Шульман Аркадий Львович 13 страница

И, естественно, многие евреи, не имевшие постоянной работы, жившие случайными заработками, устремились в Гродянку. Лесопильный завод и железная дорога давали людям возможность прокормить семью.

По переписи 1917 года, в поселке Гродянке было 67 дворов, жили 359 жителей, на станции было 10 дворов и жили 35 жителей.

В 1925 году в школе Гродянки учились 94 школьника.

Сегодня в рабочем поселке осталось немного людей, которые помнят довоенные года. Времени прошло немало, и было оно не милосердно к людям. В поселковом Совете долго листали страницы журнала, чтобы выбрать фамилии и адреса людей, которые помнят и могут рассказать про довоенную Гродянку.

Ольга Игнатьевна Лукашенко (по мужу Ланевская) сначала с опаской разговаривала с нами на крыльце дома, потом, поняв, что разговор будет, скорее всего, приятным для нее, впустила в дом.

– Я родилась здесь в 1922 году, – рассказала Ольга Игнатьевна. – Хорошо помню довоенное местечко. У нас был лесопильный завод “Спартак”. Сначала открыли 4-х классную школу, затем было 7 классов, а перед войной – сделали десятилетку. Была пионерская, комсомольская организации. Устраивали сборы, ходили по улицам с барабаном и горном. Весело было: работал клуб, драмкружок. По воскресеньям играл духовой оркестр и под него устраивали танцы. Приезжали военные из Лапичей. Молодежи было много. На стадионе часто собирались. Соревнования организовывали. Жили веселее, чем сейчас. Я говорю это не потому, что мне уже перевалило на девятый десяток…

Лесопильный завод работал на полную мощь. Раскорчевывали лес, строили новые дома, прокладывали улицы. Образовывались новые поселки. Гроденец тянулся до конюшни. От конюшни начиналась Рябиновка. Там в основном жили евреи. А за железной дорогой начиналась Ульяновка. В 1935 году был образован рабочий поселок Гродянка. Хотя местные по-прежнему говорили, что живут в Рябиновке или Гроденце.

– Никаких распрей между евреями и белорусами до войны не было, – продолжает Ольга Игнатьевна. – Я даже не помню, чтобы кого-то обозвали или упрекнули. Хотя, возможно, такое случалось. Я об этом не знала. Люди ведь есть разные. Но у нас в доме к евреям относились с уважением. Думаю, они так же относились к нам. Мы жили рядом с Зельцерами, он был хорошим сапожником. Родители дружили, и дети играли вместе. Они на свою Пасху нас мацой угощали, мы на свою приносили им куличи.

Мы беседовали с довоенными жителями, и еврейская тема всплывала сама по себе. Вероятно, без нее невозможно говорить о Гродянке того времени.

Софья Иосифовна Прокопчик родилась здесь в 1927 году и довоенные события хорошо помнит. Она с интересом и любопытством разглядывала нас, но не решалась спросить, зачем мы приехали в этот забытый уголок. Рассказывала живо: вероятно, собеседников, особенно незнакомых, бывает немного.

– Как-то в магазине мы собрались с другими старожилами и заговорили про евреев. Стали вспоминать, сколько до войны их в Гродянке жило. Насчитали 50 еврейских дворов, но, думаю, что, конечно, не всех смогли вспомнить. Евреев жило в Гродянке больше, чем белорусов и русских.

Фашисты захватили Гродянку в конце июня 1941 года. Вернее сказать, не было боев за этот населенный пункт. По пыльной дороге уходили на восток отступающие части Красной Армии, а следом за ними вошли в рабочий поселок немецкие войска. Появились военнопленные. Их разместили сначала на стадионе, а потом погнали в сторону Калеины. Военнопленные пытались совершить побег, шестеро красноармейцев были убиты. Для устрашения немцы повесили на стадионе ни в чем не повинных мирных жителей, тех, кто первым попался под руку. Так в Гродянке устанавливали новый порядок.

