Annotation 13 страница

– Ужасная история, – сказал Пэйджит. На следующий вечер они сидели в ресторане, что расположился в горах в окрестностях Аспена. Пэйджит прилетел сразу – Марси Линтон должна была привыкнуть к нему, кроме того, следовало готовить ее к предстоящему выступлению. Он выглядел деловитым и, как показалось Терри, каким-то прямолинейным. Хотя уже с ним Линтон не была так откровенна, было решено: она станет свидетелем, а показания ее – краеугольным камнем защиты Марии Карелли, Терри почувствовала раздражение из-за радости Кристофера Пэйджита по этому поводу. Она обвела взглядом ресторан, настраивая себя на беззаботный лад. В иных обстоятельствах здесь можно было бы неплохо повеселиться. Ресторан, который смог найти Пэйджит, стоял уединенно, к нему вела долгая горная дорога; в домике из дикого камня великолепно кормили, здесь же можно было взять напрокат собачью упряжку. Внутри – освещенные свечами столы, грубые стены, в окнах – пейзаж: осины и сосны на фоне заснеженных горных склонов. Терри и Пэйджит поместились в углу; за другими столами по двое, по четверо сидели люди в джинсах, тяжелых бутсах и свитерах. Они пришли сюда поесть, их не заботило то, как они выглядят. Сквозь пиршественные восклицания, стиснутые пространством помещения, Терри слышала тявканье упряжных собак, эхом разносимое по горам. – Извините, – проговорила она. – Сегодня я, наверное, не очень интересный собеседник. – О, сегодня вы совсем как живая. – Было заметно, что он тут же пожалел о сказанном. – Простите меня. Иногда не знаешь, что сказать, тогда как уместен простой вопрос: " Что случилось? " Так что же случилось? Что-нибудь с Марси Линтон? На этот раз, подумала она, интуиция изменила ему – Терри старалась настроиться на добродушное подшучивание, а не на серьезный разговор. Стала искать правдоподобное объяснение своему душевному настрою, которое одновременно позволило бы сменить тему разговора. Наконец сказала: – Наверное, это из-за Ричи. Пэйджит был удивлен: – А в чем дело? – Он не в восторге от того, что я здесь. – Она слабо улыбнулась. – Я знаю, Ричи больше не считает меня привлекательной, но в то же время он абсолютно уверен, что другие мужчины находят меня неотразимой. – Я, например? Терри кивнула: – Угу. Он помолчал мгновение. – Конечно же, вы неотразимы. Но наши отношения основаны на другом – мы коллеги, друзья. – Я это понимаю. Ричи никак не поймет. Пэйджит смотрел в окно. Его взгляд был сосредоточен на заснеженном склоне. – Иногда, – тихо произнес он, – человеку нужно надежное место, куда он мог бы удалиться. Официантка расставила тарелки, бокалы, приняла заказ на кофе, от сладкого Терри отказалась. Она почувствовала на себе взгляд Пэйджита. – Наш единственный шанс на победу – Линтон. Да и самой ей будет легче, когда она выскажется. – Все не так просто. – Она неподвижно смотрела в кофейную чашку. – Кто дал нам право распоряжаться чужими жизнями в угоду нашим интересам? Кто мне дал право побуждать их к такой откровенности? – Терри вдруг захотелось перевести разговор в иное русло. – Иногда я думаю: а стоило ли мне идти в юристы? Улыбка его была невеселой, но и не злой. – О чем же мы сейчас говорим – о вашей профессиональной пригодности? Она подняла на него глаза, и улыбка медленно сползла с его лица. Он мягко спросил: – Что с вами, Терри? Она была удивлена и сконфужена. Когда заговорила, ее голос был слаб и тонок: – Но я стала юристом. И теперь уже ничего не изменишь. – С вами что-то случилось. Это нетрудно заметить, стоит внимательно присмотреться. Терри вдруг почувствовала, что Пэйджит понял ее состояние. Мысль, что она вот-вот расплачется, рассердила ее. – Может быть, уйдем? – попросила она. – Я устала. – Конечно. Пэйджит тут же подозвал официантку и заплатил по счету. Он держался в своей обычной свободной и любезной манере, не докучая, однако, своим вниманием. По дороге к машине и какое-то время после они не сказали ни слова. Ночь была холодной и темной. Сквозь ветровое стекло Терри видела серп луны, черный разлив ночного неба над горами; звезд на здешнем небе было больше, чем над Сан-Франциско, их свет не блек от городских огней. Единственным звуком был звук их мотора. Они ехали молча – два застывших профиля рядом, смотрели в темноту. У Терри было ощущение, что все тело ее сжалось. – Простите меня, – тихо промолвил Пэйджит. Наверное, подумала Терри, подействовало то, как он это произнес: она сжалась на сиденье, и слезы хлынули у нее из глаз. Он остановил машину. Они были над долиной, над морем разлившейся темноты. – С вами все в порядке? – Нет. – Она почувствовала: груз переживаний летит с ее души в бездонную пропасть. – Со мной не все в порядке. Со мной давно не все в порядке. Слезы лились по ее лицу, но голос был холоден и ясен. – Что такое, Терри? Пэйджит повернулся к ней. Терри смотрела в окно – так было легче. – Пять лет назад, – проговорила она наконец, – один человек изнасиловал меня. Некоторое время Пэйджит молчал. – И вы никогда никому не рассказывали об этом… Смотри на звезды, приказала себе Терри. – Это произошло по-дурацки. – Он не ответил. Сглотнув слезы, она продолжала: – Человек этот был профессором права – за сорок, женат, двое детишек; как и я, испанского происхождения. Он преподавал защиту по уголовным делам в Восточном Лос-Анджелесе. Кое-кто из нас видел в нем образец для подражания. – Терри помедлила. – И я в том числе. На втором курсе, через несколько месяцев после рождения Елены, он попросил меня помочь ему в проведении исследований для одной статьи. Я была польщена. Но взялась за это в основном потому, что Ричи решил добавить к диплому юриста звание магистра экономики управления и мы нуждались в деньгах. – Она снова сделала паузу. – Ричи сразу стал ревновать. Профессор был привлекательный мужчина – черные усы, жгучие черные глаза. Ричи был уверен, что тот неравнодушен ко мне. Но уверен не настолько, чтобы отказаться от тех денег, которые платил мне профессор. Терри смолкла, уловив ноту горечи в своем голосе. Странно, подумала она: в горле сухо, а глаза мокрые. – Как зовут того человека? – мягко спросил Пэйджит. Терри заколебалась, как будто, назвав человека по имени, она могла вызвать его из воспоминаний. – Урбина, – сказала она наконец. – Стив Урбина. И закрыла глаза в спасительной темноте машины. – Если слишком трудно, – услышала она голос Криса, – не будем говорить об этом. Но она чувствовала в груди тугой комок, который все никак не хотел разжиматься. Говори об этом, велела она себе, как о случае из судебной практики. Как будто это было с кем-то другим. – Это случилось в воскресенье вечером, – качала она. – В тот день мы впервые взяли Елену на пикник в Тильден-парк. День был теплый. Елена сидела под деревом на портативном сиденье, пока мы с Ричи ели, наслаждаясь свежим воздухом. На мне было легкое летнее платье, на Ричи – шорты и хлопчатобумажная рубашка, на Елене – что-то розовое с надписью " Мир детей" или вроде того, такое же дурацкое. Помнится, я