Annotation 6 страница

Шарп и Шелтон с Бруксом ждали в офисе. Неяркий утренний свет падал в кабинет из двух окон с видом на автостоянки и эстакаду. Пэйджит подумал, что вечером комната выглядела лучше. – Как я понимаю, – оживленно сказал Брукс, – есть чем поделиться с нами. Пэйджит кивнул: – Моя помощница встречалась с бывшей женой Марка Ренсома. Оказывается, у Ренсома были некоторые узнаваемые странности. Брукс поднял бровь: – Тогда мы горим желанием выслушать. По-разному, подумал Пэйджит, выражаете вы свое горячее желание: Брукс выказывает готовность к спокойной объективности, Шелтон выглядит заинтересованной, но, кажется, испытывает некоторую неловкость, а Марни Шарп, выпрямившись на стуле, скрестила руки на груди и показывает всем своим видом: из вежливости она готова выслушать, но ни времени, ни терпения для человека, к которому она не питает особого доверия, у нее нет. – Если вкратце: у Ренсома была сексуальная одержимость Лаурой Чейз и навязчивая мечта – совершить изнасилование. – Пэйджит сделал паузу. – Мария Карелли стала жертвой этого. Брукс позволил себе выразить некоторое изумление: – И все это говорит его жена? – Более или менее. – Выкладывайте-ка нам все. Пэйджит кратко изложил то, что узнал от Терри, – пусть история сама говорит за себя. Его не прерывали. Выслушав, Брукс присвистнул: – Кристофер, так это же все переворачивает! Пэйджит увидел, что Шелтон рассматривает свои руки, а нелюбезный взгляд Шарп стал напряженно-сосредоточенным. – Согласен, – сказал Пэйджит. – Мария не в состоянии так объяснить то, что делал с ней Ренсом, как эта история. Шарп тряхнула головой. – Лично мне она ничего не объясняет, – медленно сказала она. – Даже если эта Раппапорт согласится выступить в суде, в чем у вас нет уверенности, сомневаюсь, что ее показания могут быть приняты в качестве доказательства. – Могут быть приняты? – Пэйджит обернулся к Шарп. – Мы же все-таки не в суде. Нам важно установить истину. Выражение лица Шарп стало непроницаемым; она заговорила назидательным тоном: – А для меня важно, насколько все это имеет отношение к делу. Вы говорите об имевших место сходных, но более ранних по времени актах. Мелисса Раппапорт соглашалась в них участвовать. Это не изнасилования, и, следовательно, то, о чем рассказала ваша клиентка, не должно рассматриваться как секс без обоюдного согласия. Довод, который не будет признан судом, не может удовлетворить и нас. В этом " нас", подумал Пэйджит, уже притязание на авторитетность. Он сделал паузу, чтобы успокоиться и ответить с подобающим тактом. – Не надо быть такой педантичной, Марни. Есть такая вещь, как психологическая достоверность. Две разные женщины в разное время столкнулись с чем-то очень странным в поведении Ренсома. Этот довод в пользу Марии Карелли я приведу на суде в качестве доказательства – именно он дает возможность почувствовать правдивость того, о чем рассказала Мария. Как раз его и нужно обсуждать, коль скоро речь идет об изнасиловании. Шарп одарила его внимательным взглядом. По тому, как прокурор молча смотрел на нее, Пэйджит понял, что Марни играет все более ведущую роль в следствии, а Брукс переходит от роли обвинителя к роли третейского судьи, ревностно блюдя при этом лишь свои собственные интересы. – Она согласится дать показания? – спросил Брукс. Пэйджит повернулся к нему: – Не знаю, Мак. Надеюсь, до этого не дойдет. Это страшно неудобно, и не только для Мелиссы Раппапорт. Тот мгновение размышлял над сказанным. – Если ты думаешь – мы понимаем, что ты хочешь этим сказать, – наконец заметил он, – то ошибаешься. Пэйджит видел, что прокурор полностью разделяет его мнение и лишь притворяется непонятливым, чтобы заставить его, Пэйджита, вслух произнести то, что понятно им обоим. – Говоря о неудобстве, я имел в виду Джеймса Кольта. Брукс улыбнулся понимающей невеселой улыбкой. – Того, который погиб, – поинтересовался он, – или того, который намерен стать губернатором? – Обоих, – ответил Пэйджит, – и всех тех, кто любил отца и поддерживает сына. Включая вдову Кольт и ее очень богатое семейство. Никто из них, как вы понимаете, не горит желанием, чтобы вы присоединили далеко не восторженные воспоминания Лауры Чейз к семейным анналам Кольтов. – Эта пленка, – вмешалась Шарп, – станет известна публике, как только издатель Ренсома найдет кого-нибудь, кто закончит книгу. Чем бы ни руководствовалась ваша клиентка, именно она способствовала тому, что будет распродан миллионный тираж биографии Лауры Чейз. Урон семье Кольтов будет нанесен в любом случае, и не по нашей вине. Пэйджит знал, что это правда. И если Марии будет предъявлено обвинение, ее историю свяжут с историей Лауры Чейз, а потом в поле зрения досужей общественности попадет и Карло. Он снова осознал, в какое безвыходное положение поставила его Мария, единственный способ защитить Карло – не допустить обвинения его матери. Пэйджит медленно повернулся к Бруксу: – Я думаю, ты слушал запись. Брукс подтвердил: – Да, слушал. – Если подойти к этому чисто по-человечески, – продолжал Пэйджит, – как ты чувствовал себя, слушая голос Лауры Чейз, рассказывающей о Джеймсе Кольте, который наблюдал, как его дружки имеют ее по очереди? Мгновение прокурор молчал. Шелтон смотрела в окно невидящим взглядом. Пэйджит понял, что она тоже слушала запись. – Чисто по-человечески, – медленно проговорил Брукс, – я был – Бог мой – потрясен. Это гнусность. – А как ты думаешь, при чтении всего этого впечатление будет то же самое, что и при прослушивании? Глаза Брукса сузились: – Нет. Думаю, что нет. – И я тоже так думаю. А поскольку у нас счет идет на миллионы – сколько миллионов зрителей смотрят судебную программу Уилли Смита? – Вся телевизионная аудитория. – Ответ прозвучал уныло. Пэйджит согласно кивнул: – Вся телевизионная аудитория. Поэтому я непременно так и сделаю, Мак. Если дело дойдет до суда, я буду настаивать, чтобы судья разрешил показать судебный процесс по национальному телеканалу. Кроме того, как и любой нормальный адвокат на моем месте, я попрошу воспроизвести ту запись. Я не знаю, с каким запасом ты победил на выборах, но после этого твой рейтинг пойдет в гору. Брукс сложил руки на коленях. – А семья Джеймса Кольта? – Я никогда не интересовался политикой. – Помедлив, Пэйджит тихо добавил: – Мне нет дела до этой семьи. Как я недавно говорил, у меня есть своя. Послышался короткий вздох Шарп, в ее лице и фигуре яснее обозначилось напряжение. Брукс перевел взгляд на Марни, потом снова остановил глаза на Пэйджите. – Появились вопросы, Крис. Новые. Больше всего встревожил тон Брукса: говорил он без видимой угрозы, даже неохотно, с каким-то сожалением. – Какие? Прокурор опять посмотрел на Шарп. – Скорее, противоречия, – проговорила та. – По крайней мере одно из них представляется довольно серьезным. Не показывай вида, что встревожен, сказал себе Пэйджит. Он обернулся к ней с выражением вежливого внимания. Она сердито поджала губы. – Во-первых, Мария Карелли говорила инспектору Монку, что, когда она зашла в номер Ренсома, окна были зашторены. Монку это показалось странным. Тогда он допросил официанта, который приносил вино в номер. Окна были не зашторены – официант в этом абсолютно уверен. Пэйджит принял озабоченный вид. – Что же конкретно из этого следует? – Мы не беремся что-либо утверждать. Но это повышает вероятность того, что мисс Карелли закрыла окна шторами по какой-то собственной надобности. – Вы можете назвать какую-либо