Глава одиннадцатая

– Ну как все прошло сегодня? – спросила я, хватая хлеб из корзины. Сначала пища, потом выпивка. Свой урок я выучила хорошо. – Все твои встречи удались?

Алекс кивнул, отпив немного красного вина из бокала. Я предложила шампанского, но он заявил что ему нечего праздновать. Парни такие умильные.

– Со всеми из рекорд‑ компании встретился? – Мне пришло в голову, что вопросы свои я могу задавать хоть до посинения, но он все равно не станет на них отвечать. С того момента, как мы вышли из гостиницы, его словно кто‑ то выключил, нажав какой‑ то тумблер. Я конечно, не оратор. И он обычно не слишком разговорчив, но сейчас он вел себя очень странно.

– Да, все нормально, – сказал он, взял себе хлеба и стал задумчиво отколупывать корочку. – Расскажи, как у тебя.

– Встала, купила кабель для «Мака», пришла домой, запостила сообщение и стала ждать тебя, – резюмировала я. – Ну‑ ка давай выкладывай. Что у тебя сегодня были за интервью? Ты успел сказать всей Франции, как сильно любишь меня?

– О, перестань, Энджел! – Алекс скорчил недовольную гримасу. – Я трепался весь день. Можно, мы часик обойдемся без вопросов?

– О'кей, – сказала я, стараясь подстраиваться под его переменчивое настроение. – Э‑ э, а что мы будем делать после обеда?

– Еще не знаю.

– Ну понятно. – Я закусила губу и на мгновение задумалась. – Я сегодня наткнулась на один красивый садик в Марэ.

– В самом деле? – Алекс кивнул официанту, когда тот поставил перед нами две тарелки с мясом и картофелем фри. – Расскажи.

– Он был чудесный. – Я приложила все усилия, чтобы не отвлекаться на гигантский кусок мяса, который лежал на тарелке и дразнил меня. Боже, как же я люблю еду. – Там был такой восхитительный дворик, окруженный изысканными арками, а дальше – сад с кронами, тщательно подстриженными в форме какого‑ то извилистого рисунка. Там такое умиротворение и тишина. Такая разница с Нью‑ Йорком.

– Это музей Карнавале? – спросил он, перед тем как отправить очередную порцию в рот.

– Да! Я была в таком восторге. – Я с энтузиазмом закивала. – Надо еще разок сходить туда, если будет время. Я все забываю, что ты знаешь все в округе как свои пять пальцев.

– Ну, не знаю. – Он взглянул на свою тарелку. – Завтра у тебя обед с Луизой, так? В воскресенье будет фестиваль, а в понедельник уже домой.

– Такая жалость, – сказала я, погружая свой нож в мясо словно в масло. О, это явно отменное блюдо. – Мне хотелось, чтобы мы успели сделать гораздо больше.

– А я не могу дождаться, когда мы вернемся домой. – Алекс налил нам еще вина. – Все оказалось не так хорошо, как я себе представлял.

– О. – В этот момент мне показалось, что я ем самый лучший стейк на свете из «Стаг Инн»[54]. – Ты не рад?

– Погоди, я не имел в виду, что не рад твоему присутствию, – попытался пояснить он свою мысль. – Просто не думал, что придется столько работать. Да, быть популярным – это ужасно, правда? – Я хотела вскинуть бровь, но оказалось, мне больно это сделать.

– Да, не очень. – Он одарил меня полуулыбкой и снова помрачнел. – И знаешь, надо было мне пораньше вспомнить о том, что Париж не самое лучшее место для моего отдыха. Мне здесь просто некомфортно.

Было нетрудно догадаться, что он хотел сказать, но я пообещала себе, что сегодня с моих губ не слетит имя, Солен.

– Я очень рад, что ты здесь, – добавил он, откладывая нож и вилку. – И мне жаль, что мы провели вместе не слишком много времени.

– Мы сейчас вместе, – сказала я, вымучивая улыбку. – Но тебе придется поговорить одному, пока я не съем это замечательное мясо.

– А может, мы оба сначала поедим, а потом поговорим? – попытался поторговаться Алекс, поглаживая своей ногой мою. – Ты только послушай всех остальных рядом с нами.

– Тебе легко говорить, – сказала я с набитым кровавым мясом ртом. Я поднесла руку к губам – но этот этап мы вроде бы миновали. Я надеюсь. – Ты‑ то можешь понять, о чем речь.

