Шульман Аркадий Львович 10 страница

Рушился многовековой патриархальный уклад местечка.

В 1926 году в Сураже оставалось только 669 евреев, а перед войной – чуть больше 450…

После войны в Сураже жило всего несколько еврейских семей.

При Министерстве обороны Республики Беларусь есть специальная рота, которая занимается перезахоронением останков солдат, погибших в боях с немецко-фашистскими захватчиками. В 1996 году в воинскую часть позвонили и сказали, что река Суражка размывает чьи-то кости. Под Суражем и в 1941-м, и особенно в 1944 году шли кровопролитные сражения. Сначала решили, что это солдатские останки. Но когда стали производить раскопки, поняли, что это братская могила. Опросили суражских старожилов, и они подтвердили: на берегу Суражки в августе 1941 года фашисты расстреливали евреев.

Насчитали останки более 650 человек. Вероятно, к довоенному еврейскому населению Суража прибавились беженцы из западных районов Белоруссии, из Витебска, которые не успели уйти на восток, или которые надеялись переждать войну в небольших местечках и деревнях.

…Отдельной горкой были сложены находки: много-много детской обуви. С чем шли на смерть люди? Машинка для стрижки волос, камертон для настройки музыкальных инструментов, флакончик с ядом, который так и не решились открыть. Им лгали, что будут переселять в другие места. Они не верили фашистам, но все же где-то в глубине души еще не погасла надежда…

Сначала в яму сбросили детей. Накрыли брезентом от парашюта, облили бензином и подожгли. У меня долго хранилось кольцо от парашюта, найденное во время перезахоронения. Я передал его в Музей истории и культуры евреев Беларуси.

Обезумевшие от горя матери и бабушки кричали так, что их слышали за много километров отсюда. Они рвали на себе волосы, прыгали в яму к детям. И тогда каратели, в основном это были полицаи, открыли огонь.

Солдаты, производившие раскопки, не могли понять, почему почти все черепа расколоты, кости жертв переломаны. Ответы на эти вопросы были найдены позднее, среди архивных материалов, в протоколах судебных процессов. И тогда полностью прояснилась картина.

2 августа 1941 года руководителю айнзацкоманды № 9 Альфреду Фильберту донесли, что в районе Суража обнаружена партизанская землянка. Фильберт послал своего подчиненного Шнайдера, а вместе с ним отряд из 70 бандитов, прочесать лес и уничтожить партизан. А заодно, чтобы зря не тратить бензин и лишний раз не ездить в Сураж, приказал расстрелять местных евреев. Днем раньше, днем позже. Какая разница? Жизнь евреев для Фильберта ничего не значила.

Партизан каратели не нашли. Вероятно, их кто-то предупредил и они успели уйти из землянки. В полдень разъяренные фашисты прибыли в Сураж. И с двойным усердием взялись за евреев. Не возвращаться же к начальству без результатов...

Каратели в поисках евреев обходили местечко и всех собирали на площади у бывшей типографии “Ударник”. Говорили, что будут отправлять на работу в Городок. Мужчин заставили лечь лицом вниз на одной стороне площади, женщин с детьми – на противоположной. Тех, кто не подчинялся приказу, сначала избивали, а потом расстреливали. Люди поняли, что их обманули и ни на какую работу не повезут... Но было поздно… В 17 часов евреев построили по четыре человека в ряд и погнали колонной к оврагу на берег Суражки.

Пока евреев гнали к Суражке, Шнайдер приказал выкопать три ямы. Их копали 30 еврейских мужчин, которых заранее привезли на это место.

Расстрел закончили к одиннадцати часам вечера.

Яма не вместила всех убитых. Ее невозможно было даже присыпать землей. Издали была заметна гора человеческих тел.

Неудачный день выдался для Шнайдера. Партизан не нашли. Только пустую землянку увидели. С евреями… Фильберт приказал сделать все быстро и без лишних свидетелей. А получилось вот как…

В Сураже стояла саперная часть. Кто-то посоветовал Шнайдеру вызвать саперов, чтобы взорвать яму – тогда трупы уплотнятся.

Шнайдер так и поступил. Утром саперы выполнили приказ, а назавтра их часть убыла из Суража и после сюда не возвращалась.