тогда еще подумала: вот мы, семья, и как хорошо, что я решилась родить Елену. Все послеполуденное время мы провели там: вспоминали университетские годы, любовались малышкой, которая только спала да плакала иногда. – Терри почувствовала, что воспоминания захватили ее. – Но в таком возрасте дети ничего другого и не делают, правда ведь? – У меня не было ребенка в таком возрасте. Могу только завидовать вам. – День получился замечательный. Мы решили пойти домой и, пока Елена спит, поджарить мясо на вертеле на крыше своего дома. – Терри помолчала в задумчивости. – Потом положить Елену в колыбель на ночь и заняться любовью. Какое-то время она пыталась вызвать в памяти период их дружного житья, длившегося до тех пор, пока не выступили на первый план ссоры из-за ее успехов, его ревности, перепадов его настроения и его начинаний. Воспоминания ранили больнее, чем ей представлялось. Но она черпала поддержку в том, что принимала за бесконечное терпение Кристофера Пэйджита. – Когда мы вернулись домой, там нас ждало послание Стива Урбины: я забыла передать ему кое-какие записи, касающиеся исследований; не могла бы я привезти их ему домой. – Она покачала головой. – Помнится, Ричи был очень раздражен. Я позвонила Урбине и сказала, что скоро буду – он жил недалеко. Каких-либо каверз от него я не ожидала – знала, что профессор любит пофлиртовать, но не подозревала за этим ничего серьезного, кроме того, шла к нему в дом, где были его жена и дети. Впрочем, о таких вещах в то время я даже не подумала. – Терри открыла глаза, стала смотреть на звезды. – К тому же, – ровным голосом заметила она, – ведь это я сама забыла передать записи. Я ушла, оставив сердитого Ричи. Стив Урбина жил в типично испанском, украшенном лепниной доме с яблонями в палисаднике, каких вокруг было немало. Примерно через пятнадцать минут я была возле его дома. Я так стремилась поскорее вернуться обратно, что в спешке, подходя к двери, налетела на детский трехколесный велосипед. И вот когда сидела на тропинке – бумаги рассыпались по земле, платье задралось, – рассматривала колено, то вдруг заметила, что он смотрит на меня сквозь сетку, закрывающую дверной проем. – Какое-то мгновение, – продолжала Терри, – я была в замешательстве: он напугал меня. Трудно было сказать, как долго он стоял там. Но его первые слова были спокойны и дружелюбны: " Позвольте посмотреть". Нога была поцарапана сильно – текла кровь. Когда он присел рядом со мной, я оправила платье, оставив открытым только колено. " Мы держим аптечку первой помощи для детей, – мягко произнес он. – Наверное, потребуется перекись водорода". Когда я подобрала бумаги и прошла за ним в дом, там была тишина. " Мэтти с детьми ушла к бабушке, – пояснил он. – Поэтому, к сожалению, только я могу быть вашей сестрой милосердия". " Ничего, – ответила я. – Покажите мне, где ванная, я сама займусь этим. Такой опыт полезен – у меня дочка". " О, пожалуйста, – сказал он и провел меня в спальню. – Присядьте пока, а я принесу лекарства из ванной. Мне нет прощения за то, что вы подверглись опасности перед моим домом". Терри сделала паузу. – Я промолчала в ответ, – монотонным голосом продолжала она, – но он был так по-отечески заботлив, что мне не хотелось обидеть его чем-либо. И я села на край кровати. Через минуту он вернулся. Принес вату, перекись водорода и большой кусок бинта. С величайшей осторожностью – почти благоговейно – приподнял подол моего платья и приложил к царапине перекись. Щипало – я невольно вздрогнула. Он участливо посмотрел на меня и спросил: " Больно? " Я ответила: " Немного", и следующее прикосновение было едва уловимым. Терри опустила взгляд: – О чем-либо связанном с сексом я и не помышляла, но, помнится, подумала тогда, что такая нежность способна пробудить чувственность. – Помолчав, добавила тихо: – Ричи на такую нежность не способен. Она смолкла – вновь во власти происходившего. – Когда он стал бинтовать, – наконец заговорила она, – делал это очень заботливо, забинтовывал потуже, чтобы повязка не сползла. А потом вдруг засунул руки мне под платье и спустил мои трусы ниже колен. Было что-то в безмолвии Пэйджита, от чего Терри запнулась, что-то оборвалось в ее душе. – Это произошло так быстро, – почти прошептала она. – Нет, в самом деле, я и опомниться не успела… Пэйджит молчал. Она провела ладонью по глазам. – Наверное, самое скверное то, что я совершенно не сопротивлялась. У меня нет никакого оправдания, даже такого, как у Марси Линтон. Я просто окаменела. " Нет", – сказала я ему. А он повалил меня на кровать и надавил локтем мне на горло. И уже оказался между моих ног. Я была для него легкой добычей. – Она коротко вздохнула. – Не успела закричать, как он вонзился в меня. Глядя на звезды, Терри с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. – Потом он стоял между моих ног, смотрел на меня сверху вниз. Когда он сказал, что мне никто не поверит, я сообразила, что Урбина и раньше не раз проделывал подобное. Он действовал безошибочно и очень тщательно выбирал свою жертву. Терри судорожно сглотнула: – Поняв, что я никому ничего не скажу, он позволил мне надеть трусы. Стоял и смотрел, как я их надеваю. Он знал, какой будет моя реакция, сказал он мне, потому-то и решился на это. А потом заявил, что мне пора уходить. Она прислонилась лицом к холодному стеклу. – Не помню, как я доехала домой, – никак не могла прийти в себя. Ричи стал допытываться, почему я так долго. Изводил меня попреками за то, что трачу время на Стива Урбину, забыв о семье. Я не отвечала, и Ричи – перепады настроения у него просто удивительные – вдруг повеселел. Захотел непременно сфотографировать меня в летнем платье. Помню, я пыталась улыбаться в объектив. – В голосе Терри послышалось изумление. – Он говорит, что это его любимый снимок. До сих пор висит у него над компьютером. Она обернулась к Пэйджиту: – В ту ночь Ричи два раза имел меня. Я еще подумала тогда: один раз для себя, другой – за то, что была у Стива Урбины. Я никогда никому не рассказывала. Не смогла бы объяснить это. И не могла видеть его, – сказала она с пересохшим горлом. – Не могла даже заставить себя называть его по имени. Написала ему записку, в которой отказалась от работы у него, отказалась и от аспирантуры. Не знаю, чего больше боялась, – того, что снова увижу Стива Урбину, или того, что Ричи как-нибудь узнает. Она удивленно покачала головой. – Чувствовала: это случилось по моей оплошности. Поэтому-то и стала вести дела по изнасилованиям – чтобы понять. И узнала, как много женщин, с которыми случается такое, гораздо больше, чем представляется людям. Но я никогда не говорила об этом. Ни с кем. Терри помолчала, опустив взгляд. – Дело не в том, что боялась, просто мне даже и в голову это никогда не приходило. И как только я могла просить об этом Марси Линтон? Пэйджит смотрел на нее. – Да как же вы можете порицать себя за это? – Но ведь я позволила случиться такому. И, защищая других, не смогла защитить себя. Отвернувшись к окну, Пэйджит стал вглядываться в ночь. – Я ненавижу это, – тихо произнес он. – Ненавижу из-за вас. Терри едва заметно пожала плечами. – А почему, – спросил Пэйджит, – вы не рассказали об этом своей маме? Не думали же вы, что и она станет обвинять вас? В тоне его голоса не было осуждения, лишь недоумение и желание понять ее самое, а поняв – разобраться и в том, что случилось с ней. – Нет, – ответила Терри. – Я так не думала. Мне кажется, я не хотела, чтобы мама знала. Я пришла к тому же, что и она: я не доверяю Ричи, иду на все для сохранения мира в семье. Ради нас обеих я не рассказывала ей об этом. Пэйджит обернулся к ней: – Но кому-то вы все-таки собирались рассказать? – Вам, – прозвучал тихий ответ. – Я собиралась рассказать вам. 6