– А тебя бесит, что ты не можешь, – сказал он и впервые за прошедший час искренне улыбнулся.

– Я писатель, я пытливая, – запротестовала я.

– Ты шумная, – парировал он.

– По‑ моему, мы хотели поесть, а не поговорить.

Алекс наколол кусок мяса на вилку и осклабился.

– Ну как – чувствуешь изменения? – спросила я позже, когда мы шли по улицам, уплетая мороженое. Было еще тепло, у меня потекло мороженое, и Алекс остановился, чтобы слизать его с моей руки.

– Какие изменения? – спросил он, возвращаясь к своему рожку и весело раскачивая наши сцепленные руки. Вторая бутылка вина и шампанское, которые я заказала, когда он отлучился в туалет, раскрепостили его.

– После тридцатилетия, – объяснила я. – Есть изменения?

– Не‑ а, – не задумываясь ответил он. – Как тебе мороженое?

– У тебя не получится отвлечь меня, – отозвалась я столь же стремительно. – Должен же ты чувствовать хоть какие‑ то изменения.

– Да вроде нет, – сказал он, выводя меня на мостовую, на противоположной стороне которой в маленьких магазинчиках пестрели разноцветные ткани. – А я изменился внешне?

Я лизнула мороженое и остановилась, чтобы хорошенько его рассмотреть. Те же блестящие черные волосы, короткие и слегка вьющиеся на концах, одна прядь неизменно торчит, оттого что он весь день проводил по ней рукой. Спереди длинные и блестящие, на пробор они слегка уходили налево, так что с одной стороны спадали на брови и трепетали перед самыми его глазами, живыми и ярко‑ зелеными. Они казались усталыми – но ночь, проведенная в кресле, не способствовала ясности глаз. Мимические морщинки напоминали о том, что, несмотря на напряжение последних нескольких дней, он обычно гораздо больше времени проводит улыбаясь, а не предаваясь тяжким думам и куксясь. Другая часть шевелюры была длиннее и нависала над высокой скулой, подчеркивая контраст между черными волосами и бледной кожей. Губы были красными и полными. Когда они вытянулись в улыбку, я увидела, что они обагрены вином, которое мы пили.

– Так что, я выгляжу старше? – снова спросил он.

Я покачала головой и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, не обращая внимания на мороженое, которое растаяло и растеклось между моими пальцами.

– Ты выглядишь что надо.

– Ну и слава Богу. Пошли.

– Куда мы идем? – спросила я, и мое сердце застучало быстрее. Я выбросила стаканчик в ближайший контейнер, а Алекс еще доедал свой рожок.

– Ты хотела увидеть Париж. – Он указал на несколько крутых ступенек. – Пошли смотреть Париж.

Я подняла голову и увидела величественный храм с великолепной купольной крышей.

– Сакре‑ Кер? – спросила я, полагаясь на свой внутренний путеводитель.

– Сакре‑ Кер, – подтвердил Алекс. – Ты сможешь подняться по ступенькам в своих туфлях?

– Мне нравится, что ты так хорошо меня знаешь, – сказала я, глядя вниз на очаровательные пыточные приспособления, ремешками пристегнутые к моим ногам, – И мне нравится, что я, зная тебя, совершенно спокойно могу сказать: нет, не смогу.

– Ну давай, – засмеялся Алекс, подводя меня к штуке, похожей на трамвай. – Они скоро закрываются.

Пробежав сквозь строй людей, пытавшихся продать нам пластиковые Эйфелевы башни и Сакре‑ Керы с заснеженным куполом, миновав туристов, которые щелкали фотоаппаратами, не успев даже подойти к базилике, я обернулась и взглянула на Париж. Вид был умопомрачительно захватывающий, а звезды в смоляно‑ черном небе отражались внизу в городских огнях. Когда мое дыхание пришло в норму, я снова повернулась к базилике, если ее можно было так назвать, – не придуманы еще слова, которыми можно описать это потрясающее здание. До того оно прекрасное. Даже прекраснее, чем Нотр‑ Дам; скорее приветливое, чем импозантное, но все же очень величественное, – я просто лишилась дара речи. Его белый камень, казалось, светился в темноте, свет заливал здание снизу; выигрышно расставленные прожектора освещали каждую неповторимую деталь. Если какие‑ то недостатки и был и, то совершенно незаметные. Дженни в доску расшибется, но узнает, кто ставил свет, и обязательно выцепит этого человека, чтобы он сделал ей портретные снимки.

