О, если б вы знали, как дорог 4 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 9Следующая ⇒

Оська потянул носом и снова выпятил грудь:

— Гошка Грыжа — пять...

— Не грыжа, а Грыжин, — поправил я, всё ещё злясь за то, что верх остался за Оськой.

— Одним словом, со мной девять. Считай — батальон…

— Ох, хватил! Батальон. Разве столько в батальоне-то?

— Ну, нехай будет рота.

— И для роты будет мало.

Поспорив между собой, мы всё-таки решили, что группа, которую возглавит Оська Золотухин, будем именовать ротой. И Оська, казалось, расцвёл. Его лицо, усыпанное веснушками, сияло от радости. Недаром на его стриженой голове красовалась лихо заломленная пилотка.

— Рррота, слушай мою команду! — вытянувшись и щёлкнув начищенными до синего блеска башмаками, пропел тотчас Оська, как видно, представив, что перед ним стоит вся его ватага. И тут же затянул:

Солдаты, в путь, в путь, в путь.

А для тебя, родная,

Есть почта полевая...

Оська, наверно, начал бы и маршировать, если бы Петька

не взял его за руку:

— Слушай дальше. К часу дня приведешь свою роту к реке.
— Точнее. Координаты? — спросил Оська. — В полной

боевой? Петька не был силен по части разных военных терминов

н на мгновение смутился. Но все-таки быстро нашелся:

— К бакенской будке у обрыва. В полной боевой. — Есть — в тринадцать ноль-ноль к бакенской будке! — отчеканил Оська, приложив ладонь к пилотке. На нашей улице, как и на Оськиной, тоже немало было ребят. Я составил список. Толька Шкуринский в этот список,

конечно, не попал.

— Вот вам и вторая рота. А кто будет командиром? —

спросил я у Петьки. — Чудак-человек. Тебя и назначим!

— А ты? Командир всего батальона? — Старшего выберем, когда все соберутся. Кого захотят ребята, тот и будет. Идет?

— Точно! — воскликнул Оська. — Чтобы все чин-чином!

Ровно в тринадцать ноль-ноль мы уже были у бакенской будки. Оська Золотухин и здесь, как говорится, взял инициативу в собственные руки. Обе «роты» он выстроил в одну шеренгу возле воды на песчаном приплеске. И когда Петька, опираясь на костыли, спустился к реке, Оська пронзительно

скомандовал: — Смирррно! Ррравнение... направо! — И, ловко печатая

шаг, ринулся к Петьке, приложив руку к пилотке.

Тут выяснилось, для чего нужна была Оське Людка Галкина, эта смуглолицая девочка, похожая на молдаванку. Она была его «адъютантом». На ее плече висела командирская планшетка, в которой лежала Оськина тетрадь, карандаши, циркуль и вычерченный его рукой план нашего города.

Наверно, направляясь к реке, Оська Золотухин думал, что не кого-нибудь, а его, Оську. выберут ребята старшим командиром. Поэтому-то он заранее и побеспокоился и об адъютанте, и о планшетке, и о плане города. Но командиром все-таки выбрали Петьку Звездина, хотя он и был на костылях.

Петька сразу приступил к делу:

— На улице Майской, дом двадцать три, ночью кто-то забрался в огород и опустошил грядку огурцов. Может, вы знаете — кто это? Нет. Так вот, наша задача — найти этого человека. Затем последовало распоряжение — всем следопыта «роты» Золотухина посмотреть и запомнить рисунки следов в моей тетради.

— Дроздов! — Петька обернулся ко мне. — Твоя рота будет действовать на улице Майской на рынке. Роте Золотухина взять под контроль улицу Зеленую, пристань и магазин № 3.

Разведбатальон приступил к выполнению задачи.

