Annotation 4 страница

Надзирательница вывела Марию на открытую площадку напротив камер с запертыми в них накурившимися марихуаны проститутками. – До скорого, цепочка, – насмешливо прокричала одна из них. – Хорошенького дружна тебе! Дверь лифта закрылась, и они остались одни. Она обессиленно прислонилась к стене. – Как ты смог меня вытащить? – устало спросила она. Пейджит нажал кнопку. Лифт, поскрипывая, пополз вниз. Мария, наверное, согласилась бы оставаться в замкнутом пространстве этой кабинки, подумал он, лишь бы никто не беспокоил. Дверь лифта открылась. За входной стеклянной дверью подстерегала толпа репортеров, сдерживаемая полицейским кордоном. Коридорное эхо вторило звукам их приглушенных голосов. Мария отпрянула назад. Пэйджит остановился. Хотя предупреждал ее об этом, сам не был готов к столь скорой встрече с прессой. – Что нам делать? – спросила она. Он увидел, что один из операторов уже засек их и проталкивается вперед, чтобы занять удобную позицию. От него пошло движение по всей толпе Пэйджит почувствовал приступ раздражения и на журналистов, и на Марию. – Сделаю короткое заявление, – наконец решил он. – И пойдем. Ты – жертва, потрясена, но чувства собственного достоинства не потеряла. – Обернулся к ней и сказал, улавливая горечь в своем голосе: – Тебя впервые увидят после того, как убит Ренсом. И всякое экстренное сообщение будет начинаться с того, какое у тебя лицо. Что запомнят люди – что запомнит Карло – это то, как ты выглядела. Она неспешно кивнула, как будто не замечая его тона. Потом взяла его под руку. Пэйджит посмотрел вниз, на ее пальцы. – Нас впервые увидят после Вашингтона, – спокойно заметила она. – Что они запомнят – это то, как мы выглядим. Спокойствие было в ее голосе, спокойствие было в ее глазах. Пэйджит неожиданно понял, что ее уход из его жизни был всего лишь иллюзией. Страшная усталость навалилась на него; приговор однажды вынесенный, подумал он, никогда не будет отменен, долги прошлому никогда не будут возвращены.
Ночью, накануне того дня, когда они должны были давать показания в сенате, Мария позвонила ему. – Я должна видеть тебя, – сказала она. Был час ночи, а Пэйджит все никак не мог уснуть. Всего два месяца назад она делила с ним постель – теперь это было невозможно. – Почему бы не поговорить по телефону? – возразил он. – Мне нужно видеть тебя, Крис. – Что именно тебе нужно? Все уже сказано. – Это не о Ласко. – Ее голос был холоден и решителен. – Это личное. Он смотрел в темноту комнаты, в ничто. – Где? – наконец спросил он. – У меня? – Я не хочу, чтобы нас видели вместе – двух главных свидетелей, как раз накануне дня показаний. Подумают, мы обсуждаем, что мне говорить. – В ее голосе сквозила ирония. – Жди меня у памятника Джефферсону. Ты как-то говорил, что тебе там нравится. Ночь была по-осеннему холодной. Обрамленный полукольцом вишневых деревьев, купол был темен, в бледном свете одиноким каменным изваянием стоял Джефферсон, всматривался вдаль, как будто ждал кого-то, кто, может быть, никогда не придет. Пэйджит повернул к зацементированной площадке возле Тайдл Бейсн, приливного бассейна. Вода была как черная тушь; дальше, в центре прямоугольного газона длиной в добрую милю^[11], темнел памятник Вашингтону, и вершина его исчезала в ночи. Дальний край прямоугольника мемориала Линкольна был так далек, что выглядел как на туристской открытке. Пэйджит был один. – Привет, Крис. Он обернулся. Мария была одета в темные шерстяные слаксы, шелковую блузку, на плечах – строгий жакет, серебряные серьги в ушах. В лунном свете лицо ее казалось очень загорелым, а волосы отливали глянцем, как только что вымытые. Она словно пришла на свидание. – Как я понимаю, – начала она, – ты был занят последние два месяца. С нашего последнего разговора. – Как и ты, я слышал. – Он помедлил, всматриваясь в ее лицо. – Интересно, что же мы с тобой должны уладить. – О, я сгораю от смущения. Пэйджит едва сдержал невольную улыбку и снова посмотрел на нее. – Я беременна, Крис. Он замер, ошеломленный. – Ты уверена? – Абсолютно. Он отвернулся, уставил неподвижный взгляд на воду бассейна. Потом взглянул ей в глаза: – От кого? На мгновение она как будто окаменела, потом слабо улыбнулась. – Едва ли это приятно слышать. Пэйджит пожал плечами: – Последние два месяца начисто вышибли из меня всякую романтику. Мария смотрела в сторону. – Настолько, что ты забыл наш последний уик-энд? – Ты все прекрасно понимаешь, – сказал он после продолжительной паузы. Она придвинулась к нему: – Горькая правда в том, Крис, что в тот уик-энд мы забыли о многом. Он скрестил руки на груди: – Почему ты решила сообщить мне свою новость сегодня ночью? Именно сегодня ночью? – Потому что раньше или позже я должна была сказать тебе это. – Мария помолчала. – Думаю, потом ты поймешь, почему ты должен был узнать это сейчас. – Зачем интриговать меня? Она расправила плечи: – Затем, что это моя тайна. Пэйджит пристально посмотрел на нее: – Ты, должно быть, шутишь? – Нет, – решительно отрезала она. – И не забывай: я – католичка. И, хотя Пэйджит был озадачен и сконфужен, он едва не рассмеялся: – Ты все твердила мне, что хочешь избавиться от " пут" – родителей, церкви, мужа-троглодита, который требовал, чтобы ты нарожала детей и " дома использовала свое образование". И у меня совершенно не укладывается в голове, что ты можешь руководствоваться глубоким религиозным чувством. Или, может быть, в то воскресенье, когда мы занимались любовью, тебе явился ангел, который потребовал тебя к мессе? Мария нахмурилась: – Ты всегда был очень умным. Но я действительно католичка, к счастью или нет. Оценить те или иные обстоятельства можно, лишь попав в них. Мне кажется, есть тысяча вещей, которые ты не в состоянии понять. Пэйджит поймал себя на том, что смотрит мимо нее. – Мария Карелли, – прошептал он. – " Христова невеста". Вновь обратился к ней взглядом. На ее лице было лишь настороженное внимание. – Не взыщи, что не готов к такому обороту дел. В темноте фигура Марии казалась жалкой и ссутулившейся. Пэйджит хотел спросить, как она себя чувствует, но она снова выпрямилась и сухо заявила: – В данный момент едва ли имеет значение то, что ты думаешь. В этих словах была окончательность и необратимость случившегося, они переводили его в иную реальность: у этой женщины, и ни у какой другой, будет его ребенок. Оба молчали, и он непроизвольно осматривал ее, ища изменения, которых еще не могло быть. – Ты устала? – наконец спросил он. Она опустила взгляд: – Немного. Не смертельно. – Может быть, тебе присесть? Сели на скамью у бассейна, над самой водой, в нескольких футах друг от друга. Еще чувствительнее показался холод ночи. – Что ты хочешь от меня? Ее лицо в профиль – она улыбалась черной воде. – Свадьбы, конечно. Домик на ранчо, где-нибудь на Потомаке. Он молча ждал, пока ее улыбка не погасла. – Ничего, – выдохнула она. – Просто хотела, чтобы ты знал. Чтобы в будущем ты сделал все, что нужно. – В будущем? – повторил он. – Из твоей логики следует: время ты выбрала совсем не случайно. – Думай, как хочешь. – Мария не отрывала взгляда от воды. – Это зависит от того, какое значение ты придаешь тем или иным вещам. Единственное, в чем я уверена: у меня скоро будет ребенок. Пэйджит прищурился. – И в том, – добавил он, – что завтра ты даешь показания в сенате. – Разумеется. – Она по-прежнему не смотрела на него. – Не думаю, что в этом своеобразном мужском клубе дают освобождение матерям-одиночкам. Пэйджит осознал вдруг, что прямо перед ними, где-то там, вдали, скрытый ночной мглой и безлистными деревьями, Белый дом. – Тогда нам лучше идти. Мария повернулась к нему, всматриваясь в его лицо. – Да, – ответила она. – Нам лучше идти. Ее " фольксваген" был припаркован в тени полукольца деревьев. Пэйджит провожал ее до машины, держа руки в карманах. Потом наблюдал, как она открывает дверцу. Скользнув на сиденье, она взглянула на него снизу вверх: – Ночь впереди еще долгая. Для меня, по крайней мере. Он смотрел на задние огни ее машины, пока они не исчезли. На следующее утро в зале заседаний Мария выглядела как обычно, будто ничего не произошло. Оставив своего законника, она прошла к Пэйджиту в конец зала. То, как она держалась, свидетельствовало о самообладании и ясности духа. Пэйджит был уверен: никто, кроме него, не заметил следов бессонной ночи у нее под глазами. Репортеры и фотографы занимали позиции, сенаторы и их штат толпились у деревянной скамьи на возвышении, никто не обратил внимания на Пэйджита и Марию. – Ты будешь смотреть? – прошептала она. Пэйджит кивнул, бросил беглый взгляд вокруг. – Ты же прекрасно понимаешь, – тихо ответил он, – какое все это имеет значение. Мария придвинулась ближе, глядя на него снизу. – Моя жизнь все равно уже изменилась, – ровно, спокойно произнесла она. – И не из-за Ласко. И, повернувшись, пошла к местам свидетелей.