Эвакуироваться или уйти на восток из рабочего поселка практически никто не успел.

Вскоре вышел приказ, чтобы все евреи переселились в гетто. Его устроили за железной дорогой, недалеко от почты. Там были большие дома, в которых жили евреи, в них сделали гетто. Люди спали в домах, на чердаках, на огородах – на голой земле. Вероятно, фашисты уже знали, что гетто в Гродянке долго не просуществует, и не очень обременяли себя вопросами, как разместить людей.

– До войны я вышла замуж за военного, была беременной, и муж привез меня в Гродянку к родителям. Здесь меня и застала война, – продолжает рассказ Ольга Ивановна Лукашенко. – Когда евреев загнали в гетто, в Гродянку понаехало немало людей из окрестных деревень, да и наших хватало, кто ходил по еврейским домам, забирал их вещи, грабил имущество, занимался мародерством. Причем эти люди сами себя оправдывали тем, что, мол, евреям это все равно не пригодится. Появились у нас в Гродянке свои полицаи, староста. Им стал бывший начальник почты Мухин.

Оказалась в гетто и вся семья Миселя. Ходить евреям по улицам Гродянки было небезопасно. Немцы и полицаи могли убить еврея просто так, например, из-за плохого настроения или отомстить за очередной партизанский налет. А партизанские отряды в Осиповичском районе появились сразу после начала оккупации. И в партизанской борьбе активное участие принимали евреи. Секретарями подпольного райкома партии были Рувим Хаимович Голанд, Мота Рафаилович Горелик. Из Гродянки ушли в партизаны Роза и Люся Рубинштейн, еврей по имени Вульф (фамилию уже и не вспомнить), другие. Так что те, кто утверждает, что евреи безропотно шли на смерть, говорят неправду.

Кушать узникам гетто фашисты не давали. И всеми правдами и неправдами евреи выбирались в поселок и просили помощи у довоенных соседей и сослуживцев. Кто-то помогал, а кто-то гнал прочь.

Миселиха ходила в Гродянку, боясь отпускать на этот промысел дочерей. Приходила в дом к Ласицким. Янина кормила ее, давала еду для детей. Делилась последним, хотя понимала, что это опасно. Но иначе поступить она не могла.

После десятого августа 1941 года пошли разговоры, что в соседних местечках начались еврейские расстрелы. Мисели просили Ласицких спрятать двух девочек. Даже трудно себе представить родителей, стоящих перед страшным выбором: кого из детей спрятать, кому сохранить жизнь. Не знаю, и сегодня уже никто не ответит на этот вопрос, почему Ласицкие согласились спрятать тольку одну дочку Миселя. Если бы фашисты узнали об этом, расстреляли бы всю семью, не спрашивая, скольким евреям дали убежище: одному, двум или десяти. Спрятали Дашу. Она была младшей в семье… Ночью отвезли к Омеле Ласицкой – сестре Петра Францевича. Она жила на хуторе за деревней Дубрава как отшельница. Местным жителям казалась странной. У нее в доме было много книг. Она интересовалась медициной. Лечила травами. Кто-то ее называл знахаркой, а кто-то за глаза говорил, что она колдунья. Омеля много курила, не выпускала трубку изо рта.

15 августа 1941 года фашисты пригнали евреев на христианское кладбище, которое находится на Октябрьской улице. Думаю, это было сделано сознательно. Среди евреев Гродянки, особенно среди пожилых, было немало верующих. И для них небезразлично, где они будут похоронены. Фашисты решили поиздеваться над ними перед смертью. Будете лежать на христианском кладбище. Под дулами автоматов приказали на краю кладбища вырыть большую яму. И заставляли семьями ложиться на дно ямы. А потом стреляли в затылок. Ранили-убили… Следующая семья. Пока всех не перестреляли. Присыпали землей и ушли…

По материалам Государственной Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников, в тот день были расстреляны 149 евреев-жителей рабочего поселка.