Тереза Перальта вышла из-под душа. Ричи, обернувшись, смотрел на нее. Странно, подумала она: он сколько раз уже видел ее наготу, но почему-то сейчас это было ей неприятно. Все еще глядя на нее, он положил зубную щетку. – В постельку сейчас? – спросил он. Она завернулась в полотенце. – Мне надо еще высушить волосы и снять тушь с ресниц. Немного расслабиться. Был долгий перелет и два очень долгих дня. Ричи бросил на нее косой взгляд, слишком хорошо ей знакомый. – Кажется, не так уж и часто мы встречаемся с тобой последнее время. – Он в раздражении повысил голос: – Я некто иной, как твой муж. Именно я, а не Кристофер Пэйджит. Терри не понимала, почему чувствует себя виноватой. – Я знаю о том, кто ты, – устало вымолвила она. – И знаю, что ты – мой муж. И за все шесть лет после свадьбы никогда не забывала об этом. Ричи молчал. Терри, отвернувшись к зеркалу, снимала тушь с ресниц. – Почему ты не позвонила вчера вечером? Чувство вины обрело конкретность – появилась возможность оправдаться. – Было очень поздно, и мне нужно было многое обдумать. Сам мог бы позвонить, если бы захотел. Я давала тебе номер. – Он был с тобой? – Нет, – голос ее звучал спокойно. – Просто не хотелось звонить. Ричи упер руки в бока. – Я не верю. – Поверь, Ричи. Я никогда не изменяла тебе и не собираюсь. И что бы ты ни делал, ты не можешь заставить меня стать другой. Это моя суть. Ричи стоял и молча смотрел на нее. Потом проговорил уже спокойнее: – Я не хочу, чтобы ты работала с ним. Терри с трудом переборола вспышку гнева. – У тебя исключительное право на мое тело, Ричи. Но сам ты не в состоянии создать условия, в которых я могла бы содержать тебя. Он вспыхнул: – А вот такое нельзя говорить, и ты это превосходно понимаешь, Тер. Это оскорбление. После таких слов у кого угодно опустятся руки. Это было настолько несправедливо, что она не смогла сдержаться: – Так имеет право говорить только тот, кто никому ничем не обязан. Ричи, замерев, смотрел на нее, и Терри вдруг показалось, что в его глазах вспыхнуло мимолетное торжество, как будто он получил то, чего добивался. Голос его внезапно стал мягким, почти вкрадчивым: – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть то, что ты мне только что сказала. – Я тебе хотела сказать только одно, – устало ответила Терри, – пора перестать думать о Крисе и начинать думать о Елене. И обо мне. – Я полагал, у нас общие симпатии, общие интересы. – Он выпрямился. – В настоящих семьях, Терри, должно быть так. Она подумала, что за все время замужества не научилась различать, когда Ричи притворяется, а когда действительно не в состоянии понять чьи-либо чувства, кроме собственных. Потом решила, что это и не важно. – Давай прекратим. Прошу тебя. Я только что вернулась домой, а завтра уже слушание. Он заговорил еще спокойней: – Работа. Ни о чем ином ты, кажется, уже не в состоянии думать. – Сегодня вечером это абсолютно верно, – заявила она и включила фен. Фен стал глушителем. Ричи продолжал стоять в дверях с выражением упрямства на лице. Потом, пожав плечами, пошел прочь. Что-то в его жесте сказало Терри, что ссора не окончена. Она осталась на островке зыбкого умиротворения: мягкий свет ванной, покойное гудение фена. Смотрела на себя в зеркало: серьезный взгляд, первые черточки морщинок в уголках глаз. Подумала о Елене, спящей в своей комнатке, – ясное, безмятежное личико; все же удивительно, как походит она на Ричи. И снова в мыслях вернулась к Марси Линтон. К тому, как, использовав ее страх и беззащитность, Марк Ренсом довел ее до полного паралича воли. К тому, вправе ли она, Терри, привлекать ее к участию в этом судебном процессе. Который начнется завтра. Волосы высохли. Очень медленно она положила фен на место, повесила полотенце. Вздохнула раз, другой и пошла в спальню. Ричи ждал. Лежал, опершись о локоть, демонстрируя торс, полуприкрытый простыней. Еще до того, как он приподнял простыню, впуская Терри, она знала – он голый. – Прошу, Тер. Не годится женатым людям так заканчивать вечер. И улыбнулся заискивающей улыбкой. – Потом потру тебе спинку. В слабом свете лампы, горевшей в изголовье Ричи, Терри голая прошла к постели. – Я на самом деле устала. Наверстаем упущенное в другой раз. Он покачал головой, как бы говоря, что его настойчивость справедлива и ему лучше знать, что нужно им двоим. – Еще рано, – беспечным тоном возразил он. – И я хочу использовать то, что мне принадлежит. – Но я действительно не гожусь сейчас для этого. Улыбка на лице Ричи стала враждебной. – Сделаем краткий вариант – не роскошно, но зато быстро. " А в чем разница? " – подумала Терри. Она выключила свет, скользнула в кровать, легла на живот. Это было пассивное сопротивление – быть может, отступится. Почувствовала, как его рука легко гладит ее бедро: пустые, бесцельные прикосновения – было ощущение, будто он и сам не знает, для чего это. Потом рука скользнула между ее ног. – Ну давай, Тер, – выдохнул он. – Быстренько. Рука оживилась, легко поглаживая то место, где оставалась. Терри мысленно содрогнулась. Он трогал ее, а она лежала на животе, думая о том, как важно для нее выспаться. Но попытайся она сопротивляться, дело закончится ссорой. Во вражде Ричи неутомим. Терри вдруг поняла: ось, вокруг которой все время крутятся их супружеские взаимоотношения, – его извращенное стремление измором сломить ее сопротивление. Она обязана беречь силы; ей предстояло выполнить свой долг перед Кристофером Пэйджитом и Карло, долг перед собой, проявить себя юристом высшей квалификации. Сколько раз Ричи входил в нее? И чем был каждый из этих актов? Сколько раз она чувствовала себя мертвой? Терри молча повернулась на спину. Будто издалека дошло до нее удовлетворенное урчание Ричи. Она знала: он войдет в нее, не говоря ни слова, – как и многое, половой акт Ричи совершал лишь для себя, Терри была отведена роль статиста. Она уже давно не воспринимала это как занятие любовью. Оказавшись на ней, Ричи сунул ладонь ей под зад – можно будет приподнимать ее по своему усмотрению. Она почувствовала, как он вонзился в нее. Когда, постанывая от наслаждения, он вошел в нее так глубоко, как только мог, она расслабленно вытянула руки вдоль тела, желая, чтобы на его месте был кто-то другой.