Карло в библиотеке смотрел телевизор. На экране были они. В комнате было темно; Пэйджит и Мария цветными изображениями выходили из стеклянной двери Дворца правосудия, как будто материализовались из пустоты. Впившись в них глазами, Карло не оглянулся, не проронил ни слова. Пэйджит коснулся его плеча: – Извини. Не было времени рассказать тебе. Карло поднял руку, призывая к тишине. На экране Пэйджит и Мария были окружены репортерами, камерами, полицейскими. Камера сделала наезд, показав лицо Марии крупным планом; в этот момент, как бы инстинктивным движением отпрянув назад, Мария прислонилась к его плечу и посмотрела в объектив. В ее глазах были боль и покорность судьбе, обида и неуверенность. Это было превосходно, оценил Пэйджит. Но с этой стороны, по крайней мере, Мария более не удивляла его. Еще пятнадцать лет назад он понял, что ее лицо создано для экрана. Сменился кадр, появилось изображение: тот самый момент – да, именно таким он запечатлелся в памяти Пэйджита. Черноволосая женщина лет тридцати наклонилась к микрофону, готовясь говорить, и спокойно смотрела в сенаторский ряд, взиравший на нее со своей высоты. Ожидая в комнате свидетелей, Пэйджит вглядывался в ее экранное изображение с ощущением, что видит ее впервые: широко расставленные темные глаза, высокие скулы, полные, красиво очерченные губы, слегка раздвоенный подбородок, чистые линии которого совершенны, как у античной скульптуры. На экране лицо живее и ярче, чем в жизни. Слова телекомментатора повторялись эхом в библиотеке Пэйджита. – Еще молодым юристом, – говорил телекомментатор, – Мария Карелли привлекла к себе внимание нации. В транслировавшемся по телевидению слушании сенатской комиссией хода расследования скандала, связанного с Уильямом Ласко, мисс Карелли подтвердила справедливость обвинения в коррупции, выдвинутого Кристофером Пэйджитом – ее теперешним адвокатом – против председателя Комиссии по экономическим преступлениям. Комментатор исчез, с экрана высокомерно-пренебрежительно цедил слова Толмедж, сенатор от штата Джорджия, уже давным-давно умерший. – Мисс Карелли, – тянул Толмедж, – я попрошу вас как можно подробнее рассказать комиссии о том, как вы впервые поняли, что председатель Джек Вудс выдает сведения о проводимом мистером Пэйджитом расследовании Уильяму Ласко, желая спасти президента от некоторых затруднений либо, скажем так, неприятностей более крупного масштаба. Задавая этот весьма важный вопрос, должен предупредить, что, насколько мы в состоянии судить, лишь одна вы можете знать, прав ли мистер Пэйджит, обвиняя председателя Вудса в соучастии. Пэйджит почувствовал, как напряглись плечи Карло, как будто снова неясен исход событий, происходивших до его рождения. – Мне очень жаль, сенатор, но я не могу заявить, – говорила Мария с экрана, – что делаю это с радостью. В ночь на двадцать седьмое августа произошли самые ужасные события моей жизни, перевернувшие мои представления о многом, и теперь мое самое страстное желание – забыть их. Мария сделала паузу. В тишине камера панорамировала зал. И вот Мария уже видна крохотной фигуркой как бы в пещере со стенами, обшитыми дубовыми панелями, и с канделябрами замысловатой формы; перед ней сидят в ряд тринадцать сенаторов, окруженных своими помощниками, за ней, в зале, теснятся репортеры и фотографы. Когда камера снова захватила ее в объектив, Мария расправила плечи, совсем как накануне ночью. – Тем не менее, – спокойно закончила она, – я расскажу все, что знаю. И на целый час приковала к себе внимание страны. Находясь в одиночестве в комнате свидетелей, Пэйджит замер перед телеэкраном, как и миллионы других людей по всей стране. О чем будет говорить Мария, он не знал, знал лишь, что потом сразу наступит его очередь давать показания. События, о которых она поведала, были достаточно драматичны: гибель свидетеля, попытка убить Пэйджита, то, что происходило ночью, когда Мария и Пэйджит застали Джека Вудса, председателя их комиссии, в момент, когда он пытался уничтожить документы-улики, которые Пэйджит убрал в свой стол. Но Пэйджит видел, что и сама Мария не может не приковать внимания: неослабевающий интерес к тому, что она рассказывала, сопровождался подлинным изумлением от того, как она это говорила. Печаль и радость, устремленность к высоким идеалам и ранимость самолюбия, страх и решимость, фатализм, наконец, – все это звучало в ее голосе, все отражалось на ее лице. Она многое потеряла и многому научилась, теперь она заговорила, и, видимо, пришло ее время сказать правду. Глядя на нее, вначале он просто удивлялся, потом не мог не восхищаться. И думал о том, что никогда по-настоящему не знал ее. Когда она закончила и поднялась из-за стола свидетелей, Пэйджит услышал, что за его спиной открылась дверь. Это был помощник Толмеджа, очкарик, едва ли старше Пэйджита. – Вы следующий, – напомнил он. Странно, но это оказалось неожиданностью для Пэйджита. Следуя за помощником в зал заседаний, он все еще был погружен в то, что увидел и услышал. Мария шла ему навстречу, преследуемая репортерами, которые надеялись подхватить какую-нибудь оброненную ею фразу, чтобы тут же процитировать ее в репортаже. Поравнявшись с ним, она остановилась. Окруженные репортерами, они стояли лицом к лицу, в двух дюймах друг от друга. – Смотрел меня? – спросила она. – Да, – просто сказал Пэйджит. – Я смотрел тебя.
