Annotation 9 страница

Появившись в офисе Брукса, Пэйджит увидел на столе магнитофон и сидящую рядом с ним Марни Шарп. Рукопожатий не было. – Тебе надо послушать, – сказал Брукс. Дождь, моросящий за окном, бороздил оконное стекло каплями, и, казалось, дождевая влага пропитала сам воздух комнаты. Окружной прокурор не улыбался. И следа не осталось от его привычной доброжелательности. Шарп смотрела на Пэйджита мрачно-гневным взглядом оскорбленной святости. – Где вы нашли это? – спросил Пэйджит. Шарп подалась вперед. – В квартире Ренсома в Ки-Уэсте, – резко ответила она. – За каких же дураков вы нас принимали! – Не за дураков, Марни, за шизиков. Она поджала губы: – Трудно поверить, что вы не знали об этом; как только они прослушают кассету, ни один судья в это не поверит. Пэйджит старательно сохранял самообладание. – С какой стати стал бы я скрывать то, что вы так легко можете найти? – Очень просто. Вы знали, что Карелли была пациенткой Стайнгардта. Вы только не были уверены, что у Ренсома есть эта кассета. Поэтому вы старались как можно скорее прекратить дело, до того, как мы найдем ее. – Шарп помедлила. – Конечно, не исключена возможность, что клиентка лгала вам. Если это так, то я бы сказала, что Мария Карелли – прирожденная лгунья. Но более вероятным представляется, что вы с ней заодно. – Это бездоказательно, – резко произнес Пэйджит. – Никто не спрашивал, была ли Мария пациенткой психиатра, следовательно, никто не лгал. Это не детский сад – работа защитника состоит не в том, чтобы болтать с клиентом. И этот случай никак не может определять наши с вами взаимоотношения. Брукс поднял руку, призывая к спокойствию. – Надо послушать кассету. Пэйджит кивнул: – Думаю, из-за этого вы и пригласили меня сюда. Если же я приглашен, чтобы дать возможность вашим сотрудникам высказаться о моем характере либо о характере Марии Карелли, то, да будет вам известно, единственный человек, перед которым я готов держать ответ по этим претензиям, – я сам. – Считай, что мы объяснились. – Брукс положил палец на кнопку. – Я сам настаивал на том, чтобы предварительно выяснили: кто она и что она, так что можно переходить к сути. И нажал кнопку. Вначале было молчание, потом Пэйджит услышал мужской голос, звучавший бесстрастно, – бестелесный голос в сумрачной комнате. – Было что-то конкретное, – спросил он, – что привело вас сюда? Снова молчание. – Да, – отвечала она. – И сейчас, два года спустя, я не могу это забыть. Меня преследует один и тот же сон. Снова пауза. – Днем я могу заставить себя забыться, но ночью теряю контроль над собой. Пэйджит узнал говорящую – не ту женщину, которую он знал когда-то, – другую, ставшую более изысканной, женщину, которую он встретил в Париже. Но без ее лица и жестов голос звучал беспомощно, почти жалко. И что-то в самой глубине его души, еще не тронутое неумолимым профессионализмом, противилось тому, чтобы продолжать слушать. – Вы можете рассказать этот сон? – спросил Стайнгардт. – Конечно. – Чувствовалось, что в горле у Марии пересохло. – Он каждый раз один и тот же. Пэйджит поймал взгляд Шарп – пристальный, злой, непреклонный. – Расскажите мне о нем, – попросил Стайнгардт. – Я в Париже, – говорила она, – в церкви Сен-Жермен-де-Пре. Ни разу в жизни там не была, только видела через улицу. Но в моем сне я внутри церкви, и там так же мрачно, как было снаружи в тот день, когда я была возле нее – темно и просторно, так что стены внутри храма, уходя ввысь, пропадают во тьме. За алтарем – скульптура Иисуса, распятого и страдающего, такая же, как у моих родителей. В голосе зазвучали язвительные нотки. – Но скульптура, конечно, гораздо больше. – Во сне вы знали, почему вы там? Пэйджит видел, как неотрывно Шарп и Брукс смотрят на кассету. Глядя на перематывающуюся пленку, он представил Марию в белой комнате, Терри описывала ему эту комнату: Мария смотрит в пустой потолок, Стайнгардт сидит позади, она не видит его, только слышит его голос. – Да, – тихо ответила Мария. – Просить прощения за свои грехи. – Вы одна? – Своего сына Карло я оставила в уличном кафе напротив. Даже во сне чувствую себя виноватой из-за того, что бросила Карло одного. Но мне непременно надо это сделать, и я не хочу ни за что на свете, чтобы Карло узнал о моих грехах. – Они прощены? Голос Марии начинает звучать приглушенно, тихо: – Вначале никаких знамений не было. Кроме меня, там нет никого, я ничего не слышу, ничего не чувствую. В какое-то мгновение вспоминаю во сне то, что уже говорила себе, когда была молодой, что церковь так же пуста, как стала пуста латинская месса, когда я впервые слушала ее на английском языке. Что Бог либо покинул ее, либо никогда в ней не был. – Голос звучит еще тише. – Потом я выхожу наружу. И Он дает мне ответ. Карло ушел. Голос прерывается, Мария умолкает. Пэйджит, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Он уже давно ничего не замечал, и ему было безразлично, смотрят ли на него Брукс и Шарп или нет. – Вместо него два пустых бокала. – Она помолчала. – Один для меня, другой для Криса. И, кроме того, я знаю… – Что вы знаете? – Что Крис забрал Карло и что я должна оставить его. – Ее голос как шелест пепла. – Что мои грехи искупить невозможно. Молчание. – Кто такой Крис? – спрашивает Стайнгардт. – И что у вас за грехи – во сне, я имею в виду? Снова молчание. – Вы знаете Кристофера Пэйджита? – Я знаю о нем. Молодой человек, который давал показания во время слушаний по делу Ласко. – Да. – Мария делает паузу. – Карло теперь у Криса. Пэйджит представил, как Стайнгардт решает, о чем расспрашивать – о сне или о реальности. Кисти его рун непроизвольно сжались в кулаки. – А ваши грехи? – спрашивает Стайнгардт. – Во сне или в жизни? – Тон голоса холодный, почти вызывающе холодный. – Поскольку в реальной жизни грех не много значит для меня. – В таком случае – во сне. – Вы не поймете их без предварительных пояснений. Вы действительно смотрели сенатские слушания? Пэйджит понял, что стоит в той же позе, какая у него была в комнате свидетелей, когда он наблюдал Марию на телеэкране пятнадцать лет назад: тело напряжено, устремлено вперед, он живет лишь ее словами. – Да, – подтвердил Стайнгардт. – Как и миллионы других, я был очарован. Мария заговорила голосом, лишенным всякого чувства, голосом юриста, говорящего о случае, бывшем с кем-то другим: – А вы смотрели, как я давала показания? – С большим интересом. – Тогда для начала необходимо отметить один очень важный факт. – Какой? Мария помолчала. Потом ровным тоном произнесла: – Я лгала. Долго длилось молчание. Брукс не отрываясь смотрел на кассету, Шарп – на Пэйджита. – Относительно чего? – спросил Стайнгардт. – Относительно нескольких вещей. – Она снова сделала паузу; Пэйджиту оставалось только ждать. – Извините, – сказала Мария, – но магнитофон нервирует меня. Внезапно Пэйджит, как бы очнувшись от сна, обнаружил, что Брукс и Шарп смотрят на него. – Почему? – спросил Стайнгардт. – Разве это непонятно? – В ее голосе звучало раздражение. – Если то, что я рассказываю, не сохранится в тайне, – я погибла. И вообще, я не знаю, надо ли было приходить к вам. Пэйджит коснулся пальцем переносицы; неизвестно почему, это рефлекторное движение помогло ему сосредоточиться. – Но у вас была