Предрассудки

Сексуальные нормы и табу образуют один из костяков общества потребления. Крах этих норм, а также крах институтов, опирающихся на эти нормы, внесет существенную лепту в дело демонтажа старой цивилизации — централизованной модели.

Начиная с эпохи Просвещения все, кто намеревался на месте старого мира создать новый, брались за разрушение норм и табу, порожденных религией. Сюда относились не только секс, но и семья, и понятия верности и измены.

Все это объявлялось рухлядью, которую давно пора выкинуть на помойку истории, и это легко обосновалось в теории. Действительно, глупо в Бога не верить, а его правила соблюдать. Глупо объявлять Церковь гадиной и чтить созданный ею институт семьи.

Но что легко в теории, оказалось невыполнимо на практике. И совсем не потому что общество этому сопротивлялось. Напротив, общество такие инициативы воспринимало на ура. Проблема была в том, что сами гуманисты, получив власть и через это уловленные государством, должны были, разрушая старые скрепы, на которых держалась конструкция, дать новые. Иначе государство хоронило под своими обломками строителей.

Новые нормы и табу можно вывести только из нового понимания мира. Но беда в том, что у гуманистов не было мировоззрения. Отрицание Бога — еще не мировоззрение. В такой ситуации единственный способ сохранить государство — вернуть старые скрепы. И потому французские революционеры или русские коммунисты, так славно начинавшие дело разрушения старых норм, в итоге вынуждены были сворачивать инициативу и возвращать в общество старые установки, выдавая их за новые за счет других названий.

Общество несколько раз запевало песню «Отречемся от старого мира/ Отряхнем его прах с наших ног». Но всякий раз власть доставала заброшенные в чулан христианские ограничения и гипсовала ими социум. Новым называли апгрейд старого.

Общество было сараем, на котором висела вывеска «Дрова». И там реально лежали дрова. Приходили гуманисты, снимали вывеску и гвоздем царапали на стенке сарая слово «хуй». Теперь на сарае было написано новое слово, но в нем лежали старые дрова.

Восточная пословица гласит: что было один раз, то может никогда не повториться. Что было дважды, обязательно будет третий раз. Человечество два раза пыталось уйти от нормирования секса и разрушить семью. Первый раз с крахом христианства в Европе. Второй раз с приходом революционеров к власти. Пришло время для третьей попытки.

Преимущество строителей Виртуального Государства в том, что мы не привязаны к традиционному государству. Его разрушение никак не касается нас, в отличие, например, от французских или русских революционеров, для которых крах государства, где они пришли к власти, означал крах для них. Нам важно только, чтобы материал, из которого состоит государство, не разрушился вместе с государством. Образно говоря, чтобы развалилосьздание, но кирпичи остались целы. Поэтому демонтаж государства через героин для нас неприемлем — это и здание разрушит, и кирпичи в пыль сотрет. А вот демонтаж через крах сексуальных норм и демонтаж опирающихся на них институтов, того же института семьи, это не только очень эффективная технология, но и очень чистое средство.

Технология разрушения этих понятий, которую я назвал «подпиливание», тоже очень понятная — показать, что под ними нет никакого основания, кроме привычки. Ну и далее реализация операции «сними тулуп». Тем более, люди, в силу естественных причин, и без нас тулуп снимают. Чтобы придать этому большую скорость, нужно обнажить пустоту. Мы будем ребенком, кричащим то, что у всех на уме: «А король-то голый! ».

В рамках этой концепции рассмотрю понятия, являющиеся опорой многих табу — понятие блудаи прелюбодеяния. Их корни в иудаизме. Блудом называлась близость иудея с незамужней иудейкой, после которой он не брал ее в жены. В большинстве случаев женщина шла на близость в надежде попасть под крыло. Мужчина понимал правила игры. Секс закреплял бессловесный договор. Если мужчина не выполнял возникшее после секса обязательство, он в прямом смысле обманывал не только свою ближнюю, но и весь ее род. За такой обман (а не за секс) мужчину-обманщика осуждали и, по ситуации, наказывали.