– Тебе нравится? – спросил Алекс, встав сзади и положив руки мне на плечи.

– Еще как, – сказала я, глядя то на базилику, то на город. – Спасибо, что привел меня сюда.

– Я знал, что ты будешь в восторге от вида, – прошептал он. – И я уверен, что это единственная вещь в Париже, которая старше меня.

– Ага, вы примерно одного возраста. – Я слегка пихнула его.

– Я уже устал говорить тебе, чтобы ты замолчала, – сказал он, усаживаясь на низкую стенку передо мной. – Красиво, да? Мне нравилось приходить сюда, смотреть на Париж.

– Видно лучше, чем с Эйфелевой башни. – спросила я, ища какую‑ нибудь табличку с описанием базилики.

– Она с другой стороны, – сказал Алекс, читая мои мысли. – И видно действительно лучше. Ты знаешь, что парижане ненавидят Эйфелеву башню?

– Снобы, – сказала я, зажимая его ладони своими. – Все равно она замечательная. Мне нравятся зыби Парижа.

– Зыби?

– Ну да, – сказала я, стараясь подобрать слова, но вместо этого беспомощно жестикулируя. – Здесь беспорядочно. Очертания зданий то плавные, то острые, то парят, то пресмыкаются. Словно волны.

– А Нью‑ Йорк какой? – Он с интересом смотрел на меня. Ну правильно – я же писатель как‑ никак.

– А Нью‑ Йорк как каланча, – выдала я. – Там все высокое и худое, словно замершее. Ему не хватает того, что в обилии есть в Лондоне, – зеленых островков. Вообще город не для клаустрофобов. Почти нет места, чтобы присесть и перевести дух.

– У людей нет времени, – резюмировал он. – Манхэттен вечно занят делами.

– Правда. – Я кивнула, стараясь сообразить, как бы так ненавязчиво подвести разговор к тому, что я хочу к нему переехать. – Но я никак не могу отделаться от ощущения, что здесь не смогла бы работать. Этот город создан, чтобы бродить, держаться за руки, есть мороженое.

– И напиваться – ты заметила, сколько здесь баров? – Он притянул меня к себе и положил свою голову мне на грудь.

– Прикладываю все силы, чтобы не замечать, – сказала я, вспомнив, сколько пила в Лос‑ Анджелесе. Так не пойдет. Хотя у меня в квартире лежала одна и та же бутылка водки, а выпила я, если посчитать, бутылку вина, которая пролежала в холодильнике всю неделю. До чего же все изменилось после отъезда Дженни…

– Значит, Лондон – идеальное сочетание того и другого? – поинтересовался он.

– Не идеальное, – сказала я. – Ему не хватает кое‑ каких важных вещей, которые есть в Нью‑ Йорке.

– Да? – спросил он, и я прижалась своим лбом к его лбу.

– Да. – Я прижала свои губы к его губам и держала их так, пока могла обходиться без воздуха. На вкус его губы были горячие и приятные, как вино, но со сладким привкусом мороженого.

– Ну серьезно, – сказала я, пристраиваясь меж его колен и обнимая руками за шею, – ты не ощущаешь ничего нового? Когда тридцать лет уже позади?

– Я в самом деле не думал об этом, – сказал Алекс и отвел волосы с моего лица. – Вроде нет.

– Звучит правдоподобно. – Я вернула их обратно. Он мог забыть о моем фонаре, но я – нет. Как и американские туристы, которые перешептывались и показывали в мою сторону. Но поскольку им было больше сорока и на них были бейсбольные кепки и поясные кошельки (они же гаманцы, хи‑ хи), я просто проигнорировала их. – Ну а когда ты был моложе, что ты мечтал делать в тридцать лет? Чем думал заняться?

– Не знаю. – Он смотрел куда‑ то мимо меня, на базилику. – Я перестал думать об этом какое‑ то время назад. Тридцатник подбирается очень быстро.

– Ты так говоришь, будто тебе уже сто лет, – сказала я. – У тебя же были какие‑ то ожидания, ты же что‑ то планировал.

– Ну типа того. – Он кивнул, касаясь губами моего лба. – Я хотел сочинять музыку и зарабатывать этим на жизнь, и мне повезло, что я добился всего, будучи молодым.

– А ты хотел писать саундтреки, музыку для фильмов? – спросила я. Его кожа всегда была теплой, даже несмотря на вечернюю прохладу. – Ты когда‑ то говорил мне об этом.

