Ольга Строгова 19 страница

Излишне говорить, что инструмент был также предложен в подарок, и его Карл с благодарностью принял.

Помимо этих дневных, так сказать, официальных, визитов, случались и визиты тайные, ночные, никому не известные.

Несмотря на то что дни Карла были заполнены до предела самыми разнообразными занятиями, что ум его с увлечением постигал древний, как эти горы, окаменевший в своей древности мир ацтеков, а душа радовалась вновь обретенным телесным возможностям, по ночам, свободным теперь от тяжкого, беспробудного сна, он тосковал по Мануэле. Часто на восходе луны он спускался в конюшню, седлал флегматичного чубарого или норовистую гнедую и отправлялся в долину.

Освоившись довольно быстро с местной географией, он свободно ориентировался в горах и точно знал, в какой стороне и на каком расстоянии находится гасиенда Лопес.

Однако ему и в голову не приходило нарушить данное тестю слово, и, проехав шагом несколько миль в нужном направлении, указанном голубым, низко висящим над горизонтом Сириусом, он со вздохом поворачивал коня и возвращался назад. Вернувшись, он часто лежал без сна на своей жесткой постели, глядя на звезды и луну в открытом окне, или брал в руки гитару и тихо, чтобы никого не разбудить, извлекал из нее мечтательные звуки.

А что же Мануэла? Она, что ли, тоже терпеливо ждала в своей спальне, посылая вздохи звездам и ночной темноте, или, как ей было предписано, предавалась благочестивым размышлениям? Да ничуть не бывало! Она‑ то сеньору Лопесу никакого слова не давала, да он его и не требовал, мудро рассудив, что брать слово с влюбленной женщины – дело совершенно бессмысленное и бесполезное; вдобавок он полагался на бдительность сторожей. Ибо теперь сторожили Мануэлу на совесть, и, кроме старой дуэньи, находившейся при ней практически безотлучно, под ее окнами постоянно прогуливались сменявшие друг друга кузены.

И все же Мануэла нашла способ обмануть и обвести вокруг пальца и бдительных сторожей, и справедливо не доверявшего ей отца. И не только нашла, но и воспользовалась этим способом без малейшего зазрения совести, причем не один, а несколько раз. О том, как все это происходило, можно было бы написать отдельный роман; но поскольку эта история не является для нас главной и поскольку даже наш герой не был осведомлен о подробностях, а лишь поставлен перед фактом ее неожиданного и чудесного появления в горах, не менее неожиданного и чудесного, чем тогда, в развалинах храма, – постольку и мы не станем на этом задерживаться, а упомянем лишь, что дело не обошлось без помощи той самой тетушки Мануэлы, женщины светской, которая заботилась о Карле и кормила его бифштексами с кровью и в которой любовная авантюра племянницы вызвала самое горячее сочувствие.

Из‑ за этих‑ то ночных визитов Карлу стоило большого труда хранить на своем посмуглевшем, навсегда лишившемся как аристократической бледности, так и веснушек лице выражение полной невозмутимости, подобающее мужчине, – в то время как ему хотелось петь, смеяться или, по меньшей мере, улыбаться во весь рот. Да, невозмутимое выражение, одобрительно отмеченное тестем, было всего лишь данью уважения к обычаям его народа, такой же данью вежливости, как и совместная охота, и участие в мрачноватых и неудобопонятных индейских празднествах, когда мужчины, одетые в старинные одежды, с раскрашенными лицами, прыгают вокруг ритуального костра с томагавками в руках и вопят.

Он не был членом племени, и от него не требовали, чтобы он тоже прыгал и вопил, но он должен был сидеть в общем кругу и демонстрировать всем крепость своих нервов, когда томагавки начинали рассекать воздух всего в нескольких сантиметрах от его лица.

Еще настоящему мужчине полагалось курить – и не какие‑ нибудь там сигареты с фильтром, а крепчайший местный табак. Карл, по причине слабых легких, никогда не курил, ему это было вредно, он и теперь, поправившись и окрепнув, не стал бы этого делать, но тесть подарил ему трубку, очень хорошую, отделанную серебром, и было бы верхом бестактности сразу же, при нем, не опробовать подарок. Тут тоже пришлось приложить немало усилий, чтобы тесть не заметил, что удовольствия от этого процесса он, Карл, получает еще меньше, чем от стрельбы по живым мишеням…

Карл, усмехнувшись, вспомнил, как сильно его тогда мутило – к счастью, уже после отъезда тестя. В следующий раз было легче, а потом он и вовсе освоился, но все равно предпочитал лишь делать вид, что затягивается – из той же вежливости и потому, что не испытывал к этому занятию ни малейшей охоты; мало, что ли, в жизни других вещей, которые действительно доставляют радость и удовольствие?