Прелюбодеянием называлось сексуальное действо иудея с замужней иудейкой. Грех здесь тоже не в самом сексе, а в обмане ближнего. Только на этот раз в роли обманутого муж этой женщины. И так как обман происходил по воле женщины, она, по Закону, была соучастницей преступления и несла ответственность наравне с любовником (больше или меньше — все это зависело от ситуации). За прелюбодеяние полагалась смерть

«Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежавшего с женщиною, и женщину; и так истреби зло от Израиля. Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам того города, и побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего; и так истреби зло из среды себя. Если же кто в поле встретится с отроковицею обрученною и, схватив ее, ляжет с нею, то должно предать смерти только мужчину, лежавшего с нею, а отроковице ничего не делай; на отроковице нет преступления смертного: ибо это то же, как если бы кто восстал на ближнего своего и убил его» (Втор. 22, 22-26).

Если иудей делал то же самое с замужней не иудейкой, тут не было ни прелюбодеяния, ни блуда. Сам по себе сексуальный контакт, именно как физиологическое действие, никогда не квалифицировался как религиозный грех. Определялось греховным не само действие, а обман ближнего. Ключевое слово не «обман», а «ближнего».

У иудеев было настолько нетерпимое отношение к обману ближнего, что Христос осуждал саму мысль, видя в ней зерно греха: «Кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своем» (Мф. 5, 28). Но осуждается тут не половое влечение, а зарождающееся намерение обмануть ближнего — взять его жену.

Ближним у иудеев считался человек единой крови и веры. Если мужчина-иудей имел секс с женщиной иной веры и племени, обмана ближнего тут не было. Иноплеменница и иноверка не была ближней и могла претендовать только на подарки. Если иудей не платил оговоренную компенсацию или брал желаемое силой, никакого блуда или прелюбодеяния тут не было, потому что не было его главного признака — обмана ближнего. Был обман чужого. Максимум, в таком действии можно было увидеть признаки уголовного преступления, подобного мошенничеству или грабежу, но признаков религиозного греха в нем точно не было. Не додумались тогда люди видеть в самом сексе состав преступления.

Религиозное преступление заключалось в обмане. Секс был лишь площадкой, на которой оно совершалось. Это как если человек убил или украл на городской площади, его осуждают не за пребывание на городской площади, а за совершение на ней преступление.

Церковь смещает акценты с обмана на секс. Само по себе занятие этим делом стало теперь оцениваться преступлением. Продолжая аналогию с площадью, вина возникала не от того, что ты делал на площади, а от факта нахождения на ней.

Смещение акцента с духовной области на физиологию порождает абсурды. Сам секс, физиологический акт, невозможно оценивать в категориях измены, предательства, подлости. Эти понятия к нему неприменимы в той же мере, в какой, например, к питанию.

Если вы ели пищу, приготовленную руками незнакомого повара или поварихи, где тут подлость по отношению к вашему другу/подруге? Секс — пища для тела, физиология. Кто считает голый секс пищей для души, любопытно услышать аргументы (не путать с эмоциями и общими словами). Процесс питания может быть вкусным или невкусным, но не может быть подлым или честным. Такие понятия к насыщению плоти неприменимы.

Если человек удовлетворил сексуальный голод питанием, приготовленным не его другом/подругой, охарактеризовать данное событие как предательство, подлость, измена можно в одном случае — если между людьми был договор кушать пищу, приготовленную партнером. Если один соблюдает договор, а второй нарушает — налицо обман. Но не в пищеварении, а в нарушении договора. Если договора не было, для подлости нет места.

Новое толкование понятий блуда и прелюбодеяния рождают понятие богоугодной модели семьи и богопротивной. Богоугодная — когда один муж и одна жена. Если больше людей образуют семью, она объявляется богопротивной. Ее участники совершают грех, за который их ждет наказание в этой жизни (от властей), и загробной (от Бога).

Богоугодность моногамной семьи обосновывается библейской фразой «…оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут одна плоть» (Быт. 2, 23-24). Действительно при контакте с целью зачатия возникает одна плоть. Но из этого не следует, что Бог установил моногамию и разрешил только одного партнера. Если бы это было так, во-первых, Бог прямо сказал бы это. Во-вторых, если секс более чем с одним партнером есть смертный грех, Бог не награждал бы пророков и святых множеством жен. Но мы видим, что Авраам, Исаак, Иаков, Давид, Соломон и многие другие имели от Бога много жен. Двое последних имели сотни жен (не считая наложниц и рабынь).

Если многоженство и множество партнеров ведет к вечным мукам, а Бог этим награждал пророков и святых, получается, он подобен родителю, награждающему своих самых любимых детей за хорошую учебу и отличное поведение тяжелыми наркотиками.

