Шульман Аркадий Львович 6 страница

Цадиком (праведником, достигшим пророческого дара, ставшим связующим звеном между Богом и Вселенной), стал после смерти Дов Бера – Менахем Мендель (Цемах Цедек).

По ревизии 1847 года, “Любавичское еврейское общество” состояло из 1164 душ и считалось “резиденцией цадиков, потомков главы белорусских хасидов Залмана Шнеерсона”. Так написано о Любавичах – местечке Могилевской губернии Оршанского уезда в “Еврейской энциклопедии”, изданной в Санкт-Петербурге.

После смерти Менахема Менделя во главе движения стал зять Дов Бера и внук Шнеур-Залмана Менахем Мендель бен Шалом Шахна Шнеерсон.

Говорят, что в те времена на дорогах, которые вели в Любавичи из Смоленска, Лиозно, Рудни, евреи встречались если не на каждом шагу, то на каждом километре. У хасидов считается, что раз в году каждый человек обязан побывать у своего рабби, посоветоваться с ним, как жить дальше. Вот и шли люди пешком, ехали на лошадях, немощных везли на повозках.

Снова приведу цитату из романа Эзры Ховкина “Извозчик-мудрец”: “Хасиды текли по дорогам Белоруссии, как река. В каждом селе и местечке к ним присоединялись новые товарищи. Когда они вступали в Витебск, в их компании было уже 18 миньянов. А в Любавичи вошло более двух тысяч человек. Маленькая армия... ”.

В 1897 году в Любавичах проживало 2711 человек, из них 1660 евреев. Главным источником дохода этих людей была торговля льном (лен здесь до сих пор прекрасный! ) и предоставление ночлега многочисленным паломникам, приезжавшим со всего мира к своему рабби. Думаю, что сейчас невозможно определить какие-либо цифры, свидетельствующие о количестве паломников. Но старожилы, со слов своих дедушек и бабушек, говорят, что приходило евреев столько же, сколько и жило в местечке, а то и больше. Причем, иные наведывались в Любавичи на целые недели, долго ждали аудиенции у цадика, потом часами стояли в ожидании, стараясь увидеть его, прикоснуться к одежде или, еще лучше, поприсутствовать во время трапезы рабби. Считалось, что даже еда с его стола имеет чудодейственную силу. И многие несли кусочки хлеба, мяса в своих торбах из Любавичей в далекие города и местечки. Говорят, что встречи с любавичским цадиком кому-то действительно помогли выздороветь, избавиться от болезней. Возможно. Однако в литературе встречаются и не столь серьезные воспоминания о встречах с цадиками.

В книге “Моя жизнь” художник Марк Шагал так написал о своей встрече с раввином Шнеерсоном. Правда, произошла она не в Любавичах, а, скорее всего, в деревне Заольша, где отдыхали Марк и Белла и куда на лето выезжал двор цадика.

“В деревне, где мы с женой проводили лето, жил великий раввин Шнеерсон. К нему съезжались со всей округи. Каждый со своими бедами.

Одни спрашивали совета, как избежать военной службы. Другие, у кого не было детей, жаждали его благословения. Приходили узнать, как толковать какое-нибудь место из Талмуда. Или просто увидеть его, подойти к нему поближе. Кто за чем.

Но художника в списке посетителей наверняка никогда не значилось.

И вот, Господи Боже! – не зная, на что решиться, совсем запутавшись, я тоже рискнул пойти за советом к ученому рабби. (Возможно, мне припомнились раввинские песни, которые мама пела по субботам. )

Вдруг он и вправду святой?

Рабби жил в этой деревне летом, и дом его, облепленный пристройками для учеников и слуг, походил на старую синагогу.

В приемные дни в сенях было полно народу.

Толкались, шумели, галдели.

Но за хорошую мзду можно было пройти побыстрее.

Привратник сказал мне, что с простыми смертными рабби разговаривает недолго. Надо изложить все вопросы в письменном виде и, как войдешь, сразу отдать ему.