потребность прийти сюда, – заметил Стайнгардт. – Да. – А почему? – Из-за сна. Как я уже говорила, не люблю терять контроль над собой. – В таком случае могу вас успокоить. Кассету буду прослушивать только я и только для того, чтоб помочь вам. По государственным установлениям ее содержание – врачебная тайна, которую я хранил бы самым бережным образом даже в том случае, если бы не было соответствующего закона. Поэтому то, что вы мне рассказываете, так же конфиденциально, как если бы не было магнитофона. От убежденности, с какой были высказаны эти слова, Пэйджиту стало не по себе. Скорее всего, от того, что вот теперь, пять лет спустя, довелось выслушать эти заверения в офисе окружного прокурора. Он взглянул сначала на Брукса, потом на Шарп, без слов обращая их внимание на это обстоятельство. – Хорошо, – ответила Мария. Долго длилось молчание, потом заговорил Стайнгардт: – Вы заявили, что солгали комиссии. Не могли бы вы пояснить, в чем была ложь? Пэйджит подался вперед. – Большая часть из того, что я сказала сенатору Толмеджу, была правдой – я имею в виду то, что касается Джека Вудса. Председателя. Моего босса. – Она сделала паузу, после паузы заговорила торопливо и монотонно, как будто читала наизусть молитвы: – Это правда, что Джек шпионил за Крисом в интересах президента. Это правда, что Ласко убил свидетеля, потому что тот встречался с Крисом в Бостоне, и Джен сообщил Ласко об этом. Это правда, что Джен помог скрыть мотивы убийства. Это правда, что Джек пытался нейтрализовать Криса до того, как тому откроется, что Ласко перекачивал деньги в компанию президента. Правда и то, что из-за Джека Криса чуть было не убили. В общем, многое из того, что говорила я, было правдой. – Мария помолчала. – Но я не сказала Толмеджу, что именно я помогала Джеку во всех этих делах. Пэйджит почувствовал, что молчание на магнитофонной ленте сливается с молчанием Брукса и Шарп, неотрывно и пристально глядящих на него. Он постарался сосредоточиться на записи. – Вы хотели обезопасить себя? – осторожно спросил Стайнгардт. Слова Марии прозвучали почти весело: – Я хотела избежать тюрьмы. Я слишком упорно боролась за место в жизни, чтобы там закончить ее, сказав правду. – Помолчав, она добавила мягче: – И, конечно, сыграло роль то, что я была беременна. Пэйджит увидел, что Шарп улыбается странной деланной улыбкой. – Крис знал о вас? – поинтересовался Стайнгардт. – Что знал? – вопросом на вопрос ответила Мария, и катушка, щелкнув, замерла. Шарп подалась вперед. – Меня занимает тот же самый вопрос. – Она скопировала голос Стайнгардта: – " Крис знал о вас? " – например, в тот момент, когда вы давали показания перед сенатом. Пэйджит холодно взглянул на нее: – Я думаю, есть и вторая кассета. Почему бы вам ее не послушать и самой не узнать. – Не говорите глупостей. Вы, конечно, знаете, что есть вторая кассета, но вы превосходно знаете и то, что у нас ее нет. Пэйджит сделал паузу, потому что почувствовал: если не делать передышки, ситуация выйдет из-под контроля. – У меня нет второй кассеты. Но если бы и была, единственный человек, которому я бы отдал ее, – это Мария Карелли. Только она имеет на нее права. Он перевел взгляд с Шарп на прокурора. – Что касается этой кассеты – ее содержание никогда не будет оглашено, по крайней мере на суде, и вы это прекрасно знаете. Шарп покачала головой: – Только в том случае, если Мария Карелли сама нас к этому не вынудит и если ее защитник не сделает ни единой ошибки. И вы, несомненно, понимаете, что не можете им быть. Пэйджит улыбнулся: – Так вот чего вы хотите – отстранить меня от дела. Она нахмурилась: – Вы придаете слишком большое значение собственной персоне. Речь идет не о том, кого бы я предпочла видеть на стороне защиты, есть этика. Это не случай Марии Карелли, это случай ваш и Марии Карелли и, возможно, вашего сына. И, как мне кажется, вы знали об этом с самого начала. Я не хочу даже перечислять связанные с этим этические проблемы. Он обернулся к Бруксу: – Здесь обсуждается случай с Марией, не со мной. Меня не в чем обвинить, мне не о чем свидетельствовать. И я сам, а не вы буду решать, представлять ли мне ее интересы. Прокурор покачал головой: – Положение твое очень щекотливое. Две недели назад ты говорил нам, что у Марии Карелли не было иных мотивов для убийства Ренсома, кроме самообороны. Мотив есть – у Ренсома была кассета, которая, как Мария сама выразилась, способна погубить ее. – Он кивнул в сторону своей сотрудницы. – У меня есть заключение медэксперта, руководителя группы изнасилований, о том, что случай не имеет ничего общего с изнасилованием, если не считать того, что твоя клиентка пытается сослаться на него как на прикрытие. Если это подтвердится, мы выходим на умышленное убийство. – И тем не менее, – возразил Пэйджит, – представить это присяжным как мотив вряд ли удастся. Закон о врачебной тайне распространяется и на эту кассету. Ни один судья, если он в здравом уме, выслушав заверения Стайнгардта о том, что содержание кассеты останется в тайне, не позволит вам представить ее присяжным. – Мы выслушали ваши доводы, – вмешалась Шарп. – Послушайте теперь наши. Сомнений в том, что Карелли убила Ренсома, нет, вопрос один – почему. По данному делу у нас есть, во-первых, кассета с записью допроса, проведенного Монком. Затем Лиз Шелтон представила свое заключение о том, что Ренсом не мог погибнуть так, как рассказывает Карелли, что факты свидетельствуют о попытке ввести следствие в заблуждение, в том числе путем нанесения повреждений мертвому телу. Служащий отеля и постоялец, видевшие ее, дают нам еще парочку доказательств ее лживости. Она поймет, что разоблачена, и мы свое дело сделали. Шарп помолчала, чтобы оттенить заключительную фразу: – Ни разу не упомянув Стайнгардта. – Да, не упомянув, но оставив многое неясным. Я подаю ходатайство – судья не примет дело, и разойдемся по домам. Она сделала предостерегающий жест рукой: – Вы подаете ходатайство и проигрываете. Случай с Раппапорт отбрасываем, поскольку она соглашалась на все, чего от нее хотел Ренсом. И для вас остаются только две возможности. Первая – вы доказываете, что многое осталось неясным, предоставляя Карелли возможность держаться в тени, присяжные будут немало удивлены тем, что ваша мужественная феминистка прячется за спину своего защитника. И вы, как и я, несомненно, понимаете, что эта позиция рискованная. Вторая возможность в том, чтобы Мария сама защищала себя, давая показания, и я смогла бы провести перекрестный допрос. Возможно, хотя я в этом сильно сомневаюсь, она сможет разъяснить все несообразности, выявленные после ее беседы с Монком, экспертизы Лиз Шелтон и двух свидетельских показаний. И врачебная тайна не запрещает мне спросить ее: была пи она пациенткой доктора Стайнгардта, почему она не сказала об этом Монку, и не было ли у Ренсома кассеты, способной привести к краху ее карьеры. – Если на последний вопрос, – закончила Шарп, – она ответит " да" – она проиграла. А скажет " нет" – это будет просто анекдот. Потому что судья уже знает, что она лжет, и, я больше чем уверена в этом, даст мне возможность разыскать эту кассету. Странно, подумал Пэйджит, эта безжалостная женщина заставляет его вспоминать, какой пронзительной болью полон сон