На следующее утро Тереза Перальта с Кристофером Пэйджитом – Мария Карелли между ними – протискивалась по коридору пятого этажа Дворца правосудия сквозь скопление журналистов. Трое широкоплечих полицейских рассекали перед ними толпу репортеров с микрофонами или блокнотами, фотографов с лейками, операторов с телекамерами на плече, которые, пятясь задом наперед, снимали их движение к залу суда. Терри смотрела по сторонам. Взгляд Марии Карелли был спокоен и решителен. У Пэйджита же взгляд был рассеянный, казалось, он не замечал окружающих, сосредоточенный на предстоящем слушании. Последние дни лица Пэйджита и Марии появились на обложках четырех еженедельников, их показывали в каждом выпуске теленовостей, в зале суда их ждали камеры судебной хроники. Последнюю ночь Терри спала очень мало и была уверена, что Пэйджит не спал совершенно. В конце зеленого коридора она увидела двустворчатую дверь зала суда. Репортеры, мимо которых они проходили, выкрикивали вопросы, шипели фотовспышки, шаги эхом отдавались среди голых стен. Еще минута-другая, они – внутри, и это начнется. Она инстинктивно взглянула на шагающего рядом юношу. Карло Карелли Пэйджит, немного неуклюжий, но красивый в костюме и с галстуком, настолько похожий на мать, что Терри подумала: кто-нибудь из репортеров обязательно заметит это сходство. Карло, обернувшись к ней, улыбнулся неуверенной улыбкой, уже знакомой ей, и снова Терри молила Бога, чтобы совет, который она дала Кристоферу Пэйджиту, не нанес вреда мальчику, за которого она теперь чувствовала ответственность. Их лица осветила молния фотовспышки. Она коснулась руки Карло – так быстро, что никто не мог заметить. Приказала себе смотреть строго вперед. Глаза, ослепленные фотовспышкой, плохо различали окружающее. Когда до двери в зал суда оставалось футов тридцать, Терри увидела, как Карло обернулся на чей-то громко произнесенный вопрос. Шум сделался громче, журналисты пятились от двери, будто натолкнувшись на глухую стену. Вопрос, внятно прозвучавший в этом хаосе шумов, был задан рыжеволосой женщиной-репортером, она скользнула из толпы к полицейским, стояла за ними, смотрела, переводя взгляд с Марии на Карло. – Кто ты? – повторила она. Карло взглянул на нее сверху вниз с тем страдальческим выражением, какое бывает у ребенка, попавшего в компанию пьяных и грубых взрослых. – Я Карло Пэйджит, – пробормотал он. Обернувшись, Терри увидела, как тревожно замерла Мария Карелли. Пэйджит пробивался к ней, чтобы встать перед репортером. – Он мой сын, – отрезал он решительным током. Карло с каким-то удивлением посмотрел на него. Потом легкая веселая улыбка осветила его лицо, из глаз исчезло напряжение. – Не стану отрицать, – подтвердил он. Толпа начала двигаться к двери. – Что ты делаешь здесь? – спросила журналистка. – Учишься юриспруденции? – Нет, – холодно ответил Карло. – Я собираюсь в медицинский, если не попаду в Национальную баскетбольную ассоциацию. Крис больше не смотрел па него. Такое впечатление, подумала Терри, что ему нужно было только узнать, кем станет Карло Пэйджит. – Ты не хочешь быть юристом? – не отставала женщина. Сбоку на Карло надвинулась камера. Он искоса взглянул на нее. – Нет, не хочу. Хочу быть просто сыном. Он повернулся к Пэйджиту и Марии: – Кристофер Пэйджит – мой отец, а Мария Карелли – моя мама. И единственное, что могу сказать о них кому бы то ни было, – я горжусь ими. Журналистка на мгновение лишилась дара речи. Коснувшись руки Терри, Карло слегка улыбнулся Марии, бросил мимолетную ухмылку отцу и направился к двери. Дверь открылась, и Карло Пэйджит прошел в зал. Часть четвертая
ОБВИНЕНИЕ
10 февраля – 12 февраля

– Всем встать, – выкрикнул помощник судьи. – Муниципальный суд города и округа Сан-Франциско, достопочтенная судья Кэролайн Кларк Мастерс проводят заседание. В тот не самый легкий для нее день красивая женщина Кэролайн Мастерс выглядела почти королевой, когда обозревала заполненный журналистами со всех концов страны зал суда, часть которого была отведена для публики – представители ее могли по очереди, по часу, поприсутствовать на процессе. Множество репортеров в примыкающих к залу суда комнатах готовились лицезреть заседание на телеэкранах внутренней трансляции; камеры в углах зала должны были транслировать процесс для всей нации. На ступеньках здания суда группы женщин с плакатами требовали справедливости для Марии Карелли. Сама Мария стояла рядом с Пэйджитом. Ее страх от того, что она вступала на ристалище на глазах у публики, переполнившей зал, страх человека, обвиняемого в убийстве, выразился в том, какой мертвой хваткой она вцепилась в стол своего адвоката. По другую сторону стола была Терри – усталая и встревоженная одновременно. Карло находился в первом ряду, за их спинами, рядом с ним – Джонни Мур, готовый в любую минуту прийти Пэйджиту на помощь. Обернувшись, Пэйджит посмотрел на Марни Шарп. Та была бледна. Но выражение ее лица говорило о полной боевой готовности. И Пэйджит был уверен: она, как и он, твердо знает все относящиеся к делу факты, не раз прокрутила в мыслях весь допрос от начала до конца и готова к любым сюрпризам. Лично для него неясным оставалось лишь одно, что поставил на карту он сам. Кэролайн Мастерс смотрела на них от судейского стола. Ее строгость законника казалась напускной, скрывающей интерес и азарт. – Мисс Шарп, – проговорила она, – мистер Пэйджит. Несколько основных правил. Рассчитываю на ваше внимание. Прежде всего, телевидение лишь налагает дополнительную ответственность, оно здесь вовсе не для того, чтобы кто-то имел возможность демонстрировать себя. Призываю вас и скромности. Процесс веду я. Судья сделала паузу. В голосе появились жесткость и решимость. – Далее, – вновь заговорила она. – В сомнительных случаях – после проведения закрытого заседания – будет решаться: можно ли данное лицо привлекать в качестве свидетеля, надо ли данный факт делать достоянием гласности. Чтобы избежать любой предвзятости к кому-либо из участников процесса, будут вестись протоколы таких закрытых заседаний. Если кто-либо без моего разрешения сошлется на материалы такого закрытого заседания, он предстанет перед дисциплинарной комиссией адвокатуры штата Калифорния. Пэйджит понял, что лишен возможности использовать кассеты с записями Лауры Чейз, Джеймса Кольта, Марии, ему нельзя ссылаться на показания Линдси Колдуэлл, Мелиссы Раппапорт и Марси Линтон до тех пор, пока Мастерс не решит их судьбу. Взрывоопасность материала, подумал он, заставляет ее проявлять крайнюю осторожность. – Затем, – продолжала судья, – оставляю за собой право налагать запрет на все или часть материалов этого процесса. Если кто-либо со стороны обвинения либо защиты представит аргументы или задаст вопрос, которые, по моему мнению, будут способствовать формированию предвзятости, а не защите законных интересов сторон, он будет строго наказан. Я достаточно понятно изъясняюсь? – Да, Ваша Честь, – отозвалась Шарп. Пэйджит кивнул: – Достаточно понятно, Ваша Честь. – Хорошо. – Мастерс опустила взгляд на Пэйджита. – Я обращаю на это ваше особое внимание, мистер Пэйджит, поскольку именно вы обращались с подобными просьбами. Я рассчитываю на ваше примерное поведение. – Суд вправе рассчитывать на это, – покорно ответил он. – Со стороны любого. Судья подняла брови. – Надеюсь, что любой, – не без язвительности заметила она, – как и вы, понимает это. Она повернулась к Шарп: – Предлагаю начать со вступительного заявления. Вы готовы? – Да. – Шарп поднялась на подиум, обратила взгляд к Кэролайн Мастерс, и слушание началось. – Это, – сразу заявила Шарп, – обычное убийство. Пэйджит уловил напряжение в ее голосе, как будто ей сдавило горло. Но начало было превосходным, а волнение, как ему показалось, напускным, чтобы придать особую силу словам. – Мария Карелли сама призналась в убийстве Марка Ренсома. Единственное, что не позволяет судить ее, – история, рассказанная Карелли и объясняющая, почему она сделала это. – Голос Шарп зазвенел от презрения. – О, я расскажу о том, что это за история. Мисс Карелли намерена дать показания, но она поведает совсем другую историю, отнюдь не похожую на ту, что узнал от нее инспектор Чарльз Монк. Умный ход, подумал Пэйджит: сфокусировать внимание на неискренности Марии, высказать предположение о том, что она намерена лгать суду, а затем, на закрытом заседании, нанести завершающий удар, предложив заслушать пленку, где Мария сознается в лжесвидетельстве перед сенатом США. Сидевшая рядом с ним Мария слушала внимательно, готовясь к перекрестному допросу. На Карло Пэйджит взглянуть не отважился. – Давайте начнем с тех фактов, которые мисс Карелли трактует, кажется, правильно. Марк Ренсом позвонил ей. После чего Карелли купила пистолет. Она приехала в Сан-Франциско за свой счет, не поставив об этом в известность кого-либо из Эй-би-си или вообще кого бы то ни было. Она пришла в номер Марка Ренсома, пряча " вальтер-380" в дамской сумочке. И затем, около полудня, Мария Карелли застрелила Марка Ренсома. Таким образом, мы имеем дело с умышленным убийством. Шарп сделала эффектную паузу, ее голос стал тише. – В интерпретации других фактов, – добавила она, – мисс Карелли неубедительна.
