О, если б вы знали, как дорог 6 страница

— Не забыли вчерашний-то наш уговор?

— Помним, — ответил Петька.

Потом мы вышли на двор. Тетя Клава сама все размерила, наметила ямки и ушла. А мы взялись за лопаты.

Вскоре на крылечке появилась и мама.

— Хорошо вы придумали в этот раз, — сказала она. — Вот тут, в уголочке, малину посадим. Варенье малиновое опять будет свое.

Тетя Клава приехала на телеге, в которой закутанные в Рогожи лежали саженцы ранеток, кленов, акаций и тополей.

— Надо все по-хорошему, — сказала она, разгружая возле калитки свой воз. — Яблоньки посадим — люблю, когда они цветут!

— Чтобы все как в старом Быстрореченске!

— Нет, лучше! Надо и соседей на это дело поднять, всю улицу. Чтобы через пяток годков был здесь город-сад стараетесь? Постараетесь?

И мы с Петькой старались. И не только возле нашего коммунального дома, но и в пришкольном саду, Который закладывался в эту осень. Помогали Оське, Людке Галкиной, Васильку и другим.

А тетя Клава подняла на ноги всех соседей. Что ни вечер, то по всей улице звенели лопаты и слышался веселый людской гомон. Возле дороги выстроились ряды кленов и тополей.

ШКУРИНСНИЙ- СТАРШИЙ БЕРЕЖЕТ СЕБЯ

Вот и снова осень. И мы уже не работаем, а учимся в том самом классе, стены которого недавно обивали штукатурной дранкой.

Папа по-прежнему ездит на земснаряд. Только одевается потеплей — ватная телогрейка, меховая шапка, кирзовые сапоги, рукавицы. По утрам на снаряде холодно, да и днем иной раз не теплее, особенно, когда ветер с севера. Однажды он домой приехал очень поздно. И мама сказала:

— Видать, дня-то вам мало, ночь прихватывать стали... Что же это за порядки такие у вас? Все работают по восемь часов, а ты — без малого двенадцать... А мы тут ждем, волнуемся: не стряслось ли чего?

Папа сел на порог и стал разуваться.

— Влюбился в одну красавицу... — сказал он, усмехаясь. — Как в опере: «Ни сна, ни отдыха измученной душе... » А знаешь, мать, как зовут ее, красавицу-то? Фреза! Ничего не скажешь, славное имя...

Мама, собирая ужин, кажется, не слушала отца. Она торопливо резала хлеб, наливала горячий, извергающий облако пара и вкусного запаха борщ, гремела тарелками.

Я знал, что фрезой называют на земснаряде огромное стальное колесо, насаженное на длинный вал. Фреза, вращаясь в воде, разрыхляет грунт, который потом вместе с водой всасывается в трубу. «Интересно, что получилось у них с этой «красавицей»? — подумал я. И отец, будто подслушав мою мысль, сказал:

— Фреза вышла из строя — весь день нынче варили... А земснаряд стоял. Вот какие дела. Зима на носу, работы - хоть отбавляй, а тут остановки то из-за труб, то из-за фрезы, то из-за улитки: поистерлось все за лето. Вот и приходится ночи прихватывать.

— Пап, а дядя Семен как? Ничего?

— Закинул было удочку к багермейстеру: разряд, мол, пора повысить, потому как всю эту механику он изучил на. сквозь и даже глубже. Но не клюнуло. Степан Иванович поручил ему одно дельце да и сказал: «Спешить не будем, товарищ Шкуринский. Разряд надо делом оправдывать, а не языком».

Начались холода, и нам с Петькой пришлось оставить свой чердак до следующей весны.

Помню, как мы радовались первому снегу в новом городе. Утром вышли на двор и ахнули: кругом бело! И дорога, и крыши домов, и молодые кустики под окном, посаженные нашими руками, — все оделось в зимний наряд.

Но не очень-то желанной была эта ранняя гостья-зима моему отцу. Да и не только отцу, а всем, кто строил наш гидроузел. Снаряды начали обмерзать и прекратили работу. Экскаваторам надо было вгрызаться в мерзлый грунт. Бетонщикам — думать о «шубе» для своих бетонных гигантов, чтобы не разморозить их.

