Annotation 7 страница

Терезе Перальте Беверли-Хиллз показался сказочным оазисом. Здесь царила отнюдь не зимняя пышность: изумрудный разлив ухоженных лужаек, тропическое смешение растительности, буйство розового и белого – квазивесна, да и только! Солнце было ярким, небо сияло свежей голубизной, а ряды пальм на бульваре Санта-Моника уплывали к горизонту, исчезая в мерцающей тропической дали. Во всем этом великолепии разговор с дочерью Стайнгардта представлялся чем-то совершенно невозможным. В конце извилистой улицы, которая вела на Каньон-драйв, спрятанный за кустарниковыми аллеями и распустившейся листвой деревьев, белый дом Стайнгардта, украшенный лепниной, казался нагромождением прямоугольников и квадратов; почти такой же в высоту, как и в ширину, он выглядел плодом фантазии ребенка, любившего дневной свет. Множество окон и световых фонарей. Даже ветви деревьев аккуратно подрезаны, чтобы солнце можно было видеть из любого уголка дома. Когда девушка-латиноамериканка провела ее в гостиную, Терри оказалась под семиметровым потолком в снопах падающего отовсюду света. Она сказала по-испански: – Прекрасная комната. Девушка удивилась. И ответила также по-испански: – Здесь все, как было при докторе Стайнгардте. И пошла за дочерью доктора. Терри осмотрелась. Чувствовалось, что в убранстве комнаты руководствовались расчетом, а не вдохновением: слишком тщательно подобраны эстампы, с идеальной точностью расставлены вазы, при расстановке скульптур – африканские здесь, азиатские там – учитывали только их происхождение, а не свои симпатии. Все было как в музее изящных искусств, а не в обжитом доме. – Это всегда напоминает мне зал, заполненный экспонатами, – произнес за ее спиной хриплый голос. – Или коллекцию засушенных бабочек. Обернувшись, Терри увидела женщину старше тридцати, с заострившимися чертами лица, высокую и стройную, в брючном костюме оранжевого шелка, с крашеными пепельными волосами и длинными ногтями, покрытыми красным лаком. У нее были ясные зеленые глаза; но за внешним лоском угадывалась упругая готовность натасканной собаки к броску и схватке. Свое первое впечатление Терри могла бы выразить словами: эта женщина не доверяет никому. – Меня зовут Жанна-Марк Стайнгардт, – представилась вошедшая и сухо добавила: – Моя мама была француженкой. Последние слова прозвучали так бесстрастно, будто речь шла не о человеке, а о вазе. Терри протянула руку: – Тереза Перальта. – И, улыбаясь, добавила: – У меня мама – гватемалка. Была и есть. – Вы счастливая. – Жанна Стайнгардт смотрела мимо нее. – Моя вскрыла себе вены, когда мне было пять лет. С годами я поняла, что это из-за нашей коллекции. " Что можно сказать на эго? " – подумала Терри. – В таком случае я заменила бы обстановку, – наконец вымолвила она. Стайнгардт посмотрела ей в лицо: – Да? А что бы предпочла ваша матушка? Хотя, я боюсь, мадонна с младенцем Христом, да еще исполненная маслом, не смотрелась бы в нашем интерьере. Терри внутренне напряглась; единственное, что оставалось неясным в замечании хозяйки дома, – на какое различие она намекала: на классовое или расовое. – Многие из нас, – спокойно ответила она, – предпочитают портрет Джеймса Кольта в рамке. Лучше тот, который светится в темноте. Взгляд Жанны Стайнгардт выразил удивление, потом она растянула губы в холодной улыбке: – Как я понимаю, вам известно, что на пленке. Терри кивнула. – Я перестала на него молиться – если мы с вами правильно поняли друг друга. То же произошло и с Марией Карелли после того, как Марк Ренсом заставил ее это прослушать. Жанна Стайнгардт откровенно рассматривала ее пристальным оценивающим взглядом. – Ну да. Я видела ее вчера вечером в " 60 минутах" Впечатляет. Садитесь, пожалуйста. Она провела Терри к софе в центре комнаты с белой хлопчатобумажной обивкой, изукрашенной ацтекским узором. Терри села на одном краю софы, Жанна – на другом, сложив руки на коленях и скрестив ноги. Сейчас самое время, подумала Терри, смягчить тон разговора. – Ваша мама… – начала она. – Как это должно быть ужасно… – Я почти не помню ее. – Хозяйка картинно пожала плечами. – И потом, это скорее отсутствие, чем потеря. Терри попыталась представить свою жизнь, в которой " отсутствует" мама Роза. Это было похоже на то, как если бы сама она перестала существовать. И тут же поняла, что пустота, которую она ощутила в душе Жанны Стайнгардт, не что иное, как отсутствие любви. – А я, как вы говорите, счастливая. Мисс Стайнгардт сделала отстраняющий жест: – Вы пришли поговорить о моем отце и кассете. – О кассете и Марке Ренсоме, – поправила Терри. Дочь врача бросила на нее пытливый взгляд: – Что вы хотите узнать? Ведь ваша клиентка уже убила его. Несколько мгновений Терри молча смотрела в окно. Из окна был виден бассейн, овал которого контрастировал с геометрической правильностью прямых линий и углов дома. Слуга-мексиканец натягивал над бассейном металлическую сетку, чтобы тропическая листва не попадала на голубую поверхность воды. – Как получилось, что Марк Ренсом приобрел эту кассету? – Очень просто. – Мисс Стайнгардт одарила собеседницу тонкой улыбкой. – Я позвонила ему. Ну, это неудивительно, подумала Терри. – По какому поводу? – мягко спросила она. Вопрос был излишним; она была уверена, что знает ответ: деньги. Мгновение собеседница молчала. – Я считаю, – голос ее звучал холодно, – что кассету можно давать прослушивать в воспитательных целях. Поколебавшись, Терри задала вопрос: – А разве это не сугубо конфиденциально? – Конечно, и мой отец так считал. Он оставил указание, чтобы все кассеты были уничтожены его душеприказчиком. – Она вновь позволила себе чуть заметную улыбку. – А его душеприказчик – я. Терри постаралась сохранить нейтральный тон: – А у вас не возникают проблемы в связи с особыми привилегиями пациентов врачей-психиатров? – О нет. Лаура Чейз уже не лечилась у моего отца, когда сунула себе в рот ствол пистолета и нажала на спусковой крючок. – Регистр хриплого голоса понизился. – Видимо, она почувствовала, что полностью деградировала. Терри молчала, пытаясь сохранить душевное равновесие. За интеллектом и эгоизмом, острым холодом которых тянуло от этой женщины, она угадывала другое чувство, распознать которое пока не могла. – Все же люди будут доказывать, что Лаура имела право на сохранение в тайне некоторых подробностей ее частной жизни. Мисс Стайнгардт отмахнулась: – Пусть доказывают. Но с ее стороны никаких возражений опасаться уже не приходится. Поэтому у меня развязаны руки, и мой адвокат не возражал против контакта с Марком Ренсомом. Терри подумала, что Жанна говорит как автомат; что-то жестокое было в ее равнодушии, равнодушии напоказ. – Что вы сказали Ренсому? – спросила она. – То, что нужно. – Ответ прозвучал резко, в голосе слышались язвительные нотки. – Что я восхищена его произведениями. Что я читала статью, которую он написал о Лауре Чейз, – " Плоть становится мифом", так, кажется, она называется. Что я разделяю его интерес к обстоятельствам смерти Лауры. И что, если у него будет желание, я могу дать ему послушать отцовские кассеты. – Она сделала паузу. – По договорной цене, разумеется. – И что он сказал? – Что хочет встретиться со мной. – На ее лице снова появилась странная улыбка. – И мы встретились. Заперлись в кабинете моего отца среди кассет с записями. Терри представила эту встречу, и ей стало не по себе. – А где его кабинет? Мисс Стайнгардт с удивлением посмотрела на нее: – Здесь, разумеется, в этом доме, доме моего отца. Это его самое сокровенное, сугубо личное место. Поколебавшись, Терри попросила: – Можно посмотреть? – Если угодно. Хозяйка провела ее по коридору, стены которого были увешаны фламандскими гобеленами, и открыла белую дверь. Встала на пороге, скрестив руки на груди. Терри вошла в комнату. Мебели было очень немного, и почти вся она была белой – включая кушетку для пациента и кожаное кресло Стайнгардта в ее изголовье. Подумалось, что вид пустых кушетки и кресла будет теперь преследовать ее воображение; эти предметы напомнили ей, что Стайнгардт не смог помочь Лауре Чейз. – Стерильно, как в операционной, – бросила от дверей Жанна Стайнгардт. – Недаром отца как-то