Слушая, Кэролайн Мастерс подалась вперед. Замерла Терри. Пэйджиту не нравилось молчание зала. – Мария Карелли заявляет, что купила пистолет из-за анонимных телефонных звонков. Ей звонили по ее номеру, которого нет в справочниках и который она никому не сообщала. Она говорит также, что мистер Ренсом завлек ее в номер, обещая рассказать о Лауре Чейз. Шарп помолчала. – По этому поводу, – сухо продолжала она, – я ничего не могу сказать в настоящее время. Но прошу суд обратить на это внимание. Самое главное в заявлении мисс Карелли, что мистер Ренсом пытался ее изнасиловать. – В голосе снова появилось презрение. – По ее словам, член у Марка Ренсома был в состоянии эрекции, Ренсом исцарапал ей горло и ноги, повалил на пол. И потому, защищаясь, она убила его с расстояния в два-три дюйма. Теперь Шарп заговорила отчетливыми рублеными фразами: – Нет ни единого факта, который позволил бы предположить сексуальную подоплеку происходившего. Частицы кожи были найдены только под ногтями мисс Карелли. Нет ни одного признака, по которому можно было бы сделать заключение о том, что имела место борьба. Медэксперт может подтвердить: заявление мисс Карелли о том, что она стреляла с двух-трех дюймов, не соответствует действительности, расстояние было не меньше двух-трех футов, следовательно, весь ее рассказ по меньшей мере сомнителен. Шарп вытянулась в струнку, как будто тело ее напряглось от охватившего душу внезапного гнева. – Судя по всему, мисс Карелли решила использовать для своего оправдания то, что, к сожалению, слишком часто происходит с женщинами, а потому в качестве оправдательной причины лежит на поверхности. Она повернулась к Марии: – С таким же успехом она могла бы обвинять Марка Ренсома и в совращении несовершеннолетних. Единственное, что могло ей помешать, – то, что она уже вышла из детского возраста. Последовала долгая пауза, и, пока она длилась, женщины смотрели в глаза друг другу. – Конечно, – спокойно добавила Шарп, – когда убьешь человека, можно валить на него все, что захочешь, – возражений не последует, о мертвом можно говорить что угодно. Единственное, что может сдерживать в этом случае, – чувство чести, чувство справедливости. Кэролайн Мастерс смотрела неприязненно – она не выносила риторики. Но Пэйджит уже мог ясно представить себе начало вечерних телевизионных новостей. – Но, к несчастью для мисс Карелли, есть и другие факты. Они противоречат ее показаниям и на первый взгляд кажутся необъяснимыми. Тан, мисс Карелли говорила инспектору Монку, что, когда она зашла в номер мистера Ренсома, шторы были опущены. Мы представим трех свидетелей. Один видел мисс Карелли и мистера Ренсома сидящими в комнате при дневном свете, и шторы при этом были подняты. Второй свидетель видел, как мисс Карелли сама опускала шторы. – Голос Шарп набирал силу, сделался безжалостным. – А третий свидетель встретил мисс Карелли вне комнаты. После гибели Марка Ренсома. Мисс Карелли сообщила инспектору Монку, что позвонила по 911 сразу, как только смогла. Но, по оценкам медэксперта доктора Элизабет Шелтон, прошло добрых полчаса с момента убийства до звонка мисс Карелли. Голос неожиданно сделался спокойным. – Мисс Карелли заявила, что, защищаясь, она расцарапала мистеру Ренсому ягодицы. – Помолчав, Шарп продолжала, отчетливо произнося каждое слово: – Доктор Шелтон полагает: царапины наносились Марку Ренсому, когда он уже не мог на кого-либо посягать. Она считает, что прошло не меньше тридцати минут после смерти мистера Ренсома, прежде чем мисс Карелли решила расцарапать ему ягодицы. Публика реагировала возмущенными возгласами, недоуменными вопросами, скрипом сидений. Мастерс подняла судейский молоток, как будто очнувшись от шока. Публика замерла, ожидая, что будет дальше. – Не меньше тридцати минут, – повторила Шарп. – Эти полчаса, как мы полагаем, понадобились мисс Карелли, чтобы придумать ту историю, которую она потом рассказывала. Шарп сосредоточила взгляд на судье: – И о чем же все это говорит нам? О том, что мисс Карелли лгала полиции, чтобы скрыть свое преступление. Так же, как она намерена лгать суду. Выражение лица Мастерс было жестким. Пэйджит не смог бы сказать, чем это вызвано: то ли протестом против попытки Шарп заронить в ее душе предубеждение, то ли решимостью не оставлять безнаказанной ложь Марии Карелли. – Каковы же мотивы преступления? – Этот риторический вопрос был задан мягко, почти доброжелательно. – С точки зрения закона мотивы для нас не столь важны. Мотив не является элементом преступления, а что касается доказательств собственно преступления – их вполне хватает, чтобы возбудить уголовное дело. Шарп снова возвысила голос: – Но мы знаем эти мотивы. И готовы представить их суду на закрытом заседании. Просим суд дать нам такую возможность. Пэйджит стал медленно подниматься. Шарп нарушала указание судьи, сообщив о факте, разглашение которого могло быть запрещено судом. Пока он медлил, не решаясь заговорить, вмешалась Мастерс. – А вот мистер Пэйджит считает, – язвительным тоном произнесла она, – что вы пересекли линию. Когда я просила не касаться того, что выносится на закрытое заседание, после заседания, я полагала, что вы будете воздерживаться от этого же и до заседания. Или здесь есть какая-то разница, которую я не в состоянии уловить? Шарп замерла. – Нет, Ваша Честь, – голосом примерной ученицы ответила она. – Извините за мою ошибку. Мастерс нахмурилась: – Будем надеяться, что это не повторится. Продолжайте. Но обличительный порыв Шарп, казалось, иссяк. Помолчав, она закончила: – Ваша Честь, еще одно хотелось бы сказать в заключение. Изнасилование – большая и трудная социальная проблема. Нельзя допускать, чтобы для человека, который по-свойски обращается со средствами массовой информации, она стала своебразной палочкой-выручалочкой, чтобы подсудимая, стремясь избежать наказания за убийство, использовала выдумку, надеясь выкрутиться. – И добавила, как бы подытоживая: – То, что Мария Карелли рассказывает, не выдерживает никакой критики. То, что Мария Карелли сделала, не что иное, как умышленное убийство, и факты, несомненно, докажут это. По тому, как Шарп держалась, было заметно, что напряжение все еще не оставило ее. – Ваша Честь, суд должен предъявить Марии Карелли обвинение в убийстве Марка Ренсома. Еще мгновение она стояла на подиуме, глядя снизу вверх на Мастерс, а когда, повернувшись, пошла к своему месту, сопровождаемая взглядами всего зала, Пэйджитом овладели усталость и мрачные предчувствия. Мария Карелли смотрела в сторону. – Слушая мисс Шарп, – начал Пэйджит, – я думал прежде всего о том, что речи – это не доказательства, а слова – не факты. Зал молчал, и Пэйджит знал, что, по крайней мере, внимание публики ему обеспечено. Но худощавое лицо Мастерс выражало неудовольствие, как будто ей были неприятны нападки на Шарп. – Моей второй мыслью, – продолжал ровным голосом Пэйджит, – была следующая: изнасилование – слишком серьезный случай, чтобы о нем можно было говорить с той небрежностью, которую нам сегодня демонстрировало обвинение. Он обернулся к Шарп: – Такой же серьезный, как и избиение женщины, после которого остаются синяки, а сама женщина впадает в шоковое состояние. Это настолько важный факт, что он не мог остаться незамеченным обвинением. И тем не менее это имело место. Пэйджит помолчал. – Слушая пастиччо^[35] обвинения, составленное из косвенных улик, я невольно вспомнил не очень радостный вечер, который был у меня год, или около того, назад. Мы решили сходить в кино. Мастерс выразила нетерпение легким движением плеч. – Я был с сыном. – Пэйджит обернулся к Карло и Марии. – С сыном мисс Карелли. Мария понимающе улыбнулась ему, а Карло кивнул. Тогда Пэйджит снова повернулся к суду, как бы боясь выпустить из виду судью Мастерс. – Фильм был об убийстве президента. Для Карло это было открытием темы. Как и вступительное слово мисс Шарп, фильм был рассчитан на то, чтобы овладеть вниманием зрителя и развлечь его. Мастерс откинулась на спинку кресла, как бы желая получше рассмотреть Пэйджита. Любопытство боролось в ней с раздражением от неудачного начала его выступления. Пэйджит видел, как приподнялась Шарп, готовясь излить словами свой протест. – Кинорежиссер, – продолжал он, – проявив недюжинные комбинаторские способности, умудрился связать с убийством факты, не имеющие к нему никакого отношения, и получилась мешанина из кубинского заговора, беспутных парней Нового Орлеана, реакционных фанатиков, агентов ЦРУ, создателей ракет, а президента убил вице-президент и засекретил материалы дела на тридцать лет, и все это с помощью членов конгресса и главного судьи Верховного суда. Пэйджит сделал паузу. – Фильм получился увлекательный. И, подобно вступительному слову мисс Шарп, целиком и полностью основанный на косвенных доказательствах. Он понизил голос: – Косвенные улики очень опасны, если слишком долго варятся в горячих головах обвинителей. Пэйджит смотрел на Шарп, пока лицо у нее не окаменело от гнева. – Кино, – холодно бросил он, – вполне подходящее место для игры фантазии, для мифотворчества. Но не зал суда. Он снова повернулся к судье: – Не должен суд быть местом, где можно дать волю фантазии, как нам только что продемонстрировала мисс Шарп. Не хочу в свою очередь испытывать терпение суда, приводя собственную версию. Не хочу и анонсировать сейчас все те факты, которые мы намерены предложить суду на закрытом заседании. Хочу констатировать лишь один факт и высказать суду одну простую просьбу. Факт состоит в том, что Марк Ренсом оскорбил Марию Карелли. Из-за этого она убила его, что мы и собираемся доказать. А просьба в том, чтобы суд принял во внимание следующее обстоятельство: как долго продержится при проведении перекрестного допроса версия мисс Шарп. После чего, – мягко закончил он, – я просил бы суд подумать над тем, кому можно на самом деле верить. Спасибо, Ваша Честь. Наступило молчание, Мастерс, казалось, была удивлена тем, что он говорил так недолго. Идя на свое место, Пэйджит понял, что испытывает не облегчение, а депрессию. Это был запасной вариант: пробить брешь в версии обвинения; не давать своей версии; заставить обвинение придерживаться только фактов. Если смотреть на такой подход непредвзято, его можно определить как суровую прямоту. Но, кроме того, Пэйджит знал: единственное, о чем он мог бы сказать Кэролайн Мастерс положа руку на сердце, – это о том, что Кристофер Пэйджит не доверяет версии Марии Карелли.
