Равенство

Понятия равенства и братства кажутся нам само собой разумеющимися, выражением человеческой природы. Эта самоочевидность растет из того, что они, как и патриотизм, опираются на инстинкт самосохранения. Их корни тоже в пещерной эпохе, когда все жили единым племенем. Чтобы выжить, нужно было заботиться друг о друге как о самом себе.

Кто не следовал правилам, того изгоняли из племени, что означало смерть. Перед такой перспективой никто не воспринимал себя отдельно. Люди друг в друге видели не другое существо, а продолжение себя. Между ними формировались те же отношения, какие бы сформировались между членами тела, будь они разумными. Каждый бы сознательно и инстинктивно понимал, что он жив, пока живы другие члены тела, в которое он встроен.

Если палец в беде, значит, все тело в беде. Когда все участвуют в спасении пальца, они не палец выручают, а себя спасают. Аналогично, когда все защищают соплеменника, они воспринимают это не спасением отдельного человека, а спасением себя.

Такой взгляд на себя, на жизнь и мир сохраняется у отрезанных от цивилизации племен. Например, есть амазонское племя пираха. В его языке для понятий «я», «он», «мы» нет отдельных слов. Все эти значения обозначаются одним слово.

Поведение людей определяет стремление к благу. Что есть благо, определяет ситуация. В холодном помещении даже незнакомые люди собьются вместе, чтобы согреться. Если близкие люди будут в теплом помещении, они разбредутся по разным углам.

Пещерная эпоха была подобна пустыне с редкими оазисами, где концентрировалась жизнь. Вокруг была смерть. Ситуация диктовала правила игры. Сегодня картина изменилась. Земля представляет собой сплошной оазис с вкраплениями необжитых участков. Другие условия формируют другие правила игры, по которым проживает жизнь.

Произошедшие с равенством и братством изменения сравнимы с трансформацией демократии. Пока ее принцип реализовывался на малых коллективах, все было идеально — жители одной деревни реально выбирали себе власть. Когда принцип перенесли на многомиллионные массы, демократия стала карикатурой, а выборы — инструментом манипуляции.

В новых условиях идея демократии сделала из избирателей китайских болванчиков, а идея равенства превратила людей в лицемеров, говорящих о равенстве без намерения руководствоваться этим в практической жизни. Не потому что люди стали плохими и против равенства, а потому что в новых условиях физически невозможно жить правилами пещерной эпохи.

Круг своих сузился до родственников и друзей. Остальные, если от них нет ни вреда, ни пользы, в лучшем случае воспринимаются безразлично. Чаще потенциальным питанием. В худшем случае врагами, которым нужно сделать что-то плохое не потому что от этого вам будет польза, а потому что им, незнакомым людям, будет вред. А вам приятно.

Этот момент хорошо высвечивается в таком явлении как хулиганство. Хулиган тратит время и силы, иногда несет материальные расходы, чтобы навредить обществу. Потому что он подсознательно считает его своим врагом. Без всяких объективных причин.

С изменением условий стремление к благу никуда не делось. И если в пещере сильные заботились о слабых, потому что видели в них продолжение себя, в новых условиях они или смотрят на слабых как на потенциальное питание, или просто игнорируют их.

И что же делать слабым? Ничего не остается, кроме как взывать к справедливости и равенству. Внешне кажется, что людьми движет чувство справедливости. Это не так. Ими движет стремление к своему благу. Призывы к равенству и справедливости — технология.

Младенец умеет хитрить и добиваться своего, манипулируя материнским инстинктом. На подсознательном уровне эти таланты есть во всех людях. Когда человек попадает в ситуацию, где единственный способ приблизиться к цели — активировать в окружающих людях оставшиеся от пещерной эпохи установки равенства, он активирует их.

Чтобы заглянуть за кулисы благообразных слов, рассмотрим одну из острых проблем современности — очередь за донорскими органами, поступающими от различных катастроф. Кто имеет деньги и власть, получают необходимые для пересадки органы намного быстрее, чем их товарищи по несчастью, у которых нет ни того, ни другого.

Последние искренне возмущены до глубины души и требуют равенства в очереди. В этот момент они совершенно искренне уверены, что ими движет такое простое, понятное человеческое чувство — справедливость. Люди сокрушаются, благочестиво возмущаясь на тему, куда мир катится, и раньше было не так.