Теперь сын видел тот момент их встречи. Камера была на расстоянии, и губы их – вначале ее, потом его – шевелились беззвучно. Лицо к лицу, запечатленная интимность. – До самой гибели Марка Ренсома, – говорил комментатор, – имена Кристофера Пэйджита и Марии Карелли не упоминались вместе более пятнадцати лет. И без всякого перехода их снова показали крупным планом у Дворца правосудия. Пэйджит снова почувствовал озноб, как в ночном кошмаре, видя лица, орущие из полутьмы. Усатый репортер ткнул ей в лицо микрофон, и Мария опять отпрянула. Ее волосы коснулись щеки Пэйджита. – Вы представляете интересы мисс Карелли? – спросил репортер. – Я лишь помогаю мисс Карелли. Адвокат ей не нужен. – Значит, у вас с мисс Карелли личные отношения? Глядя на экран, Пэйджит краем глаза видел, как окаменел Карло; он чувствовал, что жизнь, которую мальчик нарисовал в своем воображении для них двоих, развеялась как туман. А на экране он спокойно отвечал: – Да, мы друзья. И поднял руку, призывая толпу к вниманию: – У меня совсем краткое заявление. Единственное, о чем просит мисс Карелли: вначале выслушайте, а потом пусть идет, без помех с вашей стороны, долгий и медленный процесс исцеления – полагаю, каждый отнесется к этому с пониманием. Пэйджит собирался с мыслями, подыскивал подходящие слова. – Сегодня днем, примерно в двенадцать, – начал он, – в номере отеля " Флуд" Марк Ренсом пытался изнасиловать Марию Карелли. – Гул голосов, резкие фотовспышки, отдельные выкрики. Не обращая ни на что внимания, Пэйджит продолжал: – Это было под предлогом деловой встречи, как нередко делается. Это было неожиданно, как это часто бывает. И к этому не было ни малейшего повода, как это случается всегда. – Пэйджит сделал паузу. Теперь они притихли, ждали, что он скажет еще. – Была борьба. Пистолет выстрелил. В результате величайшее несчастье: попытка изнасилования закончилась трагедией и для насильника, и для жертвы. Мария опустила голову, потом снова стала смотреть в камеру. – Смерть Марка Ренсома – это трагедия. Мария Карелли не хотела смерти этого талантливого, но с садистскими наклонностями человека, однако не могла допустить, чтобы он надругался над ней. И ее трагедия в том, что отныне она обречена жить, помня о покушении на ее честь, помня об этой смерти. В том, что обвинение не будет предъявлено, я уверен. И на что я искренне надеюсь: те, кто не знает Марию Карелли лично, отнесутся к ней с не меньшим состраданием, чем ее друзья и знакомые. На экране появилось лицо Марии крупным планом. С удивлением Пэйджит увидел в ее глазах слезы. Когда полицейский быстро повел их к лимузину, она взяла Пэйджита под руку. И не отпускала его руку, пока дверца машины не закрылась за ними. Теперь они были одни – за темными окнами со стеклами односторонней проводимости, отделенные от водителя стеклянным экраном. – Это было, – сказала Мария, – почти безупречно. Пэйджит смотрел мимо нее. Репортеры и камеры слепо тыкались в окна, но окна были непрозрачны для них. – Да, – ответил он. – Как всегда. Она отодвинулась от него: – Полагаю, близости довольно. По крайней мере, на сегодня. – Да. Думаю, достаточно. Больше они не произнесли ни слова. Сделав два поворота в жилом квартале, оставив позади репортеров, лимузин подвез Пэйджита к его автомобилю. Карло убрал звук. В голубом мерцании экрана он выглядел старше, чем утром. За ним светились беззвучные изображения – рты открывались, но слов не было слышно. – Почему она не здесь, папа? Почему ты не привез ее домой? – Из Эй-би-си прислали лимузин, ее отвезли в отель и будут охранять, чтобы никто не нарушал ее уединения. – Пэйджит помолчал в нерешительности. – Она в лучшем состоянии, чем ты думаешь, просто устала. Карло покачал головой: – Но она одна. – Понимаю. Только это как раз то, что ей нужно. Я знаю ее. Карло сделал паузу, потом выпрямился, как будто подставляя грудь напору ветра. – Расскажи мне, что случилось, – попросил он. – Все расскажи. Пэйджит сел рядом с ним. Потом как можно понятнее и проще повторил то, что Мария рассказала Монку. Глаза Карло застыли, взгляд был устремлен в одну точку. Для отца эта неподвижность была хуже слез. – Они верят ей? – Они не знают, верить ли ей. – Пэйджит смотрел на немой телевизор. – С их точки зрения, никто, кроме нее, не может знать правды. Мальчик, казалось, изучал его лицо. Тихо спросил: – Ты веришь ей? Пэйджит медлил, стараясь разобраться в интонациях сына, – вопрос был не о Марии, вопрос был о нем. – Да, – ответил он. – По сути. – С тех пор как я живу здесь, вел ли ты когда-нибудь дело об убийстве? – Нет. – Тогда ты должен сказать ей, что не можешь взяться за это. Пэйджит почувствовал усталость. – Это сложнее, чем само дело. – Но ты не можешь вести дело, если не доверяешь ей. – Ты неправильно понял меня, Карло. Я принимаю во внимание, что речь идет о твоей маме. Но мы говорим и о человеке, обвиняемом в убийстве и перепуганном до смерти. В этих обстоятельствах человек может забыть нечто очень важное. Или не в состоянии рассказать о случившемся. Или замалчивает кое-какие факты, чтобы не показывать себя в неприглядном свете, хотя эти факты вовсе не означают, что он виновен. – Пэйджит старался говорить помягче. – По своей жизни твоя мать достойна канонизации, но даже у святых есть недостатки. Карло, казалось, взвешивал его слова. Наконец спросил: – Ты когда-нибудь любил ее? Пэйджит посмотрел на сына. Как сказать об этом, думал он, если каждое слово может выдать скрываемое: своей жизнью Карло обязан случайности. – Мне она казалась прекрасной, Карло. Кроме того, я считал ее незаурядной женщиной. – Пэйджит помедлил. – Любил ли я ее? Любила ли она меня? Честно говоря, не знаю. – Почему? – Обстоятельства разлучили нас до того, как мы смогли разобраться в этом. Мы были очень волевыми людьми, и ни один не полагался полностью на другого. Мы яростно спорили о вещах принципиальных; потом попали в тяжелую ситуацию, когда надо было отстаивать свою позицию публично, – мы давали свидетельские показания в конгрессе. Это закончилось катастрофой для Джека Вудса, человека, у которого она работала и которого боготворила, это погубило президента, которого они оба поддерживали. Наши отношения стали просто невозможными. Карло по-петушиному наклонил голову. – А ты старался? Пэйджит понял невысказанный вопрос мальчика: может быть, из-за меня ты посчитал, что не стоит стараться? – Знаю, это трудно понять, – наконец произнес он. – Ты мог бы быть причиной, но тогда мы не знали тебя. Я понимаю, теперь это звучит странно, но тогда ты был всего лишь абстракцией. Ты не был ты тогда. – Пэйджит помедлил, потом неуверенно продолжал: – Мы не собирались вступать в брак, у нас не было оснований думать, что это стоит делать, и множество причин думать обратное. Брак такого рода отнюдь не благо для ребенка. В голосе Карло появилось упрямство: – Тогда почему она не сделала аборт? – Не знаю. Она могла сделать аборт, и я никогда бы не узнал об этом. – Пэйджит снова умолк, подыскивая приемлемый для Карло ответ. – Понимаешь, я так скажу – мы оба уже заранее любили тебя, даже не зная, каким ты вырастешь. – Он коснулся плеча мальчика. – Ты был нужен нам. В брак вступать мы не хотели и не очень задумывались, будешь ли ты этого требовать от нас. – Когда-нибудь вы говорили об этом? – По сути, нет. Большинство романов, подобных нашему, заканчиваются ничем. Нам повезло – у нас родился ты, мы и не рассчитывали на такое. – Пэйджит попытался улыбнуться. – А ты