надобность, из-за которой ей можно предъявить обвинение? Шарп посмотрела на него пристально. – Мы не обвиняем людей, – ледяным тоном произнесла она, – за то, что они закрывают шторы. Но люди иногда занавешивают окна, чтобы другие не видели, чем они занимаются. – Это, – возразил Пэйджит, – повышает вероятность того, что Ренсом занавесил окна, потому что собирался изнасиловать Марию Карелли, а она этого не заметила либо забыла об этом. Для того чтобы оценить ситуацию и сделать далеко идущие выводы, надо было задать этому официанту вопрос: помнит ли он точное положение каждой шторы во всех бесчисленных комнатах, в которых – и это он тоже должен безошибочно помнить – побывал в тот день. Следившая за Шарп Элизабет Шелтон слегка улыбнулась. – Я задавала этот вопрос, – парировала Шарп. – Он хорошо помнит мисс Карелли. Он еще подумал тогда, что мистер Ренсом – счастливчик. – Он, конечно, попытался им быть, – сказал Пэйджит. – Но, как однажды заметил Сомерсет Моэм, " счастье – это талант". Шарп густо покраснела; улыбка Шелтон погасла, когда Шарп бросила на нее взгляд в упор. Пэйджит тут же отметил про себя, что, во-первых, Шелтон не любит Шарп, а во-вторых, она знает нечто неприятное, о чем он, Пэйджит, пока не догадывается. – Не взыщите за несерьезность тона, – обратился он к Шарп. – Я, конечно, спрошу Марию про шторы. Что-нибудь еще? – Да. – Взгляд Шарп стал особенно суров. – Мисс Карелли говорит, что она ни разу не покидала номера. Но один из постояльцев утверждает, что, выходя из лифта, видел, как она входила в номер. Я бы сказала: возвращалась в номер; постоялец шел к себе после ленча, следовательно, было около часа, тогда как мисс Карелли заявляет, что пришла в номер гораздо раньше. Впервые заговорила Шелтон. – Примерно в час, – осторожно сказала она, – наступила смерть. Пэйджит снова обернулся к Шарп: – Постоялец уверен, что это была Мария? – Он видел ее только сзади. Но это была черноволосая женщина ростом примерно пяти футов восьми дюймов и с осанкой Марии Карелли. Он задумался на мгновение: – Если исходить из предположения, что это Мария, я думаю, он видел ее приход, а было это раньше, чем он считает. Торжество промелькнуло во взгляде Шарп. – Это не мог быть приход, – отрезала она. – Дверь ей никто не открывал. Женщина вошла сама. Пэйджит почувствовал в ее словах уверенность человека, облеченного особым доверием. Кажется, она полагала, что в силу той же самой причины, по которой Брукс поручил ей дело Марии Карелли, ей предоставлена большая, чем обычно, свобода действий. И тогда он решил в своих высказываниях учитывать интересы Брукса. – Ну и что? – спросил он. – А вот навязчивая идея Ренсома о насильственном акте и кассета с Лаурой Чейз действительно кое-что значат. Не отвечая, Шарп обернулась к Шелтон. Взгляд у нее был странный – как будто она просила о защите и приказывала одновременно. Пэйджит понял, Шелтон пригласили сюда, чтобы в нужный момент она выложила свои карты. – Есть еще одно обстоятельство, – медленно проговорила она. – Что же это? Шелтон отвернулась от Шарп и заговорила с Пэйджитом так, будто они были одни. – Вы помните, тогда вечером, в лифте, вы спрашивали меня о царапинах на ягодицах Ренсома? – Да. – Я их снова обследовала, более тщательно. – Сделав паузу, медэксперт быстро закончила: – Я думаю, они были нанесены уже после смерти Ренсома. Пэйджит с удивлением посмотрел на нее: – После? – Да. И не секунды прошли после смерти, и даже не две-три минуты, гораздо больше. Пэйджит все пытался собраться с мыслями, но из этого ничего не получалось. – На чем основан этот вывод? – На результатах исследования самих царапин. – Шелтон выдержала его взгляд. – Обычные нормальные царапины, как те, что вы видели у Марии, имеют вид красного рубца. Красный цвет обусловлен кровоизлиянием под кожей, разрушением капилляров. А царапины на коже Ренсома – белые. Пэйджит заметил, что Брукс подошел и встал за спиной Шелтон, и без всякого энтузиазма спросил: – О чем это говорит? – У Ренсома, как и у Марии Карелли, кожа была повреждена, но не было заметно ни кровоизлияния, ни разрывов капилляров. Причина, как я полагаю, в том, что перестало биться сердце. – Шелтон подалась вперед, сложив ладони на коленях. – Все дело в силе тяжести. Кровь мертвого человека стекает на самый низкий уровень, подобно воде в садовом шланге после того, как вы закроете кран. Когда Мария царапала ягодицы Марка Ренсома, его кровь уже прилила к груди. Пэйджит потрогал переносицу. – Вы в этом уверены? – Абсолютной уверенности, конечно, нет. – Но это ваше мнение, заключение специалиста, – вставила Шарп. Шелтон сдержанно кивнула: – Я могу ручаться лишь за то, что вариант, о котором я только что сказала, более вероятен. – А это значит, – обратилась Шарп к Пэйджиту, – что Мария Карелли по меньшей мере на тридцать минут отложила звонок по 911. А перед тем как позвонить, сделала несколько царапин на ягодицах трупа, видимо, для того, чтобы смерть Ренсома выглядела иной, чем она была в действительности. Пэйджит посмотрел на нее недоверчивым взглядом. – Это невероятно. Мы в Сан-Франциско, а не в Трансильвании. – Все может быть. – Прокурор встал между ними, как бы давая понять, что сказанного достаточно. – Наверное, этих соображений мало, чтобы выдвигать обвинение. Но слишком много, чтобы их игнорировать. Мы продолжаем пока заниматься этим. 4

Терри Перальта открыла дверь номера Марка Ренсома. Она медлила; ей вдруг показалось, что, если она не войдет в эту дверь, ничего не случится с Марией и в живых останется Ренсом… Терри вошла и увидела кровавое пятно на ковре. Она не отрываясь смотрела на него, когда вслед за ней в номере появились Пэйджит и Джонни Мур. Терри обернулась и спросила: – От лифта меня было видно? Пэйджит кивнул: – Довольно хорошо. Было около одиннадцати тридцати, примерно в это же время четыре дня назад сюда пришла Мария. На двери висело объявление: " МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ГОРОД И ОКРУГ САН-ФРАНЦИСКО. ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Полисмен сорвал с двери печать; теперь он ждал их у лифта. Терри обвела взглядом гостиную. Мебель была незамысловатой – два столика, книжная полка, небольшой письменный стол. Оба окна были обращены на восток и смотрели поверх городских кварталов на Беркли; было довольно светло от утреннего солнца. – Мое лицо вы, наверное, не разглядели, – сказала Терри. – Нет, оттуда не видно, к тому же расстояние… Мы с Джонни замерили шагами – около шестидесяти футов. Но и трех-четырех секунд достаточно, чтобы можно было описать рост, комплекцию, цвет волос. Пэйджит посмотрел вниз, на кровавое пятно. – Одним словом, – медленно закончил он, – я смог бы отличить вас от Марии Карелли. Неожиданно на кровавое пятно упала тень. Терри и Пэйджит подняли глаза. Джонни Мур, опустив штору, переходил к другому окну. – Есть разница, – заметил он, рывком опуская штору. Как будто мгновенно наступили сумерки; в светлой комнате внезапно стало так темно, что в ней можно было спокойно лечь спать. Румяное лицо и седая борода Мура стали серыми. – От этого какое-то тягостное ощущение, – обратилась к нему Терри. – Конечно, если вы не Эдгар Аллан По. Мур подошел и столику, стоявшему у дальнего края дивана, и включил лампу. Свет был тусклый и пугающий, как будто лампа горела в далеком закоулке подвала. – Может быть, это навевало Ренсому романтическое настроение? – Романтизм Ренсому навевала, – хмыкнул