И никаких объяснений.

Вот, наконец, подходит моя очередь, передо мной открывается дверь, меня выталкивают из человеческого муравейника, и я оказываюсь в просторном зале с зелеными стенами.

Квадратном, тихом, почти пустом.

В глубине стол, заваленный бумагами, просьбами, ходатайствами, деньгами.

За столом рабби. Один.

Горит свеча. Рабби читает мою записку. И поднимает на меня глаза.

– Так ты хочешь ехать в Петроград, сын мой? Думаешь, там вам будет лучше? Что ж, благословляю тебя, сын мой. Поезжай.

– Но, рабби, мне больше хочется остаться в Витебске. Понимаете, там живут мои родители и родители жены, там...

– Ну, что ж, сын мой, если тебе больше нравится в Витебске, благословляю тебя, оставайся.

Поговорить бы с ним подольше. На языке вертелось множество вопросов. Об искусстве вообще и о моем в частности. Может, он поделился бы со мной божественным вдохновением. Как знать?

Спросить бы: правда ли, что, как сказано в Библии, израильский народ избран Богом? Да узнать бы, что он думает о Христе, чей светлый образ давно тревожил мою душу.

Но я выхожу не обернувшись.

Спешу к жене. Ясная луна. Лают собаки. Где еще будет так хорошо? Чего же искать?

Господи! Велика мудрость рабби Шнеерсона! ”

В конце восьмидесятых годов в Руднянском районе Смоленской области появились приезжие, в том числе и иностранцы, которых здесь не видели больше шестидесяти лет. Они приходили на старое еврейское кладбище, читали полустертые надписи на надгробных памятниках. Что-то фотографировали, срисовывали. Потом подолгу молились.

Тогда же на кладбище была построена усыпальница, или, как ее называют местные жители, мавзолей. Из красного кирпича домик, по моим прикидкам, пять на пять метров. Вместо окон и дверей – решетки. Ничего не поделаешь, меры предосторожности против вандалов, которым под пьяную руку могут не понравиться аккуратные таблички из белого мрамора.

В усыпальнице четыре могилы. У наружной стены, слева от входа – еще одна.

Ключи от фамильной усыпальницы Шнеерсонов хранятся у Евы Венедиктовны Лапиковой, семидесятилетней женщины, которая живет неподалеку от кладбища в красивом деревянном доме, выкрашенном в желтый цвет.

Мы взяли ключи и вошли внутрь усыпальницы. Много-много баночек от сгоревших свечей, острых камушков, которые, по еврейской традиции, кладут на могилу, и буквально целая гора записок. На них написаны просьбы. Столько записок одновременно я видел только у Стены Плача в Иерусалиме. Но в Иерусалиме все же время от времени письма к Богу убирают, а в Любавичах, похоже, никто их не трогает. Хасиды считают, что так же, как и при жизни цадики обладали чудодейственной силой, так и их могилы, места их захоронения способны на чудеса. Нельзя читать чужие письма, даже если они адресованы Всевышнему. Но убежден: в этих записках самые земные просьбы. Родителям подольше оставаться здоровыми, детям расти умными и крепкими, и, конечно, держаться веры отцов.

В 1991 году в библиотеке журнала “Край Смоленский” вышел сборник “Рудня”. Там опубликован очерк “Любавичи – место паломничества хасидов”.

“Теперь любавичские жители уже привыкли к тому, что в их деревню как к месту паломничества тянутся набожные евреи. Не удивляются просьбам помочь при благоустройстве кладбища, особенно охотно откликаясь, конечно, на предложения, идущие через переводчика или сделанные с сильным акцентом... Конечно, Любавичами (и их зарубежными почитателями) немедленно заинтересовались деловые люди в кавычках и без кавычек.