– 15 августа из Осиповичей в Гродянку возвращались две женщины, – рассказывает Ольга Игнатьевна Лукашенко. – Шли мимо кладбища. На земле валялись остатки вещей, были разбросаны документы. Зашли на кладбище и увидели, что земля колышется. В могиле лежали еще живые люди…

Спастись в тот день удалось только двум сестрам Рубинштейн: Розе и Люсе. Они ушли в ночь перед расстрелом. Скитались по деревням, пока не попали к партизанам…

По всей видимости, по Гродянке пошли разговоры, что Ласицкие помогают евреям. Петр Францевич и Янина решили от греха подальше уйти из рабочего поселка в деревню Дубрава, где когда-то жили Ласицкие. Рассчитывали, что немцы не заподозрят семью, у которой советская власть отняла имущество, а мужчин выслала на лесоповал. Старый дом, который принадлежал Ласицким, конечно, никто в Дуброве не вернул, но разрешили строиться на окраине.

Новый дом поставили быстро. Рядом был лес. Петра и Янину постоянно тревожили то немцы, то полицаи, то партизаны. Янина помогала партизанам, была у них связной. Петр знал об этом, по просьбе жены выполнял какие-то поручения. Но с партизанами на контакт не шел. Не мог простить советской власти, что она обобрала его и выслала на Урал. Про партизан говорил: “Пускай бегают по лесам. Отрабатывают то, что им Советы дали”. Петра звали в полицию. Но и к немцам служить не пошел. Говорил: “Я против своего народа воевать не буду”.

Несколько раз каратели сгоняли всех жителей деревни в хату, где жили Ласицкие, и пытались их сжечь заживо. Но каждый раз спасало чудо. Однажды в закрытой хате оказалась белорусская женщина, встречавшаяся с немецким офицером. Выпустили ее, а вместе с ней помиловали и всех остальных, но не отпустили на свободу, а отправили в концлагерь.

– То, что я выжила в годы войны, – это случай, или помог Бог, – рассказывает Ядвига Петровна. – У детей в концлагере брали кровь, для армии, для раненых солдат и офицеров вермахта. Я очень серьезно заболела. И переводчица, незнакомая нам женщина, сказала маме, что нужно спрятать меня. Больных детей фашисты расстреливали.

А потом переводчица, мы даже не знаем ее имени, помогла нам бежать.

Отец нашел какую-то деревню, где нас приютили чужие люди. За это отец с мамой помогали им по хозяйству. Там мы жили, пока нас не освободила Советская Армия.

Омеля в это время прятала еврейскую девочку. Она выдавала ее и за больную, и за человека, у которого помутился рассудок, и старила – приклеивала к волосам седые пакли. Омеле помогала Мальвина Лиходиевская – мать Янины. Она приходила из деревни на хутор, приносила еду. Однажды Мальвина простудилась и заболела. Помочь ей уже не смогли.

Когда Советская Армия освободила Червеньский район, Петра Францевича Ласицкого призвали в армию. Но долго он не прослужил. Открылась рана на ноге, полученная на лесоповале. Его отправили домой, и в Червене положили в больницу. Из больницы хотели выгнать, после того как он честно рассказал, что был раскулачен и травму получил на лесоповале. Но главврач, бывший фронтовик, пожалел и оставил при больнице истопником.

Дочка Миселя продолжала жить на хуторе у Омели. Ей было 16-17 лет. На хутор прибился какой-то молодой человек, который, впрочем, скоро исчез так же незаметно, как появился.

А вскоре Даша поняла, что беременна.

Дальше и вовсе начинается история, которая, вероятно, могла бы стать сюжетом для голливудского кинофильма, но, боюсь, многие посчитают ее неправдоподобной.

Даша отказалась уезжать с хутора. Она стеснялась показаться на людях. Как сумеет объяснить, что нажила ребенка без мужа. Да и не к кому было ей податься.

В это же время забеременела Янина, часто навещавшая в больнице своего Петра Францевича. Разница в сроках у Янины и Даши была небольшая. Янина и на этот раз решила помочь Даше.