Через несколько дней после акции Шнайдера, по его просьбе, перевели в Смоленск на штабную работу. Больше он не принимал участия в расстрелах мирного населения. Я не верю в то, что горящие дети или могила, переполненная трупами, не давали ему спать. Я не верю в раскаяние палачей. Скорее, звериным чутьем он понял, что рано или поздно придется отвечать за содеянное, и решил уже тогда, в 1941 году, быть подальше от таких дел. Пускай их выполняют другие.

В 1962 году в Берлине судили палачей айнзацкоманды № 9. Среди них был и Шнайдер. Его приговорили к десяти годам лишения свободы.

Среди убитых в Сураже была Зинаида Семеновна Ханина. В 1937 году ее послали из Витебска на работу в Сураж заведовать больницей. Там она жила до войны с мужем и маленьким сыном Семочкой. Когда началась война, все родственники Ханиной из Витебска стали уходить на восток. Шли через Сураж. Брат Зинаиды Семеновны зашел за сестрой и стал ее уговаривать эвакуироваться. Говорил, что надо спасать себя и сына. Зинаида Семеновна наотрез отказалась уходить. Сказала, что не может бросить больных на произвол судьбы.

Фашисты убили Зинаиду Семеновну Ханину и ее маленького сына. Перед смертью она просила спасти Семочку. Говорила соседям: “Я помогала вам всегда, помогите мне хоть раз, спрячьте мальчика”. Никто не помог ей.

Соня Боровская тоже просила свою подругу Таню Сидорову спрятать ее шестилетнего сына Володю. Таня хотела забрать мальчика, но кто-то из карателей увидел это и втолкнул Таню в колонну идущих на смерть. Только заступничество соседей, поручившихся, что Таня не еврейка, спасло ее.

И хотя, по еврейским законам, перезахоранивать усопших можно только в земле Израиля, а иначе нельзя тревожить тех, кто ушел в мир иной, расстрелянных в августе 1941 года решили перезахоронить на старом еврейском кладбище.

Помогли солдаты из специальной роты Министерства обороны Республики Беларусь, рабочие местного лесхоза, члены витебской и минской еврейских общин.

В Сураже больше не осталось евреев.

... Раввин прочитал поминальную молитву.

А еще через год на этом месте был установлен скромный памятник, с магендавидом и словами памяти.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Местечко завидных невест

К сожалению, еврейские страницы в истории Плиссы, как и вообще история самого местечка, находящегося в Глубокском районе Витебской области, мало изучены. Если о соседних Германовичах, Лужках, Глубоком, Браславе в Польше, США, Канаде изданы книги, то документы о Плиссе до сих пор никем не были затребованы из архивов Литвы и Польши и остались неизвестными широкому читателю. А устные воспоминания старожилов не записаны и не изданы.

Когда редакция журнала “Мишпоха” получила письмо с просьбой узнать что-либо о судьбе довоенных жителей Плиссы, носивших фамилию Зисман (или Зусман), мы отправились в местечко, вернее, теперь уже в деревню. Задание оказалось не из легких. Дело в том, что в Плиссе почти не осталось довоенных жителей, которые могли бы о чем-то вспомнить и помочь нам. Встретились практически со всеми, кто имел какие-нибудь сведения о довоенной жизни в местечке. Особенно ценными были сведения, полученные от людей, живших здесь до 17 сентября 1939 года, когда войска Красной Армии присоединили Западную Белоруссию к Советскому Союзу.

В Плиссе в середине тридцатых годов жило приблизительно 500–600 евреев, что составляло третью часть населения. Здесь жили католики (основное население), православные, староверы. Конфликтов на национальной и религиозной почве не было. Даже сейчас старожилы хорошими словами вспоминают довоенных соседей-евреев. Говорят, люди были трудолюбивые, хорошие мастера. Основная часть довоенного еврейского населения Плиссы – ремесленники. Практически все сапожники, портные, кузнецы, бондари были евреями. Много было евреев – столяров, краснодеревщиков, красильщиков, кожевенников, мельников. О еврейской интеллигенции (аптекарях, врачах, учителях) отзываются как об умных людях. О тех, кто занимался торговлей, говорят:

– Они на повер (под честное слово – А. Ш. ) давали в долг, не то что сейчас.