Но тут подоспело решение Смоленского областного Совета народных депутатов, согласно которому Совет “... оставлял за собой исключительное право заключать любые договоры по реставрации и строительству в этом историческом месте”.

Тогда же, в конце восьмидесятых годов, приезжающие в Любавичи хасиды купили здесь пустующий деревянный дом. Чтобы было, где остановиться, переночевать или в непогоду помолиться Богу. На воротах дома какой-то хасидский шутник написал белой краской адрес. Естественно, написал на иврите, в переводе на русский это “Большой бульвар 770” – нью-йоркский адрес центра международной еврейской организации “Агудас Хасидей Хабад”. Первое время приезжающие паломники ночевали в этом доме, оставляли здесь спальные мешки, кое-какие вещи. Но к приезду следующей группы дом обычно был пуст. Все куда-то исчезало. Виной тому, думаю, были не мыши. И хасиды перестали оставаться ночевать на Большом бульваре в Любавичах. За этим домом сейчас смотрит, убирает в нем все та же Ева Венедиктовна Лапикова:

– За последнее время на ночь остался только один паломник. Остальные утром приезжают и стараются к вечеру уехать из местечка. А вообще последний год стало к нам меньше приезжать людей. Почему? Может, кому-то издалека кажется, что у нас неспокойная ситуация? Боятся ехать. Или ждут, когда будут более комфортабельные условия приема. Не знаю. Думаю, настоящих паломников ничего испугать не может.

Дома у Евы Венедиктовны хранится “Книга записей”. Местная инициатива. В основном записи на иврите, английском. Адреса американские, израильские, английские. Редкие записи на русском языке людей из Москвы и Смоленска.

В 1897 году любавичский рабби открыл в местечке иешиву “Томхей-тмимим”, где хасиды со всего мира получали прекрасное образование и разносили по всем странам и континентам молву о великом рабби.

Далеко окрест славилась местная больница.

Сохранилось уникальное описание Любавичского рабби, сделанное на раввинском съезде, который проходил в 1910 году в Петербурге: “Далеко не старый человек, он был немногословен, но в каждом его слове отражалась привычка властвовать над умами многочисленных масс. Тонкий политик, он был тверд как скала в области вопросов, имеющих отношение к религиозной жизни... ”.

В Любавичах была великолепная библиотека, которая насчитывала десятки тысяч книг и сотни рукописей.

В 1915 году, во время Первой мировой войны, надеясь спасти библиотеку от наступающих немецких частей, Шолом Дов Бер Шнеерсон переправил часть книг в Москву. Дальнейшая история этого ценнейшего собрания такова: национализация в 1919 году и передача книг Румянцевскому историческому музею, нынешней Государственной библиотеке. Остальные книги и рукописи были вывезены в Прибалтику, затем в Польшу. В 1977 году они были переданы в США в Нью-Йорк международной еврейской организации “Агудас Хасидей Хабад”.

А вокруг московской части книжного собрания разгорелся нешуточный спор. Выясняли, кто и чем должен владеть.

На месте синагоги любавичского рабби сейчас стоит кирпичное здание почты. Когда было принято решение, что в Любавичах построят новое здание, где одновременно будет и гостиница для приезжающих паломников, и молитвенный зал, и лекционный класс, хасиды настаивали, чтобы стояло оно на месте почты. В конце концов, пришли к компромиссному решению. И здание почты не тронули, и для строительства нового комплекса нашли место рядышком, буквально в пятидесяти метрах. Как раз напротив русской православной церкви. Наверное, чтобы представители обеих конфессий жили по соседству и находили общий язык.

После Октябрьской революции 1917 года религиозные евреи в Любавичах, как и по всей стране, стали подвергаться гонениям и со стороны властей, и со стороны деятелей Евсекции1.

Шестой любавичский рабби Иосиф Ицхак Шнеерсон, так же как и родоначальник этой великой династии, был арестован. Тюрьма, город на Неве, который теперь назывался Ленинград. После девятнадцатидневного следствия любавичский рабби был приговорен к высшей мере наказания. Следователь Лулов заявил:

– Вы будете расстреляны в течение 24 часов.