Марии, а не о том, как расчетливо-холодна ее ложь. – А поскольку, – спокойно добавил он, – кассета пока не найдена, прямой резон дать о ней материал в утренние газеты. Шарп пожала плечами: – Я не отвечаю за то, что они печатают. – Ну почему же? – Голос Пэйджита был резок. – Последний раз должны были бы отвечать. – И он холодно продолжил: – Если вы играете в какие-то свои игры с этой кассетой, в любые игры, Мария здесь ни при чем, хотя для нас она – ходячий анекдот. Поэтому для начала я объявлю о нарушении процессуальных норм, а потом прижму вас к стене. Шарп вспыхнула. – Теперь понимаю, – воскликнула она, – почему вы хотели утаить уже найденную кассету. – Понимаете? Тогда вам не стоит затруднять себя, оказывая мне хоть какое-то доверие. – Пэйджит обернулся к Бруксу: – И ты не веришь? – Нет. – Видно было, что он чувствует себя неловко и с удовольствием оказался бы сейчас в другом месте. – В этих обстоятельствах – нет. Пэйджит помедлил: – В каких обстоятельствах? – Мы обвиняем ее в умышленном убийстве. – Брукс покачал головой, как будто впервые услышав эту дурную весть. – У нас нет выбора. Боковым зрением Пэйджит увидел триумф на лице Шарп. Он был ошеломлен. – Это ошибка. – Ошибкой будет отказ, – снова подала голос Шарп, – отказ от соглашения с нами. – Соглашения? Она кивнула: – Ваша клиентка сознается в непреднамеренном убийстве, а мы предлагаем вынести самый мягкий приговор. Несколько лет тюрьмы, зато эта кассета никогда и нигде не будет фигурировать. Брукс подался вперед: – Подумай об этом, Крис. Это избавит мисс Карелли от гораздо худшего. Не теряй головы, сказал себе Пэйджит. – И вам, конечно же, не придется опасаться политических последствий из-за нежелательной реакции на вашу мягкость по отношению к Марии. Не говоря уже о том, что позор семьи Кольтов остается совершенно незамеченным. Прокурор всем своим видом выражал спокойствие. – Я предпочитаю верить, что справедливость восторжествует. И скажу без обиняков – меня вовсе не волнует " нежелательная реакция", как кому-то представляется. Что касается обид семьи Кольтов, я приложу все усилия, чтобы доказать, что кассета Лауры Чейз не имеет никакого отношения к делу и должна исчезнуть. – Он развел рунами. – Кроме того, не думаю, что судебное разбирательство желательно для кого бы то ни было – для мисс Карелли, для тебя, для твоего сына. Поговори с ней, Крис, и приходи ко мне. Пока я не услышу от тебя ответа, мы не будем предъявлять обвинение, а если она подпишет признание, мы столкуемся. Пэйджит подумал, что окружной прокурор обходится с ним, как с каким-нибудь адвокатом клиента, безусловно виновного в преступлении, но не очень тяжком. Такой оборот дела ошеломил его. Он встал. – Речь идет не о месячном пребывании на курорте. Для Марии это означает: жизнь кончена, и она это, несомненно, поймет. – Если бы ее осудили за тяжкое убийство первой степени, – проговорила Шарп, – это был бы действительно конец жизни. По сравнению с этим то, что мы предлагаем, – возможность обретения покоя, и только. Объясните ей. Пэйджит обернулся: – Вы не могли бы записать это для меня? Боюсь упустить хотя бы слово. Шарп молча встала и открыла дверь. Сей жест означает: извольте удалиться, сказал себе Пэйджит. – Счастливо, – кивнул он Бруксу и прошел в дверь. Шарп вышла за ним и закрыла дверь, чтобы Брукс не услышал ее слов. – Когда вы впервые появились здесь, – ровным голосом произнесла она, – я испытывала к вам некоторую симпатию, хотите верьте, хотите нет. Теперь понимаю: вы совсем не тот человек. И хочу, чтобы вы знали: заняты вы не тем, делаете это не для той женщины, и случай этот для вас неподходящий. Как раз это-то я и намерена доказать. Повернувшись, она гордой поступью направилась в свой офис, и каблучки ее туфель выстукивали дробь на полу. 11

– Крис знал? – спросил Стайнгардт. Пэйджит сидел в офисе один, и мысли его были заняты ненайденной кассетой. Он был уверен: началось это той ночью в Вашингтоне, пятнадцать лет назад. Когда Мария помогла ему ускользнуть в аэропорту от людей Ласко. В ту ночь они застали Джека Вудса за обыском стола Пэйджита, как раз в ту минуту, когда он извлек оттуда докладную записку, ставившую крест на судьбах Уильяма Ласко и президента. Докладную записку погибшего. Свидетеля, которого Ласко приказал убить, человека по имени Алек Леман. Пэйджит помнил, как от изумления лицо Вудса окаменело на мгновение. Потом выражение высокомерия снова появилось на нем. Сломанный нос придавал этому лицу некоторую свирепость. – Что, черт возьми, вы здесь делаете? – выкрикнул Пэйджит. Вудс молчал, обводя взглядом комнату. Они стояли рядом, только стол разделял их. Горевшая под потолком лампочка бросала слабый желтый свет на голые стены. Край стола справа от Пэйджита был придвинут к стене. Но между столом и стеной слева был промежуток в четыре фута. Скосив на него глаза, Вудс снова вперил взгляд в Пэйджита. Тот почувствовал приступ ярости. – Отдайте мне докладную! Вудс покачал головой. Пэйджит уже был вне себя от гнева. – Так вот кто все это вытворял! – ошеломленно вымолвил он. Во взгляде Вудса было презрение. – Все, что ты делаешь, без толку, только нагадил всем. Заставили дурака богу молиться… – А вы, Вудс, из тех деляг, с моралью уголовника, что продаются по дешевке. Вудс отвечал со спокойным безразличием: – Леман мертв. Я не хотел, но так получилось. Лишь от тебя могут узнать об этой докладной. И никто из начальства, кроме меня, не спросит тебя о ней. Они оба придвинулись к краю стола, их разделяло три фута. Фигура Вудса вырисовывалась на фоне темнеющего окна, за его спиной были огни Капитолия. Мужчины смотрели друг на друга. – Чтобы уйти отсюда, – сказал Пэйджит, – вам придется убить меня. Я все теперь знаю. И самое главное, знаю, нуда перекачивались деньги. – Допустим, – безразлично бросил Вудс. – Куда же? – Президенту. За те несколько минут, что они стояли, напряженно следя друг за другом, Пэйджит раскрыл карты: миллион и потом еще полтора миллиона долларов " контрибуции" были переданы, чтобы закрыть дело о махинациях; человек, который знал все это, – Ален Леман; его докладную и держит сейчас в своих руках Вудс – виновник его смерти. Голос Вудса был неестественно спокоен: – Ты проиграл. Вся комиссия против тебя. И без этой докладной никто не поверит ни единому твоему слову. Говоря это, он незаметно перемещался к двери. Для устойчивости Пэйджит сделал правой ногой шаг назад. Неожиданно поднырнув, Вудс толкнул Пэйджита к столу. Отскочив, тот несколько раз ударил его, выбрасывая кулак от груди. Клацнули зубы. Руну Пэйджита пронзила боль. Вудс покачнулся, стукнулся о стену. Пэйджит бросился к папке с докладной. Но его противник был и быстр и силен. Он отпрыгнул в сторону, и Пэйджит, промахнувшись, пролетел мимо, теряя равновесие. Почувствовал сокрушительный удар кулака в скулу. Рухнул на стол, лицом вниз. Пурпурной пеленой застлало глаза. Потом прояснилось. Он увидел подставку для книг – массивный кусок оникса. Схватив его левой рукой, выпрямился и, разворачиваясь корпусом, сделал мах рукой с камнем. То, по чему он попал, было зубами. Ладони Вудса зажали рот, будто зубы могли посыпаться оттуда. Подняв подставку, Пэйджит нанес рубящий удар по лбу. И услышал вскрик Марии. Вудс