О, если б вы знали, как дорог 5 страница

Но тут откуда-то сверху послышался стук молотка. Мы переглянулись и устремились к лестнице, ведущей на второй этаж.

Заглянув в один класс, мы убедились, что он так же пуст и мрачен, как те, что мы видели внизу. Зашли во второй. Он ничем не отличался от первого, Но стук молотка слышался теперь совсем рядом. Я открыл соседнюю дверь и отпрянул назад: в метре от двери стоял Трофим Сухожилнн. Мне не хотелось встречаться с ним. Ведь я обещал найти человека, похитившего у него огурцы, но обещание не выполнил. Как же можно было после этого смотреть ему в глаза?

— Здравствуйте... — сдержанно сказал Петька.

Здравствуй, ежели не шутишь... — простуженным голосом ответил Сухожилин. В одной руке у него был молоток, в другой — штукатурная дранка, тонкая и ровная, как линейка. Возле ног стояло ведерко с гвоздями.

— А вы что, дядя, делаете? — набравшись храбрости, спросил я и сделал шаг вперед...

— Не видишь? Дранки на стены прибиваю, — ответил Сухожилин. — А вот вы, позвольте спросить, чем занимаетесь? Небось, промышляете, где что плохо лежит? Угадал?

— Нет, дядя, не угадали, — ответил Петька. — Ошиблись.

— Ой ли! Я вашего брата по вывеске вижу... Недавно вон у меня какой-то шпаненок...

И я снова услышал рассказ об огурцах.

Тогда Петька спросил:

— Дядя, а что же со школой-то будет? Ведь нам учиться надо, а она не готова.

— Про это, милок, я тебе ничего не скажу. Начальство спрашивай. А наше дело маленькое...

— Как же так «маленькое», — не удержался я. — Раз вы здесь работаете, значит, не маленькое!

— А ты не кричи. Что-то мне, кажись, личность твоя знакомая, а? Не ты ли тогда и крутился возле моей калитки? Ну-ка, поди ближе...

Поборов в себе робость, я шагнул вперед и сказал

— Вы, дядя, что-то путает. Я не крутился. Мы с Васильком Тушиным приходили к вам после того, как у вас пропали огурцы. Еще вместе с вами следы разыскивали...

— А-а-а... неопределенно протянул Сухожилин н все-таки начал изучать мое лицо, футболку, штаны, порванные на коленке, и облупившиеся носки сандалий. — Нет, не тот. У того нос попрямей, И помордастей тот...

Убедившись, что перед ним совсем другие люди, Трофим Сухожилин заговорил охотней. Молоток взял под мышку, достал из кармана расшитый кисет.

— Со школой, вишь ли, заминка произошла вот почему, — сказал он, свертывая цигарку. — В штукатурку дело уперлось. По правде сказать, даже не в самую штукатурку, а вот в эту дранку треклятую. Штукатурить можно машиной, а дранку вручную приходится прибивать: нету таких машин. А прибивать-то ее охотников мало: расценки низкие. Разбежались мои помощники, и остался я один, как гвоздь...

Когда мы ушли от Трофима Сухожилина, у нас зародился план — помочь этому человеку. Уж если мы не разыскали пока что воришку, то здесь-то поможем наверняка. Прибивать дранки — дело совсем не тяжелое. А расценки нам ни к чему! Только надо сделать все так, чтобы Сухожилин не знал, кто ему помогает.

В этот же день мы разведали все: и что Сухожилин уходит, с работы в пять часов вечера, и что час спустя на школьном дворе появляется сторож — глуховатый старичок, который охраняет школу до утра. По нашим расчетам выходило, что с пяти часов до наступления сумерек мы можем действовать в школе всем «разведбатальоном».

Утром мы объявили «боевую тревогу», и обе роты собрались у нашей веранды. Петька рассказал о школьных делах, и все побежали домой, чтобы взять молотки. Вскоре Оська уже построил отряд снова и доложил:

— Батальон — в полной боевой! Оружие — в порядке! Продовольствием обеспечены!