– Бог поможет, – спокойно ответил Иосиф Ицхак.

Рабби был спасен, правда, теперь на помощь пришли не власти, не царь, как в истории с Шнеур-Залманом, а мировая общественность. Начались протесты, и смертную казнь заменили каторгой на печально знаменитых Соловках. Потом приговор смягчили и отправили в ссылку на три года в Кострому. Но жена Максима Горького Е. Пешкова, которая тогда возглавляла российский Красный Крест, добилась полной реабилитации любавичского рабби.

В 1926 году в Любавичах проживало 967 евреев, или ровно половина всего населения.

Во время войны в местечке фашисты и их местные прислужники устроили гетто. В ноябре 1941 года около 700 узников были расстреляны.

Сегодня в Любавичах живет единственная еврейка Галина Моисеевна Липкина. Ей восемьдесят лет. Пятьдесят из них проработала учительницей в местной школе. Преподавала химию, биологию. Конечно, мы захотели встретиться с ней. Но беседы не получилось. Не на шутку испуганная нашим появлением, Галина Моисеевна в дом нас не пригласила. А стоя на пороге сельского коммунального дома, сказала:

– Я всю жизнь прожила среди русских людей в Смоленске, в Киеве. Сюда переехала в начале пятидесятых годов. Меня никогда не интересовало то, чем занимаетесь вы.

– А кроме Вас после войны еще кто-нибудь из евреев жил в Любавичах?

– Не знаю. Может быть. Никогда об этом ни с кем не говорила.

То ли со времен гонений на космополитов страх укоренился в пожилой женщине, то ли сегодняшний день подкинул к этому чувству новый довесок? Не нам судить об этом...

Мы уезжали из Любавичей под вечер. Снег переметал дорогу. Видавший виды трактор “Беларусь” тянул за собой три спиленные осины. Старушка в валенках, пуховом платке и телогрейке сидела на крыльце и, глядя куда-то вдаль, думала одной ей понятную думу...

В деревне Любавичи Руднянского района Смоленской области новые времена, новые нравы. И дай Бог здоровья людям, которые живут там.

________

1. Евсекция – название еврейских коммунистических секций РКП(б), созданных наряду с другими национальными секциями. Главной задачей являлось распространение коммунистической идеологии на родном языке и вовлечение в “строительство социалистического общества”.

______________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Еврейский Городок

Учится в Витебском педагогическом институте Илья Кривичкин – хороший парень из Городка. Живет у родителей. Ездит каждый день на занятия на пригородной электричке. По вечерам приходит на курсы иврита. Учит язык и не сомневается, что когда-нибудь он ему обязательно пригодится. После занятий до поезда остаются считанные минуты, и Илья пулей летит на вокзал. Однажды мы встретились. На разговор было всего несколько минут. Илья скороговоркой сказал:

– Говорят, вы занимаетесь еврейской историей. Приезжайте в выходные в Городок. Покажу много интересного.

И вот в один из осенних дней 94-го года я приехал в Городок. На вокзале меня встречали Илья Кривичкин и Саша Дахия. Тогда Саша еще жил в Городке и учился в Витебском медицинском институте. Год назад он вместе с родителями уехал в Израиль.

От железнодорожного вокзала до центра города путь не близкий. Пока мы шли, ребята рассказывали мне:

– Сейчас в Городке евреев почти не осталось. Человек пятьдесят. Из молодых мы вдвоем, и то в Витебске учимся. В детском саду-школе еще пару человек, из людей среднего возраста – наши родители да дочери Будмана, а остальным далеко за пятьдесят. Еще недавно Городок был другим. Даже улицы в просторечии называли “Хайдобина” (от имени еврейской женщины Хаи-Добы), “Юденштрассе”.