– Нуда, все впереди, – ответил он. – Вчера мне написал Джеймс Джейкобс, надо будет ему ответить.

– Надо, – отозвалась я, и мне стало приятно, что я поддерживаю его и тем самым принимаю участие в его жизни. Иногда я переживала, что могу дать Алексу не так уж много из того, чего у него еще нет или чего он не может сделать сам. – А что еще? Неужели это все?

– А чего ты хочешь? – спросил он, крепко обнимая меня. – К тому времени как тебе стукнет тридцать, чего хотела бы ты?

Хм, неожиданная перемена мест.

– Я и не знаю… может, книгу написать? Я бы хотела побольше писать для журналов, а не только для блога, и поинтереснее, как для «Белль».

– В Нью‑ Йорке?

– Да, в Нью‑ Йорке.

«В Уильямсбурге, в твоей квартире», – добавила я про себя. Ну почему я не могла сказать этого вслух? Сейчас самое время.

– Клево. А я было испугался, что ты скажешь: «Я хочу выйти замуж и родить детей», – засмеялся он. – Уф.

– Да, уф, – повторила я.

Стоп – чего он там испугался?

– Алекс?

– А?

– А что бы ты ответил, если б я сказала, что хочу выйти замуж и родить детей?

Он ничего не ответил, ноя почувствовала, как напряглись его руки и челюсть.

– Но ты же этого не хочешь. Правильно?

– Не обязательно к тридцати годам, – сказала я, подбирая слова со всей тщательностью. – Но не скажу, что совсем не хотела бы этого.

– Ясно, – дипломатично ответил он.

– А ты? – спросила я, уставившись на пуговицы на его рубашке. – Ты хочешь?

– Когда‑ то хотел, – неторопливо проговорил он.

Я знала, что он говорил с той же скрупулезностью, с какой подбирала слова и я. И легче мне от этого не стало. – Но больше не думаю, и все это как бы списалось со счетов. Я бы сказал, что спокойно прожил бы без этого.

Мои руки, обнимавшие его за пояс, ослабели и упали на стену за ним.

– Ясно, – сказала я, надеясь, что обойдется без слез. Я же не плакса. Сколь странно было слышать от него такие слова, столь же удивительной была моя реакция на них. Списалось со счетов? Он спокойно прожил бы без этого? А может, и без меня тоже?

– Ты не расстроена? – спросил он у моей макушки. – Ты же вроде не хочешь переезжать и все такое; я решил, что ты и о таких вещах тоже не думаешь.

– Хм, – протянула я, надеясь, что это звучало не утвердительно. Что за черт? Я же женщина, и, конечно, я думаю «о таких вещах». Может, не двадцать четыре часа в сутки, но разве это не естественно, что «эти вещи» приходят мне на ум? Что я сидела в бесподобном парижском саду и мечтала о том, как прекрасно буду выглядеть в своем свадебном платье а‑ ля «Забавная мордашка», а Луиза и Дженни оденутся в ужасные наряды канареечно‑ желтого цвета?

– Вот положительный момент в том, что мы приехали сюда, – оживился он. – Я наконец понял, что давил на тебя с переездом ко мне, и хочу, чтобы ты знала: я готов ждать сколько нужно. Это все слишком быстро, ты права. С такими вещами торопиться не стоит.

Я прижала пальцы к холодному камню с такой силой, что ощутила дрожь в плечах. И мои руки тоже задрожали.

– Ты замерзла? – спросил Алекс, приближая свое лицо к моему.

Я быстро отвернулась, стараясь выдать утирание слезы за зевок.

– И устала.

– Давай возвращаться. – Он взял мою руку в свои ладони и сжал ее. – Возьмем такси, мы ведь забрались далеко от гостиницы, и я знаю: вне зависимости от того, день рождения у меня или нет, ты надерешь мне задницу, если эти туфли сломаются.

Когда он хотел сказать: что‑ то не так, – то делал вид, что ничего не происходит. Я мирилась с этим и держала голову высоко поднятой. А еще я пообещала себе, что ничего не скажу, но не стала обещать, что не буду об этом думать. «Когда‑ то» он хотел жениться и иметь детей. Не стоило большого труда понять, когда было это «когда‑ то». Он хотел жениться и иметь детей с Солен. Но не со мной.

– Алекс, – начала я, когда мы переходили улицу, направляясь к такси. – Я много думала о переезде.