Однажды папа пришел домой чем-то озабоченный. И следом за ним появился Семен Шкуринский. В нашей новой квартире он еще не был и теперь с любопытством разглядывал каждый угол.

— Ну, как я вижу, не очень-то роскошно ты устроился, Дима, — сказал Семен, усаживаясь возле стола. — Не очень. А я думал, тут тебе целый дворец построили...

Отец, поглядывая то на маму, то на меня, негромко закашлял. Я знал, что новая квартира — это «больное место» в нашей семье. Из-за нее уже не раз между мамой и папой вспыхивал серьезный разговор. И в этот вечер Семен Шкуринский будто нарочно начал подливать в наш семейный костер горючую смесь. Но папа сдержанно заметил:

— Все это временно. Трудности в этом деле неизбежны,

Ведь целый город в одно лето не перенесешь!

— Само собой... - согласился Шкуринский, но тут же с ехидцей вставил: — А Семенов, председатель городского Совета, небось не такую хижину отгрохал себе! А? Видал?

— Ну и что же? Кому много дается, с того много и спрашивается. Вот, к примеру, мы с тобой: какая у нас забота? Один земснаряд — н только. А у него, у Семенова? Сто забот! Лесу людям найди, цементом снабди, весь город заново построй, а старый — метелкой вымети, водопровод обеспечь, свет н радио подключи... А ты: «сгрохал». Дай срок, сгрохают и для нас.

— Забавно ты рассуждаешь, Дмитрий... — усмехнулся Шкуринский. — А где же забота о трудовом человеке?! Правительство говорит: в первую очередь обеспечь труженика! Стало быть, тебя, меня, других.

— А председатель — бездельник и в землянке обязан жить? — подымаясь со стула, спросил отец. — Пока всех дворцами не обеспечит? Так, что ли?

Шкуринский опять усмехнулся, но ничего не ответил. Только взглянул на маму, которая стояла, прислонившись спиной к печи, и слушала их разговор. Я думал, что она сейчас поддержит Шкуринского. Как-никак Семен ратовал за то, чтобы и она жила в хорошей, просторной и уютной квартире. Но она только вздохнула.

— Нет, дорогой мой, — сказал снова отец, — с председателем горсовета нам равняться не к чему: фигуры мы совсем разные... И по правде сказать, я ему не завидую. Пошел я нынче утром на снаряд, а возле водоразборной колонки уже женщины толпятся. И он тут. Видать, тоже за водичкой пришел. А колонку, как на грех, морозцем прихватило: не течет вода. Какая-то тетка жмет на рычаг, а сама костерит этого Семенова на чем свет стоит. А он, сердечный, слушает да помалкивает...

Шкуринский раскатисто захохотал:

— Молчит.. Значит, виноват! Жаль, не я — эта тетка. Я бы его еще и коромыслом «погладил». Взялся за гуж — не говори, что не дюж!

— Да при чем тут он! горячо возразил отец. — Ведь колонку то отеплял деятель вроде нас с тобой! Вот кого следовало бы погладить то тем коромыслом!

— Ну, положим, я бы и сдачи дал заключил Шкуринский.

— Возможно Ты человек решительный. Но нам с тобой, Семен, тоже надо намотать на ус. Вот теперь мы поста. вили свой земснаряд на прикол, И твердо известно, что нашему экипажу придется разделиться на две группы. Одна будет старый снаряд ремонтировать, вторая — обязана за зиму построить еще один такой. Вот н держи ушки на макушке, чтобы не получилось так, как с этим водопроводом.

Услышав это, я удивился. Оказывается, все земснаряды что работают на строительстве гидроузла, смонтированы здесь, неподалеку от Быстрореченска! А я-то думал... Ведь построить такую машину, это не то, что починить старый керогаз! Сварить стальной корпус судна, установить на нем землесос, моторы, лебедки... И все это должен сделать экипаж, который возглавляет багермейстер Степан Буравлев!