назвали " хирургом души". Терри обернулась к ней: – А где кассеты? Стайнгардт показала пальцем: – Там. В стене, между кушеткой и креслом, была дверь, которую Терри сразу не заметила. Жанна стремительно прошла мимо нее и открыла дверь. Вторая комната была темна. Хозяйка включила черную настольную лампу. Терри увидела темные полки, книги по психиатрии, стол, два черных кресла, но ни одной вазы, ни одного эстампа. Комната была абсолютно безлика. – Святая святых, – театральным шепотом насмешливо произнесла Жанна Стайнгардт. – Второй мозг или, точнее, квинтэссенция моего отца. Терри прошла к полке на дальней стене. Полка была ячеистой конструкции – в таких ячейках хранят записи любимой музыки. Но эти записи в белых пластмассовых коробках имели шифр с римскими цифрами, номерами, датами. Когда Терри взяла в руки одну из коробок, она испытала чувство, похожее на гадливость. – Возможно, здесь чья-то судьба, – раздался за ее спиной голос мисс Стайнгардт. – Каково ощущение, когда держишь в руках чужую жизнь? Терри глядела на кассету, слова и интонации Жанны эхом повторялись в сознании, вызывая непонятное чувство. – Как вы узнали, на какой кассете Лаура Чейз? – Мой отец составил указатель. – И снова в голосе зазвучал сарказм. – Я показала его Марну Ренсому, когда он приехал. Вначале познакомила с указателем, а уже потом сказала, какие у меня расценки. Терри избегала прямого взгляда на собеседницу, это было неприятно ей. Она медленно двигалась вдоль полки, скользя взглядом по батарее кассет. А вот и брешь – целая полка и половина другой были пусты. – Это место Лауры Чейз, – услышала она. – Немало времени потрачено на ее лечение. Терри молчала. – Ренсом забрал их? – наконец спросила она. – Да. Так мы договорились, – почти весело сказала дочь врача. – Он хотел работать дома. Терри осмотрела и последнюю полку с кассетами – искать уже было нечего, просто она не знала, что делать дальше. И тут увидела еще одну брешь. Брешь была небольшой, всего две пустые ячейки. Положив туда пальцы, она спросила: – А это? Тоже Лаура Чейз? – Не знаю. – Мисс Стайнгард помедлила. – Здесь они были бы не на месте. Терри посмотрела на ячейки. Если она хоть что-то понимает в системе шифров доктора Стайнгардта, они относились к двум разным пациентам; номера и цифры были разными, даты частично совпадали. – Что-нибудь здесь было? На мгновение ее собеседница была озадачена. – Не уверена. Я заметила это на другой день. Но не могу припомнить. – Если здесь были кассеты, мог Марк Ренсом взять их? Стайнгардт пожала плечами. – Наверное, мог – один или два раза я позволяла ему прослушивать записи здесь одному. Вы знаете, ему очень не терпелось. – Тон ее сделался сухим. – Ему, кажется, нравилось общаться с Лаурой в комнате, где она обнажалась целиком, в фигуральном смысле, разумеется. Как он, должно быть, хотел оказаться на месте моего отца! Как будто озноб охватил Терри. – Если кассеты пропали, можно узнать об этом по указателю? Воцарилось короткое молчание. – Да. Можно было бы. Терри уже хотела было повернуться, чтобы идти, как взгляд ее приковала черно-белая фотография, одиноко висевшая на стене, – аскетическое лицо человека на седьмом десятке лет, с заостренными чертами и пергаментной кожей; глаза, погасшие, водянистые, ничего не выражали. – Ваш отец? Жанна кивнула: – Кажется, она здесь кстати. Я сама повесила ее перед приходом мистера Ренсома. После паузы Терри спросила: – Вы не могли бы рассказать об этом? – О визите Ренсома? Конечно. – Хозяйка и гостья опустились в кресла. – Это было, в сущности, забавно. Терри ощутила, как угнетающе действует на нее безликость комнаты. – Что же было забавным? – То, как он изменился. Входя в дом, Марк Ренсом прямо-таки излучал энергию – он как будто рвался из своей телесной оболочки, этакий рыжеволосый ирландец, беспрестанно упрощающий собственного дьявола. Это чувствовалось, даже если он не произносил ни слова. – Мисс Стайнгардт повела головой, как бы осматриваясь, и Терри заметила, что у нее почти львиный профиль. – Но лишь только он ступил сюда, в эту комнату, сразу изменился – словно оказался вдруг в храме. А когда я показала ему кассеты, он даже говорить не мог – только смотрел, вытаращив глаза. А потом попросил: " Включите что-нибудь для меня". – Голос рассказчицы стал насмешливым, она была погружена в воспоминания. – Я поставила кассету. Одну из многих. – Ту, которую он прокручивал для Марии Карелли? – О нет. Как и Лаура, лучшее я приберегла под конец. – Она смахнула волосы с лица. – Ему достаточно было слышать ее голос – Лаура Чейз, восставшая из могилы. – А что он делал? – Просто сидел, ссутулившись, слушал. Почти не шевелясь. А когда запись кончилась, предложил мне сто тысяч долларов. Я ответила ему, что этого недостаточно, – довольно вежливо ответила, скорее с сожалением, чем с раздражением. А потом сказала о последней кассете Лауры. – Странная улыбка снова появилась на ее лице. – О той, с Джеймсом Кольтом. Терри поняла, что между ними состоялся торг. Она спокойно спросила: – И что же Ренсом? – О, о том, какую цену он готов заплатить, я поняла уже по его лицу. Лицо было – как бы это сказать – алчным. – У нее был издевательский голос пресыщенной женщины, рассказывающей об отставном любовнике. – Такое ощущение, будто я предложила ему самое Лауру Чейз. У Терри рассказ не вызывал ничего, кроме отвращения. И представить нельзя, на что могла решиться Жанна Стайнгардт ради денег! – Что было потом? – Здесь, в комнате, мы и договорились. Двести пятьдесят тысяч долларов плюс тридцать процентов – особая плата. – Дочь смотрела на фотографию отца, как бы адресуя эти слова ей. – Последние десять процентов, – язвительным тоном добавила она, – за позволение Марку взять Лауру к себе домой. Терри наблюдала за ее лицом. – Он говорил, как собирается использовать кассету? – Нет. Но я полагала, она была нужна ему для работы над книгой. Кассета очень многое объясняет в ее смерти, вы не находите? – Смолкнув, мисс Стайнгардт по-прежнему смотрела на отцовскую фотографию. – В ней вся Лаура. На какое-то мгновение ход мыслей Терри прервался. Потом она снова задала вопрос: – Он когда-нибудь говорил, что собирается дать послушать кассету Марии Карелли? – Нет. – Собеседница снова обернулась к Терри, в ее голосе зазвенело презрение. – Он не сказал мне, что собирается использовать кассету как прелюдию. С моим скромным воображением я видела в ней лишь материал для первоклассного бестселлера о самоубийстве Лауры. По крайней мере, название книги было " Кто убил Лауру Чейз? ". – В связи с Лаурой Чейз он упоминал какую-нибудь женщину? Женщина задумалась. – Я помню, он говорил о Линдси Колдуэлл, – наконец сказала она. – Хотя я не пеняла, в какой именно связи. Терри была удивлена, услышав имя знаменитой актрисы, все еще красивой в свои сорок лет, известной как своей общественной деятельностью, так и присужденными ей " Оскарами". Студенткой в Беркли Терри слышала выступления Линдси Колдуэлл по женскому вопросу. Ее речь, по сути, представлявшая рассказ о собственном болезненном превращении " из куколки-красотки в суперженщину", как сама Колдуэлл назвала это, была удивительной по своей искренности и простоте. Терри подумала, что она – прямая противоположность Лауре Чейз, женщина, чье благоразумие и воля могли вызвать лишь неприязнь Марка Ренсома. – Что он говорил о ней? – поинтересовалась Терри. – Я не помню точно, о чем он говорил в первый раз. Помню только, спросил меня, знаю ли я ее. Я ее не знаю. – А Ренсом спрашивал о том, существует ли какая-нибудь связь между Лаурой Чейз и ею? Мисс Стайнгардт мотнула головой: – Не спрашивал, и я не знаю. Но, если я не ошибаюсь, Лаура умерла, когда Линдси Колдуэлл едва минуло двадцать. Взгляд Терри скользнул вдоль полок к тому месту, где могли бы быть две кассеты. – Линдси Колдуэлл встречалась когда-либо с вашим отцом? Как пациентка, я имею в виду? – Я не помню, была ли она в указателе. – Хозяйка задумалась. – Прослушивая записи, я обращала внимание только на то, что имеет отношение к Лауре Чейз. Главным образом, меня заинтересовала последняя кассета. – Почему? Выражение лица мисс Стайнгардт стало