Я привел своих ребят к плетню у сухожилинского огорода и, присев возле отпечатков следов, сказал, припомнив слова отца: — Вам известно, что есть такое разведка? Разъясняю: разведка — это глаза и уши! И мы должны... — Короче, — перебил Василек. — Брось агитировать. Давай командуй, раз ты командир. — Тихо, Василек. Я только в общих чертах... Разведчик должен иметь память... феноменальную... Василек фыркнул:

— Это какую такую фономенальную? — А вот такую: взглянул раз на этот след н запомнил навеки вечные. Каждую ямочку, каждый пупырек. Ясно? Глядите сюда... — И я ткнул пальцем в след. — Что это? Набойки на каблуках. Значит, ботинки старые. И на носках набойки. Одна стерлась сильнее. И ботинки те не велики этому человеку, а в самую пору — у больших носки не стираются. И ежели хотите знать, рост этого субъекта сто пятьдесят восемь сантиметров. Двое из моей роты направились в один конец улицы, двое — в другой, а мы с Васильком — на быстрореченский

рынок.

— Ты пойдешь по правой стороне улицы, я — по левой, скомандовал я Васильку. — Да не крути головой, как гусак, а гляди под ноги. И мы пошли к рынку, уставившись в землю, точно отыскивая в дорожной пыли утерянную иголку или монету. А солнце нещадно палило наши затылки и будто насмехалось над нами. Следов было много и на обочинах дороги, и на середине, потому что тротуаров на Майской не было, а люди ходили где кому нравилось. И чтобы проверить всю улицу, нам приходилось выписывать замысловатые зигзаги. Нередко встречные пешеходы интересовались:

— Или утеряли чего? Мы крутили головами — «нет» — и шли дальше. Когда мы добрались до рынка, там уже не было никого:

ни продавцов, ни покупателей. На киосках висели замки. Возле длинных столов, с которых продавались орехи и семечки,

бродили куры, роясь в шелухе. С трудом взгромоздившись на стол, Василек раздражен

но проговорил:

— Черта с два мы его найдем. Что он — дурной! Будет он разгуливать по нашим улицам да базарам.

Я промолчал. Усталость одолевала и меня. Но мои ноги, казалось, сами собой шагали возле киосков, возле столов и прилавков. Вероятно, совсем случайно я забрел под навес, где еще недавно торговали овощами. Стол-прилавок тянулся из конца в конец. Я пошел возле него, опираясь о кромку рукой и глядя под ноги. И вдруг я отпрянул назад, точно наколол ногу: рядом с моей сандалией я увидел знакомый след. Тихо, словно боясь спугнуть выслеженного зверя, я окликнул товарища:

— Василёк... Нашли! Да, здесь был тот человек, который минувшей ночью похитил огурцы у Трофима Сухожнлина. Был! Вероятно, продавал свою добычу. Но где он сейчас? Битый час мы еще ходили по рынку, пытаясь установить, куда же ушел тот человек. Но все напрасно. Усталые, голодные и злые мы возвращались домой, Петька Звездин терпеливо сидел на веранде. Сидеть в «штабе», когда все товарищи рыскают по улицам, нелёгкое дело. Но к командиру уже поступили первые «боевые донесения». Ребята из моей роты выследили человека в ботинках с набойками, но это оказался не тот человек: женщина. При тщательном исследования, которое произвел сам Петька, приковыляв на место, выяснилось, что те ботинки не тридцать восьмого размера, а сорок первого. Из Оськиной команды прибегала Людка и доложила, что рота действует на улице Зеленой, потерь не имеет. А у третьего магазина, где продаются рыболовные снасти, был обнаружен точно тот след, что и у сухожилинского плетня. Человек же как в воду канул. Значит, так, — подвел итог Петька, задача не выполнена. Но мы уже кое-что разведали. Человек, похитивший огурцы, был на рынке. Зачем? Видимо, продавал эти огурцы. Это раз. Второе: он же был в магазине номер три. Почему? Видимо, покупал крючки, лески или еще что-то... Значит... воришка — наш ровесник. А это очень печальный факт. Так?

— Так, согласился я, поглядывая на керогаз, который

стоял у верстака, как немой свидетель наших первых неудач.