Я решил, что непременно поеду с отцом на стройку этого нового судна. А Шкуринский молчал, побалтывая ногой и пуская к потолку папиросный дымок.

— Не прогорим мы на этом деле? — наконец промолвил Шкуринский. — Как я понимаю, заработок будет совсем не тот, что летом...

— Я думаю так, Семен... — сказал отец. — Если все дружно возьмемся, в накладе не останемся. Сварных работ много, придется припомнить старое ремесло. Когда-то в молодости я неплохо варил. Да и ты ведь знаком с этим делом.

— Я? Нет, Дима, меня уж ты в расчет не бери... — вздохнул Шкуринский. — Еще ненароком «зайчика» схватишь, а потом ходи с красными, как у окуня, глазами. Или чахотку наживешь: газы же перед самым носом, когда варишь...

— Ну и что... Надо ведь! Без сварки не обойдешься.

— Посоветуюсь с Леночкой... — сказал Шкуринский, подымаясь со стула. — Она, брат, бережет меня, очертя голову бросаться не позволяет... Надо беречь себя, Дима...

«Надо беречь себя... » Шкуринский ушел, а я все думал об этих его словах. Кому ты нужен такой — заботящийся только о себе? Одной тете Лене? А людям? Такие, как Семен Шкуринский, думалось мне, людям не нужны.

Я слышал однажды, как отец сказал, что ив тот живет много, кто долго живет, а тот, кто много хорошего людям делает. Мне казалось, что это правильные слова. И хотелось сделать для людей что-то очень хорошее.

АППЕНДИЦИТ НЕСЧАСТНЫЙ

В ту зиму все классы отчаянно «сражались» за первое место. Первенство определялось в конце каждой недели по числу баллов. В понедельник утром каждый класс имел 100. Но вот опоздал на занятия один ученик — и один балл уже потерян! Зашумел на уроке — еще балл потерян! Короче говоря, за каждый промах мы расплачивались. Не кровью, как бывает в настоящих сражениях, а баллами. Но и это чего-то стоило каждому из нас.

Когда дежурил по школе наш класс, мы ходили целый день как строгие блюстители порядка. Особенно отличались в этих делах Оська Золотухин и Василек Тушин — они теперь дружили. Василек, кроме того, выполнял роль адъютанта вместо Людки, которую Оська разжаловал еще осенью за «пререкания с командиром».

Стоило какому-нибудь второкласснику взмахнуть рукой, Оська тотчас приближался к Васильку и командовал:

— Адъютант, запиши... Этот человек вел себя вызывающе...

— Есть записать! — отвечал Тушканчик и поспешно извлекал из кармана малюсенькую записную книжку, которую почему-то называл талмудом.

Однажды наш седьмой «б» позорно отстал не только от седьмого «а», но даже от первачей. За неделю мы потеряли 28 баллов! И чуть не половина этих потерь лежала на совести Тольки Шкуринского. Почти каждый день он опаздывал. На перемене обидел какого-то малыша. Наше терпение, как

говорят, лопнуло.

— Довольно нянчиться с этим человеком... — сказал Петька, когда мы после уроков вышли на двор. — Семьдесят два балла осталось — позор на всю школу...

Оська поддержал:

— Точно! Скоро конец четверти, а ему и горя мало.

Вскоре из школы вышел Толька. Был он в добротном пальто с меховым воротником и валенках, за спиной громоздился ранец с книгами. — Шкуринский! — окликнул Петька. — Шагай сюда,

Оська зашептал:

— Давайте устроим ему темную... Пусть только выйдет за ворота. «Устроить темную» — это у нас означало надвинуть шапку на глаза и надавать добрых тумаков, приговаривая хором, за какие заслуги их удостоен. Я поправил варежки, чтобы удобнее было действовать. Толька остановился шагах в трех от нас и оценивающим взглядом прошелся по нашим лицам.

— Ну, слушаю... — усмехаясь, сказал Толька, когда мы подошли.

— Ты брось эти улыбочки, — заметил я. — Тут не до улыбочек...

— Спокойно, Тим... — остановил меня Петька и положил руку на Толькино плечо. — Ты, Шкуринский, должен сегодня ответить...