Незначительная часть еврейского населения жила в деревнях и работала в сельском хозяйстве. В двадцатые–тридцатые годы прошлого века еврейское население Плиссы выросло за счет приезжих. В приграничных местечках тогдашней Польши, таких как, например, Дисна, не проводились базары, ярмарки – торговля шла вяло. И деловые люди переезжали в более западные районы, подальше от границы, в том числе, в Плиссу. Как вспоминают старожилы, в те годы здесь было много завидных невест. Женихи из Дисны, Зябок и других приграничных местечек охотно брали их в жены и сами переезжали в Плиссу.

Кстати, один из старожилов, Архип Яичник, которому исполнилось 92 года, утверждает, что знал Зисмана, который держал мануфактурную лавку на рыночной площади. Этот Зисман был из приезжих, как ему кажется, из местечка Зябки. Женился на девушке из Плиссы и перебрался в местечко.

Сейчас о довоенных временах, когда Плиссу называли еврейским местечком, напоминает только старое кладбище, которое находится неподалеку от въезда в местечко по глубокской дороге. Самые старые памятники здесь датируются концом XVII века.

Сохранился семейный склеп купца 2-й гильдии. Длинный, метров десять, и высотой чуть больше метра бетонный домик без окон, без дверей. И только на крыше этого домика большущий пролом, облепленный темно-зеленым мхом. Я заглянул в пролом, внутри зияла страшная пустота.

– Еще с Гражданской, – показывая пальцем на пролом, сообщил мне местный старожил, а потом поведал о купце

2-й гильдии, о его семье и молодой дочке, похороненной здесь.

– В местечке говорили, что купец, когда хоронил дочку, закопал немало богатства, – дед-краевед продолжал свой рассказ. – Дочка была незамужняя, купец от горя умом тронулся и решил, что ей на том свете нужно приданое. А чтобы никто не украл богатства, сделал склеп из бетона.

– Как появился пролом? – спросил я.

– Солдаты-красноармейцы сделали. Искали клад. Ничего не нашли в склепе. Или обманул купец, или до них кто-то до приданого добрался…

Последний памятник на кладбище поставили в

50-е годы XX века Цигельману. Его семья была единственной, вернувшейся в Плиссу после войны. Сейчас здесь живет дочь Цигельмана. По мужу Федорова Дора Наумовна. Она работает секретарем сельсовета. С еврейством у нее сложные отношения. Она приняла православие, является прихожанкой местной церкви.

До войны в Плиссе действовала синагога. Говорят, красивое было кирпичное здание. Оно, к сожалению, не сохранилось. Частично было разрушено в годы войны, остальное разобрали на стройматериалы после ее оканчания. Оставался только фундамент. Сейчас на том месте, где стояла синагога, как это ни кощунственно звучит, хлев. Скорее всего, никто и не задумывался, что это оскорбительно для памяти людей.

В Плиссе остались довоенные дома. Старожилы, с которыми мы беседовали, Николай Хохлун и Ирина Яичник, называют их “еврейскими”. Мы заходили в эти дома, спрашивали о довоенных хозяевах. То ли люди действительно ничего не знают о событиях пятидесятилетней давности, то ли к нам относились настороженно, не понимая цели наших расспросов, но обстоятельных ответов мы не услышали.

Еще одна девяностолетняя женщина, по фамилии Пашкевич, вспомнила Зисманов.

– Как же, знаю, – сказала она. – У него дочка была Сора и сын. Имени его не помню. Только лавку он не держал, а был, по-моему, резником. Из местных, отсюда, из наших. Что с ним стало? Что со всеми остальными евреями. Фашисты их убили.

Черные дни для плисских евреев наступили с конца июня – начала июля 1941 года, когда местечко заняли немецко-фашистские войска. Был издан приказ евреям “нашить на одежду желтые шестиконечные звезды”. Это стало клеймом для людей, которых считали неполноценными, обреченными на гибель. Позднее они были угнаны в гетто. Центром его стал кирпичный дом, находящийся неподалеку от церкви, который сохранился до сих пор. Там живут люди, по вечерам на лавочке сидят старики и старухи. Жизнь продолжается.

В начале лета 1943 года гитлеровцы начали операцию по уничтожению гетто в западных районах Белоруссии. В это же время было расстреляно гетто в Плиссе. Очевидцы тех событий вспоминают ужасы, от которых и сегодня, спустя полвека, становится не по себе. Перед смертью над людьми издевались так, что они просили у Бога смерти. Узников гетто вели на расстрел через все местечко, а стариков и старух, которые не могли идти своим ходом, подвозили к яме на телегах.

