Есть город, который я вижу во сне,

ПЕТЬКА ЗВЕЗДИН И Я

В углу нашего двора стоял могучий, с киластыми наростами на стволе, тополь. Его исполинские ветви свисали и над нашим двором, и над огородом соседей, Звездиных. В то памятное лето, последнее лето нашего Быстрореченска, мы с Петькой Звездиным взобрались на этот тополь и решили: быть старику-великану нашим НП — наблюдательным пунктом. Я принес отцовский бинокль, и мы по очереди стали рассматривать окрестности.

Отсюда, с высоты, и без бинокля хорошо были видны и весь наш городок с его кривыми немощеными улочками, с деревянными домами в тополях и черемухах, и тёмная кромка бора у каменистого берега Быстрянки, и зелёные просторы вокруг, изрезанные дорогами, по которым пылили грузовики. А в бинокль можно было разглядеть и песчаные курганы у горизонта. Где-то там работали таинственные земснаряды, воздвигалась гигантская плотина гидроузла.

Всё, что мы видели с тополя, через каких-нибудь полтора года должно было исчезнуть под водой, стать дном огромного водохранилища — «Обского моря». Городок уже начал переселяться. Кое-где вместо домиков виднелись только печи и трубы, как на пепелище. В поселке строителей гидроузла нас, быстрореченцев, называли «подводными жителями». Это было сказкой наяву.

Но ещё удивительнее было то, что моего друга Петьку Звездина не волновало будущее Быстрореченска.

— Тим, знаешь, что я придумал? — зашептал Петька, когда я снова направил бинокль на песчаные курганы вдали.

— Вот еще, — ответил я, не отрываясь от окуляров. — Я же сорочьих яиц не ел. Говорят, кто ест сорочьи яйца, тот чужие мысли может угадывать.

— Давай, Тим, устроим шторм-трап — веревочную лесенку, — мечтательно продолжал Петька, как бы не слыша моих слов. — Чтобы как на парусных кораблях. Помнишь, как у Нахимова было, в кино...

— А зачем нам этот трап-шторм?

— Чудак-человек! Привяжем его вон за тот сук, конец спустим в наш огород, и не надо будет ходить через калитку. Нужно мне к вам прийти, я раз-раз по шторм-трапу на тополь, а с тополя трах-бах! — и у вас.

Трах-бах! Это было всё-таки занятно. Мы немедля взялись за дело. В тот же день шторм-трап был готов и многократно опробован.

А на другой день Петька по шторм-трапу прибежал ко мне и голосом заговорщика спросил:

— Тим, ты радио слушал?

Я сидел тогда на веранде. Здесь стоял тяжёлый стол, к нему были привинчены небольшие тиски, а рядом лежали напильники, плоскогубцы, куча разных винтов и гаек. Веранда в летнее время была нашей — моей и папиной — мастерской, нашим «электроцехом».

— Нет, Петь, — ответил я. — Понимаешь, я вчера разобрал репродуктор, а собрать не успел. Вот он, весь на столе. Он, чёртов подсолнух, хрипел, будто простудился. Ну и...

— Эх, Тим, всегда у тебя так, — перебил Петька: — как интересная передача, так у тебя что-нибудь да случится,

— А ты-то слушал? Что-нибудь про нашу ГЭС?

— Чудак-человек. Конечно, слушал. Передавали о советской экспедиции на Антарктиду! На дизель-электроходе. Идёт укомплектование экипажа. Заметь, названье-то какое: дизель-электроход «Обь»! Вот бы куда попасть!

— Не возьмут... — убеждённо заявил я. — Скажут: «Нос не дорос».

Петьке мой ответ не понравился. Он отвернулся. Потом негромко сказал:

— А в Одессу возвращаются китобои... Флотилия «Слава»...

— Туда, пожалуй, можно. Это не военные корабли и не дизель-электроходы. В кино я видел эту «Славу». Ничего особенного. Крохотные судёнышки.

— Крохотные, а пушки на них всё-таки есть.

— Само собой! Гарпунные.

— Давай, Тим, махнем в Одессу...

Такого приглашения я не ожидал.

— Ну, что ты молчишь? — услышал я будто сквозь сон. — Море же там! Море!

— Да я, понимаешь, плохо плаваю. А вдруг авария...

— Ерунда! Плавать я тебя научу.

— А потом, у нас же рядом своё будет море. Ведь гидроузел-то скоро построят. Вот тебе и море...

— Какое же это море, — сказал Петька, презрительно прищурив глаза. — Водохранилище — только-то и всего! Это и звучит почти что так же, как овощехранилище... Значит, отказываешься? Ну тогда... до свиданья. Как-нибудь обойдусь.

Дверь громко стукнула, в оконной раме звякнуло какое-то стёклышко, Я остался один.