Я слушал ребят и думал, что же должны рассказать мне о Городке их юности дедушки и бабушки сегодняшних студентов.

Впрочем, память – странная штука. Она очень избирательно достает из своих запасников эпизоды прожитых лет. Когда дело касается детства и юности, преобладают светлые, солнечные тона. Может, потому, что сама юность прекрасна.

Я решил, что воспоминания – это хорошо, но не лишним будет заглянуть в старые издания. В 1855 году в Санкт-Петербурге вышла книга “Исторические сведения о замечательных местах в Белоруссии”. В ней написано: “В Городке более 350 домов. В них жителей до 3500, из них евреев за 2000 душ”.

А. И. Сементовский в книге “Витебск и уездные города Витебской губернии. Памятная книжка Витебской губернии – 1864 г. ” дает точную статистику за 1862 год. В Городке проживало евреев мужчин – 1217 человек. А всего мужчин в Городке проживало 2014 человек. Из них 796 православных мужчин и 1 протестант. Еврейских женщин в Городке проживала 1191. А всего женского населения было 2159 душ. Православных 966 и 2 протестантки. В этом родилось 60 еврейских мальчиков и 35 девочек. Незаконнорожденных нет. Умерло 18 еврейских мужчин и столько же женщин. В этом году в Городке сыграли 16 еврейских свадеб.

На одной из них член Городокского городского магистрата Залман Мовшевич Либинсон выдавал свою дочь Хасю замуж за сына гласного Городокской городской Думы Меера Абрамовича Цветкова.

В те годы свадьбы были “молодыми”. Еврейские юноши в Беларуси, Литве становились мужьями чаще всего до восемнадцати лет. Невеста, естественно, была и того моложе. Если парню было за двадцать и он еще не был женат по причине, которую не мог объяснить раввинскому суду, тот имел право заставить его жениться. Правда, в Городке таких случаев во второй половине XIX века уже не было. Городок все-таки не какое-то местечко, затерявшееся в лесах и болотах, а вполне цивилизованный населенный пункт. И патриархальные нравы, со скандалами, с недовольством стариков, постепенно, но все же уступали место новым укладам жизни.

На свадьбе детей Либинсона и Цветкова присутствовали все городские начальники и известные в городе евреи: член Городокского городского магистрата Нисон Гиршевич Кублановский, депутат от еврейских мещан Городокской квартирной комиссии Берк Аронович Кузнецов. Сияя от счастья, стояли рядом Меер Абрамович Цветков (ему в тот год исполнилось 50 лет) и Залман Мовшевич Либинсон, который был и того моложе. Перед самой свадьбой ему стукнуло 47 лет. Чего еще в жизни можно желать? Их дети будут отличной парой. А там и внуки появятся.

Сначала, как и положено на свадьбах, был кидушин, или обручение. Абрам Цветков надел невесте на безымянный палец кольцо, которое передавалось по наследству из поколения в поколение. Абраше отдала перед самой свадьбой это кольцо его мама. При обручении он произнес, как и положено: “Ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по закону Моше и Израиля! ”. Потом молодые стояли под хупой, специальным свадебным балдахином, раввин прочитал семь благословений и брачный контракт – ктубу. Все понимали, что это дань традициям, но очень внимательно выслушали, какие обязанности принимает на себя муж. Потом жених разбил стакан, в память о разрушенном храме, и началось застолье. Семь дней родители устраивали праздничный стол для дорогих гостей. И чтобы не ударить в грязь лицом, пригласили готовить Хаю-Лею и Эстер-Риву. Они хоть и переругаются между собой в день много раз, но сварят и потушат так, что пальчики оближешь.

Стояла на столе “царица” еврейской кухни – фаршированная рыба, радовали глаз и дразнили аппетит рубленая печенка и форшмак. А какими вкусными были куры! Разве все перечислишь, что украшало свадебные столы!