Нам рассказывали, что из-под расстрела убежали всего два человека, хотя такие попытки совершали многие. Имя одного из тех, кто сумел спастись, Абрам Генехович. По местному – Бомка. Его скрывали мужественные люди, жившие в фольварке Брыкаки. Потом Генехович ушел в партизаны. Был в действующей армии. После войны вернулся домой и никого из родственников не нашел. Тяжело жить одними воспоминаниями. Абрам Генехович следом за остальными выжившими евреями уехал сначала в Польшу, а затем в Канаду.

Сегодня на месте расстрела евреев Плиссы нет даже памятного камня. Некому его поставить. А государство было не очень заинтересовано в том, чтобы сохранить такую память. Более того, место расстрела после войны продезинфицировали, то есть залили хлоркой. А через пару лет здесь пахали и сеяли. Потом на этом месте был выгул для коров.

В середине семидесятых годов, когда строили новую магистраль, решили, что именно здесь отличный песок, необходимый для шоссе. Поставили экскаватор и стали на больших машинах вывозить песок. А то, что он был вместе с костями, никого не пугало. Пожилые люди рассказывали мне, что на том месте шоссе, где насыпан этот песок, первое время было много аварий. Не знаю, так это или нет, думаю, что легенда. Иначе слишком часто пришлось бы карать Богу людей.

А памятник необходимо поставить хотя бы сейчас, спустя столько лет.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Жить и помнить

Недавно она снова приезжала в родные места. Сначала из Москвы, где живет уже несколько десятков лет, доехала до Витебска, потом, как обычно, договорилась с водителем машины и поехала в местечко Островно, до которого от областного центра чуть больше двадцати пяти километров. Первым делом пошла к памятнику и положила цветы.

Раиса Наумовна Рыжикова (время и обстоятельства заставили ее изменить имя, отчество и фамилию, в детстве она была Ривой Нохимовной Рыжик) часто приезжает в деревню Островно Бешенковичского района. И маршрут ее неизменен – сначала к памятнику, а потом встречи с теми людьми, которые ее еще помнят.

Скромный памятник, металлическую пирамиду высотой в два метра и ограду вокруг нее, она поставила за свои деньги в первый же приезд из Москвы, хотя состоятельным человеком никогда не была, да и сын в те годы зарабатывал не так уж много.

Вот уже лет пятнадцать и памятник, и аллея рядом с ним поддерживаются в нормальном состоянии за ее деньги. Правда, островлянские школьники убирают опавшую листву, вскапывают клумбу, сажают цветы. Им рассказывали учителя, что здесь похоронены их земляки-евреи, расстрелянные фашистами. Но для них это давнишняя история.

Я беседовал с островлянскими школьниками, интересующимися историей родного края. Они рассказывали мне о местных достопримечательностях: о том, что здесь 4 апреля 1557 года родился канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега и давно пора бы поставить ему памятник, о Троицкой церкви, построенной в XVIII веке, о том, что рядом с их деревней произошло крупное сражение во время Отечественной войны 1812 года и Барклай де Толли сорвал план Наполеона разгромить русские армии “на марше”. Они знают о подвиге младшего сержанта Виктора Фокина, который в 1944 году, освобождая Островно, взял в плен 70 гитлеровских солдат и за это был удостоен звания Героя Советского Союза. В школьном музее есть выписка из энциклопедии Брокгауза и Ефрона, которая сообщает, что в начале XX века в местечке проживало 225 жителей, было 33 двора, две православных церкви и одна еврейская молитвенная школа. Но все это было до “их эры”, и по классификации пятнадцатилетних ребят относится к разделу “давным-давно”.

Раиса Наумовна Рыжикова – последний свидетель страшной трагедии, произошедшей осенью 1941 года, последний свидетель кровавого преступления фашистов и их местных пособников.

До войны Островно было маленьким и довольно глухим местечком на берегу красивого озера. Здесь жили евреи, белорусы, поляки, русские. Всякое бывало в жизни, бывали и ссоры, но вражды между людьми не было.

Война поставила всех на край пропасти. Война проявила самые лучшие и самые черные стороны человеческого характера.