Представим высшую силу, которая услышала их требования и установила равенство на практике. Очередь резко бы выросла, потому что в ней казались бы люди стран третьего мира, и не подозревавшие, что есть такая возможность. Искатели равенства в новой очереди отодвинулись бы назад. Как вы думаете, какой будет реакция этих благочестивых людей на такой результат? Думаю, резко отрицательная.

Люди равенстваискалине ради равенства, а в надежде приблизиться к заветной цели. Но если равенство отдаляет их от цели, оно им не нужно. Следовательно, равенство для них не цель, а инструмент, которым они надеялись достигнуть цели. Что-то типа лопаты, которую они берут, чтобы выкопать клад. Сама по себе лопата никому не нужна.

Когда борцы за равенство оказываются прижаты к стенке такой логикой, они начинают откорректировать понятие справедливости. В уточненном виде окажется, что у людей третьего мира нет права стоять в общей очереди, потому что сами виноваты, что не развили технический прогресс и экономику. И из-за их лени и невежества нормальные люди не должны страдать.

Так на свет появится теория, что все равны, но некоторые равнее. Подлинное равенство и настоящая справедливость — когда в очереди стоят люди только западного мира. А люди второго и третьего мира пусть у себя дома в очереди стоят.

Но разве теория гуманизма, которую западные люди позиционируют святой истиной. подразумевает что-то подобное? Разве там есть хотя бы намек, что западные люди выше других людей? Гитлер попытался провести эту идею, но был отвергнут. Так в чем же дело?

Дело в том, что равенство — понятие литературное. Дальше лозунгов эта книжная дама не ходит. Идеи Гитлера западное общество отвергло не потому что они неприемлемые, а потому что их неприемлемо открыто говорить. Эти идеи предназначено для разговоров за закрытыми дверями. Идея равенства — эвфемизм идеи неравенства.

«Люди, требующие равенства, всегда имеют в виду увеличение своей покупательной способности. Поддерживая принцип равенства как политический постулат, никто не желает делиться собственным доходом с теми, кто имеет меньше них. Когда американский наемный рабочий говорит о равенстве, он подразумевает, что дивиденды акционеров следует отдать ему. Он не имеет в виду сокращение своего дохода в пользу тех 95 % населения Земли, чей доход ниже его» (Людвиг фон Мизес, «Человеческая деятельность»).

Равенство в потреблении чего-либо возможно при абсолютном изобилии. Например, все потребляют воздух или информацию из интернета на равных — они в изобилии. В отношении ограниченных сущностей даже в теории невозможно установить равенство.

Если на сотню смертельно больных есть десять таблеток, которые могут спасти жизнь ровно десяти пациентам, часть таблетки не работает, в этой ситуации два варианта развития событий: или 10 живых и 90 мертвых или 100 мертвых. Первый вариант можно назвать эволюцией жизни и развитием, а второй ближе к хаосу, деградации и смерти.

Достоевский словами Раскольникова выводит циничную правду жизни: «Люди по закону природы разделяются на два разряда: на низший (обыкновенных) то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово».

Советский писатель Довлатов пишет: «А лямку пусть тянет человеческий середняк. Все равно он не совершает подвигов. И даже не совершает преступлений». Потому что «Человек человеку… как бы это получше выразиться — табула раса. Иначе говоря — все, что угодно. В зависимости от стечения обстоятельств».

В «Истории одного города» Салтыков-Щедрин пишет о человеке, проповедовавшем «Сожительство добродетельных с добродетельными, отсутствие зависти, огорчений и забот, кроткая беседа, тишина и умеренность». Власти на это заявили, что он опровергает установленный Богом порядок: «Мнишь ты всех людей добродетельными сделать, а про то забыл, что добродетель не от тебя, а от Бога, и от Бога же всякому человеку пристойное место указано»; «Всякий сверчок да познает соответствующий званию его шесток».

Симпатия писателя на стороне добродетельного человека. Власть выставлена в роли ретрограда и держиморды, который противится всякому проявлению человеческого. Писатель так оценивает власть, потому что смотрит на ситуацию сквозь призму