– Будешь рожать у Омели на хуторе, – сказала она. – А когда рожу я, то скажу всем, что у меня родилась двойня…

Через несколько недель в дом к Ласицким прибежал какой-то мальчишка и сказал, что тетке Омеле совсем плохо. Янина поняла, что речь идет о Даше. Она тут же собралась и пошла на хутор. Ее не было целый день, а поздней ночью она вернулась и принесла завернутую в одеяльце маленькую девочку.

Даше во время родов срочно понадобилась медицинская помощь, а ехать в больницу в Червень она наотрез отказалась. Даша умерла во время родов.

Янина отнесла малышку к местной повитухе Журчихе и строго-настрого ей приказала: когда она будет рожать, чтобы в доме не было посторонних людей. При родах должна быть только сама повитуха и сестра мужа – Аня. После родов Журчиха должна была всем сказать, что у Янины – двойня.

Человек предполагает, а судьба… Время было послевоенное, по лесам прятались бандиты и недобитые полицаи. Однажды среди ночи они ворвались в дом к Ласицким и потребовали золото. Были уверены, что в доме у раскулаченных припрятаны драгоценности. Они наставили на Янину пистолет и сказали: “Не отдашь золото – убьем”. Драгоценностей в доме не нашли, но от испуга через несколько часов у Янины начались преждевременные роды. В больницу Янина не поехала, а, как и договаривались, привели повитуху Журчиху.

– Что было дальше, я не знала много-много лет, – продолжает рассказ Ядвига Петровна. – Утром, когда проснулась, увидела маму с маленькой девочкой на руках. Мама сказала, что это моя сестричка, зовут ее Эмма. Потом из Червеня приехал папа. Родители долго о чем-то шептались и наконец-то сказали, что мы уезжаем жить в Червень. Там и зарегистрировали девочку. Мама пошла работать санитаркой в больницу…

Только спустя пятьдесят два года Ядвига Петровна узнала правду. Ее мать уже лежала при смерти, ей было 87 лет. Она позвала старшую дочь Ядвигу Петровну и решила рассказать историю, которую семья хранила в тайне более полувека.

…Во время родов дочка Янины умерла. И Янина выдала Дашину дочь за свою. Сестры росли и не подозревали об этом, а родители ни словом, ни взглядом не выдали тайны…

Теперь уже Ядвига Петровна хранила тайну, боясь обмолвиться о ней своей сестре. Не знала, как отреагируют ее муж, дети, внуки. И только после смерти мужа Эмилии Петровны сестра рассказала ей всю правду…

Они сидели передо мной. Две сестры: похожие и не похожие друг на друга.

– Может быть, кто-то из Миселей выжил, – сказала Эмилия Петровна, – помогите их разыскать.

Очерк “Сестры” о событиях 60-летней давности был опубликован в еврейской республиканской газете “Авив”, в газете “Осиповичский край”. Долго ждали писем, надеялись… Никто не откликнулся на наши публикации. Это понятно – прошло много лет. “Иных уж нет, а те – далече... ”

И тогда мы продолжили поиски Миселей.

В книге “Память” Осиповичского района (Мiнск, БЕЛТА, 2002, стр. 378–384) опубликован список погибших партизан, подпольщиков, мирных жителей рабочего поселка Гродянка.

Людей по фамилии Мисель в этом списке не было. Но в деревнях соседей часто называют по имени или отчеству. Среди расстрелянных фашистами евреев были:

Каплан Мисель, 1888 года рождения,

Каплан Мисул Миселевич, 1924 года рождения,

Каплан Мойша Миселевич, 1923 года рождения,

Каплан Рива Миселевна, 1883 года рождения, домохозяйка.

Кац Сейна Миселевна была расстреляна в 1942 году.

И еще в этом траурном списке я увидел большой перечень людей, чьи фамилии уже упоминались в этой статье.

