превращениях ребёнка), а разъезжает она на чёрном джипе с номерным знаком 666 — буквы не запомнил. Водителя, кажется, Николаем зовут.

Ясновидящая изменилась в лице, будто уксуса хлебнула и, криво улыбнувшись, сказала:

— И это всё? Это всё, что вас волнует? Знаете, для специалиста с моим именем это как-то несерьёзно, такими пустяками заниматься. Чемоданами какими-то. Нет, виданное ли дело, чемоданы какие-то искать!

— Так вы ж сами говорили, что умеете находить украденные вещи, — не отстал Караваев.

— Нет, я, конечно, могу находить, но я имела в виду вещи, имеющие некоторое, так сказать, материальное обеспечение. А, что в чемоданчике вашем были какие-то ценности, раритеты, дорогие вашему сердцу реликвии и вы боитесь мне об этом сказать? ― заинтересованно вперила она взгляд в лицо Караваева. ― Напрасно, уважаемый, я вам гарантирую полную конфиденциальность и быстрый поиск. Она стала нервно крутить кольца и перстни на пухлых пальцах, не сводя глаз с Караваева.

— Да какие ж там ценности! — махнул рукой он. — Вещи там мои. Я на отдых сюда прибыл. Видите, в чём остался? Ну, так что, будем искать?

— Что мне с вами делать? — вздохнула женщина и, достав из кармана многогранный хрустальный шар, блеснувший ярко в её руках, несколько мгновений смотрела на него, поворачивая в разные стороны, а затем изрекла:

— Так это же Наталка! И не цыганка она вовсе, а косит под неё. Хохлушка приблудная, из-под Чернобыля, аферистка наглючая.

— Здорово! — восхитился Караваев. — И где же найти можно эту Наталку?

— Где, где, здесь на аллее она и шустрит. Здесь её и ищите. И это всё, уважаемый, что вас интересует? — раздражённо сказала женщина. — На вас порча смертельная, а вы о каком-то чемоданчике! Страшной силы порча на вас, страшной силы! Чем дольше я с вами общаюсь, тем страшней мне за вас становится. Я, кажется, на несколько лет постарела от общения с вами: такая чёрная волна от вас исходит! А вы всё о каком-то чемоданчике. Не бережёте вы себя, не бережёте, а ведь это не самая дорогая процедура — снятие порчи. Можно и скидочку организовать, процентов пять-семь.

— Да шут с ней, с порчей. Прорвёмся как-нибудь, — ответил Караваев, потирая руки. — Ну, Натуля, встретимся мы с тобой, поговорим по душам, а вам, уважаемая ясновидящая, огромное спасибо, от всего сердца спасибо.

— Спасибо в карман не положишь, тем более, если оно огромное, — сказала женщина, почему-то басом.

— Сколько? — покраснел Караваев.

— Ну, за такие мелочи рублей пятьдесят достаточно будет, — ответила ясновидящая, закуривая длинную ароматную сигарету.

— У меня столько уже не наберётся, — признался Караваев, опуская голову.

— Вот так даже? А вы кто по профессии?

— Горняк я.

— Ну, это в корне меняет дело. По тарифным расценкам нашей ассоциации скидка в пятьдесят процентов предоставляется горнякам, водолазам, подводникам, пожарным, космонавтам и ветеранам труда.

Караваев вынул паспорт, взял из него двадцать рублей, из другого кармана достал пятирублёвую монету, сдачу, оставшуюся от покупки сигарет, и протянул деньги ясновидящей, которая небрежно сунув деньги в карман, сказала:

— Ох, уж эти горняки — вечно у них кризис ликвидности. А вы о порче подумайте, подумайте всё-таки о порче.

Она выбросила сигарету и неожиданно закрутилась на месте «волчком», убыстряя вращение. Вскоре она скрылась в перевёрнутом конусе пыли, вращающемся с огромной скоростью; что-то засвистело так, что Караваев отпрянул. Потом пыль стала оседать, а когда осела, то ясновидящей не стало.