Чарльз Монк занял место свидетеля, медленно поднял голову, обернулся, оглядывая зал. Его лицо было лишено всякого выражения. Мария подумала, что у него невозмутимый взгляд черепахи, которая, высунув из воды голову, не видит вокруг ничего достойного внимания. По сведениям Джонни Мура, он выступал свидетелем на тридцати семи процессах об убийстве, тридцать шесть из них закончились осуждением обвиняемого. На столе рядом с ним лежала кассета с записью показаний Марии. Уже со слов Монка Шарп поняла, какую ценность представляет собой эта кассета, бывшая у них на хранении. Мария ничего не могла возразить против ее представления суду. Окаменев, она наблюдала, как команда обвинения готовит прослушивание, и, когда Монк включил запись, почувствовала себя совершенно беззащитной. Мария знала, что Шарп преследует две цели. Получить подтверждение тому, что она убила Марка Ренсома, поскольку свидетелей преступления не было. И, что было бы более пагубно для Марии, доказать, что она пыталась ввести Монка в заблуждение. И Шарп медленно, но неуклонно двигалась к своим целям. Слушая собственный голос, Мария думала о том, как глупо она себя вела. Показания ее, несомненно, работали на версию Шарп. После того как Ренсом позвонил ей, она купила " вальтер". Никому не сказала о поездке в Сан-Франциско. Заявила, что, распалившись, Ренсом напал на нее. Что она расцарапала его ягодицы. И что царапины на ее теле – дело рук Ренсома. Что стреляла в него с очень близкого расстояния, когда он тянулся к пистолету или даже хватался за него. С ее слов – шторы были опущены все время. Она позвонила по 911 сразу, как только смогла. Голос на пленке звучал то равнодушно, то устало или смущенно, раз или два в нем послышалось даже раздражение. Но женщина в состоянии шока так говорить не может, и, слушая себя, Мария боялась взглянуть на Карло. В зале суда царила тишина. Когда запись отзвучала, Мария почувствовала, как люди поворачивают головы, чтобы посмотреть на нее. И судья Мастерс как-то особенно пристально взглянула ей в лицо. Они не слушали запись ее звонка по 911, поняла Мария. А Шарп и Монк уже перешли к другим уликам. Осмотр места происшествия, ее отпечатки пальцев в разных местах номера – на кофейном столике и на письменном столе – доказательство того, что она ходила по всей комнате. Только ей, подумала Мария, слышится в голосе Шарп злорадное торжество преследователя. – Одним словом, – безжалостно спрашивала Шарп, – отпечатки пальцев мисс Карелли есть всюду, на многих предметах? – Это верно. – Какие-нибудь из предметов опрокинуты? – Нет. – Повреждены? – Нет. – Кажутся сдвинутыми? Монк покачал головой. – Нет, – тихо ответил он. Блеснули его очки в золотой оправе. – Бутылка из-под шампанского была опрокинута? – Нет. – А бокалы? – Нет. – Магнитофон? – Нет. Шарп уперла руки в бока. – Иными словами: было ли что-нибудь в номере, что позволило бы предположить, что между мисс Карелли и Марком Ренсомом происходила борьба? Марией овладела оторопь: ей вдруг пришло в голову, что она не понимает, как должно выглядеть отсутствие улик. – Нет. – Но можно ли сделать иное предположение – о том, что до выстрела мисс Карелли и мистер Ренсом мирно беседовали? – Протестую! – Пэйджит встал. – Вопрос неправомерен. – Протест отклонен. – Нет. – Низкий, раскатистый голос Монка звучал спокойно. – Не было ничего такого. Во взгляде Пэйджита было нечто похожее на замешательство. Глядя на него, Терри тоже испытывала смятение: Монк был опытным свидетелем – он лишь повторял слова Марии, излагал факты, и только. Она не представляла, как Пэйджит может подступиться к нему. – Прежде чем допрашивать мисс Карелли, – спросил он, – вы направляли ее в больницу? Какую-то долю секунды Монк размышлял, Терри поняла, что вопрос удивил его. Но ответил он по-прежнему спокойно: – Нет. И снова это был ответ опытного свидетеля – он не желал оправдываться, он не старался предугадать, куда клонит Пэйджит. – Как я понял из вашего заявления, вы не заметили никаких следов борьбы, это так? Монк опять ответил не сразу. – По крайней мере, в комнате, – сказал он. – Нет, не заметил. Обернувшись, Пэйджит посмотрел на Джонни Мура, который стоял теперь в проходе, у стены. Не прошло и минуты, как Мур вытащил в центр зала щит, к щиту была прикреплена огромная фотография Марии Карелли. Возбуждение охватило зал: из-за темного синяка под глазом взгляд ее, казалось, просто кричал о пережитом потрясении. Судья Мастерс перевела взгляд с Марии на ее копию, холеная женщина в зале суда смотрела на своего истерзанного двойника. Контраст был поразительным. – Узнаете эту фотографию? – спросил Пэйджит. – Да. – Тон был все таким же размеренным. – Это полицейская фотография, сделанная на месте происшествия. Только увеличенная. – Именно так выглядела мисс Карелли, когда вы впервые увидели ее? – Да. – У нее под глазом синяк, не так ли? – Да. – И глаз оплыл? Монк кивнул: – Да. Пэйджит приподнял брови: – Но ведь вы утверждаете, что следов борьбы не было. – В комнате не было. Я говорил только это. Пэйджит смотрел на Монка недоверчивым взглядом. – В комнате, – повторил он. – А если бы кофейный столик был разломан, она бы уже не предстала перед судом? Или вы обвинили бы ее в хулиганстве, как сейчас обвиняете в убийстве? Терри вся напряглась. – Протестую, – отрывисто выкрикнула Шарп. – Единственная цель подобного вопроса – подавить свидетеля морально. – Протест принимается. – Мастерс обернулась к Пэйджиту: – И даже не пытайтесь задавать этот же вопрос в другом виде. Не делайте больше подобных выпадов ни против свидетеля, ни против суда. – Извините, Ваша Честь. Впредь я постараюсь избегать полемической остроты. – Пэйджит снова обратился к Монку: – Посмотрите, пожалуйста, на фотографию, инспектор. Когда Монк обернулся к портрету, Пэйджит отступив назад, встал рядом с ним. Вместе они разглядывали изображение, как два посетителя картинной галереи. – А как вам кажется, – тоном непринужденной беседы поинтересовался Пэйджит, – нет ли на лице мисс Карелли " следов