Но тестя он тогда все‑ таки провел. И вот теперь старик, отправив его на три дня в горы, не велел брать с собой трубку, желая, очевидно, поставить его в максимально жесткие условия и лишить всех атрибутов комфорта.

Карл усмехнулся снова и посмотрел на солнце – скоро полдень. Несколько съедобных корней, которые он отыскал и вырыл ножом у нижних ступеней пирамиды, и вода из ручья – вот и все, что было за последние сутки.

А между тем козы, обманутые его неподвижностью, поднялись выше и паслись теперь на срединной, самой широкой ступени пирамиды, густо заросшей шалфеем, тимьяном и другими ароматными травами, с которыми особенно хороша молодая, жаренная на углях козлятина.

Он вздохнул, поднял карабин и прицелился.

* * *

– О, как мне хотелось бы все это увидеть, – мечтательно, почти напевно произнесла разрумянившаяся Аделаида, – река Колорадо, пирамиды, индейцы… А хищные звери там, в горах, были? Ты на них охотился?

Красное вино, крианца, не очень понравилось Аделаиде – у него был слишком сухой, насыщенно‑ терпкий, даже жесткий вкус; а вот белое, золотисто‑ легкое, поданное к креветкам и рыбе, альбариньо, оказалось очень нежным, с нотками дыни и абрикоса, и Аделаида, незаметно для себя, осушила подряд несколько бокалов.

Виноват в этом, конечно же, он со своим рассказом, заставившим ее забыть о всегдашней осторожности в обращении со спиртными напитками; виновата и вся обстановка этой пиратской таверны, располагающая к подобной забывчивости – огни мягко мерцают в специально закопченных стеклах, вышколенные официанты в алых кушаках движутся совершенно бесшумно, и столики расположены так, что посетители могут свободно и без помех обсуждать свои интимные дела.

– Может, и были, – ответил Карл, помолчав, – но я не видел ни одного. Они, знаешь ли, умнее коз и не особенно стремятся попасть на глаза человеку.

Этот трезво‑ успокаивающий ответ не совсем устроил Аделаиду. Ей бы хотелось послушать про что‑ нибудь героическое и, возможно даже, кровавое – ведь про драку с кузенами он не сказал ей ни слова. А между тем ему было бы о чем рассказать – тому свидетельством и недавние ссадины на его руках, и синяки, которые она смазывала целебной мазью несколько часов назад, и кое‑ какие старые шрамы на его теле, попутно замеченные ею.

Шрамы эти говорили о том, что и в молодости он не был таким уж рассудительным, трезвомыслящим, избегающим неприятностей человеком, каким пытается казаться сейчас. Он даже и вина почти не пьет – а почему? Машины‑ то больше нету… А вино такое вкусное… пожалуй, еще глоточек.

– Все равно же, – убедительно говорила Аделаида своим глубоким, музыкальным от выпитого голосом, – ехать нам отсюда на такси.

Вместо ответа Карл подозвал официанта и заказал для Аделаиды десерт – фрукты в винном желе и мороженое; себе же, по своему обыкновению, взял черный кофе без сахара.

– У вас хорошая полиция, – сообщил он Аделаиде, а когда та выразила сомнение, добавил: – Можешь мне поверить. Я сам одно время был полицейским.

Аделаида уронила на скатерть ложечку с мороженым.

* * *

Когда Карл, гордый и довольный собой, на закате третьего дня вернулся в дом своего тестя, тот вместо приветствия сказал:

– Завтра мы уезжаем.

– Моя дочь беременна, – сказал тесть.

– Я знаю, что она приезжала к тебе, – сказал тесть.

– Я не виню тебя, – сказал тесть.

– Женщины… – сказал тесть.

И добавил:

– Ты сам в скором времени узнаешь, что значит быть отцом дочери. Если, конечно, боги не смилостивятся над тобой и не пошлют тебе одних сыновей.

И ушел, оставив Карла в одиночестве переваривать услышанное.

После ужина, когда они сидели в патио, курили и смотрели на звезды, тесть спросил его, как он думает кормить семью.