неприветливым, и в голосе прозвучала откровенная неприязнь: – Меня очень интересуют обстоятельства ее смерти. Терри решила не развивать эту тему. – Вы недавно упомянули, что Ренсом " в первый раз" говорил о Линдси Колдуэлл. Был еще разговор о ней? – Да. Он звонил мне из Нью-Йорка. Я просила его дать мне почитать то, что уже написано, – хотела убедиться, что он верно понял смысл и значение кассеты Лауры. Ренсом собирался приехать сюда, в Лос-Анджелес, как он объяснил, чтобы встретиться с Линдси Колдуэлл. И, судя по голосу, был весьма доволен собой. – Легкая улыбка тронула ее губы. – Но мне так и не пришлось увидеть наброски к роману, а он так и не повидал Линдси Колдуэлл. Он собирался встретиться с ней через день после Марии Карелли. Терри помолчала. Потом спокойно спросила: – Можно посмотреть указатель? – Нет. – Это было сказано ровно и бесстрастно. – К сожалению, нет. Женщина смотрела внимательным, непроницаемым взглядом – такой же взгляд, подумала Терри, у мужчины на фотографии. – В таком случае, может быть, посмотрите сами? Все, что я хочу знать: была ли Линдси Колдуэлл пациенткой вашего отца. Во взгляде отразилось удивление: – Для чего? – Пока трудно сказать. Возможно, она знает что-нибудь о кассете. – Вам придется спрашивать самое мисс Колдуэлл о ее отношениях с моим отцом. – Отвернувшись, она обвела взглядом ряды кассет. – После того как мы с Ренсомом договорились о продаже, я сожгла указатель. Терри буквально потеряла дар речи. – Почему? – наконец спросила она. Жанна перевела взгляд на фотографию отца. – По той же самой причине, – ответила она холодно, – по какой решила уничтожить и все остальные кассеты. Я сделала то, что и собиралась сделать. Неожиданно Терри осознала смысл того, что сделала эта женщина. – Так те проданные кассеты… это было не из-за денег? – О нет, не из-за денег. – Улыбка мисс Стайнгардт была мрачной. – После того как я продала Марку Ренсому кассету так дорого, у него не было выбора – он должен был использовать ее. А я от всей души хотела, чтобы он ее использовал. Терри кивнула: – Из-за вашего отца. – Да. – Взгляд ее собеседницы стал свирепым. – Вы слушали ту кассету? – Нет. – Для меня это было откровение. Почти пятьдесят минут Лаура Чейз рассказывала, как Джеймс Кольт втаптывал в грязь ее чувства. Когда она добралась в своем рассказе до второго мужчины, она уже рыдала в истерике. А мой отец лишь просил излагать как можно подробнее, что они проделывали с ней. А потом объявил Лауре, что ее время истекло. – Жанна говорила с таким обнаженным чувством, что становилось больно и страшно. – Прослушав запись, я поняла, что мой отец – коллекционер, а мы для него лишь предметы, которые он собирает. Любой из нас. Но никто больше, подумала Терри, не услышит того, что слышал доктор Стайнгардт. Она тихо спросила: – Когда ваша мама покончила с собой? – Тридцать лет назад. Она ушла из жизни как-то незаметно. Никто не вспоминает о ней, в том числе и я. – Лицо женщины окаменело. – Но теперь благодаря мне никто и никогда не забудет о том, кто убил Лауру Чейз.
– В этой истории, – сказал Джонни Мур, – вдохновляет уже то, что наконец-то у нас есть знаменитость, которая все еще жива. Терри сидела на балконе отеля " Беверли-Хиллз" – благодаря заботе Кристофера Пэйджита – и впервые в жизни разговаривала по радиотелефону. Она бы улыбнулась шутке Мура, если бы не подавленное настроение. – У вас есть ее номер? – спросила она. – Только возможность связаться с ней через промежуточную инстанцию. Я позволил себе от вашего имени оставить сообщение: " Позвоните Терезе Перальте, адвокату Марии Карелли, по делу Марка Ренсома". – С легким смешном Мур добавил: – Надеюсь, получатель, где бы он ни был, отнесется к просьбе с должным вниманием. Иначе придется оставить сообщение от самого Марка Ренсома. Взгляд Терри был устремлен поверх внутреннего дворика, полного цветов, на солнце, опускавшееся в невидимый океан. – Будет удивительно, если она позвонит мне. – Это зависит от того, – возразил Мур, – по какой причине Ренсом хотел ее видеть. Или она его – хотя последнее показалось мне совершенно необъяснимым. – В его голосе слышался сарказм. – Завидуете? – поинтересовалась Терри. – От вас ничего не скроешь, миссис Перальта. А какая потеря – смерть Марка Ренсома, какой был мужчина! Конечно же, Линдси Колдуэлл и меня выбила из колеи. Именно из-за феминистской пропаганды я лишился нормального домашнего очага. – Вот как?! – Да. Не из-за моего же занудства, спорадического пьянства, не из-за моих же непонятных исчезновений и подозрительных знакомств. В конце концов, настоящая американская женщина добрых старых времен поняла бы меня. – Да, были добрые старые времена, – насмешливо сказала Терри, – когда женщин не принимали на работу. – Не то что теперь, – охотно подхватил Мур. – Это как раз и губит американскую семью. Сейчас миллионы женщин могут бросить своих ненавистных мужей, не боясь умереть с голоду. А бедная общественность все еще возлагает какие-то надежды на семейное согласие. Терри улыбнулась: – Меня только один вопрос занимает: а в состоянии ли мой Ричи бросить меня? – Семья с погасшим домашним очагом? Заведите себе партнера, и любовь вспыхнет опять. И теперь уже будет вечной. Вот увидите, он сразу исправится. Терри почувствовала стыд: хотела подшутить над Ричи, а получилось, что выдала сокровенное. – У нас все совсем не так плохо. У меня никогда бы до этого дело не дошло. " Как странно уверять Джонни в том, в чем сама не уверена", – подумалось ей при этом. – Терри, – мягко спросил он, – уж не завели ли вы роман на стороне? Мур как будто прочитал ее мысли и решил развеселить. Но его сочувствие не причинило бы боли, подумала она, если бы он не знал ее. – Спасибо за все. – И Терри торопливо попрощалась. Она еще наблюдала заход солнца, когда снова позвонили. Волнуясь, она ответила: – Тереза Перальта. – Привет, Тер. Что это? Ты не приедешь сегодня? Она тяжело опустилась на стул. – У меня оказалось больше дел, чем предполагалось. Еще один свидетель – последний, надеюсь. Ричи, кажется, уже выходил из себя. – Хорошо, но ты же на самом деле нужна здесь. Даже не спрашивает, как прошел день, подумала Терри, и знать не хочет, что она ничего не в состоянии объяснить по телефону – ей неудобно говорить о чужих секретах. – Буду дома завтра вечером. Если этот человек завтра сможет со мной встретиться. – Скажи ему, пусть встретится с тобой сегодня вечером. – Постараюсь. – Неожиданно Терри почувствовала усталость. – Я хочу поговорить с Еленой. – Ее нет. Когда узнал, что ты не приедешь, попросил Джейн взять ее к себе на ночь. – Почему? – У меня был обед еще с одним инвестором. Джейн даже обрадовалась, потому что Лени и Тесс всегда хорошо играют. У Терри мелькнула мысль: не была ли отправка Елены к соседям завуалированным наказанием, только не для Елены, а для нее. – Кажется, я тебе уже говорила, что Елена вовсе не любит Тесс. – Правда? А я забыл. – Ты был за своим компьютером – Терри встала, глядя на оранжевую полосу заходящего солнца. – Наверное, не слышал. – Наверное, нет. Во всяком случае, пребывание вне дома делает детишек более самостоятельными. – Не успела Терри возразить, как он перешел к другой теме: – Слушай, Тер, у меня к тебе важный разговор. У Терри почему-то появилось ощущение, будто в животе затягивается узел. – Что такое? – Речь идет о бабках. Нам все еще не хватает нескольких тысяч начального капитала. – Может быть, начнем торговать моим телом? – Я серьезно. Терри потерла висок. – Я тоже. У нас же нет денег – и за компьютер я еще не успела расплатиться. Давай его продадим. – Мне он нужен для дела. Кроме того, за него лишь удерживают из зарплаты – и нужно учесть, что у тебя есть привилегии по налогам. – У нас больше нет денег, – медленно произнесла она. – Что тут непонятного? Долго длилось молчание. – Об этом я и хотел с тобой поговорить. Терри почувствовала, как боль, начавшись где-то в затылке, постепенно подбирается к глазам. – О чем именно? – О твоих пенсионных накоплениях. – Ричи помедлил. – Мы можем позаимствовать оттуда. Терри прикоснулась к векам. – Я не уверена, что это можно. – Да можно, можно. Я узнавал у твоего бухгалтера, в