Загальские – 6 человек, Рубинштейны – 7 человек, Зельцеры – 6 человек, а еще Аграновы, Абрамчуки, Вандовские, Горелики, Гельфрады, Грингласы, Лившицы, Фридлянды.

Жизнь и смерть местечка поместилась на нескольких страницах книги…

В один из дней начала осени вместе с сестрами Ядвигой Петровной и Эмилией Петровной я отправился в Гродянку. Путь от Витебска не близкий – 300 километров. И мы успели о многом поговорить. Сестры впервые после 1947 года ехали в поселок, с которым многое связано в их жизни. И если Ядвига Петровна вспоминала, кто жил на этих улицах, то Эмилия Петровна, знавшая о Гродянке только по рассказам мамы, даже не представляла себе – какой он, этот рабочий поселок.

Мы о многом расспрашивали старожилов, и их воспоминания приведены в очерке, но, естественно, главным был вопрос о семье Миселя.

– Мисель? – переспросила Ольга Игнатьевна Лукашенко. – Ну, как же, помню. Фамилия их была Кац. А все их звали Мисель, Миселиха и Миселишки. Большая была семья. По-моему, шесть дочек. Старшая – Бася работала пионервожатой в школе, потом шла Сейна, потом Песя. Песя моя ровесница, она 1922 года рождения. И еще три младших сестры было. Их имен я не помню.

– А другие Мисели жили в рабочем поселке?

– Нет, других не помню…

А как же с Капланом, чья фамилия значится в списке?

Софья Иосифовна Прокопчик на вопрос о Миселе сказала:

– Они жили до войны здесь, где я сейчас живу, – и у нас что-то защемило внутри, как будто находишься в полушаге от разгадки тайны. – И колодец их до сих пор сохранился. Моя мама дружила с Миселихой. Мы собирали яйца и носили в заготовительный ларек к Миселихе, чтобы выменять на ситцевый платочек или ткань для платья.

– Других Миселей не было в местечке?

– Нет, других не помню.

– А после войны никто не приезжал, не разыскивал Миселей?

– Нет, приезжал только Горелик, спрашивал о судьбе своих родных, которые погибли здесь. Его отправили ко мне, и я ему все рассказала.

Потом мы поехали на кладбище к еврейскому памятнику, как его называют местные жители. Его поставили в 1974 году. На нем надпись о том, что здесь лежат мирные жители, убитые фашистами. И ни слова о том, что они были евреями. Как будто расстреливали их именно потому, что они были мирные жители, а не потому что родились евреями. А рядом в земле гранитная доска. На ней на иврите первые буквы слов, означающие: “Здесь лежит”, как когда-то делалось на всех еврейских памятниках, и фамилии. Этот угол христианского кладбища после войны стал еврейским. Здесь завещал похоронить себя послевоенный председатель местного колхоза Липа Аронович Рубиштейн, здесь лежат Матусевичи, другие евреи Гродянки.

Эмилия Петровна положила у памятника букет алых роз и зажгла поминальную свечу. Она до сих пор не знает точно, кто были ее родственники, но уверена в том, что свой последний приют они нашли здесь.

После поездки в Гродянку вопросов осталось не меньше, чем было до нее.

Если жил в рабочем поселке один Мисель и его фамилия была Кац, то кто такой Мисель Каплан? Если у Миселя были только дочки, то кто такие Мойша и Мисул Миселевичи Капланы, родившиеся в 1923 и 1924 годах? Почему жители Гродянки утверждают, что евреев расстреляли в августе 1941 года, и это подтверждает надпись на гранитной доске, которая находится рядом с еврейским памятником, а в книге “Память” у большинства гродянских евреев дата расстрела – 1942 год?

Мы сделали запрос в Бобруйский зональный архив. До 1954 года Гродянка входила в состав Бобруйской области. Нам помогли работники еврейской общины из Бобруйска. И вскоре мы получили ответ:

“…в поименных списках расстрелянных, повешенных, замученных граждан Осиповичского района… значатся:

Кац (имя, отчество и год рождения не указаны), еврейка, домохозяйка;

Кац Дора Васильевна, 1928 года рождения, ученица, еврейка;

Кац Файга Миселевна, 1930 года рождения, ученица…”.