КУСТАРЬ-ОДИНОЧКА

С помощью папы керогаз бабки Кочеврягиной мы все-таки отремонтировали. Серьезные трудности представила только чистка этой «адской машины».
Отправляясь ни другой день в поиски похитителя огурцов, я по пути занес керогаз бабке. Увидев, что керогаз действует, как новый, бабка не знала, куда меня посадить, чем угостить. Но сидеть мне было некогда, и я, отказавшись и от чая и от знаменитого бабкиного гороха, ушел. На дворе меня ожидал Василек.

— А бабка уплатила? поинтересовался он.

— За что?

— За ремонт.

— Вот придумал! Мы же бесплатно. Хотела угостить горохом. Да я отказался.

— Ох, и дурной! — покачав головой, сказал Василек.

Весь день мы с ним проторчали на рынке, приглядываясь к ботинкам прохожих и следам, что оставались от них на дорогах. Мы не могли знать, что в это время к нашей веранде — «штабу» — устремились многие жители Быстрореченска, неся в руках неисправные плитки и утюги, керогазы, примусы и даже керосиновые лампы.

Как и накануне, Петька сидел в «штабе». Увидев людей с утюгами и плитками, он на мгновение растерялся. Но потом, решив, что все это электрическое и не электрическое оборудование, как видно, согласился чинить Тимка Дроздов, начал принимать прямо через окно. А чтобы не перепутать, Петька предусмотрительно наклеивал к каждому прибору ярлычок, на котором значилась фамилия владельца. Словом, как в настоящей мастерской.

Конечно, во всем этом были повинны керогаз и язык бабки Кочеврягиной.

Но это было бы, как говорят, полбеды, если бы перед вечером на нашу веранду не нагрянул фининспектор. Признаться, в то время я и не подозревал, что на совете существуют какие-то фининспектора. Свой выход на улицу Майскую он зафиксировал в особом акте, где значилось, что гражданин Дроздов Дмитрий Романович, то есть мой отец, занимается кустарным промыслом — ремонтом предметов домашнего обихода и обязан приобрести патент, как кустарь-одиночка.

Негодованию мамы не было пределов. Ее цепкая рука потянулась к моему чубчику, и мне пришлось отступить. Я поспешно взобрался на тополь. На «грешную землю» я спустился только тогда, когда папа возвратился с работы.

Надо заметить, что мой отец не из робких. Но когда он открыл дверь веранды и окинул взглядом все, что было расставлено на полу, то невольно охнул:

— О-о-о... Вот это да-а-а...

А мама, едва сдерживая слезы, причитала:

— Доигрались. Доигрались-таки, бессердечные вы люди! Из горфо приходил человек. Акт настрочил. Кустарь-одиночка…

У папы округлились глаза. Какое-то время он молча глядел то на маму, то на меня. И наконец захохотал.

— Кустарь-одиночка... — повторял он, захлебываясь. — Вот, будь вы неладны, механики!

— Тут в пору — плакать, а он регочет... — упрекнула

мама. — Вот штраф преподнесут, так небось не рассмеешься!

Папа умолк, но глаза его весело жмурились, и шрам на щеке розовел, будто накрашенный.

— Кто же направил к нам этого фининспектора? — словно размышляя, проговорил он. Потом взглянул на меня: — Как думаешь, воробей-пичуга?

Не знаю, пап... Кому ты успел насолить?

Мне казалось, что я никому не «солил». Вот разве Тольке Шкуринскому? Или этому лодырю Юрке Маркелову? Но тогда причем здесь папа! Зачем же этот инспектор настрочил акт
на отца?

Утром папа сел за стог и быстро-быстро начал что-то писать. Потом свернул листик, вложил в конверт и сказал:

— Отнеси в горсовет. А мне разгуливать по канцеляриям нынче некогда. — И тотчас направился к перекрестку дорог, где строителей поджидала машина.