фирме. – Ты звонил ей? – Но тебя же здесь нет, верно? Не переживай, Тер. Я же не взял деньги, не сделал еще ничего. Пока ты не подпишешь бумаги, ничего нельзя сделать. Пока, подумала Терри. А вслух сказала: – Я там еще недавно. Наверное, речь может идти только о каких-нибудь пятистах долларах. – Нет же, почти тысяча триста. – Он заговорил торопливо: – Ты можешь забрать половину, и это будет стоить тебе менее восьмидесяти долларов в месяц. Причем ежемесячные взносы делать не придется – они будут удерживать сами. – Ты имеешь в виду удержания из твоей зарплаты? – Думай, что говоришь. – Ричи повысил голос. – Это же именно то, что я называю нежеланием оказать хоть минимальную поддержку. Если не сказать хуже – тебе просто хочется унизить меня, чтобы легче было мною управлять. Терри опустилась на стул. – Извини, Ричи. Я вовсе не хочу унизить тебя. Просто надо, чтобы мы наконец устроили нашу жизнь. Не буду говорить о каких-то предчувствиях, но у меня всегда возникает непонятное ощущение… – Она сделала паузу, не в силах объяснить свое состояние. – Как только ты начинаешь говорить, меня как будто паралич разбивает. Желудок в кулачок сжимается… Ричи понимающе хохотнул: – О'кей. Но подумай – ведь эти несколько сотен баксов не стоят даже телефонного разговора. Ты же потратишь их с выгодой для нас, Тер. Терри вдруг увидела, что сделалось совсем темно; она не заметила, что наступила ночь. – Я подумаю, – ответила она наконец. – О'кей? – Великолепно. – Ричи снова был бодр и полон надежд. – Поговорим, как только вернешься. Терри помедлила. – Послушай, если я завтра по какой-то причине задержусь и вернусь только поздно вечером, пусть Елена будет дома, хорошо? – Ну конечно. Мы пообедаем с ней в том месте, которое она любит, я знаю, потом поведу ее, может быть, в плавучее кафе-мороженое. – Он смолк, как будто его внезапно осенила идея. – Тер, а почему бы нам втроем в этот уикэнд не закатиться в Тилден-парк – приятно проведем время, покатаемся на паровозике. Будет чудесный семейный день. Терри подумала, что иногда всплески его активности утомляют. Но вспомнила, что Елена любит кататься на паровозике. – Заманчивое предложение, – согласилась она и попрощалась. Какое-то время неподвижно сидела в темноте. Думала о гостиничном обслуживании, вспоминала о Линдси Колдуэлл, размышляла о Ричи, о себе. У нее появилось ощущение нереальности тех обстоятельств, в которых она очутилась, – заброшена в тропическую ночь, вдали от дочки, в ожидании звонка особы, которую видела лишь издали да в кино. Зазвенел телефонный звонок, пробудивший ее от оцепенения. Она взяла трубку: – Алло! – Алло. Это Тереза Перальта? Голос был чистый, лишенный манерности; Терри всегда казалось, что так говорят на Среднем Западе. – Да, – ответила Терри. – Спасибо, что позвонили. – Не за что, – сказала Линдси Колдуэлл. – Значит, ждали моего звонка? 7

– Речь пойдет о Марке Ренсоме, – спросила Линдси – или о Лауре Чейз? Они сидели на террасе дома Колдуэлл – дом из стекла и красного дерева стоял на берегу океана в Малибу Колони – и смотрели, как утреннее солнце пляшет на океанском горизонте. В голубых джинсах и белом свитере собеседница Терри казалась меньше и скромней той Линдси Колдуэлл, которую она помнила. С рыжеватыми волосами, ясными голубыми глазами и умным внимательным взглядом, она походила не на звезду экрана, а на провинциальную тетушку, которая, работая каким-нибудь экспертом, совершенно случайно разбогатела. Единственное отличие – в ней ощущалась не выставляемая напоказ, но и не скрываемая уверенность в непоколебимости собственного делового авторитета, уверенность женщины, которая сама ставит свои фильмы, живет своим умом и твердо знает себе цену. – Мне и самой пока неясно, – ответила Терри. – Вы по телефону говорили, что я, вероятно, представляю себе, зачем хочу видеть вас. Но я пока еще не знаю, почему хотел встретиться с вами Марк Ренсом. Во взгляде актрисы была смесь задумчивости и удивления. – Пока не знаете, – констатировала Линдси. Терри покачала головой. – Я подумала, – рискнула заметить она, – что вы были пациенткой доктора Стайнгардта. – Лестно же вы обо мне подумали. – Смолкнув, мисс Колдуэлл обернулась к океану. – Было время, когда я действительно меняла врачей, как иная женщина меняет любовников, – отец заставлял. Но никогда не пробовала лечиться у этого фрейдиста. – Ее голос стал тих и печален. – Я частенько говорила себе, что ее никто не спасет и никто не поможет Лауре спасти себя. Терри была изумлена: – Вы знали ее? У мисс Колдуэлл был такой взгляд, будто она не может решить: говорить ли правду? Наконец она вяло кивнула: – Тогда я была совсем молодой. Всего девятнадцать. Терри помедлила в нерешительности. Кажется, Линдси Колдуэлл не из тех, кто, не уяснив сути дела или не имея на то желания, позволяет отнимать у них время расспросами о знаменитой актрисе. Она почувствовала себя неловко, будто ее уличили в желании покопаться в чужом белье. – Как раз из-за этого Марк Ренсом хотел вас видеть? Мисс Колдуэлл подняла бровь: – Что подразумевается под " этим"? – Из-за Лауры Чейз? – Да. Именно из-за этого Марк Ренсом хотел видеть меня. Терри помолчала. В голосе собеседницы не было ни любезности, ни враждебности; в той женщине, которая выступала в Беркли, было гораздо больше сердечности, чем в этой, сидевшей рядом. Терри решила поменять тактику. – Однажды я слушала вас в Беркли, – сказала она. – Рассказав о том, что происходило лично с вами – о возникавших сексуальных проблемах, о стремлении обрести необходимое актрисе самообладание, вы сделали выводы, которые волновали меня и всех других женщин, которых я знала. Но мне кажется, что все это не имеет никакого отношения к Лауре Чейз. Во взгляде актрисы появился живой интерес. – Это из-за того, что вы не хотите увидеть эту связь – никто из нас не хочет. Но в Лауре было гипертрофировано все то, что боятся обнаружить в себе женщины, – это была страдающая жертва, склонная к наивной хитрости, стремящаяся растормошить воображение мужчин и готовая разменять собственное " я" на " любовь" любого рода, лишь бы избавиться от одиночества. – Она помолчала. – Если вы никогда не обнаруживали в себе проявления всего этого, то либо обманываете себя, либо у вас характер такой замечательной силы, что я непременно хотела бы услышать, как вы его воспитали. В ее словах не было раздражения – в голосе звучала готовность и к беспощадной самооценке. – Скорее я способна на самообман, – просто сказала Терри. – В иные дни это выступает на первый план. Впервые ее собеседница улыбнулась. – То же самое и со стремлением быть феминисткой – в иные дни это выступает на первый план. Как могу судить хотя бы по собственному опыту, это действительно пересиливает свою альтернативу. Терри кивнула: – Если вы не Марк Ренсом. – Железный Марк, – ровным голосом произнесла мисс Колдуэлл. – Человек, воистину ничем не отделенный от своей животной сути. Подумав, Терри спросила: – Вы встречались с ним – до того, как он позвонил? – О да. В Йеле, на симпозиуме " Женщина в кино". Кто-то решил, что это будет забавно – пригласить его. Повернув голову, она всматривалась в морскую даль. – Честно говоря, у нас возникла ссора из-за того, какое место отвести Лауре в пантеоне ролевых моделей. И было бы трудно сказать, какое чувство было в Марке сильнее – страсть к Лауре или инстинктивная неприязнь ко мне. Меня это не очень смущало: помнится, я назвала его " поэтом-лауреатом журнального разворота". – Линдси, смолкнув, покачала головой. – Напрасная трата времени. Лучше высказывать собственное мнение, чем высмеивать чужое. Крепнущий бриз ерошил волосы актрисы. Ясны были ее глаза и не по годам молодо лицо, но на нем уже запечатлелось спокойствие самопознания, которое приходит с возрастом. Терри вдруг ощутила умиротворение в душе; она смотрела на океан, на белую полосу там, где рассыпались на песке волны, и дальше, туда, где колыхались длинные ламинарии, волнуемые водяной массой. Появилось одинокое судно, крохотное из-за расстояния, и снова исчезло. Воздух был густ и солон. Наконец Терри спросила: – Почему вы решили встретиться с ним? Мисс Колдуэлл продолжала смотреть