— Ведьма! — пробормотал Караваев, повертев головой. — Что же это такое? Жвачки летают, самолёты падают, дети под землёй ползают, в людей стреляют, рикши вместо такси, гадалки куда-то исчезают? Попал ты, Тимофеевич в сказку, а до постельки гостиничной ещё добраться нужно, так, что держись, коли леших да вурдалаков встретишь. А вот Наталку было бы совсем неплохо встретить, совсем неплохо.

Он двинулся по течению людского потока. Поток этот, как полноводная река, шевелясь, шумливыми и медленными человеческими волнами, продвигался по аллее, полого поднимающейся вверх.

Далеко на возвышенности, на самой её вершине, сияла зеркальными стёклами, отбрасывая лучи солнца, громадина отеля, на крыше которого ярко горело название отеля — HOTEL RОДИНА, сложенное из огромных расположенных далеко друг от друга букв. Почему-то слово HOTEL и первая буква названия отеля были латинскими, а остаток слова Родина на кириллице.

— Наша Виа де Ла-Роса, — громко сказал сгорбленный старик с клюкой, ковыляющий рядом с Караваевым, — там, на вершине, наша Голгофа. Нас распнут, но мы не воскреснем. По грехам нашим воздаётся.

— Не понял, я, дедушка, ты о чём? — посмотрел на старика Караваев.

Старик ткнул клюкой в сторону отеля:

— Там собрание нечестивых патрициев и фарисеев-первосвященников, менял, банковских Иуд, кровожадных вампиров, жаждущих нашей смерти, а мы агнцы для заклания.

Старик больше ничего не сказал, он брёл с горестным выражением, губы его, что-то беззвучно шептали.

Караваев шёл напрягшись. Здесь было огромное количество оборванцев обоего пола, сидящих или лежащих вдоль забора, закусывающих, пьющих, дерущихся, спящих. Рядами стояли попрошайки в рванье с разбитыми, испитыми лицами. Они тянули к нему трясущиеся руки, но быстро теряли к нему интерес, сообразив, что здесь поживиться нечем.

Наглее вели себя проститутки, опустившиеся женщины не первой молодости и развязные пьянчуги. Эти привязывались, нахально хватали за майку, руки, шли за ним, настырно клянча деньги, и мерзко ругались, не получив подачки.

Одна женщина (ей было далеко за сорок), в потёртой кожаной мини юбке, из-под которой торчали худющие ноги в лиловых, вздувшихся венозных узлах, в красной шёлковой кофте с глубоким вырезом на плоской груди и с искусственной алой розой в седых волосах, дольше других шла за ним.

Она, хриплым прокуренным голосом, кривя нелепо накрашенные губы, настырно предлагала ему свои сомнительные услуги, вгоняя в краску тем, что запросто называла всё, что предлагала своими именами. С её лица не сходило злобное выражение, когда говорила, было видно, что у неё не хватает нескольких верхних зубов.

Караваев, вздрагивая от «простоты» женщины, пытался оторваться от неё, но тщетно: она шла за ним, как привязанная. Плотность толпы возрастала, по мере продвижения женщина всё снижала и снижала тарифы на свои услуги и отвязалась от него лишь тогда, когда они упёрлись в молчаливый плотный круг людей, созерцающих что-то в центре живого кольца.

Задние ряды приподнимались на носки, пытаясь заглянуть вперёд, шустрые протискивались в центр круга, работая руками и локтями, а круг всё увеличивался за счёт всё новых и любопытствующих, в результате чего Караваев был зажат плотными рядами людей.

Женщина оставила его. Она ловко вклинилась в толпу и «поливая» матом направо и налево, пробилась к центру. Но неожиданно толпа сама стала раскалываться. Послышался близкий вой автомобильных сирен: сюда медленно пробивались милицейский Уазик, а за ним медленно ползущий микроавтобус «Скорой помощи».

Толпа стала расступаться, уступая дорогу машинам, и вскоре оголился «пятачок» вытоптанной земли, на котором лежал на спине неподвижный длинноволосый и бородатый мужчина. Глаза его были открыты и смотрели в небо, руки лежали вдоль тела. Одет он был в драные джинсы и майку с изображением группы «The Beatles», переходящей через улицу по пешеходной дорожке. На грудь мужчины поверх майки выпростался алюминиевый крестик на нитке, ноги мужчины с разбитыми пальцами были босы.