Было еще рано, а тетя Клава уже тоже направилась на работу. Но возле нашей калитки се задержал Трофим Сухожилин. Я думал, что он пришел к депутату Звездиной с жалобой на быстрореченских сорванцов, забравшихся в его огород, но ошибся. Сухожилин, придерживая рукой теплую повязку на шее. говорил о том, что, как он примечает, на нашей улице кто-то «балуется» с огнем, точнее — крадет электрическую энергию. Лампочка в его избе то горит хорошо, то едва теплится. Почему? Потому что какой-то бессовестный человек включает электрическую печь. Утром все это случается. Видать. кто-то самодельную духовку имеет.

— Надо это проверить, — ответила тетя Клава. — Спасибо. что сказали. Я зайду в «Электросеть».

— Вот-вот, пожалуйста. А то крадут народное добро и в ус не дуют.

Когда я вернулся из горсовета, Петька уже сидел на своем месте в «штабе». Перед ним лежало очередное «боевое донесение»:

Командиру разведбатальона. Доношу, что сегодня в 9-00 мною обнаружен АБСОЛЮТНО свежий след на берегу возле пристани. Преследуемый нами человек, как видно, рыбачил. Захватить на месте преступления не удалось. Поиск продолжаю.

Комроты Золотухин.

Адъютант Гал.

— Эх ты, черт... — вздохнул Петька, посмотрев в окно. — Дождик собирается. Это нам ни к чему...

— А может, только попугает? И вдруг наш старый тополь закачал корявыми сучьями, взлохматился, истово зашумел. По крыше веранды забарабанил такой обильный, такой крупный дождь, как будто на крышу сыпанули добрую тонну гороха.

— Кругом неудача. Там дождь, а тут — эта рухлядь... - кивнул я на примусы, керогазы и плитки, что стояли в углу веранды. — Ну, куда мы с этим хозяйством? На свалку?

Петька немного подумал и решительно сказал:

— Зачем на свалку. Давай, Тим, засучивай рукава — чинить будем, раз дождь на дворе. Чего время терять.

— А фининспектор?

— Чудак-человек! Так моя мама тоже в горфинотделе работает. Разве она не поймет, если рассказать ей! Начинай, показывай, как и что. Я помогать буду.

И вот мы взялись за починку и так увлеклись этим делом, что не заметили, как дождь прекратился, а у раскрытой двери веранды появился Толька Шкуринский.

— Привет, — негромко сказал он. — Трудимся?

Мы обернулись.

— Здравствуй...

С Толькой мы давно не встречались. Где он был в эти дни, чем занимался — сказать было трудно. Быть может, сидел за своим высоким забором да посматривал в щелку, как к нашему «штабу» со всех сторон слеталась ребятня. Или, затаив обиду за ту листовку, что мы приклеили к забору, бродил по городу и придумывал, как нам отплатить.

— Заходи, чего озираешься… — сказал Петька. — Или

боишься? Зря... Толька не сразу решился войти в наш «электроцех». По

стоял, подумал, глядя на наши грязные руки. Потом перешагнул порог, еще постоял.

— Похоже, мастерскую открыли... — сказал он, опускаясь осторожно на стул. — Подзашибить малость решили.

— А ты все без дела околачиваешься?

Петька посмотрел на меня, шевельнул бровью и обернулся к Тольке:

— Шел бы к нам, чудак-человек. Гляди, какую игру мы затеяли. Все ребята с нами, а ты сидишь, как рак-отшельник.

— Игру... — усмехнулся Толька. — Быть может, то, что вы сейчас делаете, игрой называется? Хорошее дельце...

— Нет, Толька, это работа. Хочешь — помогай! Если ты не чистоплюй, так берись, докажи!

Толька молчал. Видимо, он колебался.

— Бери инструмент, — сказал я и проворно протянул Тольке свою отвертку. Он принял ее, быть может, еще не отдавая себе отчета в том, что он делает. А я наступал: — Вынимай вот этот керамик. Видишь, спираль в плитке перегорела — заменить придется.

Толька усмехнулся, подошел к верстаку, покрутил отвертку, будто разглядывая ее, и неумело начал извлекать керамик

из корпуса плитки.

— Мы, Толька, интересную игру начали, — сказал Петька. — Разыскиваем одного человека.