на океан, как будто не в силах оторвать взгляд. – Ему стало известно, что я была знакома с Лаурой. – Что он сказал? – Что хочет поговорить со мной об этом. Лично. – Ее ответы снова стали краткими и безразличными. Терри решила сменить тему в надежде на то, что беседа снова обретет свободное течение. – Лаура Чейз была гораздо старше, и, кроме того, трудно предположить, что у вас было много общего. Собеседница сделала неопределенное движение рукой. – Больше, чем вы думаете. Меня на годы заточили в закрытый пансион, а я, чтобы выразить протест отцу, выбрала самые сильные средства – пьянство и мальчиков. – Она помедлила. – Мальчиков было много. Чтобы позлить отца, я занималась этим с кем придется, даже с теми, кого ненавидела. Потом они назвали это неразборчивостью. А вот как назвали то, что вышвырнули меня, – я забыла. Терри не знала, что сказать. Женщина говорила с усталым равнодушием, будто брела знакомым путем, которым не раз ходила на поиски истины. – Как вы познакомились с Лаурой Чейз? – Ну, это было просто. Мой отец, как вы, может быть, знаете, счел за благо перебраться в студию " Парамаунт", и меня пристроили к семейному делу, – сухо пояснила мисс Колдуэлл. – Со временем у меня появилось страстное желание превзойти его. Но моей первой работой была незначительная роль, роль младшей сестры Лауры Чейз. Более или менее плоская грудь – вот, пожалуй, единственное, что позволяло мне претендовать на эту роль. – Я, кажется, не видела этот фильм. – Он и не был закончен. – Голос актрисы сделался тихим. – Лаура застрелилась как раз перед съемками самых важных эпизодов. Мгновение Терри молчала, потом спросила: – Какая она была? Глаза Линдси сузились. – Вспоминая прошлое, я думаю, что самое заметное в ней – какая-то роковая чувствительность: она хотела любить и быть любимой, но была слишком несчастной, чтобы найти путь, не связанный с саморазрушением. Она могла переспать со статистом ради чувства уверенности, чаще мимолетного. На другой день, во время съемок, могла застыть вдруг на месте, пока режиссер не начнет уговаривать ее продолжить работу. Но она никогда не умела разобраться в себе, чтобы поступать так, как должно. – Горечь зазвучала в голосе мисс Колдуэлл. – Чем она была наделена в избытке, так это сверхъестественной чуткостью к чужой боли. Особенно если подобную душевную боль она испытывала или испытала сама. При этом было бы хорошо, подумала Терри, если бы она знала, к чему это может привести. – Странно, я много читала – о ваших родителях, о вашей общественной деятельности, о том, как вы стали снимать свои фильмы… Но я не помню, когда вы говорили что-либо о Лауре Чейз. – Я никогда о ней не говорила. – Взгляд актрисы не отрывался от воды. – По крайней мере, не высказывалась о ней публично. После паузы Терри спросила: – Почему вы согласились встретиться с Марком Ренсомом? – Он сказал, что у него есть кассеты. С исповедью Лауры ее психотерапевту. – Мисс Колдуэлл задумалась. – Для меня это был сюрприз. – Что-то было на кассетах, из чего он заключил, что вы знали Лауру Чейз? Собеседница обернулась к ней: – А можно узнать, почему вас это беспокоит? Вопрос был задан раздраженным, недружелюбным тоном. – У Ренсома была кассета, – ответила Терри, – с записью, сделанной за несколько дней до ее смерти. Речь шла об уик-энде в Палм-Спрингс – о встрече Лауры Чейз с Джеймсом Кольтом и двумя его друзьями. То, что произошло с ней, было настолько ужасным, что вполне объясняет ее самоубийство. – Она упоминала меня? Терри вздрогнула. – Вы там были? – В Палм-Спрингс? – Мисс Колдуэлл отвернулась. – Бог мой, нет. – Едва заметное страдание прорвалось в звуках ее голоса. – Насколько мне известно, – сказала Терри, – на той кассете Лаура ничего не говорит о вас. Должно быть, у Ренсома была еще одна. Колдуэлл снова взглянула на нее: – Он сказал мне, что у него есть все кассеты. Терри кивнула: – Он встречался с Марией Карелли, чтобы в обмен на кассету переспать с ней. – Она помедлила. – Та кассета, которую нашли, похоже, возбуждала его. Встав, Линдси отошла к перилам террасы. Опершись на них, смотрела в океан. – Вы пытаетесь доказать, – наконец проговорила она, – что у Марка при встрече с Марией Карелли был заранее обдуманный план принуждения ее к связи и что эта кассета была частью его. – Да. Она покачала головой. Но Терри, смотревшей со спины, увиделось в этом жесте не отрицание, а усталость. Обернувшись, актриса выглядела другой женщиной – очень уязвимой и неуверенной в себе. – Вы просто не представляете, о чем спрашиваете. Зато Марк Ренсом в свое время имел об этом полное представление. И, насколько я смогла понять из " 60 минут", за Марию Карелли есть кому вступиться. – Она помедлила. – Если я и стану рассказывать вам о том, что происходило, то сама буду решать, что говорить и как это можно будет использовать. Слова прозвучали довольно категорично: – Хорошо. Мисс Колдуэлл испытующе разглядывала Терри. Наконец спросила: – Так о чем вы хотели узнать? Та задумалась: – Может быть, начнем с того, что, по словам Ренсома, было на кассете. Линдси снова посмотрела на нее: – Того, что там было, оказалось достаточно, чтобы убедить меня встретиться с человеком, которого я ненавидела. – Чего вы боялись? – Было несколько моментов. – И взгляд, и голос актрисы были теперь спокойны. – Начиная с той недели, которую я провела в гостевом доме Лауры. Терри молчала. Жизнь научила ее различать: когда нужны слова, а когда молчание лучше слов. Было видно, что Линдси Колдуэлл вполне владеет собой; если она стала рассказывать, то делала это по собственному разумению. Все, что требовалось теперь от Терри, – внимательно слушать. – Я была сорви-головой, – начала мисс Колдуэлл. – Каждый день пила, напиваясь где угодно и с кем угодно. Однажды, проснувшись, поняла, что допилась до помрачения сознания: я уже не знала – где отрывки воспоминаний, а где обрывки сновидений. Несколько раз было так: звонили мужчины, а я не могла вспомнить, кто они и что у меня с ними было. Она помедлила: – Даже если они сами говорили мне об этом. Такой я была, когда мы встретились с Лаурой, – пьющей, легкомысленной, пропащим человеком. Как и сама Лаура. Рассказ лился свободно, как будто Линдси уже тысячу раз проговаривала его про себя. Но в ее интонациях появилась какая-то резкость, которую Терри не замечала прежде, – ни у нее, ни у ее героинь. – Лаура распознала мое состояние, – продолжала актриса. – У нее словно был радар на чужую боль. До первой сцены, которую мы делали вместе, она казалась замкнутой, почти не от мира сего, женщиной особой породы. Но она единственная поняла, что мои руки трясутся не от страха, а от того, чем я занималась накануне ночью. Это была экранизация пьесы Уильяма Индже^[17] – она играла эффектную женщину, вернувшуюся из Чикаго в свой крошечный городок, а я была ее сестрой, этаким синим чулком, моей героине не хватало смелости расстаться с домом. В первом эпизоде – в моей спальне – мы занимались косметикой, чтобы идти на танцы, и говорили о ее жизни. Роль я знала хорошо, а вот нанести тени на веки не могла. Слишком дрожали руки. Тогда Лаура стала импровизировать. Взяла у меня тушь со словами: " Давай покажу! " – и эпизод закончился тем, что она сама занимается моей косметикой. Неожиданно это оказалось находкой, как раз этого не хватало, чтобы лучше выявить отношения сестер. И эпизод получился. Режиссеру понравилось. Потом я поблагодарила ее. Она улыбнулась мне той своей улыбкой, которая как будто говорила: я все про тебя знаю, но не придаю этому значения, и сказала: " Ты можешь, конечно, напиваться, как в тот раз, но вначале стань им необходимой, чтобы они прощали все твои огрехи". И прошла в артистическую. Вечером, когда я спешила на автостоянку, кто-то положил ладонь мне на плечо. Это была Лаура. " Наконец-то устроила себе свободный вечер? " – спросила она. Конечно же, нет – я, можно сказать, уже столковалась с одним, игравшим в эпизодах, чувствовалось, ему очень хотелось похвастать своим друзьям, что он трахнул дочь Лейона Колдуэлла. Он был близок к цели – я шла, чтобы дать ему эту возможность. – Она коротко вздохнула. – Почему-то я не смогла признаться