Можно сказать, что это раньше Бог не регламентировал секс и поощрял полигамию, а потом передумал. И в пример привести евангельские цитаты, говорящие, что «Диакон должен быть муж одной жены» (1Тим. 3, 12). Епископ тоже должен быть «муж одной жены» (Тит. 1, 6). Но из контекста следует, что апостол так предписывает не потому что одноженцы лучше многоженцев, а потому что у них хлопот меньше, и они смогут больше времени посвятить общине. Так что тут на 100 % рациональный мотив, а не религиозный. И к тому же, касается это священнослужителей, а не на всех людей распространяется.

Как ни крутись, а утверждения о богоугодности моногамии и богопротивности иных форм не проходят. Зачем же Церкви понадобилось регламентировать количество жен и партнеров? По религиозной причине? Нет такой причины. Во всей Библии нет ни слова на тему, сколько человеку полагается половых партнеров и сколько жен можно иметь.

Первым громко новое слово в этой сфере сказал выходец из государственных христиан, приносивших жертвы верховному языческому жрецу и не видевшим в том порока—св. Августин. В IV веке он заявил, что описанная в Библии ситуация, когда Ева дает Адаму отведать запретный плод с Древа познания, произошла из-за сексуального желания. С чего он это взял — на его совести. Он назвал это желание похотью, установив прямую связь между и первородным грехом прародителей человечества и сексом.

Благодаря такому «открытию» в христианском мире радикально изменились взгляд на секс. Столетиями христиане испытывали чувство вины, смущения и стыда за зов плоти. Кто поддавался этому зову, тот испытывал душевные муки. Предположу, что примерно такие муки сейчас испытывают люди, чьи желания общество определило неправильными.

Эта ситуация выливается в утверждение, что если раньше Богу была угодна любая форма семьи, лишь бы человек был хороший, то теперь Богуугодна только моногамная модель семьи. В утверждении новой нормы совпали политический и юридический фактор.

Рим ограничивал число мужей/жен из политических и юридических соображений. У жены должен быть один муж, а у мужа одна жена, чтобы свести к минимуму споры о наследстве, правах и обязанностях и организовать юридической порядок. Понятия «муж» и «жена» были в большей степени юридическими понятиями.

Упомянутый святой Августин пишет: «Сейчас, в наше время и согласуясь с римским обычаем, не допускается более брать себе вторую жену». Христианский святой даже не намекает, что иметь больше одной жены — это грех. Он ссылается на закон Рима.

С установлением христианства требование римского закона иметь одну жену хорошо ложится на политику христианизации населения. Чтобы побудить людей креститься, власти постановили считать брак законным при условии, что его признает Церковь. Она его признавала, если совершала обряд венчания. Совершить такой обряд можно только над крещеными женихом и невестой. Если один не христианин, обряд невозможен.

Это утверждение противоречит словами апостола Павла, через которого говорит Святой Дух: «…если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его» (1Кор. 7, 12-13). Но христианизация империи — дело политическое, и потому мнение власти имеет приоритет над всеми иными мнениями.

Супругам нужен был законный статус из практических соображений. Если их союз признавал закон, у них возникали права и обязанности друг перед другом. Их дети могли претендовать на звание и наследство. Если закон не признавал брак, у людей и у их детей не было никаких прав. Эти соображения побуждали людей становиться христианами.

При свидетелях молодожены давали клятву перед Богом жить вместе до смерти. Кто нарушал клятву, получалось, обманывал Бога, святотатствовал. Перед нарушителем все двери закрывались, друзья отворачивались. Обман Бога приравнивался к тяжелому преступлению типа убийства. От убийц и клятвопреступников люди всегда сторонились.

Вчерашняя среда в прямом смысле сдавливала людей, заключивших брачный союз. Давление было многослойным, и преодолеть его было нереально. За женихом и невестой стояли родители. Следующим кольцом их опоясывали родственники. Третье кольцо — друзья и знакомые. Эту эшелонированную систему опоясывала религия. Последним весь этот слоеный пирог охватывало государство, намертво связывая конструкцию в монолит.

Однажды защелкнувшийся замок не размыкался — развод был невозможен. Супруги могли как угодно люто ненавидеть друг друга, но не могли развестись. Проще было убить, чем развестись (что повсеместно и практиковалось).

В прошлой эпохе, где решающей была физическая сила, возникала соответствующая иерархия — мужчина был существо первого сорта, а женщина второго. Он главенствовал, как добытчик и защитник. На женщину смотрел как на свою вещь типа автомобиля. Если я его содержу, значит, ездить на нем должен только я. Понятная и справедливая позиция.