получил ни много ни мало жизнь, ничем особенно не обремененную, к тому же меня в отцы. Карло не ответил на его улыбку. Пэйджит уже знал следующий вопрос сына. – Почему она бросила меня? Сто раз, наверное, мысленно приготовляясь к этому моменту, он перебрал сотню вариантов ответа. – Она не хотела, – промолвил он после недолгого молчания. – Я этого добился. – Почему? – Тебе больше приходилось бывать с дедушкой и бабушкой, чем с Марией, – она была в постоянных разъездах. Дед и бабушка любили тебя, но они были уже старенькие. Она понимала это. – Пэйджит внимательно смотрел на сына. – Возможно, я был эгоистичен. И достаточно тверд, чтобы дойти до суда. Это она тоже понимала. – А что она сказала об этом? – В конце концов она согласилась, что тебе лучше жить со мной. Ей было трудно расстаться с тобой и еще труднее – жить без тебя. – Почему она так сделала? Пэйджит опять помолчал. – Чтобы я стал твоей семьей, – наконец сказал он. – Чтобы не строить из себя идеальную мамашу, порхая туда-сюда. Чтобы дать тебе и мне возможность самим устраиваться, даже если обстоятельства сложатся неблагоприятно. Какие бы сложные чувства она во мне ни вызывала, я знаю: у Марии Карелли есть характер, и ты должен уважать ее за это. Впервые за долгое время Карло посмотрел ему в глаза. Было видно, что, раздираемый противоположными чувствами, он не может склониться ни к какому выводу. – Как это все запутано! Ты бы на моем месте… – Понимаю. – Она возвращается, а тут это… Голос Карло замер. Как заклинание, Пэйджит бормотал: – Все в порядке, сынок. Все будет хорошо. И вспомнил, что те же самые слова говорил испуганному мальчику восемь лет назад. Но Карло, конечно, забыл. – Я очень устал, – проговорил он. Пэйджит понял, что этот разговор окончен или, по крайней мере, отложен на время. – Конечно. Но если нужно поговорить, разбуди меня. Карло кивнул и встал, чтобы уйти. Помедлив, отец спросил: – Как игра? На секунду на лице Карло отразилось недоумение. – О, – ответил он. – Отлично. Пэйджит уже размышлял, не спросить ли, кто выиграл и как играл Карло, но побоялся, что сын увидит в этом безразличие к судьбе его матери. И момент для вопроса был упущен. Он молча смотрел, как мальчик поднимается по ступенькам. Он устал больше, чем ему казалось, но ложь всегда так на него действовала, особенно если приходилось лгать Карло. Так было и раньше. Часть вторая
РАССЛЕДОВАНИЕ
14 января – 23 января

– Чтобы дело прекратили, – говорил Пэйджит Терезе Перальте, – надо доказать Бруксу: Марк Ренсом именно таков, каким его описала Мария Карелли. Было утро. Они сидели в офисе Пэйджита. Пусть себе поговорят другие – юристы, служащие. Пусть рыщут по коридорам репортеры, пусть отбивается от желающих взять интервью секретарь. Пэйджит отключил телефоны, и в его офисе тишина. Сам он, с виду хорошо отдохнувший после вчерашних забот, с профессиональным беспристрастием законника, защищающего интересы совершенно чужого ему человека, снова изучал то, что рассказала Мария Карелли Монку. Единственная примета, говорившая о его личном отношении к случаю, – газета на столе, у газеты кричащий заголовок: " УБИТ МАРК РЕНСОМ" и подзаголовок: " Тележурналистка обвиняет в попытке изнасилования", а на фотографии крупным планом Мария Карелли с синяком под левым глазом, рядом лицо Кристофера Пэйджита. Он проследил за взглядом Терри – та смотрела на газету. – Разумеется, это трудно. Тем более надо рассматривать все лишь с точки зрения закона. Замечание исключало всякую возможную дискуссию по этому поводу. Терри поняла: он решил вести дело Марии Карелли так, будто она никогда не была частью его жизни. – Ну, это довольно просто, – наморщила лоб Терри. – Нам нужны сведения о подобных посягательствах, происходивших раньше. Кое-что до суда мы сможем раздобыть. – Да, – согласился Пэйджит. – Если мы докажем, что Ренсом и раньше кого-то изнасиловал, Маккинли Брукс вышвырнет все материалы по делу Марии проворней, чем дохлую мышь из кухни. – Но есть синяк! – Терри с удивлением заметила в себе вспышку раздражительности. – Я хочу сказать: неужели удары по лицу – недостаточное доказательство? Или он клонит к тому, что это была любовная игра? Пэйджит покачал головой: – Ну, вряд ли. Однако надо посмотреть на обстоятельства с точки зрения Брукса. Он имеет дело со случаем, который может привести к краху его карьеры, ключа к разгадке нет, а свидетель один – Мария, которая говорит то, что на ее месте говорила бы любая, чтобы избежать тюрьмы. – А что, если мы ничего не найдем? Если Мария – первая? – Тогда вопрос сложный. – У меня всегда вызывала сочувствие женщина, ставшая первой жертвой какого-нибудь парня. Кто поверит ей? Со временем, может быть, она и сама постарается забыть об этом. Пройдут дни, и, возможно, ей снова придется с ним встретиться… – Прервав ненадолго свои рассуждения, Терри после паузы добавила: – Но даже если мы найдем кого-нибудь, у нас будет крайне мало времени, чтобы добиться ее доверия и признания. Мгновение Пэйджит размышлял над сказанным ею. – Помнится, в вашем личном деле записано, что вы были адвокатом в делах об изнасиловании. Для Терри это явилось неожиданностью, она отвела взгляд. – Очень недолго, – проговорила она, – и больше занималась правовой, а не моральной стороной проблемы. Не думаю, что у меня это хорошо получалось – помнится, я всегда была перегружена, всегда в напряжении. Пэйджит смотрел на фотографию Марии. – Мне подумалось, что женщине, пережившей несчастье, с вами будет легче найти общий язык. А потом, если дело все же дойдет до судебного разбирательства, нам отнюдь не помешают материалы допроса, проведенного лично вами. – Я мало участвовала в процессах. Несколько судебно наказуемых проступков с государственной защитой – вот и все. – Будь вы иной, я имел бы лишний повод для беспокойства. Скрытый в словах комплимент удивил ее. Мария Карелли – мать его Карло, поэтому для Пэйджита сейчас наступили не лучшие времена, а он, запрятав в душе тревогу, с пониманием относится к Терри, тактичен с нею, доверяет ей. – Вы на самом деле так думаете? – спросила она и смутилась. Живя с Ричи, подумалось ей, можно совсем отвыкнуть от комплиментов. – Речь немного о другом. В данный момент я подыскиваю адвоката-феминиста, с которым смог бы иметь дело любой из членов суда присяжных. Кого-нибудь, кто явился бы антиподом Марни Шарп с ее " сердечностью и юмором". Терри улыбнулась и подумала: нет ли в словах Пэйджита желания помочь ей преодолеть неловкость? – Конечно же, мне хочется быть полезной. Жаль только, что я не могу достаточно легко вникнуть в обстоятельства дела. Пэйджит оценивающе посмотрел на нее: – Это неважно. Всякий нормальный человек чувствует себя неловко, имея дело с изнасилованием. Особенно, подумала Терри, если это случилось с тем, кого ты знаешь. Она поспешила перейти к другой теме. – Как вам показалась Марни? Он откинулся на спинку стула: – По-моему, она очень недоверчивая и сухая. – Старается быть непреклонной. Я мало видела Марни, лишь в суде и в Ассоциации женщин-юристов, она член Ассоциации. – Терри помедлила. – Можно мне дать вам совет? – Конечно. – Во-первых, ее не надо злить. Где-то в глубине души Марни Шарп осталась маленькой девочкой, которая знает, что мальчишки не любят ее, и мстит им за это. Но враждовать с Маккинли Бруксом она не станет, хотя бы из-за того, что рассчитывает на его помощь. Остаетесь вы. Те, кому приходится общаться с вами как с профессионалом, не могут не замечать, что вы