ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА 18 страница

Но, как выяснилось, волновалась она напрасно.

Ей оставалось только сидеть и слушать – при этом она плакала, много и свободно, даже не делая попыток скрыть слезы, – и смотреть, какое влияние оказывает хладнокровное, неспешное свидетельство Прина на других присутствующих. Откровенные подробности были почти невыносимы, – как она узнала позднее, большинство сетей вырезали наиболее жуткие части его показаний, – но воистину убийственными и безусловно действенными были моменты, когда члены Традиционалистской партии в целом и представитель Эррун, в частности, подвергли Прина самому яростному перекрестному допросу.

Неужели он рассчитывает, что кто‑ то всерьез воспримет эти нагромождения лжи?

Это не ложь. Ему бы хотелось, чтобы это было ложью. Он и не ожидал, что его воспримут всерьез, потому что понимает, как чудовищно и жестоко все то, что он рассказывает, и сколько различных людей не хочет, чтобы правда стала известна. Он знал, что они изо всех сил будут пытаться дискредитировать как его лично, так и то, что он рассказывает.

Да пусть он придет в себя и честно скажет, что это всего лишь ночной кошмар, галлюцинации, возможно, вызванные употреблением наркотиков.

Остается фактом, что он отсутствовал несколько недель в реальном времени, его тело находилось в лицензированном медицинском заведении – именно в таких заведениях многие представители на протяжении многих лет лечили свои болезни. Он никогда не слышал о кошмаре, который продолжался бы так долго. Может быть, представитель слышал?

Значит, он не отрицает, что эти видения, возможно, были вызваны наркотиками?

Нет, отрицает. Он не принимал наркотиков. Никогда не принимал. Даже теперь не принимает, хотя его врач и посоветовал ему, чтобы прекратились кошмары, которые преследовали его после возвращения. Анализ крови убедит представителя?

Ага, так вот теперь он наконец признал, что у него были кошмары!

Как он уже сказал, эти кошмары – только следствие того, что ему довелось пережить в Аду.

Представитель Эррун не унимался. Он прежде был адвокатом, потом судьей и славился своим умением вести допросы, своей жестокой цепкостью. Она видела, что Эррун исполняется все большей решимостью сбить Прина с толку, оглушить, ошарашить, обличить как лжеца, или фантазера, или фанатика, и она слышала, как Эррун проигрывает. С каждой дополнительной подробностью, которую он извлекал из Прина, очевиднее становился убийственный ужас свидетельства в целом.

Да, в Аду все голые. Да, люди в Аду могут попытаться иметь половые сношения, но это подлежит наказанию. В Аду разрешается только изнасилование. И точно так же в Аду только война формирует основу для любой общественной структуры. Да, люди в Аду умирают. Ты можешь умереть миллион раз, миллион раз агонизировать, и каждый раз тебя будут возвращать для новых страданий, для нового наказания. Демоны – это люди, которые в Реале были садистами, для них Ад – что‑ то вроде их собственного рая.

Нет, в Реале не так уж много садистов, но их хватает для того, чтобы Ад функционировал, потому что, не забывайте, все это виртуально, и отдельные личности могут копироваться. Вам нужен всего один садист, одна личность, упивавшаяся мучениями других, – вы просто создаете миллион копий.

Да, ему известны заявления о том, что посещения Ада, к которым принуждают людей (и иногда такие принуждения являются частью судебного постановления), являются посещениями Ада, которого на самом деле не существует, или, если он и существует, то лишь в очень ограниченном смысле, пока по ним водят этих злодеев, и что все, кто не возвращается из таких мрачных прогулок, якобы отправляются в чистилище. Но это ложь.

Филхин увидела, что кто‑ то передал Эрруну записку, и от дурного предчувствия дрожь прошла по ее телу.

Ей показалось, что глаза Эрруна возбужденно и злобно засверкали в предвкушении победы. Тон и манеры старика изменились, стали более степенными, торжественными, он стал больше похож на судью, выносящего окончательный приговор, на палача, наносящего удар милосердия скорее с сожалением, чем со злостью.

Верно ли, спросил он, что Прин отправился в это путешествие или кошмар, в этот предполагаемый Ад вместе со своей женой? Где же она теперь? Почему не стоит рядом с ним и не подтверждает его безумные свидетельства?

Филхин чуть не упала в обморок. Жена? Он взял с собой жену? Он что – сошел с ума? Почему он ничего не сказал – хотя бы ей? Ее охватило отчаяние.