в этом Лауре – как будто она хорошо знала меня. Потом она сказала: " Будет лучше, если ты пойдешь ко мне домой". Я ни минуты не размышляла. Пошла с ней, и все. Терри показалось, что этими словами Линдси Колдуэлл отделяет один период своей жизни от другого. После небольшой паузы актриса просто сказала: – Лаура взяла меня под свою опеку. – В каком смысле? – поколебавшись, спросила Терри. – В любом. – Линдси смотрела мимо нее. – У нее был великолепный дом в Вест-Голливуд-Хиллз, почти сказочной роскоши – мне кажется, его специально сделали таким, чтобы он походил на дом одной из героинь Лауры. Зато Лаура не походила там на себя. Наряд и косметику – долой, от прически одно воспоминание – и вот перед вами обычная домохозяйка! И было похоже, что у себя дома, в отсутствии мужчин, Лаура ощущала облегчение. " Я всегда мечтала о сестре, – призналась она мне, – и вот теперь она у меня есть. Спасибо Уильяму Индже и студии " XX век-Фокс". Не успела я опомниться, как уже чувствовала себя как дома. Она дала мне что-то переодеться, мы сели за столик рядом с бассейном, пощипывали салат, смотрели на солнечный закат. Лаура во всех подробностях рассказывала мне о своем детстве. Выпивки – ни капли, у обеих только чай со льдом. Линдси Колдуэлл снова помолчала. – Забавно, – проговорила она наконец. – Лауре нужен был чистый экран, чтобы в любой момент проецировать на нем свои мысли и чувства. Она и использовала меня для этой цели. Но, заботясь обо мне, никогда не порицала, не то что мой отец. С того момента, с того вечера я добровольно и без раздумий приняла это отношение ко мне. Я рассказала Лауре о том, о чем никогда никому не говорила. Прошло уже двадцать лет, подумала Терри, а в ее словах по-прежнему тоска о потерянном друге. – Потом, – ровным голосом произнесла Линдси, – Лаура зажгла свечи на столе и рассказала, как ее насиловал отец – насиловал несколько раз, до тех пор, пока она не потеряла сознание. Терри замерла, уставившись на нее неподвижным взглядом. – Все это было мне понятно, – продолжала рассказчица. – Даже тогда. То, что сделал с ней отец, ужасно потрясло ее, ни один подросток не обошелся бы так с ней, это навсегда изменило ее мироощущение. Ее низвели до твари, мужчины казались ей исчадиями ада, единственное чувство, закрепившееся от этого в ее сознании, – страх перед болью. Который потом она испытывала снова и снова, не понимая даже – почему. Когда она закончила рассказ, я плакала. Колдуэлл задумалась. – Впечатление было такое, что мне жалко Лауру, – тихо вымолвила она. – Но на самом деле… Я просто впервые стала понимать себя. А Лаура, конечно, подумала, что я плачу из-за нее. Встала, подошла ко мне. – Она сделала паузу. – Целовала меня, а я не решалась ее оттолкнуть, не хотела обидеть. Потом мы пошли в дом, Лаура несла свечи. Актриса заходила по террасе беспокойными кругами. – Она оказалась очень нежной, совсем не такой, как парни, которых я знала. Конечно, сама она доставила удовольствие очень многим мужчинам, часто испытывала желания, которые так и оставались неудовлетворенными, и, естественно, знала, как обходиться со мной. Я позволила ей раздеть себя, целовать в соски – делать все, что она захочет. В то время я вся принадлежала ей, и она была нежна со мной. – Линдси смолкла, обернулась к Терри – в глазах боль. – Она хотела, чтобы именно так кто-нибудь был нежен с ней. Потом она сказала мне, что ни разу до этого не была с женщиной. И что это как будто изобретаешь свой собственный язык, вместо того чтобы говорить на чужом. И теперь мы будем изобретать его вместе. Какое-то время я просто лежала, положив голову в ее лоно, слушала ее. После этого повернуть голову было совсем уже не сложно. Так продолжалось неделю. Рассказчица снова смотрела вдаль, следя за одинокой чайкой, спикировавшей на песчаную полосу у самой воды. – Мы вместе ходили на студию, вернувшись домой, готовили обед и ничего не пили, кроме молока. Каждый вечер купались, голые. Потом она вытирала меня полотенцем и помогала репетировать роли. Возилась со мной, как с ребенком. Нужно ей было совсем немного. Заботиться обо мне так, как ей хотелось бы, чтобы кто-то заботился о ней. И чтобы на ее любовь отвечали любовью. – Линдси помедлила. – В ту единственную неделю было все, как ей хотелось. Терри молчала. Как много в человеческих судьбах, думала она, тайн – таких интимных, что постороннему не расскажешь, и таких мучительных, что не забудешь никогда. Наконец она спросила: – Ренсом знал об этом? Актриса следила за чайкой. – Частично. Не все. Терри, подумав, продолжала: – Что он хотел от вас? Взгляд сделался холодным: – Встречу наедине. В номере отеля. – Как вам кажется, что это означало? – Посягательство на мою честь. На ту нежность, которую проявляла ко мне Лаура, рассчитывать не приходилось. Если у меня и были какие-либо сомнения на этот счет, после Марии Карелли они исчезли. – Вы собирались пойти? – Я собиралась все выслушать и потом как-нибудь договориться с ним. – Голос ее стал решительным. – У меня двое детей, муж, которого я очень люблю и не хочу, чтобы он страдал. Я уверена: они постарались бы понять, но все же… А другие, те, кто видят во мне символ женского движения, мои друзья, мои враги? Вы представляете, какой будет фурор, если окажется, что президент женской организации в свое время была бисексуальной? Терри кивнула: – Да, представляю. Линдси на мгновение задумалась. – Двадцать лет назад я поняла, что в любое время, в любую эпоху человек бывает разным. Но есть множество людей, которым это понять трудней, чем формулу " равная плата за равный труд", и я не хочу лишний раз давать повод всяким вахлакам поиздеваться над подобными отношениями. К тому же это означало бы для меня конец общественной деятельности. Терри почувствовала нечто невысказанное за словами собеседницы. – Что еще, – мягко спросила она, – знал Ренсом? Во взгляде Линдси появилось изумление: – О чем вы? – Но ведь вы же хотели, чтобы Ренсом рассказал вам нечто, чего вы не знали. – Терри прямо и открыто смотрела на нее. – Точно так же вы надеялись, что я смогу вам это рассказать. Лицо актрисы менялось на глазах – удивление сменилось покорностью судьбе, потом невыразимая мука отразилась на нем. Но в то же время во взгляде, устремленном на Терри, впервые мелькнула искорка интереса. – У вас поразительная способность, – заметила она, – молчать, даже замереть, когда слушаете кого-нибудь. И человек не сразу понимает, что вы узнали гораздо больше, чем он хотел рассказать вам. Терри была удивлена – похоже, мисс Колдуэлл говорила правду, хотя даже она сама не знала за собой такой способности. – Но это никому не приносит вреда, – возразила она. Линдси молча рассматривала ее. Наконец сказала: – Давайте прогуляемся! Мне хочется на волю. Терри сбросила туфли на высоких каблуках. По деревянной лестнице они спустились на берег и зашагали по песку. Актриса походила на отпускницу, а ее спутница – на секретаршу респектабельной фирмы. Мы, наверное, выглядели бы забавной парочкой, подумала Терри, если бы не выражение лица Линдси. – Именно на той неделе, – начала та, – Лаура рассказала мне о Джеймсе Кольте. Терри с удивлением посмотрела на нее. – А сколько времени прошло после этого до ее самоубийства? Линдси, наклонившись, закатала джинсы. Спокойно ответила: – Дней десять или около того. По ее тону Терри поняла, что вопросы больше задавать не следует. Они молча пошли дальше. Спустя некоторое время актриса заговорила снова: – До меня, разумеется, и раньше доходили слухи. О том, что она и Кольт тайно встречаются, и даже о том, что она мечтает стать " первой леди" – конечно, это было невозможно. И все же странно было услышать от нее о том, как она занимается любовью с " будущим лидером свободного мира" Так она шутливо называла его – белокурого красавца, который с экранов телевизоров говорил о мужестве и самопожертвовании, о социальной справедливости. – Колдуэлл посмотрела на Терри. – После того, что я узнала, у меня стало скверно на душе. Джеймс Кольт был для меня героем, и я от всей души желала, чтобы он оказался немного лучше хотя бы тех последних шестерых парней, с которыми я переспала. Чтобы он оказался