Пэйджит, – фантастика о мутантах. Терри покачала головой. – Никогда, – медленно произнесла она, – я не почувствовала бы себя в этой комнате уютно. Пэйджит посмотрел на пятно, потом на Терри. Взгляд его был пристален и задумчив. – Конечно, – заметил он, – вы же знаете, что здесь случилось. – Не в этом дело. – Она обвела взглядом комнату. – Здесь появляется неприятное ощущение. Если бы здесь была я и Ренсом опустил шторы… Она замолчала. – Вы бы ушли? – спросил Пэйджит. Терри прижала руки к груди: – Не знаю. Мгновение он смотрел на нее, потом констатировал: – Во всяком случае, на Марию это должно было произвести впечатление. Мур прошел на середину комнаты. – Наверное, это производило на нее впечатление до того, как она убила его. Потом, рассказывая копам о случившемся, она была в смятении от того, что произошло, и забыла обо всем. Как при первом чтении " Улисса" ^[16]. Пэйджит слабо улыбнулся: – Любишь ирландских авторов? – Тех, что остались в живых. – Мур взглянул на пятно на ковре, и в его речи отчетливо зазвучал ирландский выговор. – Лично мне всегда казалось, что романы Марка Ренсома – как отрыжка хищника. Улыбка погасла на лице Пэйджита. – Все это противоречит тому, как Марни Шарп трактует происшедшее. Мур, помолчав, кивнул на диван: – Почему бы нам не отдохнуть на мемориальном месте любви Марка Ренсома. Может, сумеем разгадать, почему мисс Карелли обезобразила задницу несчастного мужчины после того, как застрелила его. – Ну, это ясно, – отозвался Пэйджит. – Потому что пожаловаться-то он уже никому не мог. Терри невольно обхватила ладонями себя за плечи. – Вы не будете возражать, – тихо спросила она, – если я подниму шторы? – Я это сделаю сам, – проворчал Мур. Подняв шторы, посмотрел на Терри. – Немного походило на спиритический сеанс, правда? Стоявший рядом с ней Пэйджит внимательно рассматривал ее лицо. – Сегодня утром Джонни слишком много времени провел среди мертвецов, – наконец проговорил он, – а я – с мисс Шарп. От всего этого можно потерять аппетит. Глядя на кофейный столик, Терри думала о кассете с записью Лауры Чейз. Потом спросила: – Как Шарп представляет дело? Все трое сели на диван: Терри в середине, мужчины по бокам. Пэйджит молчал, собираясь с мыслями. Мур, спокойно положив ноги на кофейный столик, медленно обводил взглядом комнату. – Все очень просто, – начал Пэйджит. – Шарп сопоставляет и пересопоставляет факты или отсутствие фактов, чтобы доказать, что Мария – лгунья. Первое: Мария заявляет, что Ренсом пытался изнасиловать ее. На это Шарп или Шелтон отвечают, что следов семенной жидкости нет и, следовательно, не было эрекции. И, как мы знаем, проникновения тоже не было. Терри почувствовала озноб. – Сопротивляясь, Мария сделала ошибку. Ей следовало бы дать Ренсому возможность оставить улики. – Вы начинаете смотреть на вещи совсем как я, – усмехнулся Мур. – Итак, вот первая забавная нелепость в сценарии Шарп. – Разумеется, – подтвердил Пэйджит. – А вот, по мнению Шелтон, факт номер два: утверждение Марии о том, что она стреляла в Ренсома с двух или трех дюймов, весьма далеко от истины. Мур кивнул: – Лиз Шелтон – профессионал, предлагать оспаривать ее выводы в таких вопросах можно только распоследней шлюхе. Пэйджит пожал плечами. – Другими словами, – задумчиво произнес Мур, – все произошло так быстро, что Мария ничего не успела понять. – Конечно. – Пэйджит помедлил. – И потом на руках Ренсома не осталось порохового нагара. Мария говорит, что они боролись и пистолет выстрелил. Пороховой нагар мог бы подтвердить это. Но нагара нет совершенно. – И не обязательно должен быть, – возразил Мур. – Все зависит от того, как это произошло. – Следующее – шторы, – продолжал Пэйджит. – Мария утверждает, что они были опущены, когда она вошла. А официант, которому нет нужды врать, говорит, что окна были не зашторены. Как обойдешь такое противоречие? Оно дает Шарп повод довольно решительно утверждать: Мария опустила шторы уже после убийства и сделала это потому, что не хотела, чтобы ее видели. Ничего не говоря, Мур поднялся с места, посмотрел в одно окно, потом в другое. Подойдя к нему, Терри увидела, что отель " Флуд" построен не в форме правильного прямоугольника – здание имеет крылья, которые образуют внутренний дворик, и окна этих крыльев смотрят друг на друга. Номер Ренсома был почти в центре верхнего этажа; из окна были видны город и залив. Мур показал на правое крыло. – Надо будет, конечно, проверить, – сказал он. – Но, если смотреть отсюда, кажется, что из двух крайних окон этого крыла можно заглянуть в нашу комнату. По крайней мере, именно это приходит в голову, когда, находясь здесь, беспокоишься о том, чтобы тебя не увидели. Пэйджит помолчал, размышляя над сказанным. – Лучше бы официант не пребывал в такой уверенности, что окна были зашторены. Вариант, при котором шторы уже были опущены, когда она пришла сюда, предпочтительней для нас, чем тот, при котором Мария или Ренсом опустили их после. Мур снова сел. – Я поговорю с официантом. Наблюдая за ними, Терри была удивлена полным отсутствием эмоций. Мура вообще не интересовало, сказала ли Мария правду; Пэйджит весь сосредоточен на том, что может доказать обвинение. Ни тот, ни другой не выказывали ни энтузиазма, ни скорби. Понятно, что так ведет себя Джонни, думала Терри, но Пэйджит… Ведь все-таки Мария Карелли мать его единственного сына! – Обратимся теперь, – продолжал Пэйджит, – к ногтям Марии, к их отличию от ногтей Ренсома. Царапины есть и у Марии, и у Ренсома, но Шелтон смогла найти частицы кожи только под ногтями Марии, у Ренсома их нет. Согласно мнению Шарп, это означает, что Ренсом не царапал Марию. Мур откинулся на диване. – Факт любопытный, – заметил он, – но нельзя сказать, что совершенно неотразимый. Это все равно что выслушивать чью-то теорию о жизни на других планетах. Возможно, жизнь и есть, думаешь себе, и имеются тысячи разных способов доказать это, а точно все равно никто не знает. – И мы подошли к маленькому сюрпризу Шарп, касающемуся царапин на заду Ренсома. – Лицо Пэйджит совершенно ничего не выражало, и Терри сделала вывод, что достигнуто это лишь благодаря определенным усилиям. – Как предполагает Шелтон, царапины были нанесены не ранее чем через полчаса после смерти Ренсома. Если это принять, открываются два обстоятельства: иная раскладка времени и заметное изменение картины преступления, его более хладнокровный характер, выразившийся и в нанесении повреждений трупу. Таким образом, они получают завершенную картину преступления. Терри почувствовала, что ее представления о свершившемся неотвратимо искажаются и расплываются. Накануне, слушая Мелиссу Раппапорт, она была уверена, что ей открылась правда. Но в номере, где погиб Ренсом, правда воспринималась уже как калейдоскоп обстоятельств: картина произошедшего непрерывно менялась, и это ее ощущение как будто бы создавал сам Пэйджит. Все вместе и вдобавок жутковатый неуют комнаты совершенно лишили ее душевного равновесия. – По версии Шарп, – говорил Пэйджит, – получается, что Ренсом погиб не так, как об этом рассказывает Мария, и не при попытке изнасилования. Он остановил взгляд на кровавом пятне. – После убийства Мария опустила шторы и более получаса занималась телом Ренсома и собой. Приспустила на нем брюки, расцарапала его, расцарапала себя. Сделав все, что могла, позвонила по 911 и лгала до тех пор, пока совершенно не запуталась. После чего, – тихо закончил он, – позвонила мне. Последнее