– Ну, я… – начал было Карл.

Честно говоря, ему нечего было ответить на этот вопрос. Ясно было одно – с мечтой закончить образование и получить ученую степень по археологии приходилось пока расстаться.

– У меня есть к тебе предложение, – сказал тесть, – и, думаю, ты его примешь. После того как терпеливо и не перебивая дослушаешь меня до конца.

По мере того как он излагал свое предложение, настроение Карла и в самом деле менялось – от полного неприятия услышанного до признания хотя бы теоретической возможности того, что он, Карл, станет заниматься подобными вещами.

– Ты – не воин, – говорил тесть, – ты мог бы им стать, но ты не хочешь. Ты слишком легкомыслен и доверчив. Ты не видишь в людях зла и склонен всем все прощать. Ты не любишь проливать кровь. Сейчас жизнь улыбается тебе, и ты думаешь, что так будет всегда. Это простительное заблуждение, свойственное юности; но чем скорее оно рассеется, тем будет лучше и для тебя, и для Мануэлы, и для ваших будущих детей. Однако, – продолжал тесть, – у тебя острый и изобретательный ум, и разгадывать загадки ты умеешь, пожалуй, не хуже любого ацтека. Я знаю, о чем ты подумал, когда я заговорил с тобой о службе в полиции. Успокойся, там достаточно парней, которые стреляют лучше тебя, бегают быстрее тебя, охотятся и выслеживают с гораздо большей пользой, чем мог бы это делать ты. Это настоящие охотники. Воины. Стрелки. Но вот мой добрый знакомый, комиссар полиции Мехико, считает, что им также нужны люди, умеющие, как он выразился, выстраивать логические комбинации. Он даже собирается открыть у себя в департаменте «аналитический отдел» (эти слова тесть произнес, иронически усмехнувшись), и ему, пожалуй, могут пригодиться такие книжные умники, как ты. Пока другие будут выслеживать, преследовать и сражаться, ты будешь сидеть в собственном кабинете (тесть особенно подчеркнул последние слова), в тишине и покое, курить трубку, бренчать на гитаре и размышлять, как делал этот ваш знаменитый… как его…

– Знаменитый, – возразил Карл, – бренчал на скрипке.

– Это несущественно, – строго взглянул на него тесть, – если для размышлений тебе понадобится скрипка, ты ее получишь. Ты получишь все, что понадобится для работы; ты будешь заниматься тем, что, по‑ видимому, подходит тебе больше всего, – решать задачи и разгадывать головоломки; и за все это ты будешь получать неплохие деньги. К тому же, – завершил тесть свою логически обоснованную и безупречно выстроенную речь, – и нам не помешает свой человек в полиции.

– Я подумаю, – сказал Карл.

– Подумай, – сказал тесть. Выбил свою трубку о ствол пышно разросшейся в глиняном вазоне араукарии и ушел спать.

Так и случилось, что молодой недоучившийся археолог оказался на государственной службе в далекой, экзотической, такой непохожей на родную Швейцарию стране.

Но, разумеется, отдельный кабинет со всем необходимым для работы он получил далеко не сразу.

Сначала состоялась свадьба (они тихо и скромно расписались в мэрии, сообщил Карл жаждущей подробностей Аделаиде, а уж потом, на гасиенде Лопес, с шумом, треском и праздничной пальбой из всех видов стрелкового оружия состоялась церемония в полном соответствии с древними обычаями). Затем Карл на законных основаниях получил мексиканское гражданство, стал называться сеньором Карлосом Родригесом и в качестве такового был зачислен в полицейскую академию Мехико.

Прошло еще немало времени и событий (в частности, у Мануэлы родилась дочь Лаура), прежде чем комиссар полиции уступил настойчивым напоминаниям своего ацтекского друга и, пожав плечами, согласился привлечь курсанта Родригеса к расследованию одного из дел.

– Но, надо думать, больше он плечами не пожимал, – вставила, блестя глазами, Аделаида, – потому что курсант Родригес очень хорошо справился с заданием…

– Курсанту Родригесу просто повезло, – возразил Карл, – дело оказалось совсем несложным.

– Вроде поиска угнанной машины? – улыбнулась Аделаида.

Карл тоже улыбнулся и допил свой кофе.

Без четверти двенадцать зазвонил телефон.

– Здравствуйте, майор, – сказал Карл.