настоящий мужчина – привлекательный, элегантный, надежный. А как раз этого Марни терпеть не может. Ей так и мерещится сокрушительный разгром, который вы когда-нибудь учините ей. Разумеется, как все на свете неудачники, свои действия, совершаемые по личным мотивам, она будет объяснять стремлением к общественному благу. И не только Бруксу, но и себе самой. – А знаете, я часто думаю – многие законники, не попади они на юрфак, могли стать теми, кто с небоскреба открывает беспричинную пальбу по толпе. Терри покачала головой. Ей очень хотелось, чтобы он осознал все сказанное ею. – Ни в коем случае нельзя видеть в ней карикатуру. И никогда нельзя ее недооценивать, ибо Марни Шарп из тех, кто всегда первый в классе. Может быть, это примитивный прием, но временами мне помогает то, что я представляю себе некоторых людей детьми, не старше моей пятилетней Елены. Марни представляется мне девчонкой, которая не сознает, что далеко не всегда она самая умелая и старательная, и потому у нее постоянная уверенность: что бы она ни делала, она делает это мастерски. – Терри заметила, что Пэйджит близок к тому, чтобы улыбнуться. – Наверное, иногда я излишне увлекаюсь этим приемом. Но вы, как мне кажется, думаете, что это Брукс совершает ошибку, вынуждая Марни вести дело к суду, а я не уверена, что это не ее личная инициатива. – Вы просто читаете мои мысли. И каким вам представляется поведение Шарп на суде? – Жестким. Трудные случаи ее не пугают. Обвинения в изнасиловании всегда трудны; она распутывала дела, подобные этому, когда нет свидетелей, а улики лишь косвенные. И выигрывала самые безнадежные. Кое в чем все же Марни достойна восхищения. Нет, в самом деле. Она стала специализироваться на изнасилованиях – не просто выступает с обвинениями, а дает советы, консультирует, оказывает поддержку и заслужила благодарность многих женщин, которым помогла. Она все взвесит до мелочей, переберет все возможные варианты – иного подхода к делу просто не признает. Для присяжных это признак профессионализма и гарантия надежности. Они могут не любить ее, но доверяют ей полностью. Пэйджит подошел к окну и бросил взгляд на залив. Под серым небом – сланец воды; несколько парусников, роскошный лайнер, сухогруз, что привез автомобили японской фирмы " Хонда". – Нет, я считаю, что мое представление о Марни вернее, – заявил он. Терри впервые уловила нотку тревоги в его голосе. – Конечно, – решилась она заметить, – именно сейчас Марни охотится на Марию Карелли. – Вот мне и нужно знать, – спокойно произнес Пэйджит, – как уйти от преследователя. Терри попыталась уловить его настроение, но сдалась. – С моей точки зрения, – начала она, – Мария Карелли образцовый клиент, она – мечта адвоката. – Как это? – Пэйджит обернулся к ней. – Я имею в виду – с вашей точки зрения. – Когда я работала при полицейском управлении, – стала объяснять Терри, – мы защищали интересы людей, которые едва могли выговорить собственное имя: наркотики, алкоголь, умственные расстройства, элементарная неграмотность – вы понимаете. Обманывать они, как правило, не умели. И когда я распознавала, что кто-то из клиентов говорит правду, я старалась не расчувствоваться, сдерживала себя, чтобы не начать верить всем и во всем. Тогда-то я и задумалась над тем, как профессия юриста накладывает отпечаток на психику. Но Мария Карелли не только человек, заслуживающий доверия. С ней будет легко работать, она хорошо образованна, способна четко излагать свои мысли. Одним словом, " ролевая модель" женщины. Она должна будет рассказать эту историю так, чтобы тронуть сердца слушателей. Есть множество людей, готовых поверить ей. Кроме того, Мария разбирается в сути судебного процесса. Прошла школу телевидения, способна держаться непринужденно – это видно по тому, как она давала показания сенатской комиссии. – Да. – Пэйджит снова смотрел в окно. – Я видел, вчера они снова показывали. – Она была великолепна, – прибавила Терри. – И, конечно же, она очень красива. Ее собеседник не ответил, и она тоже замолчала. Ее занимало, какие чувства он испытывает к этой женщине, есть ли где-то в его душе немного любви к ней. – С Марией все в порядке? – наконец спросила она. – Более или менее. – Он, казалось, услышал ее другой невысказанный вопрос. – Не судите меня за равнодушный тон. Я все стараюсь настроить себя так, чтобы видеть в Марии обычного клиента, ничем не отличающегося от других. Мне кажется, как раз из-за тех ее качеств, о которых вы говорили, кто-либо из членов суда или присяжных может в норне изменить свое отношение к ней, стоит лишь Шарп привести достаточно убедительный аргумент. И если я вообще понимаю Шарп, она оскорблена до глубины души тем, что Мария пытается выстроить свою защиту, прикрываясь профессиональными интересами. Терри размышляла над его словами. – Чем, по вашему мнению, грозят те неясности, которые есть в истории Марии? С выстрелом, например. Он пожал плечами: – Полнота ее истории меня меньше волнует, чем факты, которые смогут доказать Брукс и Шарп. Или то, что они не в состоянии доказать. Например: а не было ли у Марии иного мотива, не связанного с изнасилованием? Терри поколебалась мгновение: – Я вижу, вам необходимо посмотреть на все это глазами постороннего. – Посмотреть на все это глазами постороннего мне не удается. Из-за Карло. Он знает, кто его мать, но, кроме него, этого почти никто не знает. Мы никогда не хотели привлекать внимание к его положению. – Понимаю. – Терри сделала паузу. – А теперь?.. – Да. – Взгляд Пэйджита был устремлен на газету. – Я не собирался представлять интересы Марии. И не хотел этого делать, вдруг поняла Терри. А если так, то какой смысл в том, что он все же делает это? – Прежде всего, – спокойно заметила она, – я не думаю, что вам все равно. – Тогда вы думаете обо мне лучше, чем я заслуживаю. – Впервые в голосе Пэйджита послышалась усталость. – Мне хочется все это предать забвению. И как можно скорей. Смешавшись, Терри не знала, что ответить. – Что мы будем делать? – Во-первых, наймем детектива, его зовут Джонни Мур. – Пэйджит сел, он снова был полон решимости. – Когда в шестидесятых Джонни работал в ФБР, три года был секретным агентом в криминальном подполье. Его ничем не удивишь. Конторская чепуха, которой я занимаюсь, надоела ему до слез, и он будет только рад перемене, если я попрошу его вывернуть наизнанку всю сексуальную жизнь Ренсома. Кроме того, мы должны запланировать разговор с дочерью доктора Стайнгардта. Выяснить у нее: не мог ли Ренсом использовать материалы психоанализа Лауры Чейз как средство для усиления полового возбуждения. Терри смотрела на фотографию Марии, пытаясь представить себе, что же все-таки произошло. Она почувствовала холод в животе. – Журналисты уже знают обо всех деталях? – Нет. – У меня от этой кассеты мурашки по спине бегут. Все равно, есть там Джеймс Кольт или нет. – Терри скрестила руки на груди. – Один из вариантов ренсомовской " неприкрытой реальности". – Вот поэтому кассета может быть полезна для нас, – заключил Пэйджит. – Можно посмотреть на происшествие с учетом этого обстоятельства. Терри кивнула: – Что вы поручаете сделать мне? – А разве я не сказал? – Ничего конкретного. – Поговорите с бывшей женой Марка Ренсома, она у него была одна-единственная. Как ни странно, об их разводе почти никто не знал. Они расстались пять лет назад. – Губы Пэйджита тронула легкая мимолетная улыбка. – Можете спросить ее – не из-за его ли книг, которые она недолюбливала.