Снова открываю книгу “Память”.

“Кац Бася, расстреляна в 1942 году, погребена в г. п. Гродянка (о ней мне рассказывали, она была пионервожатой в школе);

Кац Зинаида, год рождения 1928, расстреляна в 1942 году, погребена в г. п. Гродянка;

Кац Зельда, расстреляна в 1942 году, погребена в г. п. Гродянка;

Кац Сейна Миселевна, расстреляна в 1942 году, погребена в г. п. Гродянка”.

Судя по всему, восстановлены имена шестерых дочерей Миселя. Думаю, что Даша, умершая в лесной избушке во время родов, – это Дора Кац, единственная спасшаяся от гитлеровского расстрела дочка Миселя. А отчество Васильевна возникло из-за путаницы в документах, такое случалось в те годы часто. Впрочем, однозначно никто сегодня не ответит на такие вопросы.

Война закончилась много лет назад. Но остались неразгаданные тайны... Но не зарубцевались и болят старые раны…

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Праведники

Кисловщина – небольшое местечко в Браславском районе Витебской области. До Второй мировой войны в его окрестностях жило много евреев, и Кисловщина ничем особенным не выделялась. 16 еврейских семей, 4 семьи католиков и 3 – староверов мирно делили радости и горе. Иногда сгоряча могли сказать друг другу грубые слова, но назавтра шли на мировую.

Многие хорошо знали большую семью Рукшиных. Люди были мастеровые и в самые трудные годы без куска хлеба не сидели. Янкель хорошо шил. В доме чесали и пряли шерсть. На лето брали в аренду фруктовые сады: сторожили их, ухаживали за деревьями, собирали урожай.

В пяти километрах от Кисловщины раскинулась деревня Довьяты. Здесь жила семья Егора Капусты: его мать Анастасия и младший брат Константин. В феврале 1943 года в доме появилась Саломея. 20-летняя девушка из деревни Горовые стала женой Константина. Через год у них родился сын, которого в честь отца тоже назвали Константином.

Семьи Рукшиных и Капусты хорошо знали друг друга. Рукшины много лет арендовали в Довьятах большой фруктовый сад. Хозяева Егор и Константин Капуста были довольны их работой. Янкель шил для братьев одежду. И иногда по вечерам они собирались за одним столом, чтобы выпить по чарке, обсудить новости. Интересный это был разговор. В одном предложении были слова на идише, польском, белорусском, русском языках. И никому не требовалось переводчиков. Все отлично понимали друг друга. Скорее, даже не задумывались, какое слово сказано на каком языке.

В 1939 году Браславщина вошла в состав Белоруссии. На территории Польши, оккупированной фашистами, остались родственники Рукшиных, их знакомые. Изредка им удавалось передавать весточки. Написанное было страшно читать, и уж никак не хотелось в это верить. Гитлеровцы, уверенные в безнаказанности, не скрывали своих кровавых планов уничтожения евреев. Время было неспокойное, надо было уходить на восток. Но куда? К кому? Кто их ждал? Об этом должно было позаботиться государство, которое отлично знало об антисемитской политике Гитлера. Но, во-первых, оно в те дни объяснялось с фашистами в любви и дружбе и подписывало соответствующие договоры. Да и потом, кому было дело до каких-то там Рукшиных или им подобных?! Это только на словах декларировалось, что все делается во имя человека. А на самом деле плевать было властям на этих самых людей.

Однажды Янкель Рукшин сказал Егору Капусте, что скоро могут наступить черные дни.

– Переживем, – ответил Егор. – Если немцы и придут к нам, то ненадолго. Прогонят их отсюда. А это время пересидишь у меня. Места хватит, и с голоду не умрем.

Рукшины вспомнили об этом разговоре осенью 1942 года, когда гитлеровцы начали в местечках Браславщины проводить массовые акции против еврейского населения. В гетто, которое находилось в местечке Йоды, сгоняли несчастных со всех окрестностей.