Прин начал отвечать.

Во‑ первых, женщина, о которой идет речь, была его возлюбленной, партнером, а не официальной женой. Он оставил ее в самом конце их путешествия, когда остался шанс выйти только для одного из них, и ему пришлось принять самое трудное решение в своей жизни, оставить ее там на страдания, а самому бежать, чтобы рассказать правду о том, что там происходит, что в настоящий момент происходит с…

А почему он не упомянул о ней в своем рассказе, в этом – как сейчас было убедительно показано – наборе лжи, полуправд и откровенной фантазии?

Потому что он боялся упоминать о ее участии в этой экспедиции в Ад.

Боялся? Он? Тот, кто, если верить его словам, прошел сквозь Ад и вернулся? Боялся?

– Да, боялся, – сказал Прин, и голос его зазвенел в примолкшей палате. – Я боюсь, что прежде, чем я дам свидетельские показания там, где их действительно должны выслушать – перед Жюри Галактического совета, кто‑ нибудь, умудренный годами, заслуживающий доверия и обладающий безупречной, безукоризненной репутацией, как и вы, уважаемый господин, подойдет ко мне и потихоньку скажет, что я могу вернуть свою возлюбленную, вырвать ее из Ада, если только я дальше буду молчать о том, что мы с ней там пережили, и даже взять назад те слова, что я уже наговорил. – Прин, моргая, оглядел других членов палаты из противоположной партии, потом кинул взгляд на галерею для прессы и публики, словно только сейчас увидел их. Потом он снова перевел взгляд на представителя Эрруна. – И, уважаемый господин, боюсь, но я приму это предложение, потому что мне невыносимо думать о том, что она будет мучиться там хоть одно лишнее мгновение, и я забуду обо всех остальных, кто находится там, лишь бы вернуть мою возлюбленную, хотя потом всю жизнь буду презирать себя за слабость и эгоизм. – Он испустил глубокий, долго сдерживаемый вздох. – Вот почему я молчал про нее…

Эррун, казалось, наконец, словно осознал завуалированные обвинения в его адрес, содержавшиеся в словах Прина. Он взорвался негодованием, к которому тут же присоединились его приближенные, а еще через мгновение – остальные члены Традиционалистской партии. Через мгновение в палате стоял такой шум, какого Филхин не слышала никогда прежде, даже при полном кворуме.

Филхин показалось, что Прин в этот момент позволил себе улыбнуться: вот тебе и дискуссия в Дискуссионной палате. Но тут же она поняла, что он не улыбался, не мог улыбаться, потому что был абсолютно серьезен и совершенно обескуражен тем, что сделал сейчас достоянием гласности.

Он повернулся и посмотрел на нее. Она, как могла, улыбнулась сквозь слезы и проговорила одними губами: «Молодец», потом кивнула ему, приглашая сесть.

Он кивнул Спикеру и сел.

Но достойный сенатор в кресле Спикера на самом деле не сидел в кресле и вообще не видел Прина. Он стоял на ногах и ревел, размахивая обоими хоботами, пытаясь восстановить порядок. Филхин поняла, что палата выпускает пар, после того как была вынуждена выслушать то, что не хотела слышать, причем от того, кто не принадлежал к их числу. Не говоря уже о том, что этот чужак осмелился намекнуть им на то, что существуют и более высокие инстанции, чем эта их говорильня.

– Ишь как уязвлена их стадная гордыня, – пробормотал Кемрахт у нее за спиной. Спикер тем временем свирепо становился дыбом на задние ноги и хлопал передними. Такого грубого нарушения протокола не наблюдалось уже очень давно.

Новостные службы передали все – ах, эта неожиданная репортерская радость на ничего такого не предвещавшем унылом заседании. Они показали, как нарушает этикет Спикер, вставая на дыбы, словно базарный торговец, они показали Эрруна, который излучал жуткий гнев, – Филхин и не подозревала, что он способен на такое. Но самое главное, они показали Прина: спокойного, безупречного, но искреннего. И его слова, эти ужасные, убийственные, почти невообразимые подробности!

И ее показали. Но что касается ее, то тут новостные агентства делали акцент на ее плаче.

Ее слезы – не ее искренность, не ее ораторское мастерство политика или ее принципы – вот что сделало ее знаменитой.