Сегодня среда изменилась. Она не сдавливает и даже не нейтральна. Она разрывает. Свадебные ритуалы утратили сакральный смысл. Экономический стимул исчез. Ушло значение физической силы. Нет больше упряжи, которую удобно тащить вдвоем (слово «супруги» от слова «упряжь»). Как следствие, женщина может быть экономически эффективна без мужчины. Это сказалось на ее мироощущении. Публично оно выражается в социальном статусе и равных правах с мужчиной. Непублично в интимной сфере. Как показатель, секс-шопы изобилуют приспособлениями для женщины, выражающих себя в новом амплуа. Например, страпон — приспособление, где женщина в роли мужчины.

Вчера традиционной семьей считались три формы: а) «один мужчина + несколько женщин» (полигамия); б) «один мужчина + одна женщина» (моногамия); в) «одна женщина + несколько мужчин» (полиандрия, традиционная для Тибета и еще ряда регионов). Под каждым вариантом было религиозное и экономическое основание.

Сегодня все основания и стимулы исчезли. Семьи сегодня создают по инерции, чтобы удовлетворить подсознательный шаблон и доказать свою полноценность. Чтобы все было «как у людей». Основной стимул для женщин — фотосессия, запечатлевшая большой праздник, где она главная героиня, и все вращается вокруг нее. У мужчин в роли стимула выступает «так принято», «ты должен», «так станешь полноценным мужчиной».

Как наступление нового климата не может не сказаться на флоре и фауне, так новые экономические и политические условия, наступившие с крахом религии не могли не отразиться на форме семьи. По инерции за костяк берется старое представление о семье, но оно активно эволюционирует, обрастая все новыми и новыми деталями и бантиками.

Европейская женщина считает нормальной, традиционной, классической семьей союз одного мужчины и одной женщины. Для нее показатель прочности союза — у мужа нет других половых партнеров, кроме нее. Она считает, что мужчина должен питаться только тем питанием, какое она готовит. Питание, приготовленное другими, недопустимо.

Ее программа так настроена, что когда она узнает о походе ее мужчины в «ресторан», где он вместо «домашней еды» наелся всяких новых блюд, ее накрывает точно такой же дискомфорт, как самурая, у которого умер господин. И усаживается делать себе харакири.

У не европеизированной мусульманки нормальной, традиционной, классической семьей является полигамная модель, как у пророка Мухаммеда. В отличие от европейской женщины, она искренне уверена, что мужчина не должен ограничиваться приготовленным ею «питанием». Для нее это будет показателем, что ее мужчина слаб. У мужчины должно быть несколько женщин — это говорит о его силе. Показатель надежности для новых жен в таком мужчине — если он не бросает старых жен, значит, и нас, новых, не бросит.

Понятно, почему верующая христианка придерживается христианской модели семьи, а верующая мусульманка мусульманской модели. Но почему неверующие ориентируются на эти нормы? Потому что общество почти два тысячелетия побуждало им следовать. Люди пропитались этими установками до мозга костей и стали самураями в этом смысле.

Никакой самурай в мире не объяснит, зачем ему делать сэппуку. Никакой сторонник полигамии или моногамии не объяснит, почему он ее считает настоящей семьей, а другие варианты социальной конструкции расценивает варварством или неполноценностью.

Все самураи защищают свои взгляды аргументацией в стиле «так надо! ». Все защитники привычных форм семьи имеют схожую аргументацию. Сторонники моногамной семьи говорят, что только обезьяны живут гаремами, а лебеди вдвоем. Образ лебедя возвышенный, и через это перекидывается возвышенность на моногамную форму. Сторонники полигамной модели говорят, только шакал с шакалихой всю жизнь живут вдвоем, а лев всегда живет прайдом — с несколькими львицами. Самураи, они такие…

Общество обвешано безосновательными нормами, как новогодняя елка игрушками. Все они появились в эпоху религиозного диктата и достались нам в виде наследства. Это наследство ценности не имеет, только мешает. Но обязательства накладывает.