Неужели все‑ таки нашли, поразилась Аделаида, и так быстро, за каких‑ нибудь три часа…

– Нашли, – подтвердил Карл, внимательно выслушав все, что ему сказали в трубку, и поблагодарив, – и не только нашли, но и доставили сюда. Я скоро вернусь. Не торопись, – добавил он, имея в виду остатки десерта.

Аделаида проводила его взглядом и прилежно занялась подтаявшим сливочным мороженым.

Чьи‑ то влажные, липкие пальцы легли ей на веки и чей‑ то женский голос, хрипловатый, явно нетрезвый, предложил угадать, кто.

Аделаида терпеть не могла подобных шуток и сухим тоном предложила незнакомке оставить ее в покое. Незнакомка, хихикнув, освободила Аделаиду, но, вместо того чтобы удалиться, бесцеремонно плюхнулась на стул напротив Аделаиды, на то самое место, где всего пару минут назад сидел Карл.

Аделаида решила позвать официанта, чтобы он выпроводил нахалку, но та опередила ее – позвала официанта сама и велела подать бутылку шампанского и пару чистых бокалов.

– Лизка! – ахнула Аделаида, присмотревшись и прислушавшись к голосу незнакомки.

– Ну, наконец‑ то! – ухмыльнулась женщина, достав из сумочки пачку сигарет и дорогую, но безвкусную зажигалку, – а вот я тебя сразу узнала. Ты ни капельки не изменилась за последние… сколько мы с тобой не виделись – восемь, десять лет?

– Двенадцать, – вздохнула Аделаида, – боже мой, Лизка…

Елизавету Воронцову, бывшую Аделаидину коллегу по работе, а ныне светскую львицу, и впрямь было не узнать.

Лизка всегда была красивой, яркой и бесцеремонной, хорошо одевалась и непринужденно держала себя с мужчинами – не то что тихая и застенчивая Аделаида.

И тогда, когда они вместе пришли устраиваться на работу в школу, и несколькими годами позже, когда ей наскучило пресное существование учительницы русского языка и литературы и она выскочила замуж за известного в области спортивного обозревателя – бывшего теннисиста, и потом, когда лысеющий, с брюшком и дефектами речи теннисист был отставлен, а Лизка устроилась работать на телевидение, и началась ее собственная карьера в мире, как теперь говорят, шоу‑ бизнеса, – всегда в ней была этакая веселая самоуверенность и жажда удовольствий.

Аделаида иногда встречалась с ней в Городе, с интересом слушала ее рассказы о гламурной жизни, не утруждая себя выяснением, что в них правда, а что – вымысел, порождение неуемной Лизкиной фантазии.

И не было раньше у Лизки ни этого тоскливого, ищущего выражения постаревших, окруженных сеточкой мелких морщин глаз, ни горьких складочек в уголках ярко накрашенных губ.

Из‑ за этого‑ то выражения Аделаида и не признала ее сразу, а еще, может быть, потому, что Лизка еще больше похудела (хотя и всегда была тоща и вертлява) и дорогая, модная одежда и украшения висели на ней, будто неродные.

Аделаида, степенная, томная, довольная, в простом черном платье, подчеркивающем белизну ее прекрасно сохранившихся полных плеч и груди, смотрела на свою старинную знакомую с удивлением и жалостью.

Подали шампанское. Лизка, осушив залпом два бокала, принялась говорить. В чем, в чем, а в этом она осталась прежней – забрасывала Аделаиду вопросами и, не дожидаясь ответов, перебивала и начинала рассказывать сама.

– А что ты делаешь здесь, поздней ночью, одна? – воспользовавшись паузой, спросила Аделаида.

– Вот еще – одна! – возмутилась Лизка. – Я, моя милая, никогда не бываю одна! Пришла сюда с одним, он меня рассердил, ну и послала его к черту… Позвонила другому, говорю – приезжай немедленно, твой шанс. Вот и жду. Если через десять минут не приедет, позвоню третьему… А ты говоришь – одна! Нет, ты мне лучше скажи, что ты здесь делаешь в такой час? И что это за красавчик с тобой? Я хотя и мельком, но успела его рассмотреть…

Сильно подведенные Лизкины глаза сверкнули прежним, молодым, озорным блеском, и Аделаида поняла, что ради этого вопроса Лизка к ней и подсела.