Умение готовить передавалось из поколения в поколение. Готовили борщи, блинчики-налистники, паштеты, рыбу, тертую редьку с луком и гусиным жиром, “кугл” – запеканку, “чёлнт” – мясо с фасолью и картошкой, которые томились сутки на медленном огне. Готовили “локшн” – вермишель или лапшу, “флудн” – пироги с начинкой из ягод, яблок или варенья, “лекех” – коврижку на меду, “цимес” – сладкую тушеную морковь. Пили квас, мед, водку. На праздник Пурим готовили “гоменташн” – “уши Аммана” – треугольной формы печенье, начиненное маком, фруктами или вареньем. Накануне Йом-Кипур готовили “креплех” – маленькие треугольные пельмени, начиненные мясом и сваренные в супе. В Шавуот ели преимущественно молочные продукты и пироги с творогом, а на Хануку тоже готовили блюда из молочных продуктов и непременные “латкес” – картофельные оладьи. На Песах к столу подавали бульон с “кнейдлех” – галушками из перемолотой мацы с гусиным жиром.

Но все эти вкусные блюда ели по праздникам или субботам, если, конечно, на это были деньги. У кого-то они водились, а у большинства – ими даже не пахло. И тогда большим счастьем было, когда на столе появлялся грубый хлеб и отвар из крупы или картошки, приправленный молоком.

Евреи жили и в деревнях в окрестностях Городка: в Болецке, Бычихе, Быках, Малашенках и других. Правда, численность еврейского населения в деревнях была незначительной.

В конце XIX – начале XX века в Городке было 13 синагог и молитвенных домов. Была Деревянная двухэтажная, была Каменная синагога (на 2-ой Большой улице). У каждой синагоги было свое название. Пожилые люди до сих пор помнят их. Жителям современного Городка уже ни о чем не говорят: “Дер гасикер миньян”, “Дер кацовесер миньян”, “Дер бошес миньян”, “Дер гемулерте миньян”, “Дер сейдер миньян”. Остались в памяти имена: раввина, знатока Торы Мули Арье-Лейба, шамеса Шимона Зарецкого, а вот имя шойхета Каменной синагоги забыли, но хорошо помнят его старшего сына Цалка – хулигана и вора, которому однажды выбили глаз. Как говорится, в семье не без урода.

В это время (согласно переписи 1897 года) в Городке жило 3413 евреев, что составляло 68 процентов от всего населения.

Из Городка начал свой путь в литературу Цодек Львович Долгопольский, писавший на идише, белорусском и русском языках. Одно время у него даже был псевдоним Ц. Городокер. Цодик Львович родился в 1879 году в семье городокского меламеда – учителя, занимавшегося с детьми чтением, изучением священных текстов. Цодек Львович учился, работал на щетинной фабрике в Невеле. После сдачи экстерном экзаменов на звание домашнего учителя работал в деревне Захарьино Могилевской губернии. В 1912 году вернулся на родину в Городок, где в течение шести лет возглавлял еврейское училище. Был активным членом БУНДа. И несмотря на то, что в дальнейшем Цодек Львович принял советскую власть и на совесть работал сначала инструктором Наркомата просвещения, директором детского дома в Витебске, а потом – в газетах и журналах, ему не раз припоминали его сотрудничество с БУНДом. Жизнь у писателя была не сладкая. Однажды он сказал своему другу садовнику и озеленителю Фридману Дахии: “Интересно, у каждого человека есть всего 8 литров крови. У меня советская власть уже выпила целых 80 литров, а я до сих пор живой”.

Цодек Долгопольский – автор многих романов, повестей, рассказов. Одной из первых проб пера был рассказ “Портрет Его величества”, написанный в 1918 году, о том, как восприняли известие о революции в местечке Лошевка. Под этим названием Ц. Долгопольский “спрятал” свой родной Городок.