звучало так, будто он говорил с чужих слов. Желая смягчить впечатление, Терри сказала: – Ренсом бил ее. – Ну, что-то действительно происходило в этой комнате. Но совсем не то, о чем рассказывает Мария. По крайней мере, именно к такой мысли склоняется Шелтон. Подумав, Мур спросил: – А насколько Лиз Шелтон уверена в этом? – Шарп настойчиво подталкивает ее к такому выводу, но, как мне кажется, настолько успешно, насколько Шелтон сама это допускает. – Пэйджит пожал плечами. – Самое большее, на что, как мне кажется, я могу рассчитывать: она не совсем уверена. Последняя фраза снова покоробила Терри: это прозвучало как прагматическое суждение законника, а не заинтересованные размышления друга или человека любящего. Они помолчали. – Назови мне мотив, – сказал наконец Мур. – У Шарп его нет, – ответил Пэйджит. – У нее есть ответ на вопрос " как", но она не может понять " почему". Он смотрел в окно, подперев рукой подбородок. Потом спросил Мура: – Увидел то, что нужно было? – Достаточно насмотрелся. – Мур окинул комнату пристальным взглядом, потом заглянул в ящики столов и сказал: – Пошли. Выйдя из номера в коридор, они остановились осмотреться. Впрочем, смотреть было не на что: несколько дверей, дымовая пожарная сигнализация, щель для почты на двери ренсомовского номера. Ничего, что могло бы прояснить дело, подумала Терри. Она помедлила в нерешительности, боясь, что ее услышит ожидавший их полисмен. – Чем объясняет Шарп, – обратилась она к Пэйджиту, – что Мария оказалась в коридоре перед тем, как позвонить по 911? – Ничем не объясняет. Для нее это пока лишь противоречия в показаниях. Но не сомневаюсь, что она продолжит расследование. – Пэйджит кивком головы указал на почтовую щель. – Наверное, представляет, как Мария в эти полчаса после убийства царапала послания на заднице Ренсома и разослала потом всем своим друзьям. Мур бросил на Пэйджита лукавый взгляд; неожиданно Терри поняла, что Пэйджит вовсе не был спокоен. – Кстати, – вспомнил Пэйджит, – дочь Стайнгардта соизволит поговорить с нами? – Да, но только за вознаграждение. – Вознаграждение? Какое вознаграждение? За что? – Вознаграждение за право проводить исследования, так она это называет. Она хранит отцовские документы. На лице у Пэйджита появилось неприязненное выражение. – Наверное, ей опять нужны деньги, – сухо заметил он, – ну а Марии нужно, чтобы следствие продолжалось. Он обернулся к Муру. Мур пожал плечами. – Купите ее, – приказал Пэйджит. 5

Карло смотрел на своих родителей – два профиля в свете свечей. Они сидели в столовой – обед был в стадии между салатом и десертом – на одном конце длинного стола красного дерева. Тускловато горели две белые свечи в латунных подсвечниках, в их свете пурпур персидского ковра казался насыщенней, хрусталь прозрачней, комната меньше и интимнее. Карло, как хотел отец, сел во главе стола, родители – справа и слева от него. Он украдкой посматривал на них. Разговор явно не клеился. Отец, одетый в белую шелковую рубашку и черные шерстяные слаксы, был необычайно замкнут. Мать казалась подавленной; она мало походила на ту яркую удивительную женщину, которую он видел в воскресенье. И все же она красивая, подумал Карло, просто немного грустная. – Вы всегда так едите? – обратилась к нему Мария. – При свечах, я имею в виду. Карло кивнул: – Когда темно. Это у нас как бы традиция. – А с чего началось? – Папа, – Карло повернулся к Пэйджиту, стараясь втянуть его в разговор, – ты такие вещи всегда помнишь. – Тебе тогда было всего лишь семь. – Пэйджит улыбнулся. – Родители хранят воспоминания, чтобы за детей рассказывать об их детстве. Например, о том, как при неаккуратной езде задним ходом переехали котенка. – Ты задавил котенка? – спросила Мария. Отец посмотрел на нее, и Карло увидел, что ему не хочется говорить, как человеку, которого надоедливыми просьбами заставляют покинуть мир собственных уютных мыслей. – Нет, это сделал кто-то другой. Но день был ужасный. Машина двигалась довольно быстро, а Пушок был, скажем так, неосмотрителен. Я хлопотал над ним, пока Карло не пришел в себя и можно было объяснить, что Пушок вознесся на небеса, оставив телесную оболочку на земле. Ощущение у меня было скверное, я чувствовал себя убийцей. Карло внутренне содрогнулся. Взглянув на Марию, пристально смотревшую на отца, он увидел, что в ответ на последнюю фразу она прищурила глаза. И вдруг, словно по мгновенному сигналу, у обоих взрослых изменился взгляд: отец как будто просил прощения, мать благосклонно прощала его. Это встревожило мальчика: его отец, образец элегантности и невозмутимости, не походил на себя. – А что сказал Карло? – мягко поинтересовалась Мария. – Он попросил рассказать, какие они – небеса, а спустя несколько дней у нас появился Пушок-2. Мария улыбнулась: – Наверное, тебе было скучно возиться с этим? – С чем: с небесами или с котом? – С небесами. – Она наклонила голову. – Далеко не на все ты любишь тратить время. – Здесь другой случай. Я все же верю в способность человека к самосовершенствованию и считаю, что можно устроить царство небесное и на земле, для этого нужны сбалансированный бюджет и всеобъемлющая программа оздоровления нации. Карло молчал. Они казались ему актерами, механически повторяющими слова роли, не воспринимая их ни умом, ни сердцем, но актерами достаточно искусными. А ему хотелось, чтобы можно было представить себе их без этого лицедейства, молодыми, такими, как помощница отца Терри, и любящими друг друга. Он не мог понять их, не мог понять и себя – почему ему так трудно думать о Марии как о матери. – А ты во что веришь? – легким тоном спросила она его. Ну конечно, откуда ей знать такие вещи. Наверное, еще и поэтому ему трудно относиться к ней как к матери. Должно быть, родители почти никогда не говорили между собой о нем, вот она и расспрашивает, словно он сын знакомых по работе. – Ни во что, – категорично заявил он. – Во всю эту чепуху я не верю. Как это могло быть: Мария приходит домой беременная и говорит, что это от Бога, а Иосиф верит. Что-то мелькнуло в глазах матери. Теперь моя очередь, подумал Карло, он сам почувствовал, что сказал все это не так, как можно и нужно было сказать. Но не знал, чем обидел ее и как исправить положение. И вдруг ему захотелось, чтобы обед поскорее закончился. – Но, – включился в разговор отец, – каких-либо имущественных прав за сыном Иосиф все же не признал, в этом отношении повел себя с ним как с чужим. Повернувшись к Марии, он слегка улыбнулся: – Моя несостоятельность как родителя больше, чем тебе представляется. Религия – это одно, гораздо огорчительней то, что Карло не хочет быть юристом. – Слишком много видит всяких шуточек юриспруденции? – спросила Мария. Карло был рад такому повороту разговора – можно было уйти от сложных вещей, о которых он столь неудачно заговорил. – Мой папа – жертва этих шуточек. Все время занят, все время на телефоне. Я называю это " запойным образом жизни". – Ладно, твоя мама бросила эту работу, так что прецедент уже есть. Думаю, ей гораздо больше нравится то, чем она занимается сейчас. – Это так? – спросил ее Карло. Она улыбнулась: – О да. – А что там хорошего? В твоей работе на телевидении? Мария задумалась на мгновение. – Это зависит от того, что ты считаешь хорошим. Мне довелось пожить во многих городах – Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и даже в Риме. Но главное – телевидение не позволяет тебе замыкаться в кругу повседневности. Ты как