потерял равновесие, и Пэйджит еще раз ударил его. Глаза противника затуманились, ноги подносились, он медленно сполз по стене на пол. Тяжело дыша, Пэйджит смотрел на него. Мария стояла в дверях, глаза широко раскрыты. Вудс неуклюже раскинулся по полу, как человек, внезапно пораженный параличом. Его рот кровоточил. Мария подняла взгляд и увидела выражение лица Пэйджита. Она замерла в нерешительности, потом бросилась бежать. Он догнал ее, схватил, прижал к стене. Она издала слабый, какой-то кошачий звук. И тут же закрыла ладонью рот. Пэйджит надвинулся на нее. Она мотала головой, как заводная кукла. – Нет. Нет, Крис. Не верь… Он грубо встряхнул ее. – Леман? – спросил он. – Это ты его с Вудсом? Мария, вытаращив глаза, смотрела на Пэйджита. – Говори, черт возьми, или размажу твою сучью физиономию по стенке! Вместо плавной речи с ее губ слетали обрывки фраз: – В тот вечер… когда мы перестали скрывать наши отношения… ты сказал мне, что собираешься в Бостон. На встречу с главным свидетелем. – Переведя дыхание, она заговорила спокойно: – Я позвонила Джеку, когда вернулась домой. Джек позвонил Ласко. Пэйджит сжал ее плечи: – Будь ты проклята! Ее голос сорвался на крик: – Никто же не знал, что Ласко убьет Лемана! Я спать после этого не могла! Он встряхнул ее: – Я был там, ты понимаешь это? В ее глазах читалось невысказанное напоминание о том, что их связывало. – Пожалуйста, Крис, – взмолилась она, – позволь, я все объясню. Пэйджит медленно ослабил хватку. Она шептала что-то беззвучно, потом заговорила: – Я никогда ничего не рассказывала ни Ласко, ни кому-либо в Белом доме. Я не хотела тебе зла. Я не знала, честное слово. Не знала, во что меня втянули. Я лишь помогала Джеку держать ситуацию под контролем. После случая с Леманом я не могла быть против Джека. Он сказал, что мы теперь заодно, потому что я знаю о всех его делах. Только поэтому я не могла отступиться от него. – И потому сегодня вечером ты позвонила ему из аэропорта? Было это? – Да, черт возьми! А теперь отпусти меня. – Кроме Вудса, ты звонила кому-нибудь? Она помотала головой. Если это правда, подумал Пэйджит, пройдет некоторое время, прежде чем люди Ласко, от которых он ускользнул в аэропорту, вычислят его местонахождение. Он отпустил ее бессильно упавшие руки. Мария выпрямилась, пригладила волосы, казалось, ее обычное спокойствие вернулось к ней. В глубине души Пэйджит был восхищен этим, хотя до восхищения ли было в тот момент? Ее взгляд смягчился. Она торопливо заговорила, глядя ему в глаза: – Крис, ты думаешь, что я была с тобой по расчету. Возможно, в какой-то степени это так. Но мне не было необходимости приходить к тебе в тот уик-энд. Не было необходимости оставаться у тебя. Я сделала это только потому, что мне так хотелось. Пэйджит вспомнил, что два дня назад они занимались любовью. Как давно это было! – Я имел как-то удовольствие выслушать твою тираду о политических махинациях, помнишь? Так вот ты всего лишь оружие в их руках. Тебя использовали, чтобы выведать у меня о докладной. Она кивнула, соглашаясь с ним: – Все правильно. Но чтобы спасти тебя, я должна была получить докладную и сделать так, чтобы тебе не пришлось иметь дело с людьми Ласко. Я беспокоилась о тебе. С тобой так хорошо – ты нежный, ласковый… и ты свободный. Деньги тебя делают свободным, ты знаешь. – Нет, я не знаю. – Крис, пожалуйста, постарайся не потерять все это! Пэйджит понял, что дела плохи. – То, что я действительно боюсь потерять, – медленно сказал он, – это моя жизнь. Тень панического страха мелькнула в ее глазах. – Отдай мне докладную, Крис, и я смогу защитить тебя. Тебе некуда с ней податься. Ни к Вудсу, ни в Белый дом, ни куда бы то ни было. Пэйджит знал, что она права. Он посмотрел на Вудса. Тот все еще был без сознания. Но времени уже не было. Повернувшись к Марии, он указал ей на кресло за своим столом. – Сядь туда. Подошел к телефону. Не мешкая позвонил в два места. После этих звонков один лейтенант бостонской полиции знал обо всем и всех, кроме Марии, а один репортер из " Вашингтон пост" ехал, чтобы встретить его при выходе из здания. – Почему ты не сказал ему обо мне? – спросила Мария. – У меня на это есть свои причины. Вудс застонал, но остался недвижим. Мария посмотрела на него равнодушным взглядом. – Ты знаешь, что он был прав. И у тебя нет оснований относиться к нему так же, как к Ласко. Пэйджит пожал плечами. В ее взгляде была мольба: – Крис, надо все это сделать иначе, не так. Пэйджит не отвечал. Его часы показывали 9: 45; через минуту-другую репортер припаркуется возле дома. Он снял телефонную трубку и сделал последний звонок. Дежурная ответила: – Полиция. – Я хотел сообщить об инциденте. Адрес: здание И-Си-Си на Д-стрит, Северо-Запад, комната 327. Я только что поймал человека, пытавшегося совершить кражу из моего рабочего стола. От моего удара он потерял сознание, возможно, сотрясение мозга. Прошу прислать двоих полицейских и " скорую". Мария сидела в напряженной позе. Дежурная повторила адрес. – В течение двух-трех минут кто-нибудь подъедет, – заверила она. – Спасибо. Когда он положил трубку, Мария устремилась к дверям, едва не споткнувшись о Вудса. Пэйджит схватил ее за запястье. Она попыталась вырваться, потом сдалась. Он потянул ее назад. – Копы будут здесь через пару минут. Я должен уйти. Тебе предоставляю выбор: уйти или остаться. В глазах Марии было бешенство. – Я хочу уйти. Пэйджит принудил себя к абсолютному спокойствию. – Первое, что ты можешь выбрать: остаться и рассказать копам правду. Что Вудс говорил о своем звонке Ласко по поводу Лемана, что ты звонила Вудсу сегодня вечером и что после твоего звонка он взломал ящик моего стола… – Я не знала, что он собирался это сделать, – перебила его Мария. – В этом случае ты можешь прикинуться этакой мисс Ни-при-чем, которая делала то, что ей положено, – сможешь сделать попытку выкрутиться. Если тебе это удастся, не стану тебя разоблачать. Глаза у нее были – два черных омута. – А если я уйду? – Тогда твое имя появится в " Пост". Она схватила Пэйджита за рукав: – А ты знаешь, чем это кончится? – По меньшей мере лишением адвокатского звания – так мне кажется. У тебя около минуты – решай! Она отпустила его рукав: – Остаюсь, будь ты проклят! – Хорошо. Скажи копам, что утром буду у них. Вудс стонал, кровь запеклась на его губах. Докладная все еще валялась рядом с ним. Пэйджит поднял ее, намереваясь уйти. – Ты ублюдок, Крис, – ясным спокойным голосом произнесла она. Он обернулся и увидел ее странный, выжидательный взгляд. – Мой знакомый репортер позвонит в полицию ровно в полночь. Проверит, что ты сообщила им о Вудсе. Будет что-то не так или скажешь копам, где я, прочитаешь о себе завтра в утренней газете. Губы Марии разомкнулись. Странно, подумал Пэйджит, никогда она еще не была столь прекрасна. Он повернулся и пошел прочь. Огибая угол, оглянулся. Взгляд Марии застыл на Вудсе. Тьма подступала со всех сторон к пространству, отвоеванному желтым светом. Комната напоминала тюремную камеру. – Крис знал о вас? – спросил Стайнгардт Марию. Крис знал все. В дверь постучали, вошла Терри Перальта. – Что случилось? – Вы нашли Марию? – Да. Через часик она будет здесь. – Закройте дверь, – попросил он. – Мне надо вам кое-что сказать.