Рыжики жили на улице, которая вела вниз от старого еврейского кладбища. Красивая была улица. Кто знал, что фашисты именно ее превратят в гетто? Хотя иллюзий никто не питал. Доходили слухи от беженцев из Польши, из Западной Белоруссии о зверствах фашистов, о расправах над евреями. И большая семья Рыжиков собралась в эвакуацию. До ближайшей железнодорожной станции было далековато. Сначала поехали на попутной машине, потом пошли пешком. Только разве можно с маленькими детьми убежать от танков? Очень скоро впереди их оказались гитлеровские войска. Семья Рыжиков вернулась обратно в местечко с одной надеждой: война продлится недолго, и за это время фашисты не успеют забраться в их глухомань. Надежды не оправдались.

9 июля в Островно уже хозяйничали гитлеровцы.

А буквально через десять дней, как будто для оккупационных войск это было делом стратегической первейшей важности, всех евреев Островно согнали на одну улицу и образовали гетто. Рыжики как раз в это время вернулись в местечко.

Первой жертвой фашистов в Островно стал Арон Штукмейстер. Ему шел всего двадцать первый год. Молодой красивый парень погиб, потому что отказался переселяться в гетто.

В каждый дом определили по три-четыре семьи. В доме Рыжиков, уже как следует разграбленном соседями за время их отсутствия, теперь жило человек двадцать. Гетто не охранялось, но евреям запрещалось, под страхом смерти, покидать его территорию. Правда, рискуя, они все равно ходили на заработки, чтобы прокормить и себя, и семью. До нового урожая еще надо было дотянуть, а прошлогодние запасы иссякли.

Мотл Рувимович – дедушка Ривы Рыжик – был мастер на все руки: бондарь, столяр, стекольщик. Ни одна стройка в округе не обходилась без него. И если не своими руками он что-то делал, все же возраст давал о себе знать, то его непременно приглашали дать дельный совет. По местечку ходила поговорка: когда кто-то что-то не знал, говорили: «Спроси у Мотла». Все понимали, о ком идет речь. Мотл Рувимович был человеком обстоятельным, не принимал шуток и поэтому злился, когда слышал эти слова. Ему казалось, что над ним смеются.

Когда в начале тридцатых годов в Островно закрыли синагогу, миньян стал собираться по частным домам. В последние предвоенные годы люди приходили молиться в дом к Мотлу Рыжику. У него же хранились свитки Торы из Островенской синагоги.

В тот день, 30 сентября 1941 года, все взрослые Рыжики ушли: кто на заработки, а кто обменивать в окрестных деревнях оставшиеся вещи на продовольствие. Дома остались дети: Рива, Сара и Миша.

Утром, еще и солнце как следует не выглянуло из-за горизонта, а стояли золотые дни бабьего лета, последовал приказ: всем евреям выйти из домов и стать лицом к стене. Полицаи поторапливали людей. Они не скрывали: “Конец вам пришел”. Кто-то из евреев предлагал им деньги, золото, пытаясь откупиться, спастись. Полицаи забирали подношения и уходили со словами: “На том свете тебе все равно не понадобится”.

Рива выглянула в окно и увидела: на улице стояло несколько грузовых машин. Немецкие солдаты в черной форме, приехавшие на этих машинах, и полицаи окружали гетто.

– Пойдем, – сказала она брату и сестре. – Ждать взрослых некогда. Еще не поздно. Успеем убежать и спрятаться.

То ли Сара и Миша испугались, то ли не решились уходить без родителей, только из дома Рива ушла одна. Огородами, перелезая через заборы, дошла до почты. Там жила русская семья Богдановых. С Шурой Богдановой Рива была знакома.

– Спрячьте меня, – попросила Рива.

– Нехорошее они замышляют, – ответила хозяйка дома и, торопливо оглядываясь по сторонам, приказала Риве спрятаться под крыльцом.

Богданова ушла в дом, а через минут пять вышла, и тихонько позвав Риву, передала ей паспорт дочери.

– Это все, чем я могу тебе помочь. Быстро уходи, а то и нас расстреляют.

Рива открыла документ. Он был выдан на имя Александры Александровны Богдановой.

– Она же с 24-го года, а я с 27-го.

– Посмотри на себя в зеркало, – ответила хозяйка. – Тебе сейчас не то что семнадцать, двадцать пять лет можно дать.

Рива вышла на улицу. Два полицая вели дедушкиного брата Шаю. Полицаи были не местные и не знали Риву. “Если он окликнет меня, то конец”, – подумала Рива. Но дедушка Шая прошел и даже не оглянулся. Как будто Рива была незнакомой девочкой.