будто попадаешь вдруг в мощную струю жизни: встречаешься с самыми интересными людьми своего времени, задаешь им любые вопросы, какие тебя интересуют, и они нуждаются в тебе, потому что хотят быть в этой же струе. Телевидение приобщает меня ко всему важному, настоящему. И не другие люди помогают мне разобраться в происходящем, а я помогаю другим в этом. Мария говорила с воодушевлением. Карло увидел, что отец впервые за все время смотрит на нее открытым и заинтересованным взглядом – как будто она говорит ему самую сокровенную правду о себе. – А какая встреча особенно запомнилась? – продолжал свои вопросы Карло. Мария улыбнулась: – Много было интересных встреч; я говорила с тремя последними президентами, брала интервью у таких людей, как Горбачев, Миттеран и Маргарет Тэтчер, кстати, она меня восхитила; у нее есть свой план, своя программа, люди просто неравнодушны к ней, это совершенно точно. – Она помолчала, припоминая. – Но самым удивительным был Анвар Садат, то, что он погиб, – настоящая трагедия. – Почему именно он? – Потому что он, безусловно, был великим человеком – всякий, кто встречался с ним, почти сразу понимал это. – Она наклонилась вперед, как бы силясь передать свои чувства Карло. – Садат всегда был самим собой: непрактичный мечтатель, но откровенный и абсолютно честный человек. Для него не существовало ни временных, ни пространственных границ, он, например, мог всерьез говорить о мире с Израилем, в то время как все остальные запутались в собственной истории. Его неординарность я ощущала уже по тому, как он обращался со мной. Большинству мужчин-арабов непросто дается разговор с женщиной, Садат же беседовал со мной, не подчеркивая, что я – женщина, разговаривал со мной, как будто я была самой значительной персоной из присутствующих. И так он вел себя с каждым. Лицо Марии оживилось. В этот момент она была близка и понятна Карло, ничего материнского в ней не было, она говорила с ним как с равным. – Трудно представить, – сказал он, – каково быть на твоем месте, когда все знают тебя. – На самом деле они не знают меня. Они знают лишь мой образ. Может быть, им нравится, как я работаю. Очень приятно, когда люди подходят и говорят тебе об этом. Хотя, – с сардонической улыбкой добавила она, – последние несколько дней было бы лучше, если бы меня не знали совсем. Вот так обстоят дела. Карло помедлил; она казалась достаточно спокойной – наверное, с ней можно было разговаривать на эту тему. – К тебе больше не подходят, чтобы выразить симпатию? – Некоторые подходят. На Эй-би-си поступает много телеграмм, в которых люди пишут о своей поддержке, многие женские организации хотели бы, чтобы я выступила, правда, их больше интересует проблема в целом, а не я лично. – Она помолчала. – Может быть, это и поможет мне. Карло увидел, что отец снова погружен в свои собственные мысли. Ему захотелось коснуться Марии рукой. – Как ты себя чувствуешь? Мне действительно очень хотелось увидеть тебя. Ее улыбка была искренней, в ней сквозила признательность. – Теперь нормально. Большую часть времени я провожу, размышляя над этим. – Ее голос стал спокойнее. – Странное ощущение, Карло. Так старалась держать ситуацию под контролем, и все же это произошло. И все кажется, что это было не со мной. Но это случилось, и с этим мне жить до конца моих дней. Неожиданно Карло почувствовал одиночество женщины, говорившей теперь только с ним. – Я помогу тебе, – сказал он. – Сделаю все, что смогу. Краем глаза Карло видел отца, устремившего взгляд на свечу, взгляд рассеянный и непостижимый. А мать смотрела ему в глаза внимательно и пристально. – Лучшее, что ты можешь сделать для меня, – проговорила она, – продолжать жить своей жизнью. Я всегда так жила, и мне будет легче от сознания, что и ты такой же. – Она коснулась его запястья. – Твой отец и я – мы оба очень способные люди. Ее пальцы были легкие и теплые. Как это хорошо, подумал Карло, когда мать прикасается к тебе. – О'кей, – отозвался он наконец. – Я ему теперь об этом все уши прожужжу. Ее нежная ладонь крепко охватила его запястье – пожатие говорило красноречивее всяких слов. – Вот это было бы славно, – мягко вымолвила она.
Так странно видеть их вместе, думал Пэйджит. Так же странно, как в тот момент, когда увидел их впервые: женщину, с которой был знаком, но которую не знал, и ее двухдневного сына. Мария лежала на больничной койке, бледная и обессиленная. Новорожденный младенец, со спутанными черными волосами и старческим личиком, черты которого нельзя было разглядеть из-за морщин, беззвучно зевал. На его запястье болталась лента с надписью: " Карелли". – Он никогда не кричит? – спросил Пэйджит. – Подолгу не кричит. Он не из нытиков. – Это даже неплохо. – Пэйджит помедлил. – Дала ему имя? Мария кивнула: – Карло. По крайней мере, так записано в метрике. – Карло Карелли? – Он посмотрел на младенца. – Что-то специфически национальное, тебе не кажется? – Так звали моего деда, – ровным голосом ответила она. – Человека, которого я всегда вспоминаю с любовью. Пэйджит бросил взгляд на нее. – Чья фамилия записана в метрике? Она ответила холодным и спокойным взглядом: – Твоя. Он отвернулся к окну. Комната была холодной и убогой; в ней жил дух тюремной камеры. – Наверное, – наконец сказал он, – я должен быть благодарен хотя бы уже за то, что ты не назвала его Фрэнком. В честь своего бывшего мужа. Мария не улыбнулась. – Это исключено, – произнесла она. – Совершенно. Как и то, что у меня снова появится муж. Пэйджит поймал себя на том, что смотрит, как младенец, вытягивая ручонки, непроизвольным движением сжимает их в кулачки. Странно, подумал он, копошатся бесцельно, а все равно интересно смотреть. – На кого ты его оставишь? – спросил он. – На родителей. По крайней мере, пока. – На родителей? – Пэйджит удивленно покачал головой. – Ты же их терпеть не можешь, и, как ты мне однажды объясняла, у тебя есть на то основания. – Только на время. – В ее голосе зазвучала горечь. – Они могут ко мне очень плохо относиться, но я все же их дочь. – Едва ли это лучший выход. – Они люди незанятые. А он – мой сын. Пэйджит мягким голосом поправил: – И мой. Я это уже уразумел. Мария пристально посмотрела на него: – Если бы ты был против, Крис, Карло бы не родился. Пэйджит молчал, глядя на младенца, лежавшего у плеча Марии. Наконец спросил: – Что ты намерена делать? – Еще не знаю. Но юристом больше работать не буду. Пэйджит сунул руки в карманы. – Я хотел бы помочь тебе. Она окинула его долгим оценивающим взглядом. – Я благодарна тебе за все, что ты сделал. В самом деле. Но больше я в тебе не нуждаюсь. – Она опустила глаза, как бы внимательно рассматривая головку ребенка. – Время от времени ты мог бы звонить нам. – Мне, Мария, хотелось бы встречаться с ним. – Часто? Он помедлил в нерешительности. – Я живу теперь в Калифорнии. По возможности. Она еще мгновение изучала его лицо, потом кивнула: – Хорошо. Пэйджит не знал, что сказать еще. Он молча посмотрел на новорожденного, потом снова на Марию. Она медленно протянула ему Карло. Пэйджит взял сына. Волосы, обрамлявшие его личико, были мягкими; кожа пахла теплом и свежестью. Для Пэйджита ощущение было новым и неожиданным. – Пора уходить, – вмешался отрывистый голос. Рыжеволосая сестра стояла за его спиной. Она взяла Карло из его рук. Спросила: – Вы папа? – Да, – ответил он. – Я – папа. Одиноко шагая к машине, Пэйджит почувствовал навернувшиеся на глаза слезы. По кому плачет, он не знал.