– Или, может, ты скажешь, что это Борис? – продолжала Лизка, нимало не смущаясь и не снижая громкости своего хорошо поставленного еще в учительские времена голоса, – мол, вырос, похудел, похорошел, сбрил бороду и покрасил волосы?

– Нет, – спокойно ответила Аделаида, – это не Борис.

– Тогда я у тебя его уведу, – заявила Лизка, стукнув кулачком по столу и расплескав шампанское, – он слишком хорош для таких, как ты… тюлених.

– Попробуй, – усмехнулась Аделаида, облизывая ложечку.

Лизка замолчала и, прищурившись, взглянула на Аделаиду повнимательней.

– Я была не права, – задумчиво изрекла она, – ты изменилась. Ты очень изменилась. Стала более сильной, уверенной, интересной… вроде бы даже поумнела. И все же я не могу поверить, что ты – ты! – завела себе любовника!

– И не надо, – сказала Аделаида, – не верь. Это не любовник. Это муж.

Если бы не выпитое вино и не Лизкино нестерпимое нахальство – нипочем бы она этих слов не произнесла, не дала бы им вырваться на свободу из сокровенных глубин сердца.

Лизка, открыв рот, уставилась на появившегося в дверях Карла.

Аделаида вздрогнула. На ее щеках зажглись два алых, хотя и приглушенных пудрой пятна. Она слишком хорошо знала Лизку, чтобы надеяться, что та, морально уничтоженная, тихо и скромно вернется за свой столик.

Карл подошел к ним.

Аделаида собралась с духом.

– Карл, это моя знакомая, Елизавета Петровна Воронцова…

– Да он еще и иностранец, – промурлыкала Лизка, состроив Карлу глазки, – а скажите, вы что, в самом деле ее муж?

– Разумеется, – ответил Карл, глядя на Лизку с вежливым любопытством.

Но, поскольку она больше ничего не сказала, а лишь откинулась на спинку стула с выражением величайшего изумления на лице, он повернулся к Аделаиде:

– Делла, нам пора.

Аделаида перевела дыхание и взяла его под руку.

– Нам пора, – сказала она, – прощай, Лиза.

* * *

До своего временного пристанища в «Комарове» они добрались быстро и без приключений, если не считать того, что Карл дважды останавливал машину, открывал капот и копался в моторе, а один раз, взяв фонарик, зачем‑ то заглянул под днище. Он был молчалив, чем‑ то озабочен и хмурился, и Аделаида поначалу мучилась подозрениями, что это из‑ за нее, из‑ за ее неосторожно вырвавшихся перед Лизкой слов, которые ему, как истинному джентльмену, пришлось подтвердить.

Но вскоре она поняла, что он прислушивается к шуму двигателя, в котором его тонкий музыкальный слух улавливает нечто такое, чего там не было раньше. И это нечто тревожит его.

Аделаида же, как ни старалась, ничего не могла расслышать, хотя и сидела тихо, как мышка, и даже старалась не дышать.

После осмотра днища он, видимо, успокоился. Повернулся к Аделаиде и ласково спросил, не устала ли она.

– Нет‑ нет, ни капельки! – живо откликнулась Аделаида. – И очень хочу узнать, что было дальше.

Говоря так, она имела в виду вовсе не детективные истории; как всякой нормальной женщине, ей больше хотелось узнать, как складывалась его семейная жизнь, что за дама была эта его Мануэла и почему он в конце концов с ней расстался. Здесь, однако, ей приходилось рассчитывать не столько на его откровенность, сколько на свою женскую интуицию, умение читать между строк и слышать недосказанное.

– Дальше… – рассеянно произнес Карл, сворачивая на дорогу, ведущую в коттеджный поселок, – дальше… Дальше мы поселились в Мехико, и я начал работать в полиции.

* * *

Тесть на словах оказался более строг, чем на деле, и Мануэла получила подобающее приданое. Это позволило им сразу же, не дожидаясь карьерного роста Карла в департаменте полиции, снять уютную квартирку в Мехико и обставить ее в соответствии с собственными вкусами – точнее, со вкусом Мануэлы, которая со всем пылом и энтузиазмом молодой жены взялась за обустройство райского гнездышка.

Квартирка была расположена очень удачно, в самом центре города, рядом с парком; Мануэле было где гулять с малышкой, а Карлу, если у него не было желания по полчаса стоять в пробках, ничего не стоило за то же время дойти до службы пешком.