И двух часов не прошло, как позвонил Джонни Мур и сообщил Терри манхэттенский телефонный номер бывшей жены Ренсома. – Мелисса Раппапорт, – сказал Мур. – Запомните ее имя. Она работает внештатным редактором. – Как вы нашли ее? – Она была описана в одном из романов как реальное лицо. Поэтому, видимо, и решила: лучше развестись со знаменитостью и жить нормальной жизнью. В голосе Мура не было язвительности, тон был деловой – мягкий, приятный голос с легким ирландским акцентом. Терри невольно прониклась к нему симпатией. – Вы не посоветуете, как найти к ней подход? – О, я не стал бы маскироваться, хитрить. Лучшее, что можно сделать на вашем месте, – позвонить ей, представиться, сказать, что вам необходимо поговорить с ней. Но будьте готовы к тому, что услышите автоответчик, ей, конечно, звонят из всяких газет и журналов – от " Нью-Йорк таймс" до " Вимин веэ дейли" – и спрашивают, каково ей после того, как ее великий муж умер без штанов. Говорите кратно, понятно, профессионально. – Я все-таки думаю, это лучше сделать Крису. – Нет, вы уж слушайтесь его. Крис сейчас популярен – ведь он был на тех клипах, и, если она избегает прессы, звонок от него только испортит дело. Кроме того, вы будете островком сугубо женского умиротворения среди настырности и бесцеремонности всей этой журналистской братии. Пресса видит в этой истории лишь траханье да смерть – предпочтительней в такой именно последовательности, некоторые даже забывают, что это не по профилю их издания. Терри невольно рассмеялась. – Извините, – спохватилась она, – это совсем не забавно. – Забавного в мире вообще мало. Поэтому я и стараюсь не унывать. Терри поблагодарила его и повесила трубку. Взгляд ее застыл на телефонном номере Мелиссы Раппапорт – а на что еще здесь смотреть?! Офис уже начинал надоедать ей – они занимали его вдвоем с Пэйджитом, ее личных вещей здесь почти не было, только фотография Елены. Пора уже переходить к стабильности – и на работе, и с Ричи; кажется, с делами у нее на работе о'кей… Пара плакатов, что-то в стиле Пикассо или Кандинского, создадут атмосферу постоянства. Позвони же этой женщине, Перальта. Хватит канителить. Ты умеешь находить общий язык с людьми, в конце концов, тебя всегда выслушивают. Кто угодно, кроме Ричи. Но об этом лучше не думать. Ричи по-своему любит Елену, теперь работа позволяет ей одевать и наряжать дочь. Если Терри постарается, у них с Ричи будет все. Ей вдруг пришла в голову мысль: а что подумает Кристофер Пэйджит, если она не сможет убедить экс-жену Марка Ренсома позвонить ей? Нужно постараться представить себе эту женщину, решила Терри. Но образ жены Марка Ренсома не складывался. Единственная мысль, которая пришла в голову, – Мелисса Раппапорт слишком потрясена случившимся, чтобы вникать в разного рода сообщения от незнакомых людей. И все, что можно сделать, решила Терри, это найти такие слова, чтобы ей самой, будь она на месте жены Ренсома, хотелось бы ответить. Она составила сообщение для автоответчика, запомнила его основные пункты и набрала номер, который ей дал Мур. Послышались гудки. Один. Второй. Третий. Четвертый. Терри не знала, что будет, если ответит человек. – Алло, – произнес бесстрастный голос. – Это номер 501-72-16. Можете оставить ваше сообщение. Да, подумала Терри, Мелисса Раппапорт не из тех лицемеров, что всегда рады, кто бы ни позвонил, и всегда обещают немедленно ответить, ответить непременно, даже если тут же забудут свое обещание. В голосе была жесткая сдержанность человека, понимающего смысл вещей; Терри вдруг представилась худая женщина, беспокойно шагающая по комнате, и она стала мысленно переделывать свое сообщение. Прозвучал сигнал. – Это Тереза Перальта, – начала Терри, – адвокат из Сан-Франциско. Наша юридическая контора представляет интересы Марии Карелли. Она представила себе женщину, застывшую над телефонным аппаратом в недоумении (кто это звонит? ) и готовую в любую минуту в раздражении бросить трубку. – Наверное, глупо уверять, что мне очень неудобно беспокоить вас по такому неприятному делу, а потом просить перезвонить мне. Но я все же прошу об этом, поскольку в тяжелейшем положении оказалась Мария Карелли. Я должна помочь этой женщине разобраться в ситуации, помочь оценить ее и с точки зрения морали, и с точки зрения законности. Возможно, сейчас вы думаете о том, что ничем не сможете помочь или что вам просто не хочется это делать. Единственное, о чем я вас прошу, – выслушать меня до конца. Я расскажу вам все, что – со слов Марии – знаю о поведении в той ужасной ситуации Марка Ренсома. Терри вновь представилась женщина, которая стоит у телефонного аппарата, колеблясь между стремлением узнать и желанием, чтобы ее оставили в покое. – Можете выслушать, – продолжала она, – и не отвечать. Но если захотите что-то сказать мне, все останется между нами, пока вы не распорядитесь иначе. Я не журналистка и не считаю, что чужая судьба может быть предметом праздного любопытства – ваша судьба, Марии, Марка Ренсома. Мой рабочий телефон: (415) 939-27-07, домашний: (415) 232-54-55. Спасибо за внимание. Терри медленно опустила трубку. Посмотрела на часы – без четверти полдень, на ленч решила не ходить, чтобы не пропустить телефонный звонок. Есть почему-то совсем не хотелось. Звонка не было. К половине третьего, когда у нее подвело живот и понизился уровень сахара в крови, она стала подумывать, не попросить ли секретаря сходить за сандвичем. В Манхэттене уже ночь, отметила про себя Терри. Когда зазвонил телефон, Терри была уверена, что это Ричи. – Терри Перальта. – Здравствуйте. – Это был тот бесстрастный голос с магнитофонной ленты. – Это звонит Мелисса Раппапорт. Терри инстинктивно выпрямилась. – Я так рада, что вы позвонили, – воскликнула она. – Я вам искренне благодарна. – А я так же искренне скажу, – ответил голос, – что не знаю, зачем это сделала. Это был голос женщины, перешагнувшей сорокалетний рубеж, интеллигентной и очень осторожной. Вовлеки ее в разговор, думала Терри, не дай ему погаснуть. – Я обещала рассказать вам, что произошло, – с этой фразы она решила начать. Молчание. – Может быть, – спросила Терри, – мне лучше приехать в Нью-Йорк? – Лишь для того, чтобы удовлетворить мое любопытство? – Голос снова смолк на мгновение. – Что вы хотите? Терри невидящим взглядом смотрела на залив, представляла себе Мелиссу Раппапорт в сумеречной спальне: за день ее утомили бесчисленные звонки, на которые она не отвечала; с Терри ее связывает лишь непрочная нить – она легко может оборвать ее, повесив трубку. – Меня, в частности, интересует, – ответила Терри, – Марк Ренсом в описании Марии – это именно тот человек, которого вы знали? – А если это так? – Тогда, по крайней мере, я смогу сказать Марии Карелли, что не только она имеет представление о том, как может вести себя ваш бывший муж. Женщина, обвиняющая в попытке изнасилования, чувствует себя ужасно одиноко. Молчание. – Другими словами, – проговорила наконец Мелисса Раппапорт, – не применял ли Марк силу и раньше? – Да, как раз об этом я и хотела спросить. – Нет, – сказала она без выражения. – Он никогда не применял силу. Терри вслушалась в эти слова, такие неодушевленные и сухие. – Может быть, вы хотите что-нибудь добавить? – Разумеется. – В голосе отчетливо слышалось раздражение. – Вы обещали рассказать мне, что произошло. Или, точнее, что говорила об этом Мария Карелли. Терри почувствовала вдруг, что уверенность покинула ее. – С чего начать? – Пожалуй, – отвечала Мелисса Раппапорт, – для начала – как получилось, что мисс Карелли оказалась в номере Марка? Терри помедлила, стараясь вспомнить все, что рассказывал Пэйджит. – Он хотел поговорить с ней. Относительно интервью. – Она, надо полагать, знала его. – Нет. – Тогда почему же Марк позвонил ей? Мгновение длилась пауза. Терри замешкалась, боясь сбиться во время такого сурового допроса. – Вначале он сказал Марии, – ответила она, – что любит смотреть ее по телевизору. Молчание на том конце провода длилось гораздо дольше, голос стал немного глуше. – Смотреть ее по телевизору… – Да. – Вот как. А мне думалось, что она не