Мне хотелось задержать Петьку, сказать: «Обожди, дай подумать! » Но я не мог подняться с табуретки, словно приклеился к ней, как муха к липкой бумаге: до того неожиданно и быстро все это произошло. Растерянно смотрел я на разобранный репродуктор. «Неужели Петька решится один? А если и мне... Ведь друзья же мы... »

— Ну, механик, о чём загрустил? Не получается, что ли?

Возле двери стоял мой отец. Синяя спецовка расстёгнута, из кармана высунулись резиновые перчатки, в одной руке кепка, в другой — железные монтерские когти. Бритая голова светится так, будто её только что отполировали.

— Не получается, — спрашиваю, — повторил он, глядя на диффузор репродуктора в моих руках. — Эх, техник-механик, воробей-пичуга! Разбирать разбираем, а потом детали в мешок — и в мастерскую! Так, что ли, сынок?

— Нет... — возразил я. — Давно бы собрал, да вот винтик один куда-то затерялся. Так и знай — котёнок куда-то загнал.

— Не этот ли? — указал отец на винтик, зажатый в челюстях плоскогубцев.

Я принялся собирать репродуктор. Но мысль о друге, решившем уехать из нашего городка, не покидала меня. Ещё несколько минут назад я думал, что смогу сделать то же, что и он. Но вот пришёл отец, этот бритый человек с глубоким шрамом на левой щеке, и всё изменилось. Я не мог оставить его.

СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ

Мама позвала ужинать, и мы сели за стол. Репродуктор я собрал. Он висел на прежнем месте, возле окна, и по-прежнему хрипел. Но я уверял, что после ремонта он говорит лучше. Отец молча посматривал на репродуктор, глаза его улыбались. И мне казалось, что он вот-вот скажет что-нибудь насмешливое насчет моей работы. Но папа сказал совсем другое:

— Вот что, други мои, хочу одну новость вам объявить...

Мама замерла, и ложка с гречневой кашей, которую она подносила уже ко рту, остановилась. Отец усмехнулся:

— Даты ешь, ешь. Ничего страшного... Решил на стройку податься. Теперь есть и замена, и начальство согласие дало. Одним словом, всё налицо...

— И что тебе не сидится... — вздохнула мать. — Квартира есть, работа рядом, заработком не обижают...

— Хватит в «обозе» болтаться. Наше место — на передовой. Верно, сынок? — спросил он меня.

— Ясное дело...

— Ясное... — недовольно заметила мама. — Куда конь с копытом, туда и рак с клешней, Вон Семён Шкуринский, небось, не спешит. А ведь тоже электрик, на одни столбы с тобой лазит...

— Ну, это уж его дело. А я хочу, чтобы ты, Стеша, пообдумала все и поддержала меня... Нынче же и переселимся.

— Как бы не так! — сердито бросила мама. — А огород, а двадцать кустов малины... И не подумаю.

— Огород! Да ведь переселение-то всё равно уже началось. Не сегодня-завтра и нам придётся.

— Когда-то что будет, а нынче я еще здесь.

Она решительно встала, поспешно собрала тарелки и скрылась на кухне. Отец взглянул на меня, потёр ладонью свою щеку, и шрам на ней заалел сильнее, чем минуту-другую назад.

— А давай, папа, на голосование! — сказал я. — Если большинство «за», то и вопрос решен. Меньшинство, то есть мама, подчинится.

— Эх, ты, воробей-пичуга... — усмехнулся отец и вздохнул. — Такие дела простым большинством голосов не решаются. Надо, чтобы единогласно!

Мама подала чай. Мы с папой молча выпили по стакану и вышли на крылечко. На улице было тихо. Лишь с реки изредка доносились гудки парохода да всплески воды под его колесами. Мы вслушивались в вечерние шорохи, сидели и молчали. О чём думал отец, не знаю, а я опять о Петьке, Мне не хотелось с ним расставаться,

Отец, докурив папиросу, сказал:

— Вот, так, значит… к согласованному решению не пришли. Ну, ничего, утро вечера мудрёнее, рысак битюга удалее...

В этот вечер я долго не мог уснуть. Может быть, потому, что во дворе Шкуринских на кого-то лаял пес, гремя цепью, скользящей по проволоке. А скорее всего оттого, что перед моими глазами всё ещё стоял Петька и с презрением смотрел на болты от разобранного репродуктора в моих руках.

…А утром сняло солнце. Отец весело плескался под умывальником и кричал мне:

— Подъём, воробей-пичуга, подъём! Слышишь — зарядка.

Мне очень хотелось спать. И чтобы не мешал репродуктор, я с головой укрылся одеялом. Но только, кажется, снова начал погружаться в сон, как почувствовал, что одеяло с меня поползло.

У койки стояла мама, улыбалась и говорила:

— Вставай, лежебока... Вон дружок-то твой, Петюшка, земные поклоны бьёт под радио. Глянь-ка...

Окно было раскрыто. Я увидел, что Петька в самом деле занимается физзарядкой.