– Ну вот, – вздохнула Мария, – вечер, можно сказать, прошел неплохо. По крайней мере, хорошо закончился. Отвернувшись от нее, Пэйджит закрыл стеклянную дверь в библиотеку, чтобы их не услышал Карло. – Сядь, – попросил он. Они сели лицом друг к другу. Мария на диван, Пэйджит в кресло рядом. Освещенная пальма заглядывала в окно за их спинами. Мария внутренне напряглась – вежливого тона, которым он говорил при Карло, не было и в помине. – В чем дело? Пэйджит не отвечал. Выражение его лица было настолько безжалостным, что она снова вспомнила: человеком, которого она боялась больше всего с той поры, как покинула отчий дом, был Кристофер Пэйджит. – Ты забываешь, что разговариваешь со мной, – холодно заявила она. – Прибереги свои ледяные взгляды для свидетелей и непослушных спаниелей. На них это действует. Но выражение его глаз почти не изменилось. – Ты будешь в передаче " 60 минут"? Неожиданный вопрос встревожил ее. – Да, – наконец ответила она. – Передача посвящена вопросам нравственности. – Ах да, – усмехнулся Пэйджит. – Мораль – это наше исконное понятие. Но когда лжешь, будь поаккуратней, чтобы не запутаться. Оскорбительные слова были высказаны как-то небрежно, будто он походя дал ей пощечину; и лишь через минуту Мария ощутила, что душа ее окаменела от страха и дурного предчувствия. – Ну говори же, Крис, что там случилось! Или ты из тех, кто предпочитает отрубать собаке хвост сантиметровыми кусочками? Он поднял брови: – Меня трудно понять из-за того, что я слишком деликатно выражаюсь? Хорошо: ты просто лгунья, но у тебя нет чутья. Твоя история оказалась очень уязвимой. – Черт возьми, скажи же мне, что там не так? Пэйджит покачал головой: – Я намерен задать тебе несколько вопросов. Если ты совсем не можешь заставить себя говорить мне правду, то, по крайней мере, не оскорбляй ложью. Мария задумалась. Выбора у нее не было. Скрестив руки на груди, она бросила: – Пусть будет по-твоему! Откинувшись в кресле, Пэйджит смотрел на нее оценивающим взглядом. Наконец спросил: – Сколько прошло времени, прежде чем ты позвонила по 911? – Не знаю. В самом деле, не знаю. – Меньше или больше получаса? Она помедлила в нерешительности: – Наверно, больше. Глаза Пэйджита сузились: – А что Ренсом? Мария уперлась взглядом в ковер. Тихо ответила: – Он был мертв. – Почему ты так думаешь? – Он совершенно не двигался. – В ее голосе зазвучало едва заметное раздражение. – Если бы ты там был, ты бы сам убедился. – Но ты же не врач, – возразил Пэйджит, – и не можешь сказать наверняка. Почему ты не позвала на помощь? – Наверное, потому, что была в шоке. Пэйджит в упор смотрел на нее. – Ты была в шоке? А может быть, шоком ты пытаешься прикрыться? Мария подняла на него глаза. – Мы все очень разные, – холодно произнесла она. – Той ночью, в Вашингтоне, когда ты почти убил Джека Вудса, твоей первой реакцией было позвонить в " Вашингтон пост". Но что-то я не помню, чтобы ты звонил по 911. – В одном ты права, – резким тоном ответил он. – Мне действительно было наплевать, погиб твой дружок Джек или у него просто болят зубы. Так же как и его, и прочих никогда не волновало – жив я или умер. Голос Марии прозвучал жестко: – Это непорядочно. – Виноват, каюсь. А скажи мне, именно из соображений порядочности ты предпочла убить Ренсома, вместо того чтобы просто осадить нахала? – Нет. – Она почти сорвалась на крик. – Конечно, нет. – А теперь давай вернемся к вопросу, которого ты так искусно избежала, переведя разговор на меня: почему прошло так много времени, прежде чем ты позвонила по 911? Мария встала, отвела взгляд, стала пристально смотреть в окно, на пальму. – Может быть, это говорит не в мою пользу, – наконец произнесла она, – но я боялась за себя. – Почему именно? – У меня было ощущение, что я совершила ошибку. Ошибку, которой могла бы избежать. – Она помедлила, вспоминая собственные страхи, и закончила спокойно: – И что эти люди не поверят мне. – Что ты делала? Она провела рукой по лбу. – У меня замедлилось мышление – это похоже на то, как будто пытаешься бежать, находясь в воде по пояс. Я ничего не могла сообразить – ты не поверишь. Нужно было время, чтобы осознать… – Что ты делала? – повторил Пэйджит. Мария закрыла глаза: – Я действительно не помню. Она слышала, как Пэйджит встал, подошел к ней сзади так близко, что она кожей почувствовала его близость. Он сказал тихо, еле слышно: – Некто видел тебя вне номера. Пораженная, она с трудом выговорила: – Он уверен? – Да. Вопрос может быть лишь один: что ты делала? Мария осознала, что глаза ее по-прежнему закрыты, а руки снова скрещены на груди. – Я не могу ответить на этот вопрос. – Не можешь или не хочешь? Ответь ему так, чтобы он прекратил это, приказала она себе. И, обернувшись, посмотрела в его глаза. – Я была в замешательстве. Ты должен это понять и внушить эту мысль окружному прокурору. Лицо Пэйджита было всего в нескольких дюймах от ее лица. – Четыре дня назад, – спокойно заметил он, – ты говорила инспектору Монку, что никуда не выходила из номера. – Но прошло всего четыре часа, – возразила она, – после смерти Ренсома. У меня все перепуталось в голове. Может быть, ты сможешь разумно объяснить мое появление в коридоре? – Не смогу, если ты не стучалась в другие номера, прося о помощи. – Нет, не стучалась. – Мария помедлила. – Я уже говорю, что была в замешательстве. – Причина твоего замешательства – шторы? Она отошла от него, села. Спустя мгновение повторила: – Шторы. – Окна были не зашторены, когда ты пришла туда – вопреки тому, что ты заявила Монку. – Пэйджит стоял неподвижно, глядя на нее сверху вниз. – Кто опустил шторы, Мария, и зачем? – Зачем? – Она была в нерешительности, не умея объяснить то, что от нее требовалось. Наконец прошептала: – Затем, что мне было стыдно. Он сел рядом с ней. – Стыдно? – Да. – Она повернулась к нему. – Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел. – Что видел? Ренсома? – Все. Когда я убила его, я хотела бежать, надеясь, что никто меня не видел. Безумная мысль. Я не могла сказать об этом Монку. – И поэтому солгала о шторах. Мария отодвинулась от него. – Самое подходящее слово – " смятение", – холодно ответила она. – Я была в смятении. – В ужасном смятении. И непонятно, как можно было в таком смятении убить Ренсома с безопасного расстояния, стянуть с него брюки, оставить следы царапин на его ягодицах, расцарапать себе шею и бедро и детально разработать версию о попытке изнасилования, чтобы избежать наказания. Мария оцепенела, ее охватило ужасное сознание, что она совершенно одинока. – Они не могут не верить мне. – Почему? Потому что ты так стараешься помочь им? – Нет. – В ее