Караваев сам не зная почему, подошел ближе. Голубые застывшие глаза мужчины смотрели в небо заинтересованно, будто нечто приковало его остановившийся взгляд к невидимому для других объекту. На лице его было покойное и умиротворённое выражение.

Из подъехавшего Уазика тяжело вылезли два милиционера: один молодой с румяным лицом и явно наметившимся брюшком, второй постарше, низкорослый, крепко сбитый с угрюмым выражением лица, обильно потеющий.

Проходя рядом с Караваевым, молодой милиционер явно намеренно больно саданул его плечом. Милиционеры подошли к мертвецу и остановились. Молодой ткнул труп ботинком в бок и, сдвинув фуражку на затылок, изрёк:

— Издох, тварюга.

Из машины высунулся водитель, крикнул:

— Ну, чё опять трупак?

Милиционеры кивнули головами, задумчиво разглядывая умершего.

— Скорее бы все уже передохли бомжары вонючие, — сказал водитель и громко включил радио. Из кабины понеслось разухабистое: «Ты скажи мне скажи, чё те надо, чё те надо…»

Подъехала «скорая помощь» и из неё вышла хорошенькая девушка в белоснежном халате, подошла и стала рядом с милиционерами. Глянув на покойника, скривилась:

— Опять? Жрут, что придётся.

— Ну, чё, Светка, давай, забирай клиента. Дело ясное: морг и крематорий ему родные дома, — поворачиваясь к девушке, сказал молодой милиционер.

— Подождать придётся немного, Коля. Санитар мой, Сашка, выскочил из машины джинсы сыну купить, раз такая оказия подвернулась. Сейчас подойдёт, — ответила девушка, закуривая.

— Щас! Вот ещё. У нас пять вызовов, — сказал тот, что постарше и, повертев головой, повёл дубинкой в сторону застывшего Караваева.

— Слышь, бомжара, давай сюда, да поживей, — прикрикнул он.

Караваев забыв, в каком он виде, изумлённо коснулся рукой груди, пробормотав растерянно:

— Это вы мне?

— Тебе, тебе, не придуряйся, клоун, — сказал милиционер и, выхватив в толпе цепким взглядом замешкавшегося оборванца, крикнул и ему:

— И ты сюда, отребье.

Тот, не мешкая, подбежал к милиционеру и покорно стал недалеко от него.

— Ты чё не понял? Сюда давай, я сказал, — закричал на мнущегося Караваева милиционер.

Караваев подошёл и обиженно сказал:

— Я не бомж, я…

— Ну да, ты у нас премьер-министр, — оборвал его милиционер. — Забыл вкус резиновой дубинки?

Оборванец незаметно толкнул локтем в бок Караваева, тот быстро глянул на услужливо-преданное лицо бродяги и не стал больше пререкаться с милиционером.

— Значит так, — сказал милиционер, — берёте носилки и относите труп в машину, потом свободны.

— Ты не ввязывайся, — просветил Караваева неожиданный напарник по пути за носилками, — у мента этого погоняло «Пиночет». Зверюга! Подлечит дубинкой по почкам, будешь потом ссать кровью. Молчи и со всем соглашайся.

Они принесли носилки, положили их рядом с телом и немного замешкались.

— Вы чё, не пили сегодня? — заорал молодой милиционер. — Грузите, грузите — он уже пованивать стал.

— Сейчас, сейчас, начальник, — засуетился бродяга. Он перекрестился, нагнулся и закрыл глаза покойнику.

— Ты бери за ноги — я за голову, — скомандовал бродяга.

Они погрузили тяжёлое, влажное и одеревеневшее тело на носилки, подняли их и тут старший милиционер, наблюдавший за ними, указав на Караваева дубинкой, сказал:

— А ты, премьер-министр, после ко мне.

Караваев покорно кивнул головой милиционеру. Они с бродягой отнесли носилки с телом в машину и тот, сорвав с шеи покойника крестик, сказал смущённо:

— Ему он уже не нужен. А теперь, брат, нам с тобой лучше смыться, пока Пиночет нас не видит.

Караваева не нужно было уговаривать. Они бегом вклинились в толпу, быстро смешались с разномастной публикой и довольно скоро потеряли друг друга из вида.