Боже, до чего трогательна ее попытка, подумал Пэйджит о Терри, слушать, как подобает настоящему юристу – без пристрастия и эмоций. От этого было немного легче на душе. Когда он кончил говорить, она некоторое время сидела молча. – Почему Мария сказала вам, что беременна? – наконец спросила она. – Почему именно тогда? – Думаю, для того, чтобы подстраховаться. В тот вечер в моем офисе ни я, ни она не знали, что нас будут показывать по телевидению, что мы предстанем перед сенатской комиссией. В той обстановке, в комнате, где на полу лежал Джек Вудс, мы действовали по наитию. Я старался спасти свою жизнь; когда Мария поняла это, она стала спасать сбою. – Пэйджит помедлил. – Думаю, что, когда пришло время давать показания, Мария не была уверена, что я стану спасать ее. – А вы собирались это делать? – Я надеялся, что никто не станет спрашивать о ней. – Он откинулся назад, вспоминая. – И когда Толмедж спросил, столько мыслей пронеслось в голове! Зал заседаний сенатской комиссии был просто великолепен: кожаные кресла и длинная деревянная скамья, поставленная на возвышении, так что с места свидетелей смотришь на нее снизу вверх, а тринадцать сенаторов, что сидят на ней, смотрят на тебя сверху вниз; и повсюду телекамеры. Миллионы людей смотрели на меня. Пути назад у меня не было, после того как у меня на глазах грузовик сбил на бостонской улице Алека Лемана, после того как Уильям Ласко попытался то же самое проделать со мной. За последние два часа слушаний я расплатился со всеми: с Ласко, с президентом, которого я даже не знал, и с человеком, с которым я сталкивался больше чем с другими, – Джеком Вудсом. Он олицетворял для меня все то, что было ненавистно мне в чиновничьем мире. Я должен был решить: идти ли прежним путем или лгать. То есть, в сущности, делать то, что и предлагал Вудс. Мария разделалась с ним – без нее, второго свидетеля, я ничего не смог бы доказать. Если оставить в стороне вопросы морали, ее выступление было прекрасным. Сохраняя совершенное самообладание, рассказала правду о Вудсе, выдавая то, в чем участвовала сама, за то, в чем он якобы " исповедовался" ей, тем самым выгораживая себя, в абсолютной уверенности, что Вудс не станет впутывать ее в то, в чем не хочет признаться сам. Рассказывая, Пэйджит читал приговор в глазах Терри: их клиентка – лгунья, и даже хуже, чем лгунья, и он не мог не знать об этом. – Настала и моя очередь, – медленно проговорил он. – Свой вопрос Толмедж предварил длинной преамбулой, так, кажется, делают все сенаторы, когда выступают перед телекамерой, – продолжал вспоминать Пэйджит. – Но когда он наконец дошел до вопроса, вопрос был такой: " Была ли мисс Карелли в какой-либо степени причастна к убийству Алека Лемана, к препятствованию следственным действиям, к утечке секретной следственной информации, падает ли на нее подозрение в сокрытии нелегального канала передачи средств президенту? " Глядя на него снизу вверх, я обдумывал ответ. Думал о Вудсе, о Марии и о ребенке, которого она ждала. Лишь начал говорить, сверкнула фотовспышка. Пэйджит бросил на Терри пристальный взгляд: – Конечно, я солгал. Фотокорреспондент журнала " Тайм" снял меня в момент речи, и фотография появилась на развороте. Терри невозмутимо встретила его взгляд. – И поэтому вы никогда не рассказывали об этом? Пэйджит кивнул. – Хотя не знаю, – тихо сказал он, – было ли это из-за того, что многие считали меня героем, или из-за самой лжи. Во всяком случае, дело Ласко далось мне нелегко, и мне не хотелось к нему возвращаться. – Кто-нибудь еще знает? – Только Мария. – Пэйджит помедлил. – А теперь и вы. – А Карло? – Конечно, нет. До той поры, по крайней мере, пока кто-нибудь не найдет вторую кассету. Плечи Терри внезапно опустились. – О, Крис, – почти прошептала она. – Мне так жалко… – Не жалейте. Мы с Марией сами сделали выбор. Мы с ней стоим друг друга, а Карло " повезло". Она протестующе замотала головой. – Ему действительно повезло. То, что вы сделали, было сделано из любви – так делают родители ради детей. – Она заговорила мягче: – То же самое моя мама сделала бы ради меня. – Приятно было бы тешить себя этой мыслью. Но я сделал это не только ради Карло. – Пэйджит обернулся, посмотрел, как дождь покрывает каплями оконное стекло. – Наверное, в равной степени я сделал это ради самой Марии. Но и это, видимо, не вся правда. Возможно, все сводится к следующему: я нуждался в Марии – она должна была сказать правду о Джеке Вудсе, поэтому я помог ей лгать о себе самой. Взгляд Терри вновь сделался твердым: – Этим не объяснишь то, что вы стали растить Карло. – Если верить Марии – для меня это род искупления. Я очень хорошо понимаю: она и предположить не могла, что тот день в Париже, когда я угрозами заставил ее отказаться от Карло, может наступить. И думал ли я когда-нибудь, что наступит такой день, как сегодня, когда я буду слушать ее признания в магнитофонной записи. Но для каждого из нас наступил свой день. Терри помолчала. Наконец спросила: – Если кассета будет фигурировать как улика, у Марии нет шансов? – Мотив преступления не просто в кассете, суть мотива – скрыть свое прежнее лжесвидетельство. После этого ни один присяжный не поверит ни единому ее слову. Поколебавшись, Терри проговорила: – Вы думаете, Мария совершила умышленное убийство Ренсома? – Я не знаю. Она задумалась: – Я не понимаю, почему она хотела, чтобы именно вы представляли ее интересы. Оснований верить ей у вас меньше, чем у кого-либо. – О, для меня это абсолютно понятно. Я единственный человек из знакомых ей, кто, в чем она абсолютно уверена, способен быть таким же жестоким, как она сама, – по крайней мере, если я чего-нибудь очень захочу. Она дважды могла убедиться в этом: той ночью в Вашингтоне, когда я хотел прикончить Вудса, и в тот день в Париже, когда мне казалось, что я спасаю Карло. – Пэйджит помолчал. – Ради Карло мне придется кое-чем поступиться теперь. Очередь Марии делать ставку на карту лжесвидетельства. И поэтому я должен представлять ее. – Но если такое записано на кассетах, как она может рассчитывать на вашу защиту? Он невесело улыбнулся: – Как раз они и могут быть наилучшим побудительным мотивом. Если первая кассета косвенно задевает меня, вторая, без сомнения, поставит на мне крест. Если я не смогу изъять их – что означает крах и для Марии, – Карло придется жестоко разочароваться в обоих родителях. Терри коснулась пальцами век. – Что вы намерены