И в самом деле, оружие, то есть молотки, внушительно поблескивало у кого за поясом, у кого в руках. На плечах некоторых «бойцов» висели солдатские фляги и мощные, как противотанковые гранаты, термосы, наполненные водой. У Люды Галкиной из кармана лыжных брюк высунулось горлышко четушки с молоком, на плече висела планшетка. Солидно в своих боевых доспехах выглядел Толька Щкуринский: за плечами у него висел школьный ранец, набитый ватрушками и огурцами.

— Ша-а-гом... марш! — звонко скомандовал Оська, н батальон тронулся в путь Людка Галкина запела:

Протрубили трубачи тревогу

Всем по форме к бою снаряжен,

Собирался в дальнюю дорогу

Пионерский сводный батальон.

И все дружно подхватили припев.

Мы шли по старой проселочной дороге, пролегающей через лес правее асфальтированного шоссе. Она, эта дорога, была неровной, но нас радовало то, что вплотную к ней подступали высокие сосны, отбрасывающие на землю густую тень.

То взбираясь на увалы, поросшие брусничником, то спускаясь в лощины, где нежился папоротник, мы продвигались вперед. Когда удалились километра на три. Петька скомандовал:

— Привал! Отдыхай, ребя!

Мы попадали в траву, раскинув ноги и руки

— Ноги, ноги проверяй... -вмешался Оська. — Может, мозоли уже понатерли. А ну, моя рота, скидай башмаки...

Но разуваться никто не стал. Вот лежит Людка. планшет. кой прикрыв лицо. А вот Василек. Он зажмурился, не видит, что рядом с его носом Толькины ноги. Я смотрю на эти ноги и, кажется, не верю своим глазам. Ведь Толька сегодня в старых туфлях. на каблуках которых косые набойки, а на носках — косячки. Те самые туфли, следы от которых мы видели у сухожилинского плетня!

В эту минуту мне вдруг захотелось, чтобы это была ошибка. Ведь все так некстати! Мы недавно приняли Тольку в свой батальон. Сейчас идем на «задание», и он тоже с нами. Нехорошо, ой, нехорошо все получается

Я осторожно толкнул Василька, и он приподнял голову

— Смотри, — прошептал я ему. показав на подошвы Толькиных туфель. — Узнаешь?

Васильковы глаза заморгали — хлоп, хлоп, хлоп, — по том изумленно округлились. Кажется, он хотел закричать, но я приложил к губам палец, и Василек снова опустил голову

Минуту спустя подошвы Толькиных туфель исследовали, подходя один за другим, остальные ребята. А Толька спокойно лежал вниз лицом, размеренно посапывая носом

— Ну, что будем делать? — спросил я Петьку

— Сейчас решим... — негромко ответил он и тут же по лал команду: — Подымайся. Выходи строиться!

И вот мы стоим на дороге, немного усталые, немного бы. злые. Петька, постукивая посохом, говорит:

— Ребята, мы долго искали того человека, который похитил огурцы у Сухожилина. Ходили по следу. И не могли найти. А сегодня... Стыдно говорить, ребята, мы нашли его в своем батальоне...

Пятнадцать голов, будто по команде, повернулись налево: там стоял Толька Шкуринский. Вначале он, кажется, вздрогнул. Потом на лице его появилась усмешка. Однако она продержалась на Толькином лице одно мгновенье. Толька нахмурился и вызывающе бросил

— Это надо еще доказать…

— Уже доказано! — выкрикнул Василек. — Тебя подвели твои туфли. Однако Петька призвал Василька к порядку:

— Тушин, тебе слова никто не давал. Это раз. Во-вторых, Шкуринский, если он имеет мужество, должен сознаться. И в-третьих, выгнать мы всегда успеем.

Опустив голову и искоса поглядывая куда-то в сторону. Толька молчал,

— Мы ждем, — повторил Петька. — Что ты скажешь?

— Ну и ждите! Легче вам будет, если сознаюсь? Ну, я забрался к Сухожилину. Подумаешь, десяток огурцов пожалели...

В рядах зашептались.