На службе у него, вопреки предсказаниям тестя, было не так уж много времени для размышлений; приходилось заниматься и оперативной, и разыскной работой, и масса времени и сил уходила на составление разного рода отчетов. Он не чурался ни того, ни другого, ни третьего вида деятельности, понимая, что должен набраться опыта и что кабинетное уединение нужно еще заработать.

Во время операций он действовал расчетливо, хладнокровно, осмотрительно, что давало ему преимущество перед экспансивными, лезущими на рожон мексиканцами. У некоторых его коллег это вызывало презрительную усмешку, у других же (и таких со временем становилось все больше) – наоборот, уважение. Но по‑ настоящему его признали своим после одного случая, когда он, расстреляв все свои патроны, имея в качестве балласта истекающего кровью напарника и будучи сам раненным в плечо, ухитрился‑ таки произвести задержание. Тогда у него появились друзья и среди тех, кто выше всего ценит не интеллект, а физические данные и личную храбрость.

Вместе с друзьями, естественным образом, появились и враги. В основном это были завистники, считавшие, что бывший иностранец слишком уж быстро продвигается по служебной лестнице; Карл и в самом деле к тридцати годам дослужился до майора и возглавил аналитический отдел департамента (в котором, кроме него, работало всего три человека, но тем не менее…).

В числе недоброжелателей с самого начала значилась и такая важная персона, как окружной прокурор. Это уже был враг серьезный, идейный, убежденный сторонник борьбы за чистоту рядов, считавший, что всяким там гринго, хотя бы и натурализовавшимся, не место в наших правоохранительных органах, – и эту свою точку зрения прокурор отнюдь не считал нужным держать при себе.

Конкретных, впрочем, претензий к работе Карла у него не было, да и не могло быть, потому что в работе Карл был аккуратен, педантичен и добросовестен – не менее, чем в любимой, временно отставленной, но отнюдь не забытой археологии. К тому же со временем он научился так писать отчеты, что в них буквально не к чему было придраться.

Если бы кто‑ нибудь в то время спросил его, доволен ли он своей жизнью, он, скорее всего, ответил бы утвердительно, хотя и не стал бы вдаваться в подробности. Если бы тот же вопрос задали его жене, ответ мог быть любым – в зависимости, например, от того, кто спрашивает, какая нынче погода, но главное – в каком расположении духа находится сама Мануэла.

Мануэле часто приходилось нелегко – и неважно, были ли жизненные трудности, видимые ею, истинными или мнимыми; и те и другие она переживала с одинаковой силой и страстью.

Начать с того, что она страстно желала (нет, была просто одержима желанием! ) родить сына, наследника славных традиций и будущего вождя ацтеков. Но, как часто бывает в таких случаях, у нее рождались только дочери, одна за одной – Лаура, а затем Каэтана и Лусия.

Если после рождения Лауры она была просто разочарована и вид Карла, который, подобно многим молодым отцам, притаскивал домой кучу совершенно не подходящих по возрасту игрушек и книг и подолгу просиживал рядом с колыбелькой, вместо того чтобы уделить внимание молодой матери, вызывал у нее сильное, хотя и маскируемое на первых порах, недовольство, то появление на свет крошки Каэтаны вызвало настоящий приступ раздражения.

Едва вернувшись домой из родильного отделения дорогой частной клиники, она устроила мужу сцену, обвинив его в несостоятельности.

Карл, который ничего не имел против рождения второй дочери, отнесся к сцене философски; к тому же он знал (то ли где‑ то прочитал, то ли об этом ему рассказали на работе), что такие истерики для недавно родивших женщин – обычное дело, притом поводы для истерик могут быть самые несуразные. Когда миновала острая стадия, с криком, слезами и битьем старинной ацтекской керамики, он постарался утешить и успокоить ее, благо точно знал, что для этого нужно делать.

Наутро Мануэла, дождавшись, пока муж уйдет на службу, пригласила на совет несколько своих родственниц преклонного возраста, сведущих в делах деторождения. Старухи, надо отдать им должное, говорили вещи дельные и понятные – что, во‑ первых, нельзя досаждать мужу подобными упреками, так как неизвестно в точности, кто несет бо́ льшую ответственность за пол будущего ребенка – мужчина или женщина; во‑ вторых, у многих настоящих мужчин и даже прославленных героев вообще не было сыновей (примером тому – ее собственный отец, вождь); в‑ третьих, ее дело молодое, все еще впереди, а вот, кстати, хорошие молитвы и амулеты – испытанные средства зачать и родить крепкого, здорового мальчика.