— Нечего сказать — игра... — заметил Толька. — На нашем заборе вон какую афишу приляпали — два дня отскребали.

— Ну, это ничего, Анатолий. Для пользы дела. Кто старое помянет, тому глаз вон.

— А нынче нагрянул инженер из «Электросети». И такой тарарам устроил — дай боже! Небось, тоже ваша работа?

— Вот еще! — обиделся я. — Есть у нас время ходить по разным «Электросетям».

— Сказал, что счетчик подключен хитроумно: энергию расходуем, а он ни черта не считает. Толька старательно ковырял керамиковый диск и шипел от злости:

— Вот дьявол. Никак!

— А ну, дай сюда — я мигом!

Толька, наверно, и глазом не успел моргнуть, как диск шлепнулся на верстак.

— Вот и все!

— Здорово...

— А ты приходи к нам почаще, и у тебя будет здорово.

— Да? А что я буду от этого иметь?

Петька сдержанно пояснил:

— Чудак-человек! Мы ведь не работаем, а играем. Кто же платит за игру?

Толька долго молчал, растягивая в руках спираль плитки.

Наконец, он обернулся ко мне и спросил?

— А за патент отец много уплатил? Папа говорит, что горфо разденет Дроздовых, как липку, за эту починку.

«Так вот кто прислал к нам инспектора... — пронеслось в моей голове. — Понятно».

— Какой еще патент! Мы и слово такое впервые слышим, — ответил за меня Петька. — Мы же чиним бесплатно. У нас, Толька, как бы уже коммунизм. Там, говорят, все будет бесплатно. Вот и у нас тоже.

— Значит, бесплатно, — сказал он, усмехаясь. — Неинтересная это игра, скажу я вам...

Вытерев руки, он сел на стул, привычно закинул ногу на ногу. Не помогал и не уходил, так и сидел, посмеиваясь и подрыгивая носком новой сандалии.

ТОЛЬКА МЕНЯЕТ КУРС

Однажды, когда я только что вернулся в «штаб» и отрапортовал Петьке о безуспешных результатах дневных поисков. В дверях появился запыхавшийся Оська Золотухин.

— Ребята, вы чего сидите? — крикнул он, забыв в этот раз военную терминологию.

— Нашел? Выследил? — воскликнули мы, срываясь с

мест.

— Да нет! Там нашу школу ломают!

— Как ломают?

— Обыкновенно: ломами, топорами. — Утирая лицо пилоткой, Оська рассказал, что со школы сняли крышу и уже разбирают стены.

Петька схватил свои костыли:

— Пошли!

Мы выкатились на улицу, и я окликнул Тольку, который стоял у своих ворот, что-то пережевывая.

— Ку-да? — еле выговорил Шкуринский.

— На кудыкину гору! — ответил Оська. — Прожуй, а то подавишься. За нами — бегом марш!

Нашу школу трудно было узнать. Серый волнистый шифер лежал уже на земле. На стенах сидели какие-то люди, проворно орудуя железными ломами. На школьном дворе гудели лесовозы, люди в запыленных спецовках укладывали на них бревна, доски и балки. И всюду: над остовом школы, над двором, над садом — висело облако желтой пыли,

— Руины... — сказал Толька, облизывая губы. — Была школа, остались руины.

— Руины — это когда война, — возразил Оська. — Ау

нас — наоборот.

— У нас учиться-то нынче негде будет, — усмехнулся Толька, набивая рот снова какой-то начинкой. — Наверно, всю зиму придется загорать. Красота!

Петька тряхнул вихрами:

— Зря радуешься. Школу построят,

— Точно! В новом городе будем учиться. Собак гонять никто не позволит. — Мне хотелось сказать еще что-нибудь поубедительнее, но тут я увидел, что несколько нахальных коз уже пробрались к школьному огороду, изгородь которого разрушил какой-то неповоротливый лесовоз.

— Ребята! — крикнул я. — Глядите: конец нашей кукурузе...

— В самом деле, — сказал Оська.