— Вот чертик мордастый...

— Гнать, чего с ним цацкаться...

— Абсурд... — возражала Людка — Надо перевоспитывать.

Ребята шумели, и Толька, конечно, прислушивался, ожидая приговора. Нет, он не вышел из строя, не отмахнулся Видимо, что то его уже все таки связывало с нашим «батальоном»

— Тебе, Шкуринский, придется извиниться перед Сухожилиным, — сказал Петька, приблизившись к левому флангу, где стоял Толька. — Понятно?

Извиниться... Я знал, что для Тольки Шкуринского это — не легкое дело. Никогда и ни перед кем он не извинялся, считая себя человеком особенным. Даже тогда, когда он бросил нас с Петькой в болоте, не извинился, вины своей не признал. И вот сейчас, после долгого молчания, он ответил:

— Раз надо... извинюсь...

Петька продолжал наступать:

— И если, Шкуринский, еще повторится такое, тогда...

— Правильно! Тогда пусть катится на все четыре...

Толька, наверно, не ожидал такого «мягкого приговора», Лицо его оживилось. И когда Петька скомандовал «Шагом марш! », Шкуринский бодро взмахнул рукой.

ШТУКАТУРЫ-НЕВИДИМКИ

В новый город мы пришли все-таки вовремя. Василек Тушин, высланный в разведку, доложил, что штукатур Трофим Сухожилин из школы ушел, на дворе никого нет.

Входная дверь была закрыта, наискось прибитая доска заменяла замок. Мы быстро нашли решение: Василек Тушин и я встали возле окна, нагнув головы и подставив спины, и весь «батальон», опираясь на наши плечи, проник в коридор

Дверь класса, в котором только что работал Сухожилин была прихвачена гвоздем. Мы легко открыли ее.

В углу лежали штукатурные дранки, увязанные в пучки — целая поленница! Возле стены — деревянные подмостки, которых Сухожилин прибивал дранки к потолку Ведерка с гвоздями не было.

— Вот незадача... — присвистнул я

— Нет, унести с собой он не мог, — сказал Петька, оглядывая стены, которые казались теперь разлинованными в косую линейку. — Видишь: он не закончил. И дранок полно и подмостки на месте... Значит, и гвозди где-то здесь.

Оська метнулся в угол и начал разваливать пучим дранки, приговаривая: «Разведчик зорок, наводчик смел... »

— Вот они! — крикнул он, подняв ведерко над головой.

Все бросились к Оське. Но вскоре ведерком с гвоздями завладела Людка Галкина. Оказывается, не только петь и танцевать умела эта черноглазая девочка. Она умела, как настоящий штукатур, прибивать дранки. И овладела она этим мастерством минувшей весной, когда устраивала дома сарай-курятник. Здесь, в школе, Людка без разговоров приняла на себя обязанности «строительного мастера».

— Значит, так... — говорила она уверенно. — Дранку ставь под сорок пять градусов. Прихвати одним гвоздочком. Потом вторую, третью. Глядите, чтобы ровненько... Вот так. Не получается? Абсурд! — Молоток в руках Людки Галкиной ударял по головкам гвоздей так точно, что нам оставалось только удивляться.

А мне поручено было выйти на двор, встретить сторожа и завязать с ним беседу, отвлекая его внимание, чтобы не мешал «батальону» работать.

Я издалека узнал Ерофеича, спрятался за угол и стал наблюдать.

Как и накануне, Ерофеич был в ватнике, в старых валенках, на которых, наверно, было больше дырок, чем целого места. Но эту обувь дополняли и как бы скрепляли новые, блестящие калоши. Голову Ерофеича украшала табачного цвета фуражка, старательно взбодренная спереди. Эта фуражка да

ружье-переломка, ствол которого торчал над плечом Ерофеича, придавали ему вид неприступного стража.

Когда он поравнялся со штабелем досок, уложенных возле калитки, я выбежал навстречу.

— Дедушка, деда, вы не видели здесь нашу Буренку?

Ерофеич, приложив руку к уху, удивленно уставился на меня:

— Ась! Какая чума принесет его к школе-то?