борьбы"? – Когда на лице такой синяк, не исключена возможность физического насилия, – согласился Монк. – Но, по вашему мнению, не исключена и другая возможность? – Нет. Другой возможности мы не предполагаем. – Это было сказано очень осторожно. – Но мисс Карелли говорила вам, что Марк Ренсом стал избивать ее, когда она попыталась защищаться. – Да. Говорила. – Но вы не направили ее в больницу. Монк заморгал глазами, Терри поняла, что из-за быстрой смены темы он лишился своей обычной самоуверенности. – Нет. Но она сказала, что не хочет в больницу. Не сводя глаз с фотографии, Пэйджит наклонил голову. – А как вы думаете, то, что сделала эта женщина, закономерно для нее? Монк обернулся к нему: – Я полагаю, она могла это сделать, вполне могла. – Вы врач? На лице Монка отразилась досада: – Нет. – А у вас есть уверенность, что у мисс Карелли не было, например, сотрясения мозга? – Нет. – У Монка, кажется, впервые появилось желание оправдываться. – Когда мы приехали туда, мисс Карелли была спокойной, говорила вполне членораздельно и сохранила способность разумно мыслить. Синяк, ее лицо вовсе не были так ужасны, как при этом увеличении. А раз она не хотела ехать в больницу, мы не захотели принуждать ее. – Но вы не захотели и отпустить ее? – Конечно, нет. – Монк нахмурился. – Она не только убила Марка Ренсома, она была единственным человеком, который знал, что происходило в той комнате. – Итак, будучи поставлены перед выбором: допрашивать мисс Карелли или доставить ее в больницу, вы выбрали допрос. Верно? Помешкав, Монк ответил: – Да. – Как скоро после вашего прибытия в отель вы начали допрашивать ее? Монк посмотрел в потолок: – Примерно через три часа. – Где проходил допрос? – В полицейском участке. – А что до этого вы проделывали с мисс Карелли? Он задумался. – Минут сорок она оставалась на месте. В основном это надо было медэксперту. Пэйджит взглянул на него искоса: – Чтобы провести кое-какие исследования? – И для этого. – Например, взять пробу из-под ногтей? – Да. – И еще раз осмотреть царапины на теле? – Да. – То есть у вас нашлось время, чтобы обследовать ее в своих целях, но не было времени, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. – Протестую. – Шарп встала. – Заявление свидетеля толкуется неверно. Инспектор уже говорил, что мисс Карелли не захотела ехать в больницу. – Протест принимается. – Судья снова бросила на адвоката хмурый взгляд. – Придерживайтесь фактов, мистер Пэйджит. – Непременно, Ваша Честь. – И тут же спросил Монка: – Итак, около двух часов мисс Карелли ждала начала вашего допроса? – Да. – И провела это время в отделе убийств? – Да. – Одна? – Да. – Монк помедлил. – Мы ни в чем не ущемляли ее прав, мистер Пэйджит. Что же, я должен был выделить человека, чтобы он развлекал ее разговорами? Пэйджит внимательно наблюдал за ним. – Вы упомянули о правах, инспектор… А вы вызвали консультанта по делам об изнасиловании? – Нет. – Или врача? – Нет. – Позаботились о том, чтобы ее покормили? – Не знаю. – Монк запнулся. – Кофе ей, кажется, давали. – С сахаром и сливками, надеюсь. – Пэйджит бросил быстрый взгляд на Кэролайн Мастерс. – Извините, Ваша Честь. Терри заметила на лице судьи тень улыбки. – Уважая суд, мистер Пэйджит, ведут себя так, что извиняться не приходится. Продолжайте. – Благодарю вас. – Он обернулся к Монку: – В тот момент вы знали, сколько времени мисс Карелли провела без сна? – Нет. – А без пищи? – Нет. – Вы не спрашивали? Монк поколебался: – Об этом не спрашивал, нет. – Вы знали о том, что она избита? – Она говорила о том, что ее били. Если вы это имеете в виду. – На мой взгляд, инспектор, здесь тонкая разница. Позвольте мне иначе поставить вопрос. – Сделав паузу, Пэйджит показал на фотографию: – Вы видели этот синяк? – Да. – И мисс Карелли, конечно же, сказала вам, что Марк Ренсом пытался изнасиловать ее. – Да. – И вы знали, что она застрелила его. – Да. – И, судя по обстановке в комнате, можно было заключить, что она и мистер Ренсом пили шампанское. Пэйджит перевел взгляд с Марии на судью Мастерс, потом снова взглянул на Чарльза Монка. – Итак, на тот момент, когда вы допрашивали ее, единственной пищей мисс Карелли за последние двенадцать часов – во всяком случае, насколько известно, вам – были шампанское и кофе. – Полагаю, это так. – И у вас были основания также полагать, что в течение этих двенадцати часов мисс Карелли была избита, подверглась нападению на сексуальной почве и была вынуждена застрелить человека. Монк смотрел на него. – Но она хотела отвечать на вопросы. – А вы бы не хотели, инспектор? Любой нормальный человек, который в целях самообороны убил другого, не захотел бы заявить об этом? – Протестую, – вмешалась Шарп. – Это не вопрос, а попытка навязать мнение. – Протест принимается, – провозгласила Мастерс. Но выражение ее лица и тон голоса сказали Терри, что Пэйджит достиг своего. А тот не сводил взгляда с Монка. – Вам знакомо определение шока с медицинской точки зрения, инспектор? – Нет. – Теперь Монк был уже явно раздражен. – Но я двадцать лет имею дело с насильственными преступлениями и не раз наблюдал шок, пусть и непрофессионально. Исходя из этого опыта, могу заключить, что у мисс Карелли не была потеряна способность сосредоточиться на каком-либо действии, а по этому признаку, на мой взгляд, и можно судить о наличии шока. – Поскольку врача здесь нет, поверим вам на слово. И вы действительно со спокойной совестью изобличали мисс Карелли, обнаружив противоречия в ее показаниях, зная, что двенадцать часов назад она перенесла моральную травму, и вам даже в голову не пришло предложить ей что-нибудь, скажем, " биг мак" или жаркое? – Протестую! – выкрикнула Шарп. – Здесь суд, а не школьный диспут. Риторические вопросы неуместны. – Мистер Пэйджит, – сказала судья Мастерс, – надо проявлять хоть какое-то уважение к правилам. И не отказывайте составу суда в способности к мыслительной деятельности. Я вынуждена снять пять ваших вопросов. Пэйджит улыбнулся: – Тогда я с удовольствием вернусь на свое место.