Но Толька не дал договорить, рывком сбросил с плеча Петькину руку:

— Никому я ничего не должен! Тоже указчики нашлись...

— И нашлись!..

— Спокойно, Тим... Этот человек должен в конце концов понять... Доброе слово…

— Что-то я сомневаюсь... — сказал Оська, набирая снег раскрасневшимися руками. — Это ж не человек, а сплошной пережиток.

— Язва... — добавил Василек. — Или аппендицит.

— Сам ты аппендицит! — огрызнулся Толька. — Вот дам тебе по макушке, так по уши в сугроб влезешь... — И, решительно повернувшись, пошагал на дорогу.

Это получилось так быстро и неожиданно, что мы на мгновение, кажется, растерялись. Лишь Оська вдогонку по. слал снежок и метко влепил им в Толькин ранец.

Но Толька Шкуринский все-таки не отважился сразу же покинуть школьный двор. Косясь в нашу сторону, он зашагал назад, и Василек крикнул:

— Ага, струсил, аппендицит несчастный!..

На другой день Петьку вызвали в учительскую, к нашему классному руководителю Надежде Мироновне, учительнице совсем еще не старой, но удивительно рассеянной. Она преподавала у нас географию и напоминала собою Жака Паганеля из книги Жюль Верна «Дети капитана Гранта». Такая же длинная и костлявая, застенчивая и добрая.

Когда Петька ушел, я почему-то сразу насторожился. Написал записку Оське: не знаешь ли, мол, зачем Петька потребовался нашему Паганелю. Он прочел и покачал головой: «нет». И тут я заметил, что Толька Шкуринский, склонившись над книгой, косится в мою сторону. «Неужели наябедничал? — невольно подумал я. — Ведь мы его и пальчиком не задели! »

Наконец Петька вернулся. На его лице нельзя было прочесть ничего: ни раздражения, ни радости. Казалось, он ходил не в учительскую, а в коридор, чтобы выпить стакан холодной воды.

Мне не терпелось узнать, зачем его вызывали, но урок есть урок. И я с трудом дождался звонка.

Оказалось, Надежде Мироновне стало известно, что ученик седьмого «б» класса Петр Звездин собирается... бежать. От таких почтенных родителей... От школы, в которую он вложил немало своего труда… От друзей товарищей. Бежать! И когда, думали бы вы? С наступлением каникул!

— Это... в самом деле? В каникулы? — спросил я с трудом подбирая слова,

— Или я дурной... усмехнулся Петька. — Зима — не то время. Но кто же это подстроил?

— И ты спрашиваешь? Уж не на меня ли думаешь?

Зазвенел звонок, и мы поспешили в класс.

Тольку Шкуринского в этот день не спрашивали ни по одному предмету. Как видно, поэтому он и держался «козырем». Оська и Василек спокойно сидели на своих партах, а я остро переживал. «Неужели он подозревает меня? — думал я — Всегда верил, а тут... »

Мне припомнилось, как Толька убегал от нас, как сегодня косился на меня, когда Петька был в учительской.

Конечно, Толька, и никто другой. Больше некому. Если бы он раскрыл тайну раньше, летом, когда Петька ходил с костылями, ему никто не поверил бы. Сейчас иное дело: Петька здоров, приближаются каникулы. Хотя он и успевает по всем предметам, поведение — безупречное, но ведь говорят: в тихом-то омуте черти водятся...

В этот же день к самому Ферапонту Петровичу пригласили тетю Клаву. О чем разговаривали они, мы не узнали. Однако с этого дня Римма с такой подозрительностью стала приглядываться к нам, словно мы — это были уже не мы, а опасные заговорщики.

А тетя Клава, как после рассказывал мне Петька, совсем не встревожилась. Но я думаю, что она не могла не встревожиться: ведь она — мать. А матери все тревожатся — это я знаю по моей маме. Поэтому она и называет меня бессердечным человеком. Но они, матери, еще умеют и скрывать эту тревогу.

Тетя Клава только спросила:

— Далеко собрался-то, горе-путешественник?