— Буренку, дедушка... Корову, — сказал я громче

— А-а... Нет, коровам здесь тоже нечего делать.

Он направился по двору. Я свистнул и пошел за ним следом. Стук молотков, что едва доносился из школы, затих.

Я снова спросил:

— Дедушка, деда, а школу-то скоро закончат?

— Школу? Небось, к покрову закончат. А ты чего прилепился ко мне?

— Просто так, дедушка... Что-то сразу понравились вы мне. Ружье у вас, видать, заправдашнее...

Ерофеич шевельнул плечом, поправляя ружейный ремень, легонько прокашлялся.

— А как же... Нешто можно с неправдашним?

— А патроны? — спросил я. — Патроны, дедушка, тоже правдашние? Старик остановился и, пожевав губами, узловатым пальцем:

— Так я тебе и доложил?! Ишь ты! Не на таковского наскочил... Я, брат, еще в гражданскую... Ты знаешь, с каким командиром я воевал? С Буденным! С самим Семеном Михалычем! Слыхал про такого?

— С Буденным! — воскликнул я. — Неужели правда?

— А ты как думал? — Расскажите, дедушка, про Буденного! Ерофеич поджал губы, размышляя над чем-то, шевельнул

плечом и, наконец, сказал:

— Обожди-ка. Тут дело такое: служба!

Он приблизился к школьной двери, потрогал рукой наискось прибитую доску. Потом подошел к ящику с цементом, что стоял неподалеку от двери, укрыл его толем. Не спеша окинул хозяйским взглядом весь двор, как видно, примечая, где что лежит, н направился обратно, к калитке.

— Ну, вот... — сказал он, поравнявшись со мной.

— Про Буденного — так бы и спросил. А ты — про патроны... Хитер бобер, да и я, брат, не зайчик!

В одном из школьных окон я увидел Петькино лицо, приотстал от деда и махнул рукой: валяйте, мол, действуйте, все в порядке! И вскоре до моего слуха донеслись легкие дробные удары молотков.

Мы с Ерофеичем сели на доски, уложенные возле калитки. Он снял с плеча переломку и, погладив ствол рукавом ватника, поставил ее между колен. Лицо его сделалось строгим. И мне показалось, что он прислушивается.

— Дедушка, деда, — заторопил я его. — Рассказывайте про Буденного-то.

Никогда, наверно, не встречал Ерофеич такого благодарного слушателя.

Перестук молотков то затихал, то усиливался, но я уже не опасался того, что дед может услышать этот перестук. Он рассказывал про Буденного, а я то ахал от восторга, то смеялся над тем, как старик «заряжается» нюхательным табаком и чихает.

Услышав Петькин сигнал — посвист, я догадался, что батальон закончил работу и в полном порядке оставил школу. Пора уходить н мне. Задача выполнена.

Домой мы добирались на попутных машинах. И всем было весело.

Правда, чуть не разгорелась ссора после моего рассказа о Ерофеиче. Узнав, что сторож — бывший боец Первой Конной и видел Буденного, Оська Золотухин решительно заявил:

— Завтра я займу этот пост.

— Почему ты? — запротестовал Василек. — А может, я?

— Чего вы сцепились! — вмешался Петька. — Надо — как лучше, а вы: «Я! Я! » Тимка познакомился с Ерофеичем? Познакомился. Пусть и дальше он будет возле него.

В следующий вечер я встретился с Ерофеичем, как старый приятель.

— Гляди-кась, гляди-кась, братец, чего тут нынче навезли! — сказал дел, обернувшись ко мне. — Машины доставили!

В самом деле, на школьном дворе появились какие-то заляпанные известью машины, ящики, тачки. Тут же стоял голубой вагончик на автомобильных колесах, и от него к школе тянулся черный резиновый шланг.

— Дедушка, а что это?

— С барабаном-то? Это, братец, растворомешалка, Она раствор для штукатуров готовит... А это, — Ерофеич обернулся к голубому вагончику, от которого тянулся резиновый шланг, — агрегатом называется. По правде сказать, в том фургоне стоит машина — насос так и далее... Ужо подрастешь, сам узнаешь. Пошли назад...