делать? – Не знаю. – Пэйджит снова помолчал. – На первый взгляд я не имею никакого отношения к этому случаю – меня пока нельзя обвинить в лжесвидетельстве, я не заинтересован в смерти Ренсома. Но если смотреть глубже – на карту поставлены мои интересы. – Или интересы Карло. Он пожал плечами: – Когда речь идет о семье, их трудно разделить: то, что делают или не делают родители, непременно влияет на детей. Вот почему Мария поступила правильно, отказавшись от Карло, пусть у нее и были свои причины. – Вы собираетесь ему рассказать обо всем? – Тысячу раз собирался. Но каждый раз удерживала мысль, что можно подождать, пока в том не будет необходимости. Терри задумалась: – Но это же не прежний перепуганный семилетний малыш, это совершенно другой человек. – Меня удивляет, насколько он изменился. Но большинство детей, узнав суровую правду о своих родителях, переживают это в одиночестве. Что несколько проще, чем обрести громкую славу сына женщины, которая – и без того уже обвиняемая в убийстве – пятнадцать лет назад препятствовала свершению правосудия, несет моральную ответственность за убийство свидетеля и рука об руку с отцом лжесвидетельствовала перед сенатом Соединенных Штатов. – Пэйджит покачал головой. – А что ваша мама сделала бы в этом случае? Терри смотрела в пол. – Я не знаю, Крис. Действительно не знаю. Слова прозвучали устало и отстраненно. – Извините. Я понимаю: вы разочарованы. – В чем? – Во мне. – Вдаваться в подробности ему не хотелось. – Смотрите, ведь я могу избавить вас от этого дела, помогу найти другую работу… – Нет. – Терри встала. – Вы даже не понимаете, да? – Не понимаю чего? – удивленно переспросил он. – Вы же говорили, что я ваш друг. Значит, я должна заботиться о вас, как о друге. – Ее глаза снова ожили. – Вы гораздо лучше, чем думаете о себе, вот почему я так огорчена всем этим. А вы видите только то, что я обижена. Мне же не пятнадцать лет. Пэйджит нерешительно посмотрел в ее глаза: – Вы мне ничем не обязаны, Терри. Я выбрал вас в друзья. Не вы. Легкая улыбка тронула уголки ее губ. – Иногда, – проговорила она, – вы действительно безнадежны. Пэйджит молча смотрел на нее. В это время зазвонил телефон. – К вам Мария Карелли, – сообщила секретарша. Пэйджит продолжал смотреть на Терри. – Пусть войдет, – распорядился он.
Когда Мария, войдя, стала с откровенным любопытством рассматривать Терри, Пэйджит понял, что они никогда прежде не встречались. Было очень странно видеть их, стоящих лицом друг к другу: Мария почти на полфута выше, от нее так и веет искушенностью и волей; Терри заметно моложе, во взгляде – интеллект, понимание. Они были очень разными. Терри протянула руну: – Я – Терри Перальта. Она не улыбалась; конечно, это трудно, подумал Пэйджит, неожиданно встретиться с клиенткой, про которую только что узнала, что она аморальна, отъявленная лгунья и, возможно, повинна в убийстве. И, кроме того, является бывшей любовницей Пэйджита и не очень заботливой мамашей мальчика, которому, похоже, нравится Терри. И поэтому бесстрастное выражение на лице Терри вполне можно было причислить к ее подвигам. – Да, конечно. Небрежно улыбнувшись, Мария смерила Терри беглым взглядом, который Пэйджит определил про себя как пренебрежительный. – Крис, как это с ним часто бывает, опять попрал нормы поведения – не соизволил объяснить, почему нужно срочно встретиться со мной. – Но теперь, когда вы здесь, надеюсь, Крис исправит свою оплошность. Своим холодным, непочтительным тоном Терри дала понять, что она не просто помощница Пэйджита, но и женщина, которая не позволит выказывать ей пренебрежение. Этого было достаточно, чтобы Мария почувствовала себя оскорбленной. Она повернулась к Пэйджиту, как будто Терри не было в комнате. – Вы еще не закончили? – спросила она. – Если нет, я могу подождать снаружи. Вопрос был продиктован отнюдь не вежливостью, Мария ясно давала понять: что бы ни собирался обсуждать с ней Пэйджит, она не намерена делать это в присутствии Терри. – О нет, – небрежно бросил Пэйджит, – мы готовы к встрече с тобой. На мгновение она пришла в замешательство. – Наверное, было бы лучше поговорить наедине. Он смотрел равнодушно. – У меня нет секретов от Терри. И у тебя не будет. – Что ты имеешь в виду? – Пока она занимается этим делом, что бы ни выявилось, Терри будет знать обо всем. Что-то новое промелькнуло в лице Марии – то ли сомнение, то ли горечь унижения. " Что же она знает? " – читалось на ее лице. Обратившись к Терри, она сказала: – Крис очень доверяет вам. Та кивнула: – Да, он доверяет, поэтому и вы можете доверять. Но у меня дела. – Она обернулась к Пэйджиту: – Один вы справитесь? Он невольно улыбнулся. – Думаю, что да. – И, помедлив, добавил: – Спасибо за помощь. – Не стоит благодарности. – Она прошла к двери, бросила на Пэйджита последний взгляд и исчезла. Мария сказала нарочито беззаботным тоном: – Она посмотрела на тебя взглядом собственника, заметил? – Она посмотрела на меня человечным взглядом. И я стараюсь к этому привыкнуть. Мария продолжала, никак не реагируя на его тон: – Я подумала было, что она втюрилась в тебя. Но рассчитывать, что ты будешь сохнуть по ней, это… – Болтовня в качестве отвлекающего маневра? – прервал ее Пэйджит. – Из-за твоего интереса к теме " Частная жизнь" я не намерен затягивать дело. Она тут же смолкла и села. – Хорошо. Что случилось? – Почему ты не сказала мне? Сразу. Мария отвернулась к окну. Волны дождя выбивали по стеклу барабанную дробь. Она спросила покорным голосом: – Могу я узнать, о чем речь? – Непременно. Подумай: о чем умная клиентка непременно сказала бы адвокату. – Тон Пэйджита смягчился. – Или порядочная мать – отцу. Мария, казалось, не в силах была оторвать взгляд от окна. – Они нашли кассету. – Да. Она откинулась на спинку кресла. – Где? – В квартире Ренсома. Мария закрыла глаза: – А что на ней? – Это же твоя кассета, Мария. Она покачала головой: – Это было пять лет назад. Кроме того, я была немного не в себе. – Я – тоже, слушая все это. – Ну пожалуйста, Крис! – Хорошо. Она начинается с твоего сна, где ты в соборе Сен-Жермен-де-Пре. – Пэйджит помолчал. – А заканчивается лжесвидетельством в сенате. Она сделала короткий выдох, глаза по-прежнему закрыты. – Никогда не думала, что ты услышишь об этом. – Я и без твоей исповеди это знал. Она покачала головой: – Я говорю о сне. – Он как-то утепляет твой образ. Мне было приятно узнать, что в твоем подсознании есть вера в