Евреи всегда любили поспорить. Это было как бы нашим вторым “я”. Казенный раввин из рассказа “Портрет Его величества” утверждал: “покуда в моем распоряжении старые книги записей, а инструкций из губернии у меня еще нет, я не позволю даже притронуться к портрету Его императорского величества”. Директор Талмуд-Торы, где обучение шло на иврите, сказал: “В честь революции мы решили разучивать с мальчиками народные песни на идише”. Хозяин магазина Ехиэл Минц не стал даже открывать магазин, когда у него захотели купить красную ткань, потому что была Суббота. Портниха Двойра, то ли обрадовавшись вестям из Петрограда, то ли от недостатка работы, сшила красное шелковое знамя. Зато столяр Фишл устроил на базаре митинг и в революционном порыве зажег пустую бочку из-под дегтя.

Так жили евреи Городка в 1917 году, так встретили революцию.

Советская власть с синагогами, как и с церквями, костелами решила покончить. А для начала изъять оттуда все ценности или, попросту говоря, ограбить. Например, 7 мая 1922 года в пользу голодающих Поволжья из городокской Каменной синагоги были экспроприированы серебряные монеты, утварь из драгоценных металлов. И если бы речь шла только о деньгах или драгоценностях, то Бог с ними. В конце концов, это дело наживное. Речь о другом: всех строили и колонной, под бдительным присмотром, вели в светлое будущее. А по дороге закрывали храмы, школы, уничтожали мудрые книги, вообще, боролись со всем, что только могло стать источником инакомыслия.

В 21-м году в Городке было две еврейских школы. Оставили одну. Предлог – недостаток педагогов. Как будто педагогов не готовят... А потом, в конце тридцатых, и эту школу закрыли. И снова нашли прекрасный предлог: по просьбе родителей учеников.

Директором еврейской школы был Лотвин. Он же преподавал географию. Его жена, Хая Градвол, работала в начальных классах. Малыши ее тогда называли “Ди хаверте Хая” – товарищ Хая. В 37-м году Лотвина объявили врагом народа и расстреляли.

Рахиль Гиршевна Гайдук (Донская) преподавала математику, Азарх – историю, Эпштейн Раиса Мироновна была учительницей химии, Нина Карасик вела идиш. Они все были выпускниками Витебского еврейского педагогического техникума. В школе были классы с первого по десятый. В каждом училось по 25–30 человек. В школе организовали театральную студию, и на сцене ставили спектакли. Лотвин и Градвол играли в пьесе Шолом-Алейхема “Кровавая шутка”.

Летом 38-го года власти решили, что в еврейской школе обучение надо вести на белорусском языке, то есть сделать ее белорусской. Учителя остались те же, но преподавали по- другому. По городу еще некоторое время ходил одержимый человек – раввин Пруслин. Он нелегально учил ивриту, рассказывал о праздниках, о Торе. Дети смеялись над ним и норовили дернуть за бороду. Потом он куда-то исчез.

Поэтому не надо удивляться, что сегодня в Городке и в десятке других городов и городков никто не умеет ни читать, ни писать ни на идише, ни на иврите.

В начале девяностых годов во дворе старого районного краеведческого музея лежал памятник с еврейского кладбища. Нашли, когда разбивали парк, хотя на этом месте еврейского кладбища никогда не было. Занесли во двор музея. И никто не мог прочитать, что написано на памятнике. Хотя до Великой Отечественной войны в Городке идиш можно было услышать на каждом шагу: на нем разговаривали и старые, и молодые евреи, им свободно владели их белорусские и русские соседи.