Мы опять уселись на досках возле калитки.

— Не попало тебе за корову-то? — заботливо спросил Ерофеич. —Нашлась?

— Нашлась, дедушка, — смело соврал я. Она в Быстрореченск учесала, на старую квартиру.

— Чудеса! — отозвался дед. — Скажи-ка, животная и та как к дому привыкает. А у меня, братец, тоже чудеса объявились. Утром ноне напустился на меня этот, штукатур наш, Сухожилин: «Говори, кто без меня в школе работал? »

«Бог с тобой, — говорю, — кто же ночью-то там будет? Не было там никого. Знать, приснилось тебе, братец».

«Какое в чертях приснилось! Я в том классе и не распочинал, нынче пришел, а там — две стенки под чистую! Говори, не то — худо будет... »

«Так я и поверил тебе, — думаю. — Так я и спужался тебя, хоть ты и бугай-бугаем». И говорю: «А ты не пужай, я давно обстрелянный... Я с самим Буденным, с Семеном Михалычем... Да и чего ты, говорю, раскипятился? Ежели в самом деле покончено с тем классом, ты в другой перейди. Тебе же лучше! Только ты, братец, говорю, околесицу несешь. Не иначе вечор ты, мила голова, лишку хватил».

А он аж затресся. «Я, говорит, не то что пить, — нюхать ее, проклятую, не нюхаю! Доктора начисто запретили, ослабла какая-то сердечная мышка. Точно говорю: кто-то работал! А гвозди-то, а дранки на меня записаны. С меня за них спросится! »

«Вот напасть, — думаю. — Приснится же этакая оказия человеку, и после нет ему никакого спокою». «А ты вот что, советую ему, — покажи мастеру эти стенки и скажи: принимай».

«Не могу, — говорит. — Совесть у меня не дозволяет чужую работу присваивать».

— Вот какие, братец, бывают чудеса: невидимки и неслышимки в заколоченном дому работой занялись. Ерофеич достал табакерку, «зарядился» и, зажмурив глаза, приготовился чихать.

Всем известно, что я не был озорником. Но иногда случалось со мной такое, что многим не верилось: «Будто Тимка Дроздов способен на этакие проделки? Не может быты! » Да и сам я после этого каялся и ругал себя самыми последним, словами. Так было, когда я заклеил очки у Юрки Маркелова, и он потом прыгнул за борт, решив, что земснаряд загорелся

Так получилось и в этот вечер. Когда дед Ерофеич зачихал, моя рука как-то сама собой прикоснулась к курку «переломки», и тот послушно встал из боевой взвод. Дед ничего не заметил. Спрятав табакерку в карман, он протер глаза и сказал:

— Крепок, окаянный... Аж слезу прошибает. Зато глаз у меня до смерти будет вострый! В моем деле глаз — самый главный струмент.

Хотя я и слушал деда, моя левая нога, скинув сандалию, сама собой легла большим пальцем на спусковой крючок. Приклад ружья стоял на доске; ствол, касаясь дедова плеча, поблескивал над его фуражкой. Я не подумал, что «переломка» заряжена, и когда Ерофеич сказал «главный струмент», ` нажал на крючок.

Выстрел, как удар грома среди ясного неба, потряс вечерний воздух. Я сорвался с доски и шлепнулся рядом. А Ерофеич, кажется, на мгновение потерял дар речи. Голова его осела, глаза сомкнулись, а жилистые дедовы руки стиснули ружье. В этой позе он оставался не меньше минуты, будто ожидая, какую шутку еще выкинет его старая переломка. Может, застрочит пулеметом? Однако ружье молчало. У деда приоткрылся один глаз, потом другой, и он вздохнул:

— Ох, нелегкая его затряси... Что же это оно застреляло? А? Этак и беду нажить — дважды два. Я лежал возле дедовых ног и, кажется, долго не мог открыть рта. В ушах звенело. Однако в конце концов я взял себя в руки и спросил: — Дедушка, а пуля-то, пуля куда улетела? Не зацепила кого-нибудь?