в его вкусе, несколько смугловата. Впрочем, я уже несколько лет не видела его. – А какой у него был вкус? В то время, когда вы его знали. Молчание на этот раз было совсем уж долгим; Терри замерла – кажется, она зашла слишком далеко. – Извините, – пробормотала Мелисса Раппапорт. – Не обращайте внимания на мое последнее замечание. Еще и двух дней не прошло после смерти Ренсома. Мне надо сжиться с этим, обрести хоть какое-то душевное равновесие. Терри почувствовала, что далекий женский голос проникает в ее душу. И она смогла убедиться: жесткий самоконтроль способен обуздать чувства. – Это вы меня извините, – тихо произнесла Терри. – Пустяки. Пока еще не установлен этикет для такого разговора. – Снова пауза. – Скажите мне, как Марк перешел, выражаясь деликатно, к сексуальной теме. – Он предложил ей переспать с ним за интервью. – За интервью? – Безрадостный смех Мелиссы Раппапорт, донесенный с огромного расстояния, прозвучал жутковато. – Он же не кинозвезда! Марк Ренсом вряд ли был так недоступен. И если разговор с Марком стоит ночи с ним, и при этом его еще приходится уговаривать, тогда это не он, а ведущий телепрограмм Реджис Филби. Терри смутилась. – Он сказал, выражаясь неделикатно, что любит трахать женщин, которых видел на экране. Лишь после того, как слова были произнесены, она уловила язвительность собственного тона. И последовавшее за этим молчание собеседницы представилось ей немедленной расплатой за язвительность. Господи, подумала Терри, она собирается повесить трубку. Ровным голосом Мелисса Раппапорт сказала: – Какая прелесть! – Нашей клиентке так не показалось. – Ну, конечно. Наверное, ей так не показалось. Но история выглядит неправдоподобной из-за того, что Марк якобы сам выражал готовность показаться по телевидению, даже ради удовлетворения своих сексуальных домогательств. Терри помолчала в нерешительности. – Не показаться. Он собирался рассказать о своей новой книге. – А это еще менее правдоподобно. Мы, те, кто составляет так называемые " литературные круги", и то посчитали бы это скучным, а делать новый роман темой популярнейшей телепередачи?.. Даже если это роман Марка. Терри снова уловила подавляемое душевное волнение и едва заметную горечь потери. – Думаю, – ответила она с деланным спокойствием, – что это была бы книга совершенно особого рода. – Особого? Должна признаться, не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло быть. – Раппапорт помедлила и продолжала уже спокойнее: – Видите ли, кроме всего прочего, я редактировала его романы. Терри послышался в ее голосе отзвук былой интимности. – Речь шла не о романе, – пояснила она, – речь шла о биографии. – О биографии? – Раппапорт была явно удивлена. – Не автобиографии? Это нечто из ряда вон выходящее. Кто же это, кого Марк удостоил такого отличия? – Лаура Чейз. Ответом было молчание. Подождав немного, Терри решила заговорить первой: – У него была кассета. Лаура Чейз исповедуется своему психотерапевту. Он хотел, чтобы Мария прослушала запись. – Понимаю. – Тон собеседницы был странно спокоен. – Что рассказывала Лаура Чейз? Терри молчала в нерешительности. От Пэйджита она получила строжайшее указание не обсуждать без крайней необходимости с кем бы то ни было содержание кассеты: оно способно вызвать скандал, оскорбительный для семьи Джеймса Кольта и всех тех, кто продолжает любить его. – Дело не подлежит разглашению, – замялась она. – И я не думаю, что кто-то захочет этого. И сама почувствовала в собственных словах неуверенность и возможность уступки. – Вы не думаете, – сухо заявила Раппапорт, – но именно я хочу этого. Терри ощутила, что нить, связующая их, была готова вот-вот оборваться. – Это о Лауре Чейз и сенаторе Кольте, – наконец произнесла она. – Уик-энд в Палм-Спрингс как раз накануне ее гибели, тогда она слишком много выпила и приняла много наркотинов. Терри сделала паузу. – Кольт привел двух друзей. На кассете Лаура Чейз рассказывает, что они проделывали с ней. Опять последовало долгое молчание. Потом Раппапорт спокойно спросила: – Марк действительно слушал ее? – Да. – Уловив напряжение в своем голосе, Терри тоже сделала паузу. – Мария говорит, что это возбуждало его. Он и насиловать ее пытался, когда звучала запись. Молчание в трубке длилось и длилось. Уже не секундами исчислялось оно, счет подошел к минуте, и лишь тогда снова раздался голос Мелиссы Раппапорт: – Думаю, нам надо поговорить. С глазу на глаз.
Пэйджит взял телефонную трубку. Она спросила без предисловий: – Как Карло? Мгновение Пэйджит молчал. Пала тьма, ярко горели огни города, совсем как тогда, – а было это лишь прошлым вечером, перед тем ее телефонным звонком, изменившим все и вся. – Потрясающе, – холодно ответил он. – Не только его родители снова знамениты. Когда сегодня утром он пошел в школу, на улице его поджидали репортеры. Так что одиночество ему не грозит. Мария игнорировала его тон. – Друзья Карло знают обо мне? – Пока нет. Но представь себе, какая карьера ждет нашего сына. Мне, пожалуй, даже понравилось бы лицо Карло на обложке " Пипл" на фоне его свидетельства о рождении. – Зачем ты паясничаешь? – О, я действительно мечтаю об этом. – Взгляд Пэйджита был устремлен в окно. – Кто-то как-то сказал мне, что сарказм – спасительная замена гневу. Воспитание не позволяет мне давать волю гневу в столь трудный для тебя момент. Перефразируя то, что я говорил вчера вечером нашим друзьям-телевизионщикам, можно сказать: те, кто близко знаком с тобой, попытаются проявить к тебе такое же сострадание, как и те, кто знает тебя лишь по телепередачам. Пэйджит скорее почувствовал, чем услышал раздраженное дыхание. – Знаешь, Крис, ты в самом деле ублюдок. Странно, подумал он, в ее словах до сих пор прежняя обида. – Ты мне это уже говорила. В тот вечер, когда окончательно развеялись иллюзии, это было пятнадцать лет назад. Мария помолчала. – Ну, хорошо, – подвела она итог. – Извини мою назойливость и позволь мне вернуться к теме, которая меня волнует больше всего. Как Карло? Пэйджит поймал себя на том, что смотрит на фотографию сына. – Карло? – повторил он. – Карло в замешательстве, терзается. У него душа болит не только о тебе – о нас, о нашем прошлом, о нашем настоящем. Ему открылось многое из того, что – и ты, и я это знаем – лучше бы предать забвению. И снова молчание. Он понял: за этим молчанием нечто, о чем Мария решила не говорить. – Ты не поверишь мне, – наконец вымолвила она, – но, если бы я могла сделать что-то, что не позволило бы Марку Ренсому причинить нам всем такое зло – даже если бы пришлось прыгнуть с двадцать третьего этажа отеля, – я бы сделала это. Пэйджит откинулся на спинку стула: – Ну, потеря была бы невелика. Конечно, Карло относится к тебе с симпатией, хотя, наверное, ты считаешь, что одной симпатии мало. Да, по-видимому, и сам Карло так считает. – Что он говорит? – Очень мало. Но, имея дело с Карло, надо читать между строк. Вероятно, он предпочел бы, чтобы я проявлял к тебе больше сочувствия, чтобы мы вели себя как его родители, а не как два совершенно посторонних человека. – Пэйджит не отрываясь смотрел на портрет: Карло, на год моложе, улыбался из времени, которое притворялось невинным. – Думаю, хотим мы того или нет, но где-то в глубине души каждого из нас есть определенные стереотипные образы. Например, образы матери и отца. – Да. – Голос Марии был совершенно бесстрастен. – Матери и отца. И мы снова пришли к тому же: что я или мы можем сделать сейчас для Карло. – Это просто. Расскажи мне, что произошло. – Лучше что-нибудь другое, не это, – спокойно ответила она. Пэйджит ощутил приступ раздражения: – Тогда непонятно, почему ты вообще о чем-то спрашиваешь. Прочитала где-то, что проявлять заботу – это правило хорошего тона? По ее молчанию чувствовалось: у нее зрел резкий ответ, но она сдержала себя. – У меня есть свои причины. И это касается только меня. Он непроизвольно сузил глаза. – Ну конечно. Никто никогда не вправе был касаться того, чем тебе руководствоваться в своих действиях. Послышался короткий нервный вздох. – Речь о нас никоим образом не идет. Я спрашиваю о Карло, не