Караваев пробился на обочину в надежде найти место поспокойнее и перекурить, но тут очередной проситель с редкими волосенками на лысом черепе, прилипшими к подживающим коростам, со страшным лицом в кровоподтёках и безобразно проломленным носом, схватил его за руку. Придвинувшись к нему близко, обдав запахом давно немытого тела и дичайшего перегара, он прохрипел:

— Подай, браток, человеку на льдине, на пропой ещё живой души.

Караваев высвободил руку, отодвинулся от него недовольно и хотел сменить место, чтобы отделаться от попрошайки, но что-то его остановило. Он стал вглядываться в это обезображенное лицо, а тот опять стал говорить, глядя в лицо Караваева застывшим бессмысленным взглядом:

— Не пожалей копеечки, браток, на пропой ещё живой души. Льдину оторвало — беда! Дрейфую. До берега далеко, до людей ещё дальше. Страшно, браток, холодно, голодно. Все погибли, а я дрейфую… дай копеечку на пропой живой души…

« Голос! » — дошло до Караваева. Человек говорил голосом до боли ему знакомым. Голосом, который нельзя было спутать ни с каким другим, только хрипотцы и надломленности добавилось в этот своеобразный голос. Это был голос Лёши Лысенко, его соседа по лестничной площадке, с которым он много лет был в дружеских отношениях.

«Такого и мать родная сейчас не узнала бы», — подумал Караваев, продолжая разглядывать оборванца, пытаясь найти в этом лице хоть какое-то сходство с Алексеем Лысенко. Но единственное, что кроме голоса напоминало о соседе — это ещё крепкий, не потерявший формы торс.

Мужчина топтался на месте и продолжал бормотать монотонно. Он, кажется, позабыл о Караваеве, а обращался теперь к какому-то невидимому объекту. Был он в рваной тельняшке, заправленной в красные спортивные штаны, ноги его были босы.

«Нет, это просто совпадение, — думал Караваев, разглядывая его. — Бывают же голоса похожие. И, что Алексею здесь делать, да ещё в таком виде? Когда же я с ним виделся-то в последний раз? В 1994-ом? Да, в девяносто четвёртом. Он тогда съезжал от нас. В Ставропольский край уехал, в Будённовск. Зимой это было на Богоявление. Провожали честь по чести, всем подъездом. Он писал нам из Будённовска регулярно. Писал, что устроился хорошо, работает тренером, жена — акушеркой в роддоме, купил дом. Правда, после лета девяносто пятого перестал писать и на наши письма не отвечал».

Тут его осенило: он вспомнил, что у его соседа на тыльной стороне правой ладони была татуировка — якорь, а под ним надпись «Североморск — 1967». Он взял бродягу за руку и глянул на его разбитую опухшую ладонь. На руке синела та самая наколка! Сомнений исчезли — это был Алексей Петрович Лысенко, Лёша ― его бывший сосед, бывший мичман, боксёр, мастер спорта, неоднократный победитель различных первенств и добрейшей души человек.

— Алексей Петрович, — тихо произнёс Караваев, трогая мужчину за плечо.

Тот вздрогнул и, словно очнувшись, задрожав, посмотрел на него расширенными глазами.

— Алексей Петрович, — повторил Караваев, и волна жалости прилила к его сердцу. — Это я, Иван Тимофеевич Караваев, сосед ваш. Вы узнаёте меня? Вы в двадцатой жили, а я в двадцать второй квартире. Мы с вами в шахматы по выходным играли, вы почти всегда у меня выигрывали. Помните наш дом по улице Октябрьской? Сынишку моего Андрюшку помните? Вы всё чемпиона собирались из него сделать, он хорошо играл. Что случилось, Алексей Петрович, дорогой? Вы же писали исправно, потом вдруг перестали, что с супругой вашей Прасковьей Ивановной, Панечкой, как мы её звали? Сынок Ваш Алёшка, где он? Да не молчите, пожалуйста. Рассказывайте, рассказывайте! Вот так встреча, вот так встреча!

Несчастный быстро затоптался на месте, руки его подрагивали. На мгновенье в его мёртвых глазах что-то ожило, вспыхнул живой свет, но тут же погас, и он, как заведённый, снова захрипел:

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