Ерофеич поднял голову вверх:

— Ежели зацепила, так самого бога... Дуло-то вон куда глядело — аж в небо, — И решительно вскинув ружье, он нажал на рычажок, ствол опустился, и из патронника выпала пустая гильза, — И что оно, треклятое, вдруг застреляло? — будто вслух размышляя, проговорил Ерофеич. — Отродясь такого не бывало. Неужто от гороха это все происходит?

Оказывается, патроны деда Ерофеича были заряжены не пулями и не дробью, а горохом. От такого снаряда, если он и попадет в цель, большого урону не будет.

— Может, он трошки подмок? — между тем рассуждал сторож. — Горох, он, ежели подмокнет, разбухать начинает. Не иначе, как потому и выстрел произошел. Давление в патроне образовалось, и. порох искру пустил. А то вот еще бывает... Ежели порох давнишний, так он сам по себе зажжется. Да-а! Вот в ту войну случай произошел...

За школой раздался двукратный свист. Это сигналил Петька, и мне нужно было тотчас бежать к нему. Скривив губы и схватившись руками за живот, я тихо поплелся в сторону. Ерофеич подумал, что я заболел, и направился за мной, приговаривая:

— Видать, братец, крепко ты выстрела спужался...

Без привычки оно всегда так... Я нашел Петьку за изгородью. Ребята лежали неподалеку.

— Почему он стрелял? — спросил Петька. — Что случилось?

Я не успел объяснить, как из школьного окна послышался отчаянный крик:

— Ребя-я-я!.. Выруча-а-ай!

Все разом вскочили. А Петька сказал:

— Это Оська. За мной! — И бросился к школе. Вскинув над головами молотки, точно шашки, ребята устремились за командиром.

Оказывается, услышав выстрел, «батальон» сразу же бросил работу и выбрался через окно на двор. Оська остался «прикрыть отход», то есть упрятать на прежнее место гвозди, сложить дранки и заколотить дверь класса. Он должен был догнать отряд за оградой. Но там что-то произошло: не зря же Оська взывает о помощи.

Когда мы ворвались в коридор второго этажа, Оська стоял в противоположном конце его, на подоконнике, прижавшись спиной к переплетам оконной рамы. К нему, раскинув в стороны руки, шагал Сухожилин. Оське отступать было не куда.

— Не подходи! Не подходи! — кричал он наступающему Сухожилину. — Разобью окно и прыгну, вот честное пионерское!

— Ах ты такой-сякой... — приглушенно басил штукатур. — Это что же творится!..

Мы завопили в десяток звонких глоток:

— Стойте!

— Ни с места!

— Назад!

Сухожилин обернулся. А Оська-восторженно заорал:

— Ура-а!

Окружив Сухожилина, мы опустили книзу свои молотки. Как видно, он все понял. На его вспотевшем лице расплылась усмешка.

— Эх вы, разбойники... — поворачивая голову то в одну сторону, то в другую и тяжело дыша, говорил он.

— Дядя, — сказал Петька, — ну зачем вы пришли?

— Чудной вопрос. Это я обязан спросить: с какой стати вы сюда затесались?

— Совсем не затесались, — сказал я. — Школа наша? Наша. И нам надо, чтоб она быстрее строилась... Вот и все! А вы, дядя, небось, думали, что мы за гвоздями да за дранками пришли? Не нужны они нам.

— Конечно. Это абсурд. .

— И пусть мастер запишет все вам.

— Мы не какие-нибудь...

— Нам лишь бы школа к сроку, Ребята гудели, как осы. Сухожнлин качал головой.

— Ну и ну... А я специально пришел: сам, мол, проверю. Так чего же вы, босяки, голову мне морочили? Шли бы прямо: так, мол, и так. Работать, мол, будем, А вы все тайком,

— Так интересней!