грех. Мария стерпела насмешку. Спросила дрожащим голосом: – И твоя помощница знает все это? – У тебя извращенное понятие о степени важности разных фактов. Окружной прокурор знает все это. – Тон Пэйджита стал ледяным. – Они готовят ордер на арест. Мария медленно кивнула. Глаза ее оставались закрытыми. Пэйджит подался вперед: – Если бы чувство юмора не изменило мне в этой ситуации, я бы сказал, что у нас кризис доверия. – Прости. Но я стараюсь быть правдивой. – И я правдив. По крайней мере, пока не найдена вторая кассета, в ней – наихудшее для меня. – Да, – вяло подтвердила она. – Наихудшее. – Ты избегаешь моего взгляда, потому что уже приговорила меня, а следовательно и Карло, к провалу? Недаром говорят: глаза – зеркало души. Мария обернулась к нему и открыла глаза. У нее был еще более беззащитный взгляд, чем в ту ночь в Вашингтоне, когда он узнал, кто она и что она… – Что тебе нужно от меня? – Правду, хотя бы в каком-то приближении. В противном случае, если и сейчас будешь лгать, я ухожу – и будь что будет. Она молча смотрела на него. – Расскажи мне о Стайнгардте, – потребовал он. – Я была у него только раз. Пять лет назад, пробыла два часа. И больше к нему не приходила. – Почему? – Это как на исповеди: рассказывай, и все. – Она слегка пожала плечами. – И такое ощущение, что всё вокруг охотится на тебя: он сам, комната, магнитофон. Она помолчала. – А знаешь, индейцы верят, что фотография крадет душу человека. Когда я ушла от него, у меня было ощущение, что меня два часа обыскивали. – Больше ты не видела тот сон? Лицо Мария окаменело. – Тебя это не касается. Пэйджит посмотрел на нее: – Почему было две кассеты? – Потому что я долго говорила, и он вынужден был поставить вторую кассету. – Что на второй кассете? – Это личное, каким было бы и все остальное, если бы Марк Ренсом не полез туда грязными лапами. Не вижу необходимости обсуждать это с тобой и не буду. – Думаю, там речь идет в основном о деле Ласко. – Там нет ничего, что могло бы ухудшить мою ситуацию – я уже призналась в лжесвидетельстве. Что касается тебя – на ней то, что ты уже знаешь. – Помолчав, она спокойно добавила: – Речь в ней идет об обстоятельствах усыновления Карло, о том, как это было. Пэйджит смерил ее оценивающим взглядом: – Где вторая кассета? – Я не знаю. – Она отвернулась. – Надеюсь, они никогда не найдут ее, так нужно для твоего блага, для блага Карло. – Ренсом не говорил? Мария не сразу ответила, погруженная в свои мысли: – Нет. Он не говорил. Пэйджит дождался момента, когда их взгляды снова встретились. Спокойно спросил: – Это было умышленное убийство? Она выпрямилась, с видимым усилием сдерживая себя. Произнесла холодно: – Он пытался надругаться надо мной. И я казнила его. Пэйджит не нашелся что сказать. Наконец проговорил: – Почему Ренсом позвонил тебе? Но только правду! – Чтобы сообщить мне, что у него есть эта кассета. – Твоя кассета или кассета Лауры Чейз? – Обе. – Она помедлила. – Он сказал, что интерес у него и профессиональный, и личный. – Что это значит? – Как профессионал, он собирался использовать кассету Лауры Чейз для работы над книгой. – Она опустила взгляд. – Личный интерес был в том, чтобы " побеседовать наедине" о моем прошлом. – В подробности он не вдавался? – А это и не нужно было. – Она повысила голос. – Он тоном сказал больше, чем мог бы сказать словами, – гнусный тон. Пэйджит помолчал. – А что он сказал о кассете? О твоей кассете, точнее. – Он в подробностях рассказал, что на ней записано. Чтобы я не сомневалась в том, что она у него есть. – Ты просила его привезти кассету в Сан-Франциско? Ее взгляд был гневен. – Да. – Но он не сделал этого. – Как мне кажется, – холодно произнесла она, – ты и твои друзья из офиса окружного прокурора только что прослушали ее. Я думаю, мой лучший друг Марк просто забыл прихватить с собой эту кассету. – Но он не забыл взять кассету Лауры Чейз. – Конечно. – Ее голос звенел от презрения. – Как я уже говорила инспектору Монку, она возбуждала его. Пэйджит рассматривал ее лицо. Спросил: – А почему Сан-Франциско? – Он сказал мне, что здесь у него частная беседа с другой знаменитой женщиной. – Презрительный тон стал горьким. – Что хочет нас " одну за другой". Чтобы " сравнить ноты". Пэйджит подумал, что это звучит правдоподобно – для того, кто знает о существовании Линдси Колдуэлл. – Он упоминал чье-нибудь имя? – Нет. Он сказал, что не хочет быть болтливым. Но даже разговаривая по телефону, я чувствовала на себе его руки. Поэтому я купила пистолет. – Значит, ты лгала Монку об угрожающих звонках? – Конечно. – У нее был задумчивый взгляд. – Если бы я сказала ему правду – о том, что Ренсом шантажировал меня, – у меня был бы мотив для убийства, не так ли? – Да, но покупка оружия уже серьезно попахивает преднамеренностью. Мария пожала плечами: – По крайней мере, проверить, были ли звонки, они не смогут. Мне было проще выйти из положения так, чем сказать правду. Пэйджит слабо улыбнулся: – Солгав один раз, приходится лгать снова и снова либо оставлять вопросы без ответа. Почему ты думала, что, выходя один на один с таким человеком, как Чарльз Монк, ты станешь победителем? – Я не хотела казаться виноватой. – Она улыбнулась в ответ насмешливой улыбкой. – Наверное, мой прежний успех сделал меня излишне самонадеянной. – Роковое заблуждение. Средний коп из отдела убийств толковее среднего сенатора и гораздо более внимателен к деталям. – Он сделал паузу. – Почему же, хотя бы шутки ради, не рассказать мне, что же произошло в той комнате? – Это имеет значение? – Что ты хочешь сказать? – Кассета с записью допроса, который проводил Монк, может быть свидетельством? – Да. – Тогда моя история будет противоречить ей. – Верно. И это, конечно, очень плохо. Ты не рассказала Монку о Стайнгардте. И намека о шантаже не сделала. Забыла о том, что шторы были опущены. Дала неверную дистанцию стрельбы. Отрицала то, что выходила из комнаты после гибели Ренсома, хотя сомнений в этом нет. И, как установила Лиз Шелтон, без должного почтения отнеслась к задней части мертвого тела. И конечно, по сравнению со всем этим, измышление о телефонных звонках – это ход гения. Взгляд Марии был равнодушен. – Все слишком скверно. Хотя по сути сказанное мною – правда. – Дай определение тому, что ты называешь " по сути". Мне просто не терпится узнать. – Ренсом оскорбил меня, – медленно произнесла она. – И я убила его. Она коснулась щеки. – Если бы я говорила