слишком хорошим и не воспользовался слабостью Лауры, как очередной нечистоплотный продюсер, который окучивал ее где-нибудь на кушетке, а потом как ни в чем не бывало возвращался домой к жене и сыну. Теперь я поняла, что худшим во всем этом было то, как сама Лаура относилась к нему. Он был таинственной силой, которую она не понимала. Лаура хотела веровать в него, но в то же время в глубине души таила на него обиду – она называла его " всемогущим богом" так же часто, как и по имени. Одно было ясно: Лаура принадлежала ему всецело. Даже ее шуточки на его счет были рабскими остротами. – Рассказчица замолчала, ссутулилась. – Все это наводило меня на размышления о собственной судьбе. Терри посмотрела на нее: – Значит, Лаура вас кое-чему научила? – Вы даже представить себе не можете, как много мне дали ее уроки. – Она застыла неподвижно, глядя вдаль. – Я была там в тот вечер, когда Джеймс Кольт договаривался с ней о встрече в Палм-Спрингс. Терри молчала, пораженная. Повернувшись к воде, Линдси стояла там, где, достигая своей наивысшей точки, волны исчезали в песке. Ветер ерошил ее темно-желтые волосы, отливавшие на солнце золотом. – Мы были в ее доме, – тем же ровным тоном рассказывала актриса, – в розовой спальне с огромным зеркалом на потолке, его сделали по заказу одного из ее мужей. Я лежала, положив голову на плечо Лауры, видела в зеркале, как она гладит мои волосы. На какое-то мгновение в голосе зазвучали мечтательные нотки. – Я не испытывала ни радости, ни печали. Только умиротворение и одновременно какое-то чувство утраты. Как будто это была не я сама, а лишь оболочка, где я помещалась до той поры, пока что-то не изменилось во мне и я не переселилась в иной образ, не похожий на тот, в котором пришла сюда. Потом я услышала слова Лауры. У Колдуэлл снова изменился ритм речи – она заговорила быстрее. – Что было хорошего в наших отношениях, сказала Лаура, так это доброта. Никто не старался взять у другого, только отдать, потому что мы хотим всего лишь любить и быть любимыми. Я дала ей то, чего у нее никогда не было. – Голос рассказчицы сделался тише. – В зеркале я увидела, что глаза Лауры наполнились слезами. Тогда я повернулась к ней, смущенная и немного испуганная. Она подумала, что я повернулась к ней в любовном порыве. И, улыбнувшись сквозь слезы, поцеловала меня. Как раз когда зазвонил телефон, она сказала: " Я тоже тебя люблю". Похоже было, что у актрисы перехватило дыхание. Терри попыталась представить себе ситуацию: Линдси Колдуэлл, которая в свои девятнадцать все глубже погрязает в пороках, потянувшаяся к ней Лаура Чейз. Вдруг она поняла, что эти отношения не могли не быть для девушки неожиданными и даже тягостными. – Это был сенатор Кольт, – продолжала между тем Колдуэлл. – Лаура так держала трубку, что я слышала его голос. Было так удивительно. Я лежала голая в постели с, может быть, самой знаменитой актрисой в мире и слушала, как тот, кто мог стать нашим следующим президентом, просил ее провести с ним уик-энд в Палм-Спрингс. Она смотрела себе под ноги. – Какое-то время он говорил – я плохо слышала. В зеркале над нами я увидела, что лицо Лауры омрачилось, потом почувствовала, как она выпрямила ноги. " Кто они? " – спросила Лаура. Больше она не сказала ни слова, но мы читали мысли друг друга. И неважно, какие он нашел слова. Лаура отгадала его намерение относительно себя, и я знала об этой догадке. Вдруг по коже у меня прошел озноб, потом Лаура коснулась моей руки. " Не знаю, – наконец ответила она ему, – мне надо подумать". Он говорил снова. Слушая, она все сильнее сжимала мою ладонь. Прежде чем повесить трубку, произнесла: " Боюсь, что я не гожусь для этого. Да, именно так, сенатор Кольт, я нашла себе кого-то другого". Рассказчица присела на корточки, чтобы подобрать камешек, похожий на монету, молча рассматривала его. – Как только Лаура повесила трубку, – после паузы сказала она, – я уже знала, что она говорила обо мне. Терри снова взглянула на Линдси Колдуэлл. По мере приближения истории к концу голос актрисы делался глуше. Замедлялись ее шаги. – Именно тогда у меня появилось чувство, что теперь я связана какими-то обязательствами. Мне бы радоваться за нее – она не ответила, по крайней мере сразу, согласием. Но у меня было гнетущее ощущение: Лаура отказалась от Джеймса Кольта ради меня. И раньше она отказывалась от мужчин или выпивки ради меня. Но ведь это меня ко многому обязывало. Я как бы принадлежала ей. И вдруг, неожиданно для себя, я захотела свободы. – Она помолчала. – В тот момент, когда в голове моей проносились эти мысли, Лаура положила мою голову к себе на грудь. Той ночью я чуть было не сбежала. Но не смогла, – тихо добавила она. – Когда Лаура заснула, ее руки продолжали обнимать меня. Глядя прямо перед собой, Терри шла след в след со своей спутницей по самой кромке прибоя. Солнце было в вышине, зимнее небо сияло голубизной, вся в солнечных бликах вода, накатываясь на полосу песка, мутнела. Но история Лауры Чейз делала все это миражом, грезой. – Как вы ушли от нее? Линдси искоса посмотрела на Терри. – Единственно возможным путем, – наконец ответила она. – Сказала правду. На какое-то время воцарилось молчание, но рассказ продолжался так, будто паузы не было. – Когда мы сидели за завтраком и Лаура взяла мои руки в свои. Не потому, что я хотела быть честной. Это была трусость, эгоизм и неспособность быть иной. " Почему? Почему? " – все спрашивала она, всхлипывая, и слезы текли по ее лицу, тогда я сказала ей все. – Актриса заговорила быстрей, как будто ей хотелось поскорей миновать этот момент своих воспоминаний. – Что я чувствую себя неловко. Что она пугает меня. Что я слишком люблю ее. Что это невозможно – все время быть тайными любовниками. Что я должна жить своей собственной жизнью. – Линдси смолкла, сделала резкий вдох и спокойно закончила: – Что я никогда не была способна любить ее так, как ей хотелось. Они молчали, потом Терри увидела, что идет одна. Ее спутница отстала – стояла, приложив ладонь ко лбу. – Я думала, что стоит только рассказать ей все, – прошептала она, – и Лаура отпустит меня. Помедлив, Терри спросила: – А что она сделала? – Вышло, как я и хотела. – Линдси подняла лицо, искаженное болью. – Но при этом так, будто я убила ее. Она выпустила мои руки из своих. Смотрела на меня. Из полуоткрытого рта – ни звука. Все застыло, кроме глаз. – Рассказчица помолчала и медленно, отчетливо выговаривая слова, сказала: – Мне немало пришлось пережить и до, и после, хотя бы из-за своего отца – слова и поступки его были так жестоки, что и представить нельзя. Но никогда не было так мучительно смотреть в чье-либо лицо. Не знаю, как долго мы стояли так – повернувшись друг к другу, молча. Наконец она прошептала: " Теперь я должна пойти с ним". " Нет, – сказала я. – Ты пойдешь с ним не из-за меня. Я не хочу, чтобы это было из-за меня. Не ходи с ним ради себя. Ты же не хочешь, чтобы кто-то так обращался с тобой". Женщина невесело улыбнулась: – Прекрасный совет, достойный библиотечки " Помоги себе сам", – я опередила свое время. Но все, что я говорила, я говорила только для себя. С таким же успехом я могла обращаться к Лауре на суахили. – В голосе зазвучала горечь. – И конечно, я знала об этом. – Но ведь это правда, – произнесла Терри. – Нельзя возместить взрослым людям то, чем они обделены с детства. Самое большее, что вы могли сделать, – поддерживать отношения за счет отказа от собственного " я". В конечном итоге вы обе оказались бы в проигрыше. Актриса посмотрела на нее понимающе-ироничным взглядом. – Тереза, вы это мне говорите или себе? Терри помедлила. – По крайней мере, хотела сказать вам. – Понимаю. – Несколько мгновений Линдси молча рассматривала ее лицо. – Хорошо, если вы говорите это мне, тогда вот вам небольшое дополнение к истории, концовка будет более эффектной: в ту ночь, когда Лаура погибла, она звонила мне домой. Линдси отвернулась к воде. – Это было примерно за час до того, как она застрелилась. На съемках я не бывала, Лауру не видела и не пыталась представить себе, что могло быть на уик-энде в Палм-Спрингс. Думала о том, как бы прошвырнуться и подцепить кого-нибудь. – Она