Да, так работать было действительно интересно. Это была игра, конец которой наступил совершенно неожиданно. И виновником в этом, пожалуй, был я. Занявшись дедовым ружьем, я не заметил, как на школьном дворе появился человек, втайне от которого работал отряд. И не я предупредил об опасности, а «случайный выстрел», о причине которого так и не догадался дед Ерофеич,

ЭТО НАМ НРАВИТСЯ

А дома меня ожидала волнующая новость: оказывается, горкомхоз предупредил папу и тетю Клаву Звездину, что мы должны оставить свои квартиры и переселиться в новый город. Там для нас приготовлено временное жилье. «В новый город! — восторженно думал я. — Это же — то самое, чего нам не хватало! Школа опять будет рядом! »

Однако мама была совсем иного мнения. Сидя за ужином, она упрекала папу в том, что он, бесхарактерный человек, не сумел доказать домуправу, что осенью добрые люди не переселяются.

— Подумать только, — говорила она. — На дворе осень, а мы должны бросить теплый дом, в котором прожили без малого девять лет! Вон Семен Шкуринский наотрез отказался переносить нынче свой дом. И ничего...

— Не в ту сторону, мать, глядишь, — отвечал ей отец. — Ты на Звездиных смотри. А ведь Клава не стонет, как ты.

Мама сердито махнула рукой:

— Где уж нам за той Клавой! Она вроде двужильная:

и на службе поспевает, и в институте учится, и с семьей горюет.

— Про это я и говорю...

За ночь мы сложили все вещи, увязали, приготовили. Я видел, что всю ночь горел свет и у Звездиных. А утром к нашему дому приехали два грузовика.

Влезая в кабину, мама прослезилась. Почему-то взгрустнулось н мне, когда я взобрался в кузов грузовика и взглянул на нашу улицу. В зелени палисадников она казалась мне рекой в крутых зеленых берегах. По этой реке текла наша жизнь.

Молча стоял старый тополь, на котором сиротливо висел шторм-трап. Казалось, и ему, тополю, тоже взгрустнулось,

Машины тронулись, и я подумал: «Прощай, наша Майская. Прощай, старый тополь... »

... Уезжая в новый город, мы с Петькой и не думали, что с этого утра будем жить под одной крышей. Оказывается, нам отвели один домик на две семьи.

— В тесноте да не в обиде, — сказал папа, втаскивая в комнату стол. — Проживем месяц-другой, а там все утрясётся. Может, всей семьей на стройку переберемся...

— Куда, куда? — встревожилась мама. И я заметил, что лицо ее побледнело. Такой уж она человек — несговорчивый. Сначала пошумит, погорячится, начнет громыхать всем, что попадается под руку, потом прослезится и скажет: «Разве вас переспоришь, бессердечные вы люди».

Наши новые квартиры были не велики: в каждой по одной комнате и кухне. Не было и веранды. И когда мы с Петькой влезли на чердак, то пришли в такой восторг, что заплясали от радости. Здесь было просторно, чисто и достаточно светло. В застекленное слуховое окно была видна наш школа.

— Занимаем! — воскликнул я.

— Лучше и не придумать! — поддержал Петька. — Пошли за постелями,

Я не мог жить без «электроцеха», но с верстаком, тисками и прочим лезть на чердак было немыслимо. После небольшой «дискуссии» с мамой мне удалось занять уголок в сарае-дровянике, где мы и утвердили верстак. Устраиваясь на новой квартире, мы помнили, что ровно в семнадцать ноль-ноль должны быть в школе, чтобы продолжить «наступление на штукатурку». А Римма так нагрузила Петьку работой - в пору плакать, Он втаскивал в комнату

стулья, столы, тумбочки, узлы. Римма, приложив ладошки и

вискам, качала головой:

— Ну как мы это все разместим? Как? Петюш, вынеси стулья на двор — они здесь мешают. И тумбочку вынеси. И вот это кресло. Понял, Петюш?

— Принеси, вынеси... - возмущался Петька. — Что я — грузчик...

— Не разговаривай, Петюш. Делай, что говорят.

И он принимался выносить на двор только что внесенные стулья. С большим трудом в этот вечер удалось Петьке улизнуть из дому.