ГЛАВА 14

Верхолет Вепперса летел над его имением, чуть не задевая кроны деревьев. Сам Вепперс сидел сзади и стрелял во что попадалось.

От земель, непосредственно примыкающих к торообразному особняку Эсперсиума, вели семь дорог, проложенных по лесу; просеки были прорублены в густом лесу и имели ширину всего в сорок или пятьдесят метров, но в длину тянулись (не прерываясь, кроме тех мест, где пересекались с реками) до самых границ имения, то есть километров на девяносто в случае самой длинной и часто используемой дороги, которая вела в Убруатер, столицу столичной планеты, всего Сичультианского Энаблемента.

Дороги эти, как всем было известно, создавались с одной целью: для развлечения Вепперса. Просто сесть в верхолет и по параболической траектории перенестись в столицу – ему это всегда казалось пустой тратой времени, хотя это и был самый быстрый и эффективный способ добраться до Убруатера. Когда у него было время, – а обычно он умел находить для себя время, – он выбирал более медленный маршрут у самой земли, заставляя своих пилотов вести верхолет всего метрах в десяти над кронами самых высоких деревьев.

Идея состояла в том, чтобы использовать верхолет в качестве загонщика, воем двигателя и мощным движением воздуха вспугивать диких зверей вообще, а в особенности вызывать панику среди птиц, сидящих в листве. Все верхолеты Вепперса имели форму гигантского оконечника стрелы с широким плоским хвостом, в котором имелось защищенное от ветра углубление, балкон, где могли разместиться до десяти человек и стрелять из лазерных ружей через сверхпрозрачное стекло туда, где среди взбаламученных листьев и веток сидели испуганные, верещащие птицы.

Вепперс сидел с Джаскеном, Лехктеви – еще одной девицей из его гарема – и Кредерре, дочерью Сапултрайда и его первой жены; Кредерре осталась в имении, тогда как ее отец и мачеха Джуссере отправились домой после той вечеринки на уик‑ энде с миниатюрными морскими сражениями. Вепперс предпринял меры, чтобы во время второй битвы – на следующий день после огорчительного визита Ксингре – его корабли не потерпели поражения; ставки при устройстве морских сражений были невелики, но суть была не в этом. Для Вепперса важно было побеждать.

Они летели над самой длинной дорогой – той, что вела в Убруатер. Двигатели верхолета ревели в отдалении, когда аппарат сбрасывал высоту, повторяя рельеф местности, а потом снова взмывал вверх. Внутри у Вепперса все обрывалось от этих скачков. Из клубка темных листьев и раскачивающихся за ними веток выпорхнул необыкновенно крупный и изящный спевалайн, еще не потерявший яркое оперенье брачного сезона. Вепперс повел стоящим на треноге лазерным ружьем, поймал изображение птицы в оптический прицел и идентифицировал ее как самый крупный двигающийся объект в видоискателе. Взвизгнул серводвигатель ружья, выравнивая его, сотрясая серией коротких рывков, чтобы учесть фактор движения верхолета. Вепперс нажал на спусковой крючок в тот момент, когда вспыхнула прицельная решетка. Выстрел пронзил крупную птицу, взорвавшись хлопьями перьев. Спевалайн съежился, словно человек, запахнувший на себе плащ, и упал вниз.

– Прекрасный выстрел, господин Вепперс! – сказала Лехктеви, которой пришлось лишь немного повысить голос, чтобы ее услышали за воем двигателей. Балкон был защищен от струй воздуха скошенной поверхностью сверхпрозрачного стекла. Стекло можно было убрать, чтобы использовать для стрельбы по птицам и другим животным не только лазерное оружие, но в этом случае на балконе при сколь‑ нибудь разумной скорости воцарялся невообразимый шум; нужно было надевать защитные заглушки на уши, а струи воздуха так истрепывали прически, что они тут же теряли право на это название.

– Спасибо, – сказал Вепперс, мимолетно улыбнувшись поразительно красивой Лехктеви. Он посмотрел на девушку, сидевшую по другую сторону от него. – Кредерре, – сказал он, кивая на лазерное ружье перед ней. – Не хотите выстрелить?

Девушка покачала головой.

– Нет, Джойлер, не могу. Мне жалко птиц. Я не могу в них стрелять.

Кредерре была молода, она еще только становилась женщиной. Но она уже достигла вполне приемлемого возраста. Она была хорошенькой, хотя рядом с темным великолепием Лехктеви ее светлая, бледная красота терялась.