Сейчас многие спрашивают: почему евреи безропотно шли, понимая, что гетто – это смерть? Конечно, они догадывались, что ничего хорошего ждать от фашистов не приходится. И все же надежда умирала последней. “Не могут они всех убить”, – говорили друг другу евреи. В голове не укладывалось, что возможно преступление такого масштаба. Люди, всю жизнь привыкшие подчиняться властям, и в этой критической ситуации не могли поступить иначе и ослушаться приказов. Ну а те, кто все же осмеливался на сопротивление, побег, в случае неблагоприятного исхода в назидание другим подвергались нечеловеческим пыткам и издевательствам. Трудно в одиночку, безо всякой поддержки, воевать против целой армии, против целого государства. Довоенные соседи, увидев евреев, в лучшем случае давали кусок хлеба и говорили: “Уходи быстрее, у меня свои дети. Увидят тебя у нас – всех расстреляют”. Их можно было понять. А были и такие, кто охотился за евреями похлеще оккупантов. За каждую сданную “голову”, отобранную жизнь давали соль, деньги. Чем не промысел? Тем более, что охота на женщин, детей, немощных стариков безопасна.

Таких людей, как Егор, Константин, Анастасия, Саломея Капуста, которые помогли довоенным соседям, были считанные единицы.

... Сначала в Глубокское гетто попали самые маленькие дети Янкеля и погибли там. Потом наступила очередь стариков. Маме Янкеля приказали отправиться в Йоды, в гетто. И не важно, что она не могла идти сама. Для такой цели и лошадь нашли, и извозчика. Везти ее приказали староверу Олимпию. Маленькая Маша, ей было чуть больше десяти лет, плакала и говорила, что хочет ехать с бабушкой. Олимпий знал, что ждет их в Йодах, и кнутом отогнал Машу от повозки.

Янкеля, братьев его жены Алтера и Срола, до поры до времени не трогали. Они были отнесены фашистами к категории специалистов, которые должны были вначале отработать на рейх, а уж потом умереть. Вместе со взрослыми остались две дочки Янкеля – Маша и Эдка.

Рукшины понимали, что в любой момент может поступить приказ об уничтожении оставшихся евреев. И если хочешь жить, нельзя сидеть сложа руки. Надо было уходить, прятаться, вооружаться, бороться. И они рискнули. Осенним вечером, когда немцы уже стали выгонять из домов оставшихся евреев, ушли из Кисловщины, спрятались в лесу, а ночью подались в Довьяты к старому знакомому. Егор Капуста дал гостям хлеба и молока. Рукшины старались не злоупотреблять хорошим отношением к ним. Жили в лесу, в выкопанной землянке. Наведывались в Довьяты только в крайнем случае.

Зима 1942–1943 годов была не такой суровой, как прошлая, когда морозы переваливали за сорок градусов и вымерз фруктовый сад у Егора и Константина Капусты. Но на Рождество холода взяли свое. В наспех сделанной лесной землянке, еще с детьми, в такие ночи не высидишь – замерзнешь. Рукшины подались в Довьяты, к домам, к теплу. Хотя знали, что по соседству с Капустой живет полицай Франц Жук, который верой и правдой служит фашистам. Но выбора не было.

Поначалу Егор выкопал в сарае яму, набросал туда сена, соломы. А когда морозы стали крепчать, поселил их на чердаке сарая. Это и стало жильем Рукшиных. Днем они, боясь пошевелиться или, не дай Бог, кашлянуть, сидели в своем укрытии, а ночью выходили из него и отправлялись в поисках пищи в другие деревни. Капусте было тяжело одному прокормить пятерых. Рукшины научились ходить, чтобы под ногой не скрипнул снег, маскировать свои следы, переговариваться друг с другом жестами.

Иногда после ночных прогулок Рукшины приводили с собой в Довьяты других евреев, прятавшихся в лесах. Одно время на чердаке скрывались десять человек.