Петька скомандовал:

— За мной! — И так начал отмахивать на своих костылях, что мы с трудом его обогнали. Оська крикнул:

— Шашки к бою! — и, вскинув руку над головой, рванулся вправо, как видно, демонстрируя заход с фланга. Я бросился влево. Петька с Толькой продолжали «атаковать в лоб».

Прошло две-три минуты, и мы обратили «противника» в бегство. Оська кричал «ура» и без разбора сыпал команды.

— Придется взять под охрану, — сказал Петька, опускаясь на траву. — А то ничего не останется от нашего огорода.

— Точно.

— Придется, Тим, твоей роте занять позицию и охранять до вечера... Пока этих двурогих загонят хозяева.

— Нет, пусть Оськина рота. Мне надо еще один примус отнести. А утром — я. Оськ, согласен?

— Приказ — есть приказ, — отчеканил Оська. — Я готов. Но мне надо помощника.

— Я помогу, — совсем неожиданно заявил Толька.

Мы переглянулись.

— Правильно, Шкуринский, — поддержал Петька. — Помогай, нечего дурака валять. А вечером к нам нежданно-негаданно зашел опять отец

Тольки. Из тех примусов и керогазов, что принесли в «электроцех» жители нашей улицы по рекомендации бабки Кочеврягиной, остался один примус. За ремонтом его и застал нас Семен Шкуринский. Папа показывал, как чинить насос примуса. А я все делал своими руками. Наверно, потому что на лице моем красовались маслянистые кляксы, Шкуринский, усмехаясь. воскликнул: — Да ты, Тимофей, никак в механики выбился! Гляди, с какой техникой управляешься! Видать, отец доверяет, а?

— Конечно, доверяет, — с достоинством ответил я.

Шкуринский важно развалился на стуле, пригладил свои намасленные волосы, вынул папиросу: «Зачем он пришел? — думал я. — Опять вспомнить прошлое? » Но, как вскоре выяснилось, в этот раз Семена Шкуринского прошлое не интересовало, его тревожило настоящее.

— Решил я, Дмитрий, последовать твоему примеру, — сказал он, глядя на папу. -Расчет нынче взял.

Отец обернулся, и я заметил, как в глазах его мелькнул огонек любопытства.

— И начальство согласилось отпустить?

— Задерживать — прав не имеют: закон!

Но я не поверил Семену. Нет, не по своей воле он уходит из «Электросети». Выгнали! Не зря же Толька недавно говорил, что инженер поднял в их доме такой тарарам — жуть!

— Ну, что ж, — сказал отец, — желаю удачи... Работы на стройке много. Да вот, к примеру, хоть у нас на снаряде электрик нужен. Гарбуза, прогульщика, выгнали, а место пустует.

Шкуринский встрепенулся, смял окурок и выбросил в окно

— В самом деле? Так чего же ты, Дима, молчишь?! Разве мы не товарищи!

— Не думал я, что твое мнение так круто изменится. Прошлый раз, помнится, ты иначе высказывался.

— И работенка, говоришь, стоящая? — как бы не слыша слов папы, продолжал дядя Семен. — А, Дима? После стройки-то с сумой, как раньше говаривали, не придется пойти? Да примут ли меня, ведь я снаряд-то ваш еще и в глаза не видывал?

— Вот этого я уж не знаю. Такие дела решает у нас начальник.

— А ты б словечко замолвил там за меня, Дима, — почти шепотом заговорил Шкуринский. — Вместе, мол, воевали... В «Электросети» работали вместе. Душа, мол, не человек! Замолвишь, а?

Отец молчал. Я не знаю, о чем он думал тогда. То ли вспоминал дни, когда они вместе с Семеном Шкуринским служили в полковой разведке, то ли ему припомнились чемоданы, с которыми Семен с фронта вернулся, то ли недавний вечер, когда Шкуринский назвал его дураком. Он крутил в руках какой-то болтик и молчал, а меня уже разбирала злость. Мне не хотелось, чтобы Шкуринский работал на том же снаряде, где трудятся отец, Степан Буравлев, дед Нефед. Они совсем, совсем ему не товарищи.