помедлила. – Хотелось убедиться, что я в порядке. Не знаю почему, но я сразу догадалась, что звонит она. Лаура была пьяна, в одиночестве. – Колдуэлл скрестила руки на груди. – Как часто бывает с пьяными людьми, она зациклилась на одной фразе. Повторяла снова и снова: " Ты мне нужна сегодня". Дрожь прошла по телу рассказчицы. – Она напугала меня. Голос у нее был как у ребенка. И звучал он по-детски требовательно. " Ну, пожалуйста, – говорила Лаура. – Ведь я была с ним". Я не могла слушать, как она это говорит. И не знала, кого больше боюсь: Лауру или себя. Мне хотелось одного: чтобы она перестала повторять: " Ты мне нужна". – Женщина закрыла глаза. – И я сказала, что у меня свидание. Терри внутренне содрогнулась. – После этого, – спокойно продолжала Линдси, – Лаура зарыдала. Не рыданья, а какой-то звериный вой. Такое ощущение было, что ее содрогания доходят до меня по телефону. Мне ничего не пришло в голову, кроме одного. Я попрощалась и повесила трубку. – Она стала бесцельно ходить какими-то полукругами, как будто стесненная невидимыми стенами. – Потом я выключила свет. Как будто боялась, что придет Лаура и найдет меня. Ее застывший взгляд упирался в песок. – Телефон звонил снова и снова. Я сидела в темноте час или больше, боясь взять трубку. Просто слушала телефонные звонки. Наконец телефон смолк. Линдси Колдуэлл обернулась к Терри: – Никогда не думала, что тишина может быть столь глубокой. А может быть, это темнота была такой. Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем я снова смогла двигаться. Потом, не знаю почему, встала и поехала к Лауре. Света там не было. Когда я позвонила в дверь, никто не отозвался – ни Лаура, ни прислуживавшая ей девушка. Дверь была заперта на ключ. Я успокоилась. – Она слегка отодвинулась и отвернулась от Терри. – Подумала, что Лаура ушла. Потом вспомнила про гостевой домик. Светила луна. Я вышла на тропинку, которая огибает дом и выводит к бассейну. Там было темно. Какое-то время я всматривалась в воду, выискивая неизвестно что и надеясь ничего не обнаружить. И тут я заметила свет в гостевом домине. Подошла к двери, она оказалась приоткрытой. Помню, как стояла перед ней, охваченная неожиданным страхом. И вдруг поняла, почему пришла сюда. Линдси смолкла, глядя себе под ноги. Терри подумала, что так же вот, двадцать лет назад, девятнадцатилетней девушкой, она стояла в раздумье: войти ли в полуоткрытую дверь. – Я вошла, – сказала Линдси Колдуэлл. – Дверь в спальню была открыта, спальня освещена тусклым желтым светом. Первое, что я увидела, – телефон у кровати. Трубка была снята с рычага, провод телефона тянулся по полу и исчезал в темноте. Трубка издавала монотонный пульсирующий звук, эхом отдававшийся в комнате. Лаура была в постели. Совершенно голая, волосы влажные, лежала на махровом полотенце. Вначале я подумала, что она недавно купалась. Потом увидела револьвер в ее руке, кровь и волосы, разбросанные по подушке. Затылка у нее не было. Терри вздрогнула. – Я отвернулась, – тихо произнесла Линдси. – Больше я никогда не видела Лауру. Только в кино. Терри хотела протянуть к ней руку, но потом это показалось ей бессмысленным. – Что вы сделали? – спросила она наконец. – Я была в трансе. Стояла спиной к Лауре, как будто полностью лишенная чувствительности, точно под анестезией. Лишь пронзительный звук телефонного гудка сверлил сознание. Ее голос сделался твердым. Слова были точны и ясны, как будто она описывала картину, которую запоминала несколько лет. – Гудки продолжались, я была уже не в состоянии это вынести. Только одна мысль: надо сделать так, чтобы гудки прекратились. Я положила трубку, звук смолк, у меня появилось ощущение, будто пелена, опутывавшая мое сознание, пала. Кто-то должен был узнать о том, что произошло. Это было глупо и бессмысленно, но я не могла оставить ее в таком виде. Я подняла телефонную трубку. Когда отозвалась дежурная службы безопасности, сказала: " Лаура Чейз покончила жизнь самоубийством". В ответ – долгое молчание, уверена, она подумала, что я сумасшедшая. Наконец спросила, кто говорит. Я не хотела отвечать. Сказала: " Подруга". – Линдси провела рукой по лбу. – Это прозвучало так глупо. Она продолжала допытываться, кто я. Почему-то это разозлило меня. " Черт вас побери, – огрызнулась я. – Она же прострелила себе мозги! " И швырнула трубку. После этого ушла. Шла не оглядываясь и не спеша. Уходила от Лауры с ощущением, будто она вытянула из меня все силы. Как робот, дошла до машины, включила зажигание и поехала по аллее. Проехав ее, остановилась, вспомнила: куда ехать, где сворачивать. И отправилась домой. – Она снова помолчала. – Через четверть мили увидела " скорую": мигалка включена, мчится мне навстречу по другой дороге. Вот тогда до меня дошло, что все это произошло на самом деле. И продолжала свой путь. В ту ночь я не смогла заснуть. На другой день, когда встала наконец и открыла дверь, Лаура глянула на меня с утренней газеты. Глаза Линдси Колдуэлл, будто всматривавшиеся в прошлое, выражали недоумение. – Все ждала, что они приедут. Но они так и не приехали. Мой телефонный вызов не был записан на магнитофон. У них не было моих отпечатков пальцев. Никто не знал обо мне и Лауре. – Она отвернулась. – Никто даже не знал, что я была там. Терри не сказала ни слова. Молчание длилось долго, наконец актриса подняла голову. Взгляд у нее был решительный, почти отчаянный. – За прошедшие годы, – сказала она, – мне приходилось читать и о таинственном звонке, и о том, " кто убил Лауру Чейз". Но я – единственная, кто знает ответ. Снова повернувшись к Терри, добавила ровным голосом: – Я убила Лауру Чейз. – Нет, – возразила Терри. – Не вы. Линдси посмотрела ей в глаза: – О, я знаю все, чем можно объяснить ее самоубийство. Недаром несколько лет лечилась – освоила правильные ответы. Лауру убила Лаура. Или наше общество, или Голливуд, или ее отец, или сенатор Кольт, или тысяча мужчин, что были у нее между отцом и сенатором. И даже свиньи вроде Ренсома, у которых разыгрывалась сексуальная фантазия при мысли о Лауре и которые подвергали надругательствам других женщин, копируя то, что совершалось над ней. Все это я понимаю. Но есть все же один вопрос, для которого эти ответы не годятся. Я все время спрашиваю себя: что было бы с Лаурой, переживи она ту ночь? И не знаю! – Но все это было двадцать лет назад. Теперь можно посмотреть на это с высоты прожитых лет, которые отделяют вас от безумного поступка Лауры, от той поры, когда вам было всего девятнадцать, и от вашей прежней бессмысленной жизни. – Моя прежняя жизнь, – повторила собеседница. – До сих пор поражаюсь тому, как многим я обязана Лауре. После той ночи я снова стала много пить. Почти год нигде не появлялась, а когда снова стала бывать везде, в сексуальных забавах больше не участвовала. Смерть Лауры была линией разлома. Терри после паузы тихо спросила: – Как вы думаете, что хотел сказать вам Марк Ренсом? – Часть того, что он хотел сказать, предназначалась моему мужу или моему сыну. Но было еще что-то. – В лице ее появилось напряжение, как будто она силилась выразить немногими словами нечто неохватное. – Все это время я мысленно разговаривала с Лаурой, спрашивала: зачем она это сделала, что я значила для нее. Но она говорит со мной лишь с моего голоса. – Она помедлила. – Я хотела снова услышать ее, когда она говорит не мне, а обо мне. Мне казалось, таким образом я узнаю правду. – Вы думаете, Лаура действительно знала правду, хоть в какой-то степени? – Может быть, и нет. – Актриса обернулась к Терри, как будто искала сочувствия. – Но, насколько я знаю, кассета существовала, и из этого я исходила. Терри изучала ее лицо. – Итак, Ренсом обещал принести кассету. Ту, где Лаура говорит о вас. Линдси кивнула: – Наверное, она теперь в полиции. – Нет. – Терри снова помолчала. – В момент смерти у Ренсома была только одна кассета. Ее он дал прослушать Марии. Кассета о Джеймсе Кольте. Второй кассеты, о которой он рассказывал вам, у него не было. Во взгляде Линдси Колдуэлл было изумление, сменившееся неприязнью. – Какой ублюдок, – с отвращением бросила она. 8

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