Мама, как всегда, в это утро была бодрой, приветливой. Её глаза уже не метали громы-молнии, а смотрели спокойно. И я догадался, что отец все-таки её ‹сагитировал».

— Ушёл за расчётом, — сказала она. — А лучше ли будет ему там, на стройке? Люди новые, начальство новое, работа незнакомая... Да разве его переспоришь.

— А ты, мама, и не переспаривай, — посоветовал я. — Работать-то ведь ему.

Едва успел я позавтракать, как в нашей комнате появился Петька. Он поздоровался с мамой, а мне сказал:

— Тим, можно тебя… на минуточку.

Мы вышли в «электроцех».

— Ты что это заряжаться вздумал? — спросил я.

— Теперь каждое утро буду — надо закалять себя. И купаться буду каждое утро.

— Да ну! Надоест, бросишь.

— Я! Плохо же ты меня знаешь! Уж если я сказал, считай — припечатал. Да, вот что я хотел спросить... У кого-то я видел компас... У тебя?

— У меня. Папин, ещё с фронта. Да вот он, гляди, — и я выдвинул ящик стола, где лежали свёрла, электрический паяльник и огромная, вся в царапинах, лупа. — Вот он.

Петька взял компас в руки, как редкостную находку, осторожно отвёл тормозной рычажок, и стрелка весело заколебалась, поблескивая заостренными концами.

— Хорош... Только почему ты его здесь хранишь? Рядом горы металла. Стрелка потеряет чувствительность — и пропал твой компас.

Этот упрек я воспринял как должное и решил, что сегодня же спрячу компас подальше: все-таки вещь интересная в подарок отца. Но Петька, оглянувшись на дверь, сказал:

— Может, одолжишь?

— Так ты не передумал?

— Чудак-человек... Раз я сказал — припечатал.

— Ну, тогда какой разговор. Бери. Может, лупу надо? Знаешь, с ней костёр от солнца разжечь — плёвое дело! Подержал чуть-чуть над бумажкой или стружками — и загорелось, подержал подольше — и дым столбом!

— Спасибо, Тим... У меня есть зажигалка... папина, тоже фронтовая. Идём, покажу!

Мы вместе выбежали на двор, влезли на тополь и спустились по шторм-трапу в Петькин огород.

ВСЯКОМУ СВОЁ

Когда мы вошли в сенки, Петька остановился, взял меня за руку и тихо сказал:

— Римма, этот репей, ввела в нашем доме жуткие порядки; пришел с улицы — снимай башмаки, оставишь следы — бери тряпку и мой весь пол; обронил невзначай бумажку — подбери; на диван не садись — чехол изомнешь; сел к столу — на скатерть не опирайся, обязательно запачкаешь. Тебе-то что! Ты живёшь, как в раю. Словом, запомнил?

— Запомнил, — не очень уверенно ответил я.

Римма, Петькина сестра, в ту весну закончила девятый класс. С нашего НП я почти каждый день видел её. Она то выбивала пыль из ковриков, то шла с сумкой в магазин. Петькина мать — тётя Клава день была на работе, а вечерами сидела над книгами, готовясь к сдаче экзаменов в каком-то заочном институте. Отец Петьки — инженер-мостостроитель Павел Иванович Звездин почти не жил дома.

Итак, мы вошли в переднюю. Я сбросил сандалии, а Петька — свои башмаки. Благополучно прошли в комнату.

— Вот гляди... — прошептал Петька, развернув передо мной политическую карту мира. — Вот она, Одесса...

Карандаш, появившийся в Петькиной руке, заскользил по красной извилистой линии, как видно, прочерченной совсем недавно. Вот он уже у берегов Турции... Втиснулся в пролив Босфор... А вот уже и Дарданеллы остались позади... Прямо — простор Средиземного моря!

— Пётр, что же ты другу стул не предложишь? — услышал я за своей спиной и обернулся. У двери, завещенной лёгкой портьерой, стояла Римма и, заплетая свою черную косу, смотрела на наши ноги. — Разулись... Правильно сделали, — усмехнулась она. — Чистота — залог здоровья. А что это вы к карте прилипли?

— Да вот... изучаем, — ответил Петька, подмигнув мне. Морские пути изучаем: сколько километров, например, от Гибралтара... до Панамы.

— Ну и сколько?

— Восемь тысяч двадцать, — не задумываясь, ответил он. — Не веришь?

— Ладно, верю,

Римма отвернулась, А я подумал: «Она ничего не видит. На столе лежат компас и зажигалка. У нас под руками карта, на которой проложен подозрительный курс. А она... разглядывает наши пятки»,

Петька придвинул ко мне стул, а сам включил радиолу. И я услышал песню, которую пел Леонид Утёсов:

Есть город, который я вижу во сне,

12 3 4 5 6 7 8 9 Следующая ⇒