С трудом подбирая слова, отец, наконец, проговорил:

— Я думаю, Семен... протекция тут ни к чему...

— Нет, все-таки, Дима, ты не забудь, — не отставал Семен, — друзья же мы,

— Одним словом, приходи... Человек там нужен...

Вскоре Шкуринский ушел. Я выглянул в окно и, убедившись, что он уже скрылся за своим высоким забором, сказал:

— Папка, папка... Ну, зачем ты приглашаешь его? Зачем? Ведь он нехороший...

Отец, как мне показалось, нисколько не удивился. Только почему-то чуть-чуть усмехнулся, да забыв о том, что рука его в саже, так и приложил ее к своей левой щеке.

— Плохой ли, хороший ли — приходится жить. Как говорится, сосуществовать. Может, поглядит, поглядит он ‚на добрых-то людей да н сам когда-нибудь захочет стать лучше...

— Его же, наверно, выгнали из «Электросети», пап. Нечестный он, вот и выгнали. А к вам разве можно нечестных?

Усмешка на лице отца исчезла.

— А ты откуда все это знаешь? — Чего тут. хитрого-то! Толька же — вылитый отец. А его то мы знаем, как свои пять! Инспектор из горфо, думаешь, по чьей указке пожаловал к нам? По ихней. Только осечка получилась. Петька рассказал про эти примусы тете Клаве, так они в горфо со смеху чуть не умерли. А инспектору сказали, чтобы он тот акт порвал. Папа покачал головой, вытер руки о тряпку и бросил её на верстак.

— Ну и подпольщики... — сказал он, разминая, занемевшие плечи. — А насчет Семена, воробей-пичуга, вот что: красть у нас на снаряде нечего. Горсть песку? Пусть возьмет. Люди нам позарез нужны. Надо кое-какие трубы менять — прохудились, — а людей мало. И медлить никак нельзя. Снаряд держать на простое — сплошной убыток для нашей стройки. Вот и прикинь, что лучше: или совсем нет человека, или хоть нечестный, да есть?

В тот вечер я понял, что жизнь — это интересная книга.

И на каждой странице ее мы узнаем что-то новое. Рано утром я направился к Васильку Тушину, чтобы вместе с ним пойти на охрану школьного огорода. Других ребят решил не тревожить: справимся и одни. Скоро мы уже бежали к школе. Рядом с нами бежали длинноногие тени, будто состязаясь с нами в быстроте. И солнце, еще медно-красное и нежаркое, всплыв над заречным лесом, смотрело на нас и словно бы удивлялось: «Вот сорванцы... Только бы спать в этот час, а они полетели куда-то! »

Мы спешили не зря. Наши «враги» уже бродили неподалеку от огорода. Пришлось прямо с хода атаковать их и принудить к отступлению.

Как и накануне, к школе приехали лесовозы, пришли люди с канатами и ломами. И снова над школьным двором повисло пыльное облако, а воздух наполнился гулом моторов, лязгом железа и дружными возгласами грузчиков.

Наконец у школы появился и Петька. Пришел Оська со своим адъютантом — Людкой Галкиной.

— Есть предложение... — будоража рукой вихры, сказал Петька. — Починить изгородь. Не стоять же нам все лето возле этого огорода!

— Точно! — подхватил Оська. — Ямки вырыть — раз.

Столбики поставить — два. Прожилины заменить — три. Штакет снова прибить — четыре...

— Ой, Золотухин, да ты, видать, специалист по этому делу! — удивился я. — Все тонкости знаешь.

— Он — да, специалист, — подтвердила Людка. — Дома все лето городит, а как ни поглядишь, козы всегда в огороде. Абсурд.

— Разговорчики! — воскликнул Оська. — Адъютант, подай планшетку и лети — собирай моих, орлов.

«Батальон» был поднят по тревоге. Вооружившись лопатами и топорами, мы принялись чинить изгородь. К полудню сбитые лесовозами столбики стояли на прежнем месте, а вместо сломанных прожилин были приспособлены две доски, которые мы взяли из соседнего штабеля. Пока мы трудились над штакетником, от нашей школы остались только серый фундамент, курганы шлака да два штабеля досок.