В начале семидесятых годов в журнале “Советиш Геймланд”, который издавался на идише в Москве, Соломон Кожевников опубликовал очерк “Дорога на Городок”. Автор родился и вырос в Городке, отсюда ушел на фронт, после войны обосновался с семьей в Ленинграде. Когда выпадала возможность, приезжал в родные места. Об одной из своих поездок Соломон Кожевников рассказывает в очерке. Он едет на такси из Витебска в Городок и вспоминает годы юности: “И евреи, и белорусы, и русские, и поляки жили по соседству, вместе радовались праздникам, вместе хоронили родных и близких. Лучшим другом моего дяди Симха-Шаи был Костя Ефремов, другой дядя Егуда все свободное время проводил вместе с Рыбаковыми. Мой отец дружил с Николаем Крупским, Николаем Спиридоновым, Федором Коловым. Мы, дети, вообще не знали никакого языкового барьера. Нюша и Ваня Ефремовы, Андрей Белоусов, Шурка Евдокимов разговаривали по-еврейски не хуже, чем мы – евреи.

Жили мы, дети, как большая семья: энергичные, веселые. Вместе росли, учились, вместе ушли на войну”. (Перевод с идиша – Д. Дахия).

…Мы шли с Ильей Кривичкиным и Сашей Дахия по улице небольшого городка к тому месту, где в годы войны было гетто. Сейчас здесь обычный многоквартирный дом. Без удобств теснятся несколько семей.

– Знают ли жильцы, что когда-то в этом доме было гетто и сотни евреев, обреченных на смерть, ютились в комнатках, что отсюда прямым путем уходили люди на Воробьевы горы и в Березовку, где фашисты устраивали массовые расстрелы?

Редко кто из жильцов говорил, что слышал об этом. А те, кто помоложе, их дети и внуки, с удивлением смотрели на нас и переспрашивали:

– Какое гетто? Какие евреи? Здесь мы живем.

Убитым не нужны квартиры. Они не претендуют на дефицитную жилплощадь. Но я не верю, чтобы ни разу ночную тишину не прорезал детский крик, летящий оттуда, из полувековой давности, не верю, чтобы ни разу во сне не вздрогнули мирно спящие жильцы дома. Потому что есть места, где нельзя заниматься любовью, кушать борщ или ругаться с женой. В этом месте должен быть музей и мемориальный знак, и люди должны приходить сюда, чтобы почтить память убитых.

Вот что рассказывают очевидцы тех страшных дней Куксинские. Это свидетельство было опубликовано в книге «Трагедия евреев Белоруссии в 1941–1944 гг. ».

«Немцы пришли в Городок 9 июля 1941 года. Этому предшествовала бомбежка, которая была 4 июля.

Первой мерой немцев против евреев было введение желтой латки на спину, на правое плечо. Это была не звезда, а круг. Ввели ее практически сразу, как заняли город. После этого долго ничего не было.

Второе, что немцы устроили, – это грабеж. Объектами грабежа стали не все евреи, а наиболее богатые, жители улиц Карла Маркса, Староневельской и других районов. Целью этой акции было не столько обогащение, сколько разжигание межнациональной вражды. Немцы ходили с полицаями, заходили в дома побогаче и выволакивали на улицу вещи, демонстрировали русским еврейское имущество и предлагали забрать его себе, самые лучшие вещи все же брали сами. Это подействовало, и многие тогда поживились за счет евреев, другие, однако, отказались от участия в грабеже, так что немцам подчас приходилось побуждать к этому русских, угрожая оружием. Некоторые из таких, забирая вещи, просили у хозяев-евреев прощения.

Третьим мероприятием немцев и полицаев был погром. Тут немцы уже прошли через все еврейские дома. Показывали русские предатели. Кто еще, кроме соседей, мог знать, где живут евреи?

... На свободе евреи прожили недолго, несколько недель. Их использовали на принудительных работах, большей частью бессмысленных. Одной из таких работ была уборка улиц. Состояла она в том, что евреи руками должны были вырывать траву, росшую на улицах.

В конце этого «свободного периода» и состоялся первый расстрел – в Березовке. На него согнали молодежь: крепкую, здоровую, в основном мужчин, но были и молодые женщины. Предлогом были тоже принудительные работы – строительство каких-то укреплений. Евреям приказали собраться с лопатами, отвели в Березовку и расстреляли – очень много народу, это был самый большой расстрел.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