Наша затея — помочь штукатурам — не осталась незамеченной. О ней узнал и горячо поддержал ее наш директор Ферапонт Петрович. Штукатурку решено было поручить старшеклассникам. Школьники встретили это известие по-разному. Одним оно пришлось по душе, другим — не понравилось. Римма, например, встретила его без малейшего восторга.

— В школе работать? — удивилась она. — У меня на руках целый дом. И кругом невероятный беспорядок. Нет уж, сначала здесь, потом в школе...

— Школа поважнее твоих шторочек! — возмущался Петька. — Школа, если хочешь знать, тоже наш дом.

— Не тебе учить, Петр: мал еще... Ну-ка, возьму тряпку

н вытри пол... — Вот репей... — ворчал Петька. — Ну, разве можно

жить с таким человеком!

Римма все-таки сдалась: приостановив «благоустройство» своей квартиры, стала ходить на работу в школу. Но это произошло только после того, как сама тетя Клава сказала:

— Нехорошо получается, дочь. Товарищи твои трудятся а ты вроде в сторонке. Иди сегодня же... И что нынче за народ такой — пассивность, безразличие... Мне вспомнились слова папы, сказанные однажды о тёте Клаве. «Это, брат, была девка — бой! Ни один воскресник без этой Клавы Буслаевой не обходился! А вот дочка-то, пожалуй, ни в подметки той Клаве не годится... »

Наш «батальон» трудился наравне со всеми. Даже Толька Шкуринский не отставал. Он не забыл своего обещания: в первый же день, встретив в школе Трофима Сухожилина, извинился. Тот даже удивился:

— Да? — как бы сомневаясь и вглядываясь в Толькино лицо, проговорил он. — Значит, это ты подцепил мои огурчики? Что же мне делать теперь с тобой? В милицию?

— Зачем в милицию... — заступился Петька. — Он дал слово, что больше не будет.

— Вот как! Ну, дружкам своим спасибо говори. Дружки, видать, у тебя добрые... Не то б я тебя не помиловал. Вот так, дорогой мой... Ребята из нашего «разведбатальона» действовали молотками так ловко, что некоторые старшеклассники смотрели с завистью. Тренировка, которую мы приобрели, работая скрытно от Трофима Сухожилина, дала свои результаты.

А Римма уже к обеду, как выразился Петька, опустила крылья. Кисть левой руки у нее вспухла от случайных ушибов молотком. Людка Галкина, увидев Риммину руку, ахнула:

— Мамочки... Ты почему так держишь молоток? Это абсурд! Ты держи за ручку, а не за железяку. Вот так. Подальше, подальше. Я беру над тобой шефство, хорошо?

Римма невольно согласилась. А Людка Галкина перенесла свои дранки и гвозди поближе к Римме и начала показывать:

— Гляди, как надо. Раз! Еще раз! Еще раз! Понятно? Вечером мы сидели в квартире Звездиных на диване, накрытом белым чехлом. Возвратившись с работы, мы тщательно вымылись, переоделись во все чистое. Но Римма все равно наблюдала за каждым нашим движением:

— Мальчики, мальчики, только осторожнее... Не мните чехол...

Петька включил радиолу, и песня про солнечный город у моря наполнила комнату.

Да, все это нам нравилось: вместе со взрослыми ходить на работу, стучать молотками, спорить, слушать песни о море.

Тетя Клава была в тот вечер с нами. Отложив книгу в сторону, она задумчиво проговорила:

— А ведь и про наш город когда-нибудь будут песни. Не верите? — И уже громче и веселее добавила: — Будут — это я точно вам говорю. Знаете что, голуби: завтра у нас выходной? Так! Давайте-ка разобьем на новой нашей усадьбе садик, а? И палисадники под окнами...

— А саженцы где? — спросил Петька.

— Это уж моя забота.

Тетя Клава не могла жить без дела, без забот. Утром она поднялась раньше всех, напекла пирогов и, пригласив нас к столу, спросила:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 Следующая ⇒