Встала Шарп: – Несколько коротких вопросов. Судья кивнула: – Прошу вас. Шарп повернулась к Монку: – Кто прервал допрос? – Мисс Карелли. Неплохой вопрос для начала, подумала Терри. Пэйджит лишил Шарп возможности обсуждать содержание кассеты, поставив под сомнение способность Марии и отвечать на вопросы. Теперь она попытается доказать, что Мария не теряла контроль над собой. – Итак, мисс Карелли была вправе сама отказаться от ответа на дальнейшие вопросы? – Конечно. – Когда мисс Карелли отказывалась от продолжения допроса, она казалась неспособной ориентироваться в происходящем? – Протестую, – заявил Пэйджит. – Мы уже установили, что свидетель не в состоянии дать медицинское заключение. – Мне не нужно мнение медэксперта, – возразила Шарп. – На мой вопрос может ответить любой непрофессионал: " Не было ли у мисс Карелли признаков помрачения сознания? " – Протест отклоняется, – объявила Мастерс. – Свидетель может отвечать. – Нет. – Монк помолчал. – Я, помнится, еще подумал тогда, что мисс Карелли полностью сохранила самообладание, отвечает впопад – удивительно для женщины, только что застрелившей человека. – Он снова помолчал. – Но особенно меня поразило то, что она сама выключила магнитофон. Пэйджит слушал, не меняя выражения лица. Но Терри знала, как болезненно воспринимает он эти вопросы, – женщине, которую описывал Монк, больше подходил спокойный голос на магнитофонной кассете, чем истерзанное лицо на огромной фотографии. А Шарп двигалась к своей цели: – Мисс Карелли просила накормить ее? – Нет, на кассете есть запись – она просила воды. – Но она просила врача? – Нет. – Время для отдыха? – Нет. Шарп кивнула. – Когда запись прекратилась, – мягко спросила она, – мисс Карелли просила о чем-либо вообще? – Да. – Монк перевел взгляд с Марии на Пэйджита. – Да, – повторил он. – Она хотела встречи с адвокатом.
– Это, – произнесла Марни Шарп на телеэкране, – не что иное, как убийство. Терри и Пэйджит сидели в библиотеке, просматривали записи Терри, готовясь к выступлению Элизабет Шелтон. А до этого пришлось выдержать натиск репортерских толп. Они забросали их вопросами, просили Карло подтвердить, что Мария его мать, спрашивали, что они думают о суде. Пэйджит, глядя на телеэкран, бесстрастно прокомментировал: – Сегодня она хорошо выступала. Терри не отвечала, чувствуя, как удручающе слушание действует на Пэйджита, – так много он поставил на карту. Они всегда просто работали вместе, стараясь не касаться того, что имело отношение к личной жизни, теперь же ей хотелось сделать что-то для него лично. – Вы тоже хорошо выступали, – заметила она. Он пожал плечами: – Вы говорите так по доброте душевной. Я только с краю пощипал. Этого совершенно недостаточно. Он кажется усталым, подумала Терри, а ведь сегодня только первый день. – Но все равно, все это пойдет на пользу Марии, – ответила она. – Однако на перекрестном допросе вам не удастся добиться прекращения дела. Никто бы этого не добился. – Давайте начнем, – говорила Шарп на телеэкране, – с тех фактов, которые мисс Карелли трактует, кажется, правдиво. Терри мгновение смотрела на нее. Сказала спокойно: – В чем же правда, хотела бы я знать. Пэйджит откинулся на изголовье кушетки, глядя в холодный камин. Комната, освещаемая лишь светом уличных фонарей и прожектора у пальмы, была почти темна. И ничего нельзя было прочитать на лице Пэйджита. Наконец он проговорил: – Я стараюсь не задаваться этим вопросом. – Не хотите знать? – Отчасти да. – Он повернулся к ней. – У меня странное ощущение, будто есть какая-то причина, по которой я никогда не узнаю об этом. – А еще почему? – Из практических соображений. – Он слегка улыбнулся. – Правда может пагубно повлиять на мою способность творчески подходить к защите клиентки. – О мертвом, – спокойно заметила Шарп с экрана, – можно говорить что угодно. – В забавные игры мы играем. – Терри вздохнула. – Речь идет не об истине. Речь идет о бремени доказательства и о правилах дачи показаний – что знает обвинение, могут ли они доказать это, можем ли мы это отвергнуть либо подвергнуть сомнению. – Законам обычной человеческой морали это не вполне отвечает, – согласился Пэйджит. – Думаю, поэтому человек со стороны бывает разочарован – у него появляется ощущение, что это театр Кабуки, а не то место, где заняты поисками истины. Он, конечно, забывает, что в этой системе есть и другие точки отсчета и потому цивилизованное общество не старается покарать во что бы то ни стало. Если бы это было не так, мы плюнули бы на суд и стали бы вырывать у Марии ногти, добиваясь " правды". – Он помолчал. – Какой бы она ни была. – В частности, – говорила Шарп, – доктор Шелтон считает, что прошло не меньше тридцати минут после смерти мистера Ренсома, прежде чем мисс Карелли решила расцарапать ему ягодицы. Пэйджит взглянул на экран. – Если я не смогу ничего сделать с этим, – тихо произнес он, – Марии конец. А Терри вспомнила показание Монка с том, что отпечатки пальцев Марии остались всюду, когда она, как будто блуждая по комнате, касалась всего: ламп, столов, ящиков столов, и все это в чужом, незнакомом номере отеля. Что она делала? Терри не знала. Был ли Ренсом в это время еще жив или мертвым лежал на полу? – Вы думаете, что она все же лжет? – спросила Терри. – Да, – нехотя ответил он. – По крайней мере, в чем-то. Но в чем, я не знаю. И не хочу знать. Обдумав его слова, Терри мягко сказала: – Простите, но лично мне хотелось бы узнать. – Тогда сделайте одолжение, Терри, если узнаете, не говорите мне. – Помолчав, Пэйджит добавил: – Достаточно того, что знаешь правду о собственной жизни. Терри заговорила не сразу. – Меня все-таки удивляет, – произнесла она наконец, – что же произошло со второй кассетой. И где кассета Линдси Колдуэлл? Пэйджит бросил взгляд на потолок, как бы боясь, что Карло услышит их. – Понятия не имею. Но, судя по тому, как вы спросили, думаю, кассета не пропала. Терри вопросительно посмотрела на него: – Мария? Пэйджит кивнул: – Думаю, да. Но ни малейшего представления о том как. Впрочем, меня это и не волнует. Думаю, так для меня будет лучше. На экране подходило к концу вступительное слово Шарп. – Мне хочется узнать, – проговорила Терри, – что же произошло в номере между Марией Карелли и Марком Ренсомом. Это нужно мне лично. Пэйджит, помолчав, ответил: – Но мы никогда не узнаем. И никогда, надеюсь, не узнаем, что же на той кассете. И повернулся к экрану, где в это время появилось лицо Карло. Взгляд Карло был устремлен на камеру. – Кристофер Пэйджит – мой отец, – откровенно говорил он, – а Мария Карелли – моя мать. И единственное, что могу сказать о них кому бы то ни было, – я горжусь ими. – Боже мой, – пробормотал Пэйджит. – Как мне не хотелось этого. Снова появилось лицо репортера. – И единственный комментарий мистера Пэйджита и мисс Карелли – это сообщение для печати, полученное из офиса мистера Пэйджита, в нем он заявляет: " Карло Карелли Пэйджит – наш сын. И единственное, что мы можем сказать о нем кому бы то ни было, – мы гордимся им". – Мы сразу же решили с Марией: никаких интервью о Карло или о том, что связано с Карло, – пояснил Пэйджит. – Это единственное, в чем у нас не было разногласий за многие годы. Терри задумалась. – Я думаю, она любит его… по-своему. Хотя мне это непонятно. У Пэйджита был отсутствующий взгляд. – А знаете, что я сделал, узнав от нее, что она беременна? Спросил: чей ребенок? Терри взглянула на него: – С той поры прошло много времени, Крис. И что бы вы там ни говорили, теперь это не имеет значения. Какое-то мгновение они молчали, потом Пэйджит обернулся к ней: – Я искренне сожалею, что отрываю вас от Елены. – Я скучаю без нее, но, кроме мыслей о Елене, меня волнует еще очень многое. – Терри смолкла, ей снова пришла в голову мысль, что нет уже той прежней уверенности в благополучном будущем Елены. Но этого она не могла сказать Пэйджиту и только добавила: – Карло – вот кто меня больше всего беспокоит. Он, казалось, собирался о чем-то спросить, но передумал. Сказал только: – Я боюсь этого слушания. Боюсь из-за Марии, из-за себя, а больше всего из-за него. Похоже, я сильно рискую. Терри знала, что это правда, эксперты-юристы на телевидении уже приговорили его, хотя они и не знали, чем он рискует. – Но назад пути нет, – ответила Терри. – Относительно Шелтон у меня есть кое-какие мысли. 2

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