Островенских мужчин собрали и повезли в сторону русского кладбища. Это потом, спустя годы, Рива узнала от довоенных русских соседей, что евреев обманули. Гитлеровцы сказали им, что везут на работу. Необходимо в лесу выкопать траншеи... И хотя немцам и полицаям никто не верил, все же в глубине души оставалась маленькая надежда.

... Рива бежала к лесу и видела, что мужчины копают три ямы. Потом она зацепилась за корни деревьев и упала в мох. Кругом рос молодой ельник. Рива лежала, боясь шевельнуться, и смотрела в сторону русского кладбища.

Мужчины аккуратно сложили лопаты. Им приказали раздеться. Это было сделано для того, чтобы никто не спрятал в одежде золото, деньги или драгоценности и не унес их с собой на тот свет. Одежду после расстрелов гитлеровцы тщательно обыскивали, а потом отдавали полицаям.

В эти минуты обреченным стало ясно: никакой надежды на спасение больше нет...

Жил в Островно Янкель, фамилию сегодня никто не вспомнит, в местечке его звали Паровоз (у всех были прозвища). Он получил свое за то, что рассказывал, будто бы умеет водить паровоз и, приезжая к брату – машинисту паровоза в Витебск, помогает ему на работе. Янкелю было лет под тридцать, а может и больше. У него была жена и двое маленьких детей. Когда гитлеровцы приказали мужчинам раздеться, Янкель выхватил одну из лопат и пытался ударить фашиста, но тот опередил его и дал очередь из автомата.

А потом все было, как в каком-то страшном сне. Немцы и полицаи стали избивать мужчин прикладами, тех, кто пытался защититься или не хотел идти к краю ямы, расстреливали на месте. Старый Шая Рыжик упал на колени, поднял руки к небу и стал громко выкрикивать слова молитвы, как будто надеялся, что Бог его услышит. Сендер-банщик, чьи сыновья воевали на фронте, уверял, что они отомстят за него. Его последние слова были сказаны на идише. Гитлеровцы хорошо поняли их (идиш и немецкий – языки близкие по звучанию), и Сендера прервала автоматная очередь.

Рива все видела и слышала. Ее сознание отказывалось понимать это. И она как будто провалилась в бездну, откуда не было ничего видно и слышно... Трудно сказать, сколько времени Рива находилась в забытьи, но когда очнулась, машины привезли к ямам женщин и детей. Стоял такой невообразимый крик, что казалось содрогались небеса. Женщин и детей тоже заставили раздеться догола.

Рахиль Рыжик – молодая учительница младших классов, Фрида Кролик – студентка мединститута, Аня Афремова – студентка пединститута, наивные девушки, пытались увещевать бандитов, говорили, что придется за все ответить и не будет никому прощения... А те только смеялись в ответ.

Наверное, вид голых девушек, идущих на смерть, возбудил убийц. Два полицая выхватили из группы женщин, которые прижимались друг к другу, Симу. Ей было лет четырнадцать. Стройная, с длинной косой, она была красавицей, и все местечковые парни заглядывались на нее. Один полицай закрутил Симе руки за спину, а другой – насиловал девушку. На виду у всех. Немцы смеялись и хлопали в ладоши от удовольствия. Симина мама бросилась к дочке, но тут же на нее посыпались удары прикладами по голове. И она свалилась на землю.

Рива закрыла глаза и от бессилия заплакала. Автоматные очереди заглушили ее рыдания. Счет времени она потеряла. Однажды попыталась подползти к страшному месту казни и услышала пьяные голоса. Стоя рядом с расстрельной ямой, фашистские прислужники рассказывали друг другу какие-то истории. При этом смеялись, курили. Только иногда, когда прямо под ногами начинала вздрагивать земля, полицаи боязливо отходили на несколько шагов в сторону. Из разговоров Рива поняла, что земля на могиле шевелится, потому что в нее падали не только убитые и раненые, но и заживо погребенные. Фашисты приказали полицаям охранять могилу. То ли боялись, что ее раскопают, то ли остерегались, что кто-то сумеет выбраться из нее.

“Расстрелы производились из автоматов простыми и разрывными пулями, многие жертвы закапывались живыми, особенно дети и старики”, – эти строки, подтверждающие рассказанное Ривой Рыжик, из архивных документов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации1.

В этих ямах лежат самые близкие Риве люди. 17 человек из семьи Рыжик. Всего в этот день в Островно были зверски убиты 300 евреев.