Он только сегодня утром наблюдал, как девушка плавала в подземном бассейне.

Главный внутренний бассейн под домом занимал часть того пространства, где прежде – в те времена, когда дом в еще большей мере, чем теперь, был средоточием влияния семейства Вепперс, – располагались ряды и колонны серверов, откуда контролировались игры и программы во всем постоянно расширяющемся Сичультианском Энаблементе.

В прежнем количестве грубой, объемистой вычислительной мощи больше не было нужды, – процессинговые субстраты можно было встраивать в стены, корпуса, ковры, шасси, потолочные плитки, моноблоки, практически во что угодно, – а потому все пространство под особняком освободилось, и его заняли хранилища, подземные гаражи, битком набитые экзотическими машинами, и гигантский бассейн, изысканно украшенный водопадами, громадными естественными кристаллами размером с дерево, парфюм‑ прудиками, джакузи‑ заводями и водяными горками. Стройное бледное тело Кредерре двигалось на фоне черных плиток пола в бассейне, гибкое и быстрое.

Он наблюдал за ней и знал: она знает, что он за ней наблюдает. Что ж, так он наблюдал и за всеми женщинами, которые ему нравились, а потом выкидывал это из головы.

И все же, за этой девчонкой, видимо, имело смысл приударить. Он помнил, что не уложил в постель – даже не пытался – ни одной новой женщины с того неприятного случая, который закончился тем, что это маленькая разрисованная сучка откусила ему кончик носа. Наверно, он смущался. Он погладил золотую нашлепку на своем носу.

Мягко рассмеялся.

– Что ж, мне тоже жалко лесную живность, но если бы не это развлечение со стрельбой, то этих деревьев здесь вообще бы не было. А тут чертовски много деревьев и чертовски много спевалайнов и других птиц, а кроме меня, их никто не отстреливает. Большинство людей в этом смысле похожи на вас: слишком слабонервны. Так что птички от этого только выигрывают.

Девушка пожала плечами.

– Как скажете. – Она улыбнулась ему. Довольно приятная, обаятельная улыбка, подумал он. Он снова спросил себя, почему это она надумала – и почему ей разрешили – остаться с ним. Да, конечно, она была совершеннолетней, теоретически независимой, взрослой. И тем не менее. Его забавляло, когда его друзья, знакомые и деловые партнеры пытались сосватать за него своих дочерей. А то и жен. Может, и тут была та же подоплека. Он сомневался, что кто‑ то еще рассчитывал выдать за него своих женщин, но для человека с амбициями могли быть полезны даже интрижка, роман.

Вепперс оглянулся на Джаскена, который стоял у него за спиной, широко расставив ноги. На нем были окулинзы, и он держался за рукоятку, вделанную в перегородку сзади, его другая рука, все еще в гипсе, висела на перевязи.

– Джаскен, показал бы нам, как это делается, пока я говорю с госпожой Кредерре.

– С моим удовольствием.

– Лехктеви, пойди посмотри, как там дела у пилотов, – сказал Вепперс.

– Конечно, господин Вепперс. – Лехктеви соскользнула со своего сиденья, под короткой юбкой замелькали ее длинные ноги, масса черных волос заколыхалась, когда она развернулась, направляясь к двери, ведущей в главный салон.

Джаскен устроился на ее сиденье, сдвинул окулинзы на лоб, включил лазерное ружье перед ним, приложил приклад к плечу, держа одной рукой, и почти сразу же выстрелил – уложил молодого черного дрозда, взорвавшегося вихрем иссиня‑ черных перьев. Птица упала в медного цвета листву и полетела сквозь нее дальше вниз.

– Вы не боитесь, что ваша любовница отвлечет пилота? – спросила Вепперса Кредерре. – Аппарат летит ужасно низко, а она такая… привлекательная.

– Даже если и отвлечет, это не будет иметь значения, – сказал Вепперс, нажимая кнопку, чтобы их кресла сблизились. Загудели моторы, брови девушки чуть приподнялись, когда она увидела, что расстояние между их креслами уменьшается. Мягкие подлокотники соприкоснулись. – Это все делается автоматически, – объяснил Вепперс. – Пилот – это излишество, он практически не нужен. Самая важная операция, которую он выполняет, это набор координат пункта назначения. Здесь есть пять независимых систем отслеживания рельефа местности, так что мы всегда остаемся над пейзажем и не становимся его частью.