— Никуда я не собрался... Все бы зимой путешествовали! И кто это только выдумал?

— Так я и знала... А ты вот что; съезди-ка на каникулах к отцу. Он пишет, что нынче в отпуск ему не вырваться.

Римма, услышав это, чуть-чуть не упала в обморок.

— Мама, мама! — воскликнула она, приложив ладони ‹ вискам. — Что ты говоришь? Зачем ты его посылаешь? Подумать только! Ведь Ферапонт Петрович ясно сказал: не спускать с него глаз...

Тогда тетя Клава рассердилась:

— Ну, вот что, доченька: поживи-ка да покопи ума. Как я вижу, давать советы тебе еще рано.

— Мама, я точно знаю: они собрались бежать, — не сдавалась Римма. — А ты им помогаешь. В Петькиных книгах я нашла целый список вещей, которые нужны в дороге. Вот что... Компас нашла, зажигалку, карту...

Она пошла к этажерке и все это выложила на стол.

— В самом деле? — удивилась тетя Клава, беря в руки исписанный листок. — Это все твое?

— Мое, мама... Только писал я это еще летом. Мы с Тимкой тогда на гидроузел ходили. Компас Тимкин. Зажигалку мне папа подарил...

Это была правда, которой нельзя было не верить. Но Римма с ехидцей воскликнула:

— Пой, пташечка, пой! А что на карте обозначено? Ну-ка!

— Все обозначено... Моря, реки, города...

— Нет, ты зубы не заговаривай! Красным карандашом что обозначено?

— Ах, красным! — усмехнулся Петька. — Пожалуйста!

Это путь китобойной флотилии «Слава». Слыхала про такую?

Взглянув на карту, тетя Клава недоуменно развела руками:

— Ничего страшного, Римма, я в этом не вижу. Честное слово... А я уж чуть-чуть не поверила тебе...

Да, Петька смог убедить тогда тетю Клаву, что все подозрения, как говорится, не имеют почвы. И в первый же день каникул он уехал к отцу — не то в Ново-Кузнецк, не то в Абакан, между которыми прокладывалась тогда новая железнодорожная магистраль. Где-то там работал мостостроитель Павел Иванович Звездин.

Хоть Петька и сказал, что зима не то время, чтобы путешествовать, но я боялся за него. Мне почему-то казалось, что он не вернется в наш Быстрореченск и я никогда не встречусь с ним.

Своим доносом Толька Шкуринский, думал я, может быть, толкнул Петьку на «досрочный» побег Но неужели Петька не сказал бы мне о своем решении?

СЮРПРИЗЫ СЕМЁНА ШКУРИНСКОГО

На каникулах я стал ездить с отцом на стройку нового земснаряда.

Знакомые песчаные курганы стояли теперь, как огромные снежные горы, вершины которых подпирали отяжелевшее зимнее небо.

Миновав заснеженную поляну и огромный, обнесенный дощатым забором двор, мы зашли в холодный сарай, заваленный котельным железом, металлическими балками, какими-то громоздкими машинами и мотками проволоки-катанки. Это и был «строительный цех», в котором трудилась теперь «капелла» багермейстера Буравлева. Так называл экипаж земснаряда дед Нефед.

Старик встретил меня приветливо, с обычными своими прибаутками и, чтобы я не замерз без дела и не «схватил зайчика» от огней электросварки, увел к себе, в отгороженное теплое помещение, загроможденное свежераспиленными досками.

— Глянь, красота-то какая у меня! — сказал дед Нефед. — Пахнет, как в лесу по весне.

Под потолком висела яркая лампа. В углу стоял столярный верстак, неподалеку от двери — самодельная обогревательная электропечь «козел» и две скамьи. На середине — строгальный станок, металлический стол которого блестел, будто зеркало.

Сняв «мохнатки» и полушубок, дед погладил рыжую 6ороду, нажал какую-то кнопку, и станок, пискнув, запел.

— Ну-кась, попробуем...

Он взял доску и осторожно подвел конец ее под вращающиеся ножи. Станок глухо зарокотал, на пол посыпались мелкие стружки, а воздух наполнился смолистым запахом.