Социум ощущает этот ненужный груз из прошлого как ведро, привязанное к ноге — вроде бы оно и не тяжелое, и ходить можно, но шума много и неудобства доставляет. Да, они небольшие и их можно тереть. Весь вопрос, ради чего терпеть? Ради соответствия былой старине? Пока этот мотив работает, но все меньше и меньше…

Поклонники старины должны понимать, что продукты, рожденные прошлой эпохой, будут разрушены новой эпохой так же неизбежно, как пальмы, рожденные тропической средой, будут неизбежно убиты арктическим холодом. Можно, конечно, разводить рыбу в лужах, оставшихся от моря, но когда лужи высохнут, у рыб, которых вы с таким трудом вырастили, две перспективы: или сдохнуть, или отрастить ноги и стать земноводным.

Все традиционные модели семьи, порождения прошлой эпохи, обречены умереть. В новой среде родится новая социальная модель. Как она будет называться, семьей или еще как — не важно. Важно, что люди слепляются в союзы при условии, если это не ослабляет их, а усиливает. Человек может согласиться только на временное ослабление, если взамен имеет удовольствие. Сегодня это называется любовники — крайне неустойчивый союз.

Я не знаю, какой именно будет новая социальная модель. Но я знаю, что она будет соответствовать новому взгляду на мир, новым экономическим и социальным условиям. Я вижу, как тенденции нового проявляются уже сейчас.

Нормальной семьей сегодня считается, когда у людей есть официальный половой партнер и неофициальные. Единственное условие — чтобы официальный не знал. И тогда все нормально. Так как Запад задает тон миру, вчера он считал правильной моделью: М+Ж. Сегодняшняя правильная модель М+(жжжж) + Ж+(мммм). И это только начало.

Тренд указываетпоявление принципиально новых, ранее невообразимыхформ. Например, союз женщины и мужчины, где оба легально имеет любовниц/любовников и не скрывают этого друг от друга. Есть еще более непривычные модели, когда только жена имеет такую привилегию, и мужа это жутко возбуждает. Жена осваивает традиционно мужскую роль, и обоим это жутко нравится. Такой муж называется cuckold, а жена sexwife.

Современные условиях позволяют людям спокойно жить в одиночку. У женщины нет необходимости во что бы то ни стало замуж, иначе не выжить (или очень трудно и тяжело будет). Это диктует соответствующие изменения. Людям целесообразнее встречаться на время и оставаться вместе до тех пор, пока они являются друг для друга источником счастья. Пожизненно связываться просто нет смысла.

Так как люди социальны, им нужно общество. Раньше враждебные внешние условия собирали людей вместе, в племена. Теперь их может собрать вместе единая цель — так эффективнее решать задачи и двигаться к цели. В этом можно увидеть, что человечество совершило полный круг и на более высоком витке спирали вернулось к исходной точке — к племени, но живущему уже не в одной пещере, а собирающихся вместе, когда хочется.

С изменением условий неизбежна трансформация чувства ревности. В его основе лежит право собственника. Вы защищаете источник своего удовольствияот посягательств по тем же мотивам, по каким хищник защищает охотничьи угодья от другого хищника.

Второй мотив ревности у мужчины: он хочет быть уверен в своем отцовстве. Плюс он смотрит на женщину, которую содержит, как на свою вещь. Например, автомобиль. Даже если я на нем не езжу, пусть лучше стоит в гараже, чем на нем будут ездить другие.

У женщины второй мотив — она видит в мужчине источник ресурсов. Соперницу воспринимает захватчицей, которая намерена лишить ее ресурса. Как альфонс, для которого женщина источник денег, охраняет свой «кошелек в юбке» от других альфонсов, так женщина охраняет свой «кошелек в штанах» от посягательств других женщин.

Когда любовь кончилась, и люди перестали быть друг для друга источником радости, в основе ревность остаются только материальные корни. Женщина охраняет «кошелек», а мужчина «автомобиль», на которой хоть и не ездит, но и другим не дает.

Если женщина стремительно становится экономически независимой, для ревности второго типа не останется места. Зачем ей охранять кошелек, терпя соответствующие неудобства, если она сама себе кошелек. Мужская ревность второго типа уходит по причине самостоятельности женщины. Как он может смотреть на женщину как на свою вещь, если она от него материально не зависит? Когда содержание сменяют подарки (пока это часть гендерной игры) неизбежно меняются взгляды на отношения.

Ревность родом из эпохи выживания. Обратите внимание, чем независимее женщина, тем меньше у мужчины прав ревновать ее наподобие своей вещь, а у женщины оснований ревновать мужчину как источник дохода. С уходом причины уходит и следствие. Остается место для ревности только первого типа, когда человек переживает, что лишается источника удовольствия. Но это уже совсем другая тема, не привязанная ни к «кошельку», ни к «вещи».

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