– Пять? Господи боже, – тихо сказала она заговорщицким тоном и наклонила к нему голову так, что ее длинные светлые волосы почти коснулись мягкого материала его рубашки. Она что – пытается с ним флиртовать или поддевает его? Несмотря на весь его опыт, он нередко не мог отделить одно от другого, когда имел дело с молодыми женщинами. – Зачем так много? – спросила она.

– А почему бы и нет? – возразил он. – Когда дело касается таких важных вещей, лучше перестраховаться. И потом, мне это ничего не стоит. Компания, которая делает эти системы и весь летательный аппарат, принадлежит мне, – сказал он, оглядываясь. Джаскен подстрелил еще одного дрозда, потом еще одного. – И вообще, пилот нужен только потому, что этого требует закон. – Он пожал плечами. – Я возлагаю вину за это на профсоюзы. Это кошмар моей жизни. Но я вот что хочу сказать, – проговорил он, постучав пальцем по обнаженной руке девушки – на ней было платье с короткими рукавами, до колен; казалось оно незатейливым, но в то же время и дорогим, – Лехктеви никакая не любовница.

– Скорее шлюха?

Вепперс снисходительно улыбнулся.

– Сотрудница. Прислуга. Просто ее услуги главным образом носят сексуальный характер. – Он задумчиво посмотрел на дверь, через которую вышла девушка. – Наверно, есть профсоюз и для женщин ее профессии. – Он перевел взгляд на Кредерре, которая вроде бы не слушала его. – Но среди моего персонала нет членов профсоюзов – я этого не допущу, – добавил он. – Дробление лояльности. Хотя это и означает, что мне приходится больше платить за ее услуги.

– Ах, как я вам сочувствую, – сказала она.

В этом замечании он услышал интонации Джуссере, ее мачехи. Когда‑ то та была его любовницей. Слишком давно, чтобы заводить теперь интрижку с Кредерре.

– Я знаю, что делаю, верно? – сказал он, решив, что уложить девицу в постель все‑ таки будет забавно. Этакая преемственность. Может быть, Джуссере даже запланировала это. В молодости у нее были экзотические сексуальные вкусы – кто знает? – У меня сегодня днем ужасно утомительные слушания, – сказал он, когда Джаскен выстрелил еще раз – уложил что‑ то крупное цвета меди. – Но вечером я свободен. Позвольте пригласить вас на обед. Есть какое‑ нибудь место, которое вы давно хотите посетить?

– Очень мило с вашей стороны. Выбирайте сами. Кроме нас – никого?

– Да, – ответил он, снова улыбаясь ей. – Я бы предложил отдельный кабинет. Хватит с меня на сегодня тех толп, что будут днем на слушаниях.

– Судебные слушания?

– К сожалению.

– Вы совершили что‑ то жуткое?

– О, я совершил много жутких вещей, – доверительно сказал он, наклоняясь к ней поближе. – Хотя, вероятно, вовсе не то, в чем меня обвиняют сегодня. Возможно, не то. Трудно сказать.

– Вы что – не знаете?

Он ухмыльнулся.

– Если откровенно – не знаю. – Он постучал, себя по виску. – Я ведь ужасно стар.

– Вам сто семьдесят восемь, да?

– Да, сто семьдесят восемь, – согласился он. Он вытянул руки, осмотрел свою подтянутую, мускулистую фигуру. – И тем не менее, я выгляжу… нет, вы сами скажите, как я выгляжу.

– Не знаю, – ответила она, скромно потупив взгляд. – На тридцать?

Значит, она пытается польстить ему.

– Между тридцатью и сорока – вот как я выгляжу. – Он широко улыбнулся. – Хотя аппетиты у меня двадцатилетнего. – Он пожал плечами, а она снова опустила взгляд. На губах ее играла улыбка. – Так мне все говорят. Но если откровенно, двадцать мне было так давно, что я и не помню. – Он тяжело вздохнул. – Точно так же, как я не помню подробностей того ужасающе древнего дела, которым меня собираются утомлять сегодня. Правда, не помню. Я не лгу, когда меня спрашивают, что я помню, а я отвечаю, что ничего. Ну просто не могу ничего вспомнить. Эти воспоминания должны были быть удалены много десятилетий назад, чтобы появилось место для новых.

– Правда?