Дед Нефед гнал доску вперед, чуть-чуть наклонясь над нею. К бороде его уже прилипли стружки, но он их не замечал.

Я не мог стоять сложа руки, взял из штабеля доску и понес к станку.

— Ну-ну, помогай, — одобрительно сказал дед. — Живо согреешься.

Мы стали работать вдвоем. Я подносил к станку доски, еще шершавые и холодные, а принимал от деда Нефеда гладкие, хорошо простроганные и потеплевшие.

— Настоящий завод! — восклицал довольный дед Нефед. — Как на конвейере, гляди-ка...

Я и сам так увлекся работой, что не заметил, как прошли четыре часа. Вот уже и обед. Все собрались к нам, сели на скамейки возле «козла» и начали извлекать из сумок бутерброды, пирожки, яйца. Только Юрка Маркелов ничего не доставал, он сидел, вытянув руки над «козлом» и прищурив глаза.

— Ну, а ты чего модничаешь? — окликнул его дед Нефед.

Юрка даже не шелохнулся. А Семен Шкуринский, оглядывая со всех сторон жирный пирог в руке, притворно вздохнул:

— Ох, любовь… Что она делает с нашим братом.

Папа начал прокашливаться, и я понял, что слова Семена Шкурииского ему не понравились. А дед Нефед снова окликнул Юрку:

— На-ка вот сальца с хлебушкой. Замори червячка. Без сала, без хлеба какая, к черту, любовь. На, держи...

Юрка нехотя протянул руку.

А Катя Смышляева расположилась со своим узелком на верстаке и будто не слышала, о чем говорят возле «козла».

— Как думаешь, Дмитрий Романыч, — спросил Буравлев, подсаживаясь к папе, — когда понтоны закончим?

— В марте, не раньше, — ответил отец.

— Ой-ой! — воскликнул Буравлев. — А когда же, брат» цы, мы снаряд монтировать будем?

— Я давно говорю: надо на сварке в две смены работать. Мы, к примеру, со Смышляевой — в одну, а Семен и еще кто-то в другую...

Шкуринский перестал жевать.

— Нет уж, увольте, товарищи, я варить не умею... Не сварщик я, только электромонтер...

— Не боги горшки обжигают, Семен, — сказал отец.

— Верно: не боги. Но все-таки — мастера!

— Мастерство — дело наживное, была бы охота, — заметил Степан Иванович.

Семен хлопнул ладонями по коленям.

— Дорогие вы мои! Одной охотой надежный шов не сделаешь! А вдруг брак?! Что тогда? Кто виноват? Семен Шкуринский? Так и есть. Нет уж, увольте, не по моим зубам этот бублик!

— Ну что же, не по твоим, так не по твоим, — ответил Степан Иванович. — Будем искать другой выход...

Обед закончился быстро. Багермейстер вынул из-за пазухи какие-то чертежи, кивнул папе, и они вышли. За ними потянулись и остальные. Даже дед Нефед куда-то подался.

Я остался один. И словно магнитом, меня потянуло к станку. Мне хотелось нажать на кнопку и своими руками пустить по столу холодную и шершавую доску. Хотелось, пока нет никого, обстрогать хоть одну сторонку. Только одну!

Но за дверью послышались чьи-то шаги, и я невольно отскочил в сторону. Дед Нефед строго-настрого запретил включать станок: «По неопытности-то и рук лишиться недолго». Хотя шаги затихли, я сел на штабелек, ожидая, что дверь вот-вот откроется и в цехе появится дед Нефед.

Наконец, дверь стукнула.

— Дурака нашли, — долетел до меня знакомый голос. — Слышишь, Юра? За какие-то гроши я должен дышать этаким смрадом... Повысить разряд, небось, не догадался...

Оказывается, вошли Семен Шкуринский и Юрка Маркелов. Меня они не заметили, потому что я сидел с другой стороны штабеля, а они возле «козла».

— Дроздов да Степан еще не это выдумают... — сказал Юрка.