Оська построил весь «батальон» возле только что починенной изгороди, лицом к фундаменту школы, и звонко скомандовал:

— Смирно-о!

Все вытянулись и будто замерли. Я думал, что Петька, остановившись перед строем, скажет: «Братва, запомним же нашу старую школу! Мы учились в ней писать и читать, любить свою Родину и презирать бездельников... » Но он, покашляв в кулак, проговорил;

— От лица учащихся объявляю благодарность!

Оська Золотухин не растерялся и на этот раз, один за

всех прокричал:

— Служим! Советскому! Союзу!

Не дожидаясь команды «вольно», строй зашевелился. Головы повернулись влево. Оказывается, возле дальнего штабеля стоял Толька Шкуринский. И стоял не как-нибудь, а тоже по команде «смирно». Мне почему-то стало жаль его: ведь он

‘остался один. А одному, без друзей, без товарищей жить нельзя. И я крикнул:

— Иди ближе, Шкуринский. Нечего хорониться за досками.

Толька несмело приблизился к строю.

— Ребята, ребята! — зачастила Людка, — предлагаю принять Шкуринского в наш батальон. Вчера он помогал огород охранять.

— А что же нынче не пришел? — крикнул Василек Тушин. — Сны досматривал! Пусть погуляет!

— Абсурд! Ты, Василек, говоришь абсолютный абсурд.

А в моей памяти стремительно проносилось все, что было связано с именем Тольки: и болото, когда я тащил Петьку

Звездина, изнемогая от усталости, я наша веранда, где Толька прицеливался к отцовскому биноклю, ин многое, многое другое. Но тут же я вспомнил слова отца, сказанные о Семене Шкуринском: «Поглядит, поглядит на добрых-то людей, да и сам захочет стать получше». Быть может, так будет и с Толькой?

— Надо принять, — сказал Петька.

Вопрос был решен. Толька Шкуринский встал на левом фланге и, вытянув руки по швам, заулыбался.

НОВЫЙ ЗАМЫСЕЛ

Настал день, когда с Петькиной ноги был срезан гипс. Больше месяца он ходил на костылях. Опираясь на палку, командир «разведбатальона» приковылял в «штаб» и, тяжело

вздохнув, сказал:

— Ноги мои, ноги, вы совсем разучились ходить... Веришь, Тим, прошел двадцать метров, а устал, как проклятый!

— Еще бы! После этакой аварии можно разучиться не только ходить, даже ползать, — сочувственно сказал я.

— Завтра начинаю специальную тренировку. Жалко — лето пропало. Если бы не пошел тогда на снаряд, знаешь, где бы я был теперь?!

А я-то думал, что он забыл о своем путешествии! О далеких морях Петька давно не вспоминал. Значит, я ошибся.

День, когда Петька бросил костыли, мы ознаменовали поездкой в новый город. Интересно было посмотреть, как восстанавливается школа. За лето город так вырос, что мы от удивления ахнули. Нашу школу мы едва отыскали среди множества домов, хотя она и стояла неподалеку от шоссе.

— Тим, гляди! — воскликнул Петька, вытянув руку, в которой держал палку-трость.

— Красота! — сказал я.

Однако, когда мы заглянули в классы, наш восторг исчез. Там был полный хаос. Стены и потолки пугали своей неприглядностью: кое-где держалась старая штукатурка, кое-где торчали куски дранок, висела разлохмаченная пакля. На полу лежали кучи мусора и битого кирпича. В окнах недоставало стекол, и ветер, врывавшийся с улицы, гонял из угла в угол древесные стружки.

Петька присвистнул, а я невольно подумал, что, оказывается, Толька Шкуринский был прав. Сентябрь, как говорят. на носу, а школа стала школой только снаружи, внутри же-сарай сараем. И никто ничего тут не делает. Тихо и пусто...

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 Следующая ⇒