– Это было неизбежно. Врачи настояли. Не моя вина, что суду теперь требуются именно эти воспоминания. Я бы хотел с ними сотрудничать еще более тесно, сказать все, что они хотят знать, но я просто не могу.

– Это все получается ужасно кстати, – сказала она.

Он кивнул.

– Да, я не раз уже слышал это слово в таком контексте. Кстати. – Он покачал головой. – Люди бывают такими циниками.

– Я знаю. Отвратительно, да? – сказала Кредерре, и опять Вепперс услышал интонации ее мачехи.

– Воистину отвратительно. Так вы принимаете приглашение на обед?

– Не знаю. Не уверена, позволят ли родители.

Он снисходительно улыбнулся.

– Это же обед, моя милая, а не секс‑ клуб.

– А вы и в секс‑ клубах бываете?

– Никогда. Вы ведь видели мой гарем?

– Видела. Вы такой бесстыдник.

– Спасибо. Я стараюсь.

– Меня удивляет, что у вас еще остается энергия, чтобы думать о других женщинах, нормальных женщинах.

– Но в этом‑ то и есть вызов, – сказал он. – Для простого секса, для удовлетворения потребностей девицы из гарема подходят идеально, они великолепны. Никаких осложнений. Но чтобы человек почувствовал себя… ценимым, нужным, он должен знать, что еще может вызвать у кого‑ то сексуальные желания… потому что ей этого хочется, а не потому, что это ее работа.

– Гммм. Понятно.

– Так как насчет вас?

– Что насчет меня?

– Вы бываете в секс‑ клубах?

– И там тоже не бываю. Пока.

– Пока?

Она пожала плечами.

– Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, правда?

– Правда, – согласился он, откинулся к спинке кресла и задумчиво улыбнулся. – Ни в чем нельзя быть уверенным.

Джаскен пристрелил спевалайна размерами чуть меньше того, которого недавно убил Вепперс, но еще ближе к летящему аппарату. Потом деревья внезапно кончились, и внизу появилась широкая река – поблескивала вода, неровные каменистые берега внизу. Джаскен выключил лазерное ружье и развернул его, устанавливая в нерабочее положение.

– Граница имения, господин Вепперс, – сказал он и опустил на глаза окулинзы. Вепперс показал на балконную дверь. – Прошу меня простить, – сказал Джаскен.

Аппарат начал набирать высоту и скорость; теперь, покинув границы Эсперсиума и оказавшись в общем воздушном пространстве на пути к громадному мегаполису, каким был Большой Убруатер, он направлялся в более обычные воздушные коридоры.

Кредерре проводила взглядом Джаскена, закрывшего за собой дверь. Она снова повернулась к Вепперсу.

– Вам не обязательно сначала приглашать меня на обед, если вы хотите оттрахать меня.

Он покачал головой.

– Господи боже, вы, молодые, такие продвинутые.

Она оценивающим взглядом посмотрела на кресло, в котором сидел Вепперс, потом задрала на себе юбку. Нижнего белья на ней не было.

– Но у нас есть всего десять минут, – сказал он, глядя на нее.

Она оттолкнула оба лазерных ружья, чтобы не мешали, встала со своего места, подняла согнутую длинную ногу и оседлала Вепперса.

– Значит, нужно поскорей начинать.

Он нахмурился, глядя, как она возится со шнурками на его ширинке.

– Это тебя не твоя мать научила? – спросил он.

– Неа, – ответила она.

Он рассмеялся, завел руки ей под юбку, погладил голые бедра.

– Ах уж эти молоденькие девицы!

ГЛАВА 15

Эта земля, равнина распростерлась куда‑ то в бесконечность, и повсюду на ней, насколько хватало глаз, творилось насилие, и места для сцен мучений, казалось, не хватает; раздираемые на части и истязаемые оглашали воздух сдавленными стонами и криками, вонь человеческих нечистот и горелой разлагающейся плоти насыщала воздух. Глазам было больно от этой фрактальной множественности – истязание нанизывалось на истязание, нанизывалось на истязание, нанизывалось на истязание до бесконечности, – которая словно ждала в очереди, отмечала время, когда глаза дойдут до очередной сцены, чтобы задержаться, осмыслить происходящее, впитать в себя, гарантируя непреходящий кошмар.

Это было казавшееся бесконечным пыточное царство, в котором заправляли слюнявые широкоглазые дьяволы, не имеющий конца мир невыносимой боли, невообразимых унижений и абсолютной, безграничной ненависти.