— А жить все хотят... Вот ты, например, гнешь спину — дай боже... А разряд? А кто за тебя денежки получает? Ну, разряд для тебя, скажем, не главное. А вот, к примеру, если бы не Степан, так и с ней у тебя...

Юрка вздыхал.

— Молчишь... Слюни распустил. Да этому Буравлеву такой сюрприз можно устроить — чертям будет тошно! Слушай-ка... И Семен начал что-то шептать Юрке. Я перестал дышать, вслушиваясь в таинственный шепот этого человека, но все напрасно — не понял ничего.

Вскоре пришел дед Нефед. Шкуринский и Юрка, оставив «козла», хлопнули дверью.

Снова рокотал станок, росла стопка душистых, остроганных досок. Но меня уже не занимало все это, потому что в голове ворочалась беспокойная мысль: «О чем они разговаривали и что за сюрприз придумал Семен Шкуринский? »

На следующий день я снова поехал с отцом. Меня влекло желание «разведать» тайный замысел Семена Шкуринского и Юрки Маркелова.

Однако никакой тайны я не разгадал. А Семен Шкуринский приятно удивил в этот день весь экипаж земснаряда.

Сразу же, как пришел в цех, он заявил Степану Ивановичу: — Надумал я, багер, все-таки попробовать сварку... Будь по-вашему! — Давно бы так! — весело отозвался Буравлев. — Слышишь, Дмитрий Романыч? Вторая смена, значит, будет у нас.

Тут же было решено, что Шкуринский поедет домой, отдохнет, а вечером выйдет на работу. Степан Иванович пожал ему руку и сказал: езжай Дмитрий Романыч свой аппарат тебе подготовит. Приедешь — и сразу за дело!

Шкуринский уехал. Казалось, все устраивалось к лучшему. У всех, кроме, может быть, Юрки Маркелова, поднялось настроение.

Я опять помогал деду Нефеду.

— Выходит, Митрич, и твой пай в этом снаряде будет, — говорил дед. — Доски-то, думаешь, для чего? Из них, милок, палубную надстройку мы смастерим. Почистим, покрасим, не снаряд будет — игрушка! Уж я постараюсь. Только бы вот к паводку поспеть...

— Поспеете, — сказал я… — Ведь дядя Семен тоже будет на сварке понтонов работать.

Но, дня два спустя, Семен Шкуринский опять вышел в первую смену. Был он угрюм и молчалив. Долго сидел возле «козла» согнувшись, точно у него болел живот.

— Нездоровится, что ли? — участливо спросил папа. — Не грипп ли прихватил?

— Хуже... — вздохнул Шкуринский, не меняя позы.

— Да? » Тогда иди к врачу.

— В таких делах не то что наши лекаря, — сам профессор медицины не поможет...

Все озадаченно посмотрели на Семена, вид которого в самом деле вызывал сожаление, Он не спеша всунул руку за пазуху и, не поворачивая к папе головы, так же не спеша протянул ему листок бумаги, свернутый вчетверо:

— На-ка вот, познакомься...

Мне хотелось узнать, что там написано, и я стал заглядывать сбоку. Но успел прочесть только одно слово «Степа! », как отец обернулся ко мне спиной: дескать, не суй нос не в свое дело.

И чем дольше он всматривался в исписанный листик, тем выше поднимались его брови. Потом он начал покашливать.

— Вот так дела-а

Семен взял листик и хотел уже снова засунуть его под пальто. но почему-то протянул его Кате, которая только что вошла.

— Извольте-ка, милочка, ознакомиться вот с этим документом... — сказал он Поучительная вещь

Я видел, как папа недоуменно уставился из Семена — Пусть знают все… — скрипучим голосом — Произнёс, Шкуринский. — Я не собираюсь скрывать послание… моей жены... нашему любезному багермейстеру. Как видно, он везде успевает, когда мы здесь спину гнем. Не зря же выдумал эту вторую смену...

— Иди-ка, сын, погуляй где-нибудь, — сказал мне отец. — Мы здесь кое-что обсудим...

В этот день никто не шутил Будто в строительный цех, внесли мертвеца.