– Энджел, все в порядке. Rue Amelot, s’il vous plait[55], – сказал он таксисту. – Я уже говорил, что слишком давлю на тебя. Считай, мы проехали тему с переездом; прошу тебя, не волнуйся, тебе больше не придется думать, что ты меня огорчаешь. Я тебя понимаю.

– Но я, наоборот, думала, что готова переехать, – сказала я, забираясь на заднее сиденье. Тон моего голоса не убедил даже меня. Как я могла убедить кого‑ то другого?

– Да? – Он говорил еще менее уверенно. – Давай поговорим об этом, как вернемся в Нью‑ Йорк. Не сегодня.

В гостиницу мы возвращались молча. Алекс смотрел из окна, прижав одну руку к виску и упираясь лбом в стекло, а я – на его затылок, пытаясь понять, в какой момент этот вечер пошел наперекосяк. Значит, больше он не хотел съезжаться со мной? Не хотел жениться и заводить детей? Я глубоко вздохнула. Я делаю из мухи слона. Точно. Я была пьяна, я устала, я издергалась. Вовсе я не собираюсь съезжаться с Алексом, выходить замуж и заводить детей.

– Приехали, – наконец сказал он, хлопая меня по плечу. – Ты не спишь?

– Хм‑ м, нет. – Я открыла дверь машины и ступила на обочину, едва не попав под колеса проносившегося мимо скутериста. Ездок посигналил и изрыгнул какое‑ то французское ругательство, а я прижалась к двери и теперь, окончательно протрезвев, стала внимательнее смотреть по сторонам.

– Эй! – Алекс подхватил меня за талию, когда скутерист уехал, оставив меня в шоке стоять посреди дороги. – Хочешь, чтобы тебя сбили? Пошли.

Я позволила ему обнять меня, и мы тихо прошли в холл, снова обезаленевший. Алекс что‑ то говорил о выступлении в субботу вечером, о том, во сколько нам надо уезжать на воскресный фестиваль и как он боится перелета. Я кивала, но безучастно, так, словно смотрела на себя со стороны.

Войдя в номер, я надолго ушла в ванную: тщательно стерла остатки грима вопреки обычаю не смывать всю тушь до конца, оставляя «на потом», чистила зубы в течение полных трех минут. Справив нужду второй раз, я не находила повода задерживаться там дольше. Боже, неужели я тяну время, не желая ложиться с Алексом в постель? Вернувшись в комнату, я обнаружила, что он уже лег, потушив весь свет, кроме лампы на прикроватном столике. Я подошла к кровати и скользнула под простыню, заняв свою обычную позицию: положила руку ему на живот, а голову – на ключицу. В этой нелепой тишине мы пролежали несколько минут, его рука гладила мою, а я задумчиво трепала рукав его футболки. Это что‑ то новое. Не только то, что он лег в футболке, но и то, что я не пыталась ее с него стащить. Спустя еще пару минут я перекатилась и выключила свет. Часы на столике показывали половину второго ночи. Я не спала двенадцать часов – неудивительно, что я так вымоталась.

Не успела я вернуться на место, как Алекс повернулся ко мне, тесно прижался и обнял меня за талию.

Я почувствовала теплый поцелуй в шею, а потом услышала зевок.

– Не могу поверить, что мы в Париже на мой день рождения и собираемся просто заснуть, – сказал он, зарывшись в мои волосы. Но не было похоже, что он имел в виду то, что говорил. Зато было похоже на то, что он уведомлял меня.

Я не знала, что и думать. Он что, даже не попытается «подъехать» ко мне, чтобы получить отпор? Я не хотела секса, потому что сердилась на него и пребывала в смятении, но – какого черта? Он всегда должен хотеть секса со мной! Ведь он генетически запрограммирован постоянно хотеть секса! Разве не для этого нужна Y‑ хромосома?

– Это, наверное, потому, что я такой старый. – Он снова зевнул и обнял меня покрепче.

Пару минут спустя я почувствовала, как его дыхание стало ровным, а объятия ослабли. Прищурившись, я посмотрела на яркие часы на столике и дала глазам привыкнуть. Час сорок семь. Я знала, что к ночи краски сгущаются особенно сильно. И что утром мне будет не так плохо. В желудке прекратится революция, конфликтующие стороны разбредутся по домам и устроят тихие посиделки. А я буду рыдать до тех пор, пока глаза не вылезут из орбит. Как поется в песне, завтра будет лучше, а утро вечера мудренее.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