Зимой 1943 года в доме Капусты играли свадьбу. А когда гости разошлись, с чердака спустились евреи и поздравили молодых: Константина и Саломею.

Весной, когда морозы упали, Рукшины выкопали на острове посреди болота землянку и перебрались туда, а потом – ушли в партизаны. Но и после этого, время от времени, девочки Маша и Эдка наведывались в Довьяты: их кормили и прятали в доме у Егора Капусты.

На католическую Пасху в Довьяты нагрянули фашисты. Константин Капуста схватил тулуп, топор, продукты и под видом заготовки дров отвел Машу в лесной овраг, заросший кустарником, и спрятал ее в шалаше. Девочка просидела трое суток, а когда немцы уехали, вернулась в дом, который считала родным.

В 1944 году фашисты, стремясь очистить леса от партизан, организовали карательную экспедицию. В эти дни у деревни Журавовщина погибли Алтер и Эдка.

После того как советские войска освободили Браславщину, Константина Капусту призвали в армию. Он погиб в 1945 году, не дождавшись Победы. В 1974 году умерла Анастасия Капуста, а в 1979 году – Егор.

Оставшиеся в живых Рукшины уехали в Израиль. Янкель и Срол умерли в Герцлии. Трагедию народа, разыгравшуюся на белорусской земле, помнит Маша Рукшина-Капица. С раннего детства знают эту историю ее сыновья Дрор и Цвик, дочь Юдит и семеро внуков. Это помнят дети Срола Рукшина – Абрам и Хана, его жена Роза.

До начала шестидесятых годов спасенные и их спасители поддерживали связь, писали друг другу. Потом политики возвели между людьми стену. Почти тридцать лет по их воле близкие люди не могли сказать друг другу: “Здравствуй”.

В 1993 году Константина Константиновича Капусту семья Рукшиных пригласила в Израиль, а на следующий год Маша Рукшина-Капица и ее дети приехали в Беларусь. Они побывали в Кисловщине, Довьятах, Глубоком, Йодах – местах, дорогих для их семьи.

В 1994 году Саломее Капусте от имени правительства Израиля посол этой страны вручил диплом и медаль “Праведник народов Мира”. В ее честь посажено хлебное дерево в Аллее Праведников в мемориальном комплексе Яд Вашем.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Дважды убитый Фабрикант

Одни говорили, что Бенца Фабрикант был балаголой, то есть ломовым извозчиком. И даже вспоминали, как однажды осенью груженая повозка застряла в грязи и Бенца не стал выгружать товар или звать кого-то на помощь, а сам, закатав рукава рубашки по локоть и упершись сапожищами в булыжники, укатанные в дорогу, поднял телегу и переставил ее на сухое место.

Другие старожилы Ветки утверждали, что был Бенца строителем. Их бригада строила магазин на гомельской дороге. И Бенца на спор, на кружку пива, сначала взял под мышку одно бревно пудов на десять, а потом, улыбаясь, спросил: “Вторую кружку пива поставишь? Я еще одно бревно возьму”. “Смотри, Бенца, заработаешь килу, а тебе еще детей рожать надо”, – ответили ему. И тогда Бенца, безо всякой выгоды для себя, подхватил левой рукой второе бревно, весом не меньше первого, и понес к месту, где их отесывали. Лицо при этом стало багровым, и жилы на шее вздулись. Но для виду Бенца сказал: “Была бы третья рука, я бы еще одно бревно прихватил”.

А может, правы и те, и другие старики, что рассказывали мне о Бенце. Сначала работал он балаголой, а потом, когда большая надобность в гужевом транспорте отпала и на сельских дорогах появились первые грузовички и трактора-”фордзоны”, пошел Бенца в строители. Семью кормить надо было, а рабфаков он не кончал. Правда, читать и писать умел и по-еврейски, и по-русски. Делал это медленно, шепча губами слова, которые следовало написать. Зато считал быстро, особенно деньги, и редко ошибался.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