о тебе. Пэйджит снова почувствовал приступ гнева, но справился с собой. – Хорошо, – проговорил он. – Тогда давай притворяться. Я могу предложить только одно: хотя бы на короткое время ты должна внушить ему уверенность, что у тебя все в порядке, что ты даже, как и говорила во время своего неожиданного приезда, немного заботишься о нем. Мария снова помолчала. – Ты приглашал меня на обед, – сухо напомнила она. – Наверное, я приму твое приглашение. И ты, и я сможем немного полицедействовать, чтобы Карло не считал нас аддамсовой^[12] семьей. Пэйджит медлил в нерешительности: лучше репортер вне дома, чем Мария внутри, слишком тяжелым будет для него это притворство. Но уже ничего нельзя было сделать. Единственное, что его волновало, – как на это будет реагировать Карло. – Приходи в пятницу, – наконец отозвался он. – К тому времени я побываю у Брукса. Если представится возможность поговорить наедине, обсудим то, что выявилось за последнее время, и тебе не придется тащиться в офис. – Прекрасно, – живо ответила она. – Мне не хотелось бы лишний раз вторгаться на вашу территорию. А, кстати, что еще выявилось? Пэйджит только теперь с удивлением осознал, что она, убив вчера человека, до сих пор говорила исключительно о сыне. – Моя помощница едет на Восток, чтобы встретиться с бывшей женой Ренсома. Терри полагает, что там что-то может быть, но вопрос, что именно: то ли факты, действительно нужные нам, то ли просто эмоции? – И ты посылаешь туда помощницу, какую-то Терри, вместо того чтобы самому ехать. Сколько ей лет? – Двадцать девять. – И он мягко добавил: – Столько же было тебе, когда закончилось дело Ласко. Ровным голосом Мария произнесла: – Это ничего не значит. – Ты хотела, чтобы я представлял твои интересы, и добилась своего. Но ты должна доверять мне, как доверяла бы любому юристу, с которым рискнула иметь дело. – А ты доверяешь мне, Крис? – Нет. – Пэйджит смотрел в окно. – Просто так я никому не доверяю. В том, что клиент достоин доверия, меня может убедить только достаточно долгий опыт. Мария не отвечала. Что-то в ее молчании говорило Пэйджиту, что он жесток, и ему стало жаль ее. – Пресса досаждает? – спросил он. Она, казалось, размышляла, отвечать ли. – Не очень. Охранники их и близко не подпускают. И коридорные оказались выше моих ожиданий. Каково-то ей приходится, подумал Пэйджит, узнице в казенной комнате отеля? – Еще несколько дней, и мы увезем тебя из города. И не разговаривай с журналистами, пока не условимся, о чем можно говорить. – Тогда надо сделать это. – Тон ее был снова деловым. – Возможно, в следующее воскресенье я буду в " 60 минутах". – Ты уже договорилась с ними об этом? На следующий день после гибели Ренсома? – Не я, – холодно возразила она. – Мой агент. Ты же сам сказал, что теперь все зависит от общественного мнения. А он может влиять на него, я же за себя пока говорить не в состоянии. Невероятная смесь иронии и искренности вызвала в Пэйджите чувство, похожее на стыд. – Как ты? – спросил он. – Прекрасно. А ты, видимо, нет? – Нет. – Тогда тем более ты должен восхищаться мною, – сказала она и повесила трубку.
– Почему Нью-Йорк? – возмущался Ричи. – Я думал, на этой работе не будет командировок. Приведя Елену из детского сада, она застала его в спальне за компьютером. Он сосредоточенно выписывал сложный график – значит, опять очередное начинание. Как по-разному, подумала Терри, смотрят они на одно и то же: Ричи, глядя на компьютер, представляет, как его идеи превращаются в деньги; она, Терри, вспоминает, сколько денег пришлось заплатить за этот компьютер. Сорок пять сотен долларов. Два дня они спорили, пока Ричи наконец не уговорил ее. Потом, окрыленный, он три дня таскал Елену, Терри и ее кредитную карточку по компьютерным магазинам и терзал продавцов расспросами. В конце концов Терри измучилась в магазинах с Еленой, а Ричи получил лазерный принтер и новейшее, совершеннейшее графическое устройство. – Я говорила лишь, что командировок будет немного, – возразила она. – Почти каждому юристу приходится бывать в каких-то командировках. – Но почему ты? – спросил он. – Ведь это его подружка. И снова Терри порадовалась тому, что не рассказала Ричи о сыне Пэйджита; степень ее доверия к мужу менялась по какому-то странному закону – то возрастая, то убывая в минуты, когда она чувствовала себя обиженной. – Не подружка, а старый друг. И мне приятно, что Крис доверил мне это. – Ну вот, теперь уже и " Крис"! – Ричи картинно пожал плечами. – Тогда, конечно… о чем бы " Крис" ни попросил… – Не будь ослом, Ричи. Что же мне, называть его " мистер Пэйджит", как Мари Тэйлор Мур зовет своего босса " мистер Грант"? По тому, как муж смотрел на нее, она поняла, что сейчас он смягчит тон. – Что же это? У меня планы, обеды с людьми, которые могут вложить средства в мои исследования. Я не могу быть нянькой у Елены. – Нянькой? – повторила Терри. – Какой нянькой? Ты имеешь в виду тех тинэйджеров, которые сидят с чужими детьми, пока нет своих? – Ты знаешь, что я имею в виду, – огрызнулся Ричи. – Я связан по рукам и ногам. – Может быть, с ними можно поговорить в рабочее время? – Нельзя. Они заняты работой. Терри искала в его лице признаки иронии, но напрасно. – Да, – вздохнула она. – Удивительно, сколько людей заняты работой. Ричи вспыхнул: – Это оскорбительно, Тер. Как я могу делиться с тобой своими планами, если при этом ты насмехаешься надо мной? Терри поймала себя на том, что внимательно разглядывает его. Худой, жилистый, с вьющимися каштановыми волосами и такими горящими черными глазами, что постоянно казался поглощенным видениями, открывавшимися его внутреннему взору. Когда она впервые увидела Рикардо Ариаса, ему было только двадцать два. Но он поразительно отличался от всех, кого она встречала до этого, – полон идей, всегда в движении, в стремлении воплотить в жизнь свои лучшие мечты. Между тем Ричи и Ричи теперешним были диплом юриста, и компьютер, который она ему купила, и три работы, на которых он не смог удержаться, и бесконечные метания, кажется, еще более бессмысленные, чем движения заводной игрушки, вроде той, что Терри поставила перед Еленой в гостиной, чтобы та не мешала их разговору. – Извини, – ответила она. Отчасти своим воспоминаниям, отчасти ему. – О'кей, – с напускным спокойствием произнес Ричи. – Наверное, ты и сама не представляешь, каким тоном разговариваешь со мной. Слова были бессмысленными. Не мерещится ли ей, подумала Терри, торжество в его глазах при всяком ее отступлении, и не измучил ли он ее до такой степени, что она тоже начинает верить: только боль, причиненная другому, помогает утверждению собственного " я". – Наверное, это из-за того, что меня очень беспокоят расходы на ресторан, – наконец сказала она. – Наш кредит почти исчерпан. – Ничего не поделаешь. В рабочее время они не могут уделить мне внимание. Кроме того, за обедом проще расположить людей к себе. Терри промолчала. Ричи считает, что только роскошный ресторан, а не их скромная квартира может дать представление о том, кто он такой. И, кажется, одна только Терри знает, что стол в их столовой никогда не принадлежал им, что последняя покупка Ричи была пустой тратой денег, что у Елены слишком редко бывают обновы. Вечером накануне их последнего переезда, когда укладывались вещи, она задумчиво смотрела в пустой упаковочный ящик и думала о том, что единственный итог их супружества – старые университетские календари да два свадебных альбома с красивыми надписями, сделанными как будто бы совсем другой женщиной. – Мамочка, – раздался голос Елены, – я хочу макароны с сыром. Дочь стояла в дверях, держа в руках заводную утку. Прекрасное пятилетнее существо с глазами Ричи. Вот истинный плод их супружества. – Конечно, Лени. Ричи сгреб Елену в охапку. – Мамочка сейчас приготовит нам. Папочка тоже любит макароны с сыром. Терри пошла в кухню. Елена и Ричи щебетали за ее спиной. Ночью она не спала. На следующее утро оставила деньги на приходящую няню, отвела Елену в детский сад и успела на рейс в восемь тридцать до Нью-Йорка. 2

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