неправду, этого бы не было. – Что произошло? – снова спросил Пэйджит. – Произошло то, что я сказала. Если в мой рассказ добавить несколько слов о кассете и шантаже, он будет сущей правдой. – Мария помолчала. – Нужно еще учитывать шок и связанные с ним пробелы в воспоминаниях. – Как, например, со шторами? – Да. Я опустила шторы. – Зачем? – Ренсом попросил. Я не придала этому значения. – А уход из комнаты? Мария прижала руки к груди. – Я хотела просить кого-нибудь о помощи. Потом поняла, что не все достаточно продумала. – Что? Она помолчала. – О чем говорить и о чем умолчать. – Поэтому-то ты не сразу позвонила – сочиняла свою историю? – У меня мысли смешались, в этом все дело. Вспоминая, вижу, что действительно была в шоке. – Голос ее упал. – Слишком много пришлось испытать и физически, и психически, и потом я убила человека, который был виной этому. – Они ждут от тебя признания в непредумышленном убийстве. Она снова отвернулась к окну. Сгустившиеся тучи закрыли даль, густая серая пелена брызгала в окно дождевыми каплями. – А если я не соглашусь? – Тогда пойдешь под суд. За умышленное убийство. Мария долго молчала. Потом спросила: – Какие у меня шансы? Пэйджит ответил не сразу: – Случай трудный. Для обеих сторон. – В чем их трудность? – Они не могут использовать кассету Стайнгардта. По крайней мере, до тех пор, пока ты не предстанешь перед судом. – А наша трудность? – Если ты откажешься взять на себя вину, они проиграют кассету с допросом Монка и укажут на все несообразности в твоем рассказе. После этого присяжные выразят удивление по поводу того, что они верили женщине, лгавшей полиции, и все свидетельство будет поставлено под сомнение. – Пэйджит помолчал. – Честно говоря, я верю тебе только потому, что рассказы Мелиссы Раппапорт и Линдси Колдуэлл придают некоторую правдивость твоей истории. Разумеется, присяжные не имели удовольствия узнать тебя так же хорошо, как узнал тебя я, но, наверное, они не захотят иметь удовольствие видеть Раппапорт или Колдуэлл. И сомневаюсь, что судья заставит присяжных выслушать их. Мария обернулась к нему: – То есть мне придется давать показания? – Думаю, да. – Пэйджит посмотрел на нее. – Тебе, в частности, придется объяснить все противоречия в твоих показаниях Монку, признать шантаж, о котором ты забыла упомянуть, и попытаться как-нибудь завоевать доверие присяжных. Она слегка улыбнулась: – И это все? – Не совсем. Тебе придется смириться с ущербом для репутации от кассеты Стайнгардта, поскольку, стремясь обойти острые углы, ты лишила себя привилегии пациентки врача-психиатра, и Шарп непременно даст прослушать кассету присяжным. Когда они услышат о твоей лжи сенаторам – это конец. А Марни Шарп любым путем, включая и всевозможные уловки, добьется этого. – Почему? – Потому что она честолюбива… Как и ты в свое время. Лицо Марии сделалось жестким. – Пусть она честолюбива, но терять ей нечего. – Не думаю, что Марни Шарп, в отличие от других, нечего терять. – А тебе, Крис? – Если эта кассета выйдет на поверхность, я могу потерять многое. И Карло тоже. Вот поэтому Маккинли Брукс и советует мне предложить тебе эту сделку. Мария размышляла над сказанным. – Я признаю себя виновной, и кассета будет предана забвению. В этом сделка? – Да. – Хорошо придумано. – Почему ты решила, – мягко спросил Пэйджит, – что они не найдут ее? Глаза Марии сузились. – Потому что я не знала, где она. А поскольку я не сказала им об этом, полиция не могла знать, где искать. – Это неверное суждение, Мария. Как я уже говорил, интуиция изменяет тебе. Мария вздохнула. – Хорошо, – проговорила она наконец. – Что ты будешь делать? – Пока не скажу. Брукс и Шарп хотят, чтобы я сделал за тебя выбор. То, что они предлагают, понятно. Но я отказываюсь. – Несмотря на то что ты и Карло многим рискуете? – Да. Ты втянула меня в это, поскольку была уверена, что я выиграю. В этом твоя " суть" – в стремлении к махинациям и в необремененности совестью – и я презираю тебя за это. Но не хочу, чтобы окружной прокурор заставил меня отвечать за твои трюки, не хочу проигрывать. – Пэйджит пожал плечами. – Ты убила, Мария. Тебе и делать выбор. Некоторое время она молчала. – Если дойдет до суда, ты будешь меня защищать? – Речь ведь идет о Карло. В конце концов он – наш сын. Мария опустила взгляд: – Мне это представляется следующим образом, – медленно произнесла она, – либо мать Карло обвиняется в убийстве, либо в лжесвидетельстве, но в этом случае у нее есть шанс быть признанной невиновной в убийстве. А я невиновна. Она подняла глаза: – Вопрос лишь в одном: будешь ли ты меня защищать? Пэйджит встал, подошел к окну. Мелиссу Раппапорт и Линдси Колдуэлл со счетов не сбросишь, и, кроме того, что бы там Мария ни делала, это не было умышленным убийством. И наконец – Карло. Подошел к телефону: – Хочу позвонить Бруксу. Мария, казалось, испытала облегчение. Но сказала: – Мне кажется, тебе еще надо подумать. После второго гудка ответила секретарша Брукса. Пэйджит представился и стал ждать. – Привет, Кристофер, – проговорил Брукс. – Сколько лет… – Не состоится сделка. Никак. За добродушным приветствием Пэйджит ощутил напряжение Брукса, а по наступившему молчанию понял, что предстоящий суд радует того не больше, чем самого Пэйджита. – Не надо так круто поворачивать, – отозвался Брукс. – Я вовсе не ждал от тебя быстрого ответа. Нужно время подумать – подумай. – Не надо. Я еду с ней, чтобы ее сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Все, что мне нужно, – это элементарная вежливость. Он услышал вздох Брукса: – Хорошо. Что-нибудь еще? – Один совет. Держи под контролем мисс Савонаролу^[26]. Ради себя и ради меня. – Понял тебя. – Брукс повесил трубку. Пэйджит повернулся к Марии. В ее взгляде были – надежда, сомнение, страх. Этот взгляд напомнил ему другой взгляд – перед ее выступлением в сенате, когда, объявив ему о своей беременности, она смотрела в его глаза. Не было необходимости говорить о том, что ее ждет: журналисты, выкрикивающие вопросы, выстреливающие фотовспышки, теле– и фотокамеры. И ему не нужны были пояснения диктора, говорившего за кадром, когда они с Карло в тот вечер смотрели телевизионные новости: – После полудня в Сан-Франциско тележурналистке Марии Карелли было предъявлено обвинение в убийстве самого знаменитого писателя Америки – Марка Ренсома. Часть третья
СВИДЕТЕЛЬСТВО
27 января – 10 февраля

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