Когда мы пришли домой, я сказал отцу, что письмо — выдумка Семена Шкуринского и Юрки Маркелова.

— Какая тут, к черту, выдумка... — ответил отец, потирая ладонью рубец на щеке. — Ничего ты не смыслишь, воробей-пичуга, в этих делах... Иди-ка ты лучше спать...

— Не смыслишь... — обиделся я. — Как же не смысла, когда я сам слыхал...

Но день неприятностей еще не закончился. К нам зашел Семен Шкуринский.

Не раздеваясь, он устало привалился к спинке стула

— Трагедия, Дима, форменная трагедия... Багер-то каков! А я-то, дурак, согласился в ночную смену работать. Думал: может, разряд повысят. И опять же выручу всех — снаряд вовремя пустим... Советуй, Дима, что мне делать теперь.

— Не могу я, Семен, в таких делах советовать —сказал отец.

— А может, Дима, приглушить это все? — зашептал Шкуринский. — Погорячился я малость. Надо бы тихо-смирно. Может, Степан сам осознал бы... Ну и... с разрядом делом правил бы.... Посоветуй, Дима...

— Не могу, Семен, уж ты извини.. Сам думай — не мальчик...

Мне казалось, что папа чего-то не договаривает. Или он в самом деле еще не был уверен, что вся эта склока — дело Семеновых рук, или не хотел вмешиваться? Нет, не такой он был человек, чтобы говорить: «Моя хата с краю, я ничего не знаю».

А утром возле белых курганов нас встретил Степан Иванович.

— Жду тебя, Дмитрий Романыч, — признался он. — Всю ночь не спал. И надо же такую историю выдумать... Отец обернулся ко мне и сказал:

— Ну-ка, приотстань чуток... Мы тут немного того...

Я послушно остановился, а когда они удалились шагов на десять, снова пошел, размышляя: «И что они хоронятся от меня? Подумаешь — секреты какие! Может, я побольше знаю, чем эти письма! Может, я... »

Холодный ветер дул прямо в лицо, обжигая щеки и нос, н доносил ко мне обрывки разговора отца с Буравлевым.

— Давай, Степа, рассуждать логически, — сказал отец. — Допустим, что от твоего имени письма писал другой человек. Ну, например, Юрка...

— Нет, — возразил `Степан. — Юрка до такой подлости не дойдет...

Я начал злиться на папу: «И что он затеял эту «логику».

Ведь я же точно сказал: все это выдумал Семен. Слышал же я Ну Слышал! »

— Возьмем другой вариант... — сказал отец. — Допустим, что Елена писала это письмо под диктовку супруга...

— Но ведь это же черт знает что?! — воскликнул Степан Иванович. — Нормальный человек на это не решится...

— Только нормальный. А Шкуринские, пожалуй, могут.

Вчера он что-то забрасывал и насчет разряда. Надо полагать, что тут какая-то связь имеется...

«Ага, ага! — подумал я. — Наконец-то, папа, кажется, начинает верить мне! А то — «будем логически... »

— Но ты учти: ударил он тебя по такому месту, что не долго и на лопатках оказаться…

Степан молчал. Если бы на его месте был я, так — честное слово! — пришел бы в цех и за все рассчитался бы с этим Семеном. Но мой отец думал, совсем по-иному. Только мы зашли в цех, к Буравлеву подошла Катя. Она не поздоровалась с ним, не глядя на него, протянула какую-то бумажку Он стал читать, и я заметил, как на его скулах заходили желваки. — Та-ак... Значит, уходишь... Оказывается, в это утро Катя Смышляева получила разрешение начальника управления «Гидромеханизации» перейти на другой земснаряд. Дед Нефед, когда я пришел к нему, стоял возле «козла» и отчитывал Юрку Маркелова, который сидел на верстаке беспечно побалтывая ногами.

— Никакого устремления в тебе нету, — говорил дед, сердито теребя огненно-рыжую бороду. — Нешто можно уважение иметь к такому шалопаю?! И к людям-то ты липнешь не к тем, что надо: то с Гарбузом якшался, то к Семену Шкуринскому пристал...

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 Следующая ⇒