Уже после войны Рива Рыжик узнала многие подробности того страшного дня. Ее первая учительница Стефа Марковна Шехтер была замужем за Иваном Букштыновым, ветфельдшером. У них росли две девочки. Стефа Марковна жила у свекрови. Ее мужа взяли в армию в первый же день войны. 30 сентября полицаи пришли к дому Букштыновых забрать Стефу Марковну. Свекровь просила оставить ей детей, умоляла, но Стефа Марковна забрала с собой маленьких девочек. “Пусть мои дети умирают вместе со мной, чтобы никто над ними не издевался”, – были ее последние слова.

Буквально из-под расстрела сумели убежать в лес молодой Мотл Шамес и сорокалетний Исраил Шумов. Дней десять они бродили по лесу в поисках партизан, но отыскать никого не смогли и вышли к деревне Журавли, где жили их знакомые, чтобы достать хоть что-нибудь из продовольствия. Мотла и Исраила сдали полицаям, которые с изощренной жестокостью расправились над беглецами.

До партизан сумела добраться Дора, семнадцатилетняя девушка из Западной Белоруссии. Ее отец был партийным работником. Они приехали в Островно накануне войны. Когда образовалось гетто, Дора укрылась в соседней деревне. И оттуда ушла в лес.

В живых осталась и семилетняя Сима Блюмкина. Когда фашисты и полицаи стали выталкивать евреев, в их дом забежала соседка, русская женщина, и со словами: “Это моя девочка” забрала Симочку. К сожалению, установить фамилию людей, спрятавших девочку, не удалось. Знаем только, что мать звали Репиня, а дочь – Валя.

Через несколько дней после расстрела в Островно была устроена большая пьянка по поводу пополнения полиции за счет местных негодяев. В услужение к фашистам пошли Петр Ковалевский, Михаил Сорокин, Анатолий Букштынов.

... Через несколько дней Рива пришла в деревню Вальково, где жил знакомый ее отца – председатель колхоза Варлаам. Он накормил Риву, уложил отдыхать. Но случайно ночью она услышала разговор и поняла: ее выдадут фашистам. Рива сказала, что ей надо выйти во двор. И стала быстро уходить от дома Варлаама. Она не знала, куда идти. Снова бродила по лесу, пока не вышла к деревне Панкратово. Там жила семья, которая когда-то обращалась за помощью к ее родным. У них была больная дочь, и Рыжики, через витебских родственников, помогли определить ее в больницу к хорошим докторам. Рива даже не знала фамилию этих людей, но помнила, что их дом второй от леса. Она постучала в двери и заплакала...

Риву приютили, переодели, накормили и предупредили: “Молчи, говоришь с таким акцентом, что сразу поймут, кто ты”.

Рива жила у этих людей, чью фамилию она не помнит, несколько недель.

Однажды в деревне Панкратово появились партизаны отряда Анатолия Федоровича Калинина. Калинин был заброшен из Москвы для организации партизанской борьбы.

В его отряде был украинский еврей.

Калинин приказал ему:

– Поговори с этой девушкой на вашем языке. Она говорит, что еврейка из Островно. Но там же всех расстреляли.

Рива стала торопливо на идише рассказывать историю своей жизни. Так партизаны убедились, что она говорит правду и скрывается от фашистов.

Партизанский отряд Калинина был многонациональным: грузин Леня, еврей Семен, русский пограничник Николай Носов, украинец-офицер Иван Шевченко, заместитель командира белорус Станислав Конопьюк, армянин Сергей Андриясов. Жили дружно, объединенные общей целью – борьбой с врагом. Да и командир отряда пресекал всякие разборки, ссоры. Он был кадровый военный и умел держать дисциплину.

14 ноября 1941 года немцы напали на отряд Калинина. Землянки были окружены фашистами и полицаями. Партизаны приняли бой. Но детей и больных, в том числе и Риву Рыжик, сумели вывести из-под огня.

Однако полицаи снова настигли партизан. В живых осталось несколько человек. Уходили лесами. Вышло всего двое: Рива Рыжик и Сергей Андриясов. В Чашниках снова попали в облаву. Их отправили сначала в Витебск, а оттуда – в Германию.

Многое за эти годы пришлось пережить Риве Рыжик.

В Германии она продолжала скрываться под фамилией Богданова Александра Александровна. Однажды ее увидели две землячки из Островно. Подошли и спросили:

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