Мануэла успокоилась, повеселела, и в семье на некоторое время воцарился мир и покой. Вскоре она снова забеременела, и в положенный срок родилась крепкая, здоровая девочка Лусия. Ничем амулеты не помогли.

Были у Мануэлы и другие поводы для беспокойства.

Дело в том, что с нею произошло то, что часто происходит, и не только в Мексике, с женщинами, когда они выходят замуж и начинают одного за другим рожать детей.

Тоненькая, смуглая, с нежным голоском девушка превратилась в грузную, краснолицую, крикливую матрону.

Посоветовавшись со своим гинекологом, Мануэла решила сделать перерыв в рождениях. Кроме того, она начала пробовать различные диеты, перестала пользоваться лифтом для подъема на второй этаж, где была расположена их квартира, и даже записалась в фитнес‑ клуб. Увы, все усилия оказались тщетными. Ее организм решительно протестовал против таких насильственных действий, и на каждую пару потерянных килограммов отвечал обвисанием кожи в самых неприятных местах, расстройством пищеварения и ухудшением цвета лица.

В тридцать четыре года Мануэла выглядела уже намного старше своего тридцатилетнего мужа.

Он же если и изменился внешне, то лишь в лучшую сторону. Возмужал, окреп, и если где и раздался, то в плечах.

Помимо обязательных ежедневных занятий в полицейском спортзале и плавания в бассейне, он увлекся еще и восточными единоборствами, благодаря чему не только сохранил юношескую стройность, но и приобрел особую плавность и точность движений.

Его лицо, с которого уже не сходил смугло‑ золотистый загар, также было очень привлекательно – и не только правильностью и чистотой линий высокого лба под густыми светлыми волосами, которые он теперь стриг коротко и зачесывал назад, точеным прямым носом, изящно вылепленными губами и подбородком, по‑ мужски твердым, но с обаятельной ямочкой посредине – не только, в общем, своим эстетическим совершенством, но и присущим ему выражением открытости и доброжелательности. Когда он улыбался – он улыбался, а не просто вежливо скалил зубы, как это свойственно гринго; когда он смеялся – смеялись все вокруг, даже те, кто изначально не имел такого намерения.

Как сказала одна его знакомая дама – лицо ангела, на которого ни боль, ни страдание, ни грехи, свои или чужие, не наложили еще своего пагубного отпечатка. А между тем дам, желающих помочь ему совершить хотя бы один грех, было предостаточно.

Тогда‑ то и было положено начало великому искусству обращения с женщинами, позволяющему поддерживать с ними нормальные дружеские и рабочие отношения, не давая их мыслям слишком уж устремляться в другом направлении и не обижая их прямым отказом.

Мануэла всего этого не понимала. Она бешено ревновала его к любой замеченной рядом с ним женщине. От того, что он никогда не давал ей ощутимого повода, ревность не становилась менее жгучей. Отсутствие повода говорило, по ее мнению, не о верности супруга, а лишь о его ловкости и изворотливости.

Положение усугублялось тем, что у Мануэлы оказалось слишком много свободного времени. В то время как ее муж работал, занимался спортом, общался с друзьями, читал книги по истории, археологии, философии и древним языкам (он не оставлял надежды вернуться когда‑ нибудь в штатскую, гуманитарную жизнь), а вечерами и по выходным возился с подрастающими малышками, Мануэле решительно нечем было заняться.

Днем к девочкам приходила няня‑ англичанка с двумя высшими образованиями – по педагогике и психологии, чопорная старая дева. На Мануэлу она смотрела свысока и редко удостаивала разговором. Всю работу по дому выполняли две пожилые родственницы, надежные, добросовестные, но с таким ограниченным кругозором, что их не удостаивала общением сама Мануэла.

Можно было бы, в принципе, пойти работать, но в Мексике замужние женщины из благополучных слоев общества не работают. Это не принято. Это просто неприлично. А прилично замужним женщинам заниматься светской жизнью, благотворительностью, посещать различные дамские кружки и фитнес‑ клубы, где инструкторами работают тоже женщины. Мануэлу совершенно не интересовало ни то, ни другое, ни третье, не говоря уже о том, что о фитнес‑ клубах у нее сохранились самые нехорошие воспоминания с тех пор, как с их помощью она пыталась похудеть.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