голосе звучала безнадежность. – Может быть, кое-что я сказала неправильно. Но они не могут считать меня убийцей. – Они считают, что ты нанесла повреждения телу спустя добрых полчаса после смерти. И поэтому уже без особой натяжки можно допустить версию об убийстве. Как будто непроизвольно Мария коснулась синяка под глазом, отливавшего уже сине-зеленым цветом. – Они думают, что он мертвым сделал это? Пэйджит не ответил. – Скажи мне, – наконец заговорил он. – Ты раньше была знакома с Марком Ренсомом? Она посмотрела на него широко открытыми глазами. – О Боже… Нет! – Следующим шагом Шарп будет выяснение: была ли ты знакома с Ренсомом. Если была, скажи мне об этом сейчас, или я на самом деле брошу тебя на произвол судьбы. Ее раздражение окончательно уступило место страху. – До его звонка я не встречалась с ним. Клянусь. – Было бы лучше, если бы это оказалось правдой. Достаточно того, что на пленке Монка записано несколько ответов, которые либо неправдивы, либо, как ты сама теперь видишь, неточны. Не говоря уже о том, что данные Шелтон никак не подтверждают твоих показаний. – Пэйджит повысил голос. – И я не могу считать, что ты добропорядочно провела эти полчаса. Мария холодно посмотрела на него: – Даже трудно сказать, у кого – у тебя или у Ренсома – более оскорбительный взгляд на меня. – Тогда найми лучшего адвоката в стране и восстанови свою репутацию. Внезапно она почувствовала, что силы покинули ее. – Ты совсем не веришь мне? – Это не так. Во всем остальном я тебе верю. Я понимаю, что в чем-то тебе можно верить. Мария резко поднялась: – Знаешь, мне все это уже надоело. Пэйджит пожал плечами: – Ты не должна забывать о том, что у тебя есть хорошего. Твой пятнадцатилетний сын верит в тебя. Что касается меня, то я думаю о том, как избавить Карло от ненужных страданий, только из этих соображений я и действую. – Чудесно. – Мария потянулась к своей сумочке. – На сегодня мы закончили? – Минуточку. Мой тебе совет: никаких конкретных объяснений на телевидении – только искренние рассуждения общего характера о твоих мучениях и о мучениях таких же жертв. Я не хочу исправлять еще какие-то твои " ошибки". Мария молча смотрела на него. – Хочу пожелать Карло спокойной ночи, – наконец сказала она. Когда она вернулась, лимузин уже был во дворе. Пэйджит проводил ее до дверей. За порогом она обернулась к нему, не зная, что увидит на его лице. Его лицо не выражало ничего. – Удачи в " 60 минутах", – произнес он. Потом неслышно затворил дверь, и Мария осталась одна.
– Это был кошмар, – тихо проговорила Мария. – Мне приходилось слышать об этом, женщины рассказывали, но как это на самом деле происходит, я и представить не могла. Библиотека, где Карло и Пэйджит смотрели передачу, освещалась только светом телевизионного экрана. Телекамера вначале панорамировала номер отеля, потом захватила в кадр Марию и ее интервьюера и наконец дала крупным планом лицо Марии – оно заполнило весь экран. Вид у нее был тревожный, замкнутый – она была слишком поглощена тягостными воспоминаниями, чтобы замечать направленный на нее объектив. Зазвучал голос интервьюера за кадром: – Вы не могли бы описать свои ощущения? Пэйджит взглянул на Карло, застывшего в напряжении. Рядом с ним на диване лежал воскресный номер газеты. Заголовок гласил: " Загадка смерти Ренсома не разрешена". Шарп предвосхитила интервью Марии. Статья явно была ее идеей. Репортер приводил цитаты из ее высказываний, из которых следовало, что она " занята изучением противоречий между показаниями мисс Карелли и фактическими данными"; " озадачена тем, что мисс Карелли неожиданно прекратила давать показания"; " полна решимости добиваться того, чтобы по этому делу об изнасиловании, от которого зависит и ее собственная карьера, проводилось объективное расследование" и что она " очень надеется: общественность не забудет о том, что талантливый человек погиб в их городе". На единственной фотографии, помещенной в газете, был трогательно юный Марк Ренсом. Пэйджит умудрился поместить в том же номере и свои соображения. " Головоломка с данными исследований и несовпадениями, – отмечал он, – не должна отвлекать нас от главного факта – Мария Карелли была вовлечена в трагедию, у которой нет иной первопричины, кроме попытки изнасилования". Но это не спасло Марию от тяжелого испытания, в которое ее искусно ввергла Шарп, – ей предстояло либо подробно рассказывать на глазах у телезрителей об обстоятельствах дела, либо откровенно уклониться от этого. На экране глаза Марии были опущены вниз. Она казалась лишенной голоса и сил. – Это воспринималось как нечто нереальное, – наконец вымолвила она. – Несколько мгновений мне казалось, что это происходит с кем-то другим. Потом мой ужас обрел осязаемые черты – его дыхание на моем лице, тело, придавившее меня к полу, руки, срывавшие с меня одежду. – Она помолчала, коснулась рукой щеки и тихо закончила: – Шок, когда он ударил меня. – Он что-нибудь говорил? – Да. Но я не могу повторить это. Пока не могу. – Она смолкла, потом пробормотала: – Извините. Я даже не могу называть его по имени. – Вы хотите закончить на этом? – Нет. – Она медленно покачала головой, но сама, кажется, не была уверена в этом. – Просто прошло так мало времени. Но нет. Она подняла глаза, глаза умоляли. – А может быть, и так. Вы правы, и тогда… – Возможно, это несколько несвоевременно, – вмешался интервьюер, – но я полагал, что вы могли бы дать свой комментарий к некоторым вопросам, в которых, кажется, пытаются разобраться в офисе окружного прокурора. Лицо Марии застыло на минуту, потом на нем явственно обозначилось замешательство. – Я даже не знаю, что это за вопросы. Почему они возникли. Он пытался изнасиловать меня… Она снова смолкла, не закончив фразы. – Может быть, – съязвил интервьюер, – некоторые вещи оставим пока в покое? Мария кивнула. Карло наклонился вперед: – Что у них происходит? Пэйджит почувствовал беспокойство: – Пока не понимаю. – Окружной прокурор, – продолжал голос, – утверждает, что пуля, убившая Марка Ренсома, пролетела никак не меньше трех футов, тогда как вы заявили, что пистолет выстрелил, когда Ренсом лежал на вас сверху. Мария, казалось, была изумлена. Пэйджит прошептал Карло: – Вопросы он получил от окружного прокурора. На экране Мария уже овладела собой. – Они, вероятно, не понимают, как быстро все это произошло и как это может ошеломить. – Ее голос снова стал спокоен. – Это длилось секунды. Он бил меня. Мне было больно, и я опасалась за свою жизнь. Когда пистолет выстрелил, он мог отпрянуть назад – я же говорю, все это произошло мгновенно, пуля могла пролететь и несколько дюймов, и больше. Каждую