…Она решила, что в этом есть какая‑ то извращенная красота, почти праздничная избыточность в той изобретательности, которая, видимо, потребовалась, чтобы создать такую изощренную жестокость. Само это зверство, абсолютная порочность происходящего поднимали его до уровня высокого искусства; у этого ужаса было какое‑ то необыкновенное свойство – абсолютная склонность к мучительству и пороку.

Она решила, что все это не лишено и доли юмора. Это был юмор детей, подростков, – вознамерившихся ужаснуть взрослых или довести что‑ то до такой крайности, чтобы потрясти даже своих товарищей, – это был юмор, имеющий целью выжать последнюю каплю двусмысленности или причудливых ассоциаций из любого, пусть даже и отдаленно допускающего двойное толкование предмета, исключить малейшее упоминание всего, что может иметь хотя бы самое отдаленное отношение к сексу, продуктам выделений или любой другой функции, связанной с простой повседневной деятельностью биохимического организма; как бы к этому ни относиться, но это был своеобразный юмор.

Когда Прин проскочил через ворота, а она – нет, когда мерцающий синевой дверной проем, который она воспринимала лишь периферией сознания, отринул ее, отбросил назад в стонущие пределы мельницы, она улеглась на влажные доски пандуса и увидела, как рассеивается синий мерцающий туман, а дверной проем затягивается чем‑ то похожим на серый металл. Она слышала, как воют, бранятся и спорят хищные демоны. Они были на некотором удалении от нее, на том уровне, где Прин – в обличье еще более крупного демона – раскидал их в стороны несколько мгновений назад, после чего прыгнул – вместе с нею – в сияющий дверной проем. У нее создалось впечатление, что демоны пока еще не заметили ее.

Она лежала неподвижно. Они ее найдут и, вероятно, очень скоро. Она знала это, но пока несколько драгоценных мгновений она еще была одна, еще не привлекла внимания этих самых прилежных мучителей.

Прина с ней не было.

Он попытался вместе с нею проскочить на другую сторону – что уж там было за этим мерцающим синевой дверным проемом, но проникнуть туда удалось только ему. Она осталась здесь. Или он оставил ее. Она не знала, жалеть ли ей его или нет. Может, и нет. Если он был прав и за этой дверью действительно была какая‑ то другая, существовавшая априори жизнь без мучений, то она надеялась, что он нашел эту жизнь. Если же он прыгнул в небытие, то и тогда за него можно было порадоваться, если это небытие существовало как реальная, достижимая возможность прекращения страданий.

Но с такой же вероятностью, подумала она, он оказался просто в другой части этого места, другой и, возможно, еще более суровой, более ужасной реальности того, что он решил называть Адом. Может быть, ей повезло, что она осталась здесь. Ее ждут новые муки, новая боль и унижения, она знала это, но, возможно, будущее Прина еще хуже. Ей сейчас не хотелось думать о том, что случится с ней, но еще хуже было думать о том, что, вероятно, уже происходит или вот‑ вот должно произойти с Прином. Она не позволяла себе гнать прочь эти мысли, напротив, заставляла себя думать об этом. Если ты думаешь об этом, погружаешься в это, тогда то, что со временем, возможно, предстоит пережить тебе – или то, что уже случилось с ним, что сделали с ним, – потеряет часть своей действенности, своей способности привести в ужас.

Она спрашивала себя, увидит ли его когда‑ нибудь. Она не знала, захочет ли его видеть после того, что они, возможно, с ним сделают. Он нарушил правила, действующие в этом месте, правила, по которым они жили, он воспротивился самому закону Ада, и его наказание будет самым жестоким.

Как, возможно, и ее.

Она услышала голос одного из демонов. Слов она не разобрала, но это было что‑ то похожее на восклицание, вскрик удивления. И тут она поняла, что ее заметили. Она услышала и почувствовала тяжелые шаги, подкованные железом лапы загрохотали по пандусу в ее сторону. Они замерли у ее головы.

Ее подняли за оба хобота. Она попыталась закрыть лапками хобота лицо, но ее встряхнули, и под силой тяжести лапки оторвались от лица. Перед ней мелькнуло широкое лохматое лицо демона, она увидела два громадных глаза, смотревших на нее, и тут же плотно сомкнула веки.

Демон закричал ей в лицо:

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