ночь я вспоминаю лишь одно – его смерть, но при этом не могу думать о каких-то расстояниях. Скажу больше – не было случая, который бы так запечатлелся в моем сознании и в то же время так потряс меня, что вспоминается как совершенный сумбур. – Она сделала паузу. – Я не хочу никого обидеть, но порицать человека, как это делают некоторые, за то лишь, что он был до такой степени потрясен, это, по моему мнению, не что иное, как бессердечие. – Черт возьми! – оживился Карло. – Неплохо сказано. Пэйджит не отвечал; он слишком хорошо представлял реакцию Шарп на то, что она сейчас видела. – Кроме того, окружной прокурор считает, что прошло никак не меньше тридцати минут, прежде чем вы позвонили по 911. Мария покачала головой: – В тот день я утратила всякое представление о времени. Как я говорила одному из своих друзей, шок лишает способности нормально мыслить, как будто пробираешься по темному дому, который тебе абсолютно незнаком. Лишь одно я уяснила совершенно точно – этот человек мертв. – Мария снова посмотрела в объектив камеры. – Если бы это было не так, я никогда не потеряла бы голову, что бы он ни делал со мной. – Вы помните, что произошло в эти полчаса? – Только отдельные фрагменты. – Голос у нее был тихий, недоуменный, как будто ей самой было непонятно все это. – Единственное, что отчетливо помню, – как вышла из шока и позвонила по 911. Пэйджит почувствовал облегчение: – Думаю, она проскочила. Карло обернулся к нему: – Ты говоришь так, будто считаешь ее виновной. Пэйджит мысленно обругал себя. – Нет, она невиновна, – ответил он. – Она прошла испытание. Окружной прокурор устроил ей испытание, и она держалась хорошо. – Наш источник утверждает, – говорил репортер, – что вы отказались пройти испытание на детекторе лжи. Пэйджит встал: – Сука… Карло обернулся: – Кто? – Шарп. – Отец взглянул на него. – Извини. Давай просто смотреть, о'кей? Повернувшись к экрану, он встретил усталый, но твердый взгляд Марии. – Как вы знаете, – сказала она, – я начинала свою карьеру юристом. Широко известно, что детекторы лжи не дают верных результатов, поэтому ни один суд где бы то ни было не примет во внимание эти результаты. Каждый окружной прокурор страны знает это, и каждый окружной прокурор должен понимать: то, что не может быть использовано в суде, недопустимо использовать во вред чьей-либо репутации. – Она сделала паузу. – Знаете, очень трудно понять, что здесь происходит. – Я вовсе не собираюсь доказывать, что вы совершили какое-то преступление. – Хорошо, – твердо произнесла Мария. – Я ведь на самом деле не совершала никакого преступления. Я не порицаю вас за ваши вопросы. Но полагаю, вы должны дать оценку источнику информации и задуматься над тем, каковы его мотивы. – В ее голосе зазвучали нотки неприязни. – Кем бы он ни был. – Мы всегда стараемся так делать. И один из способов – получить ваши ответы на эти вопросы. – Понимаю. Я лишь очень огорчена тем, что анонимный источник весьма выборочно приводит факты, чтобы создать превратное представление о том, что так просто и так трагично. – Она помедлила, как будто только сейчас осознавая нелепость ситуации. – Боже мой, неужели кто-то думает, что я хотела всего этого? Неужели кому-то может прийти в голову, что я желала смерти этого человека? Неужели каждая женщина, которую изнасиловали, должна терпеть насмешки из-за того, что стала жертвой, выносить инсинуации по поводу ее попыток дать отпор? – Не увлекайся, – пробормотал Пэйджит. – Конечно же, мы так не думаем, – ответил интервьюер. – Задавая вопросы, имеющие непосредственное отношение к гибели Марка Ренсома, мы рисковали задеть вас и многих других. Но, хотя это и очень неприятно, как для нас, так и для вас, было бы неэтично обходить молчанием вопросы, которые были нам предложены. Мария нахмурилась: – Я журналист, как и вы. Но я стала жертвой попытки изнасилования. И я знаю, и вы знаете, что наше общество все еще несправедливо к женщинам, ставшим жертвами насилия. – Согласен. – Интервьюер сделал паузу. – Можно мне, как журналисту, задать вам еще один вопрос? Внимательно наблюдая за Марией, Пэйджит разгадал выражение ее лица: любой другой увидел бы в нем глубокую задумчивость, он же – предельную настороженность. – Конечно, – ответила она. – Как бы вы объяснили то, что один из постояльцев отеля видел из своего окна, как вы опускали шторы в номере Марка Ренсома? Пэйджит буквально физически почувствовал, как поражена Мария. Он догадывался, что Шарп приберегла этот факт как раз для такого вот момента. Увернись, мысленно внушал он Марии, увернись любым способом. – А позвольте мне вам задать вопрос, – парировала она. – Не говорил ли окружной прокурор, почему я пошла к Марку Ренсому? – Так почему же? – Нет. Я не собираюсь сама отвечать на этот вопрос, хотя мой ответ многое бы объяснил. Но речь идет о репутации и чувствах других людей. – Она помедлила, глядя прямо в объектив. – Попросите ваш источник, пусть он – или она – скажет вам, что они нашли в том номере отеля, и многое станет понятным. Если они откажутся отвечать, тогда вы, по крайней мере, будете знать, что вас просто использовали, и использовали в весьма неблаговидных целях. Пэйджит невольно расхохотался: вначале Шарп предупредила Марию, теперь Мария предупреждала Шарп. – О чем она? – спросил Карло. – О кассете, – объяснил Пэйджит. – Как добропорядочный член Демократической партии, Маккинли Брукс не хочет держать ответ перед семейством Джеймса Кольта. Твоя мама взяла эту кассету и сунула ее Марни Шарп под нос. Через два дня, подумал, но не сказал он, никто и не вспомнит, что Мария тем самым уклонилась от ответа на вопрос. – У меня еще есть вопросы, – тем временем продолжала она, – пусть эти люди ответят на них сами себе. – Ее взгляд был спокоен, голос звучал четко и ясно. – Почему, когда совершается преступление на сексуальной почве, люди помнят о сексе, но забывают о преступлении? Почему жертвы изнасилования, и без того с опустошенным сердцем и поруганной душой, лишаются еще и уважения общества? Почему представители правосудия относятся к ним как к соучастникам преступления? Почему этим женщинам так часто дают понять, что они сами напрашивались на то, чего от них хотел ненормальный субъект? Почему сегодня, сейчас так обходятся со мной? Ее голос окреп полностью. Карло наклонился вперед, как бы силясь помочь ей. – Я не уверена, – обратилась Мария к интервьюеру, – что вы когда-либо сможете понять, каковы эти ощущения. Но сотни тысяч женщин понимают, а теперь понимаю и я. На экране замерло ее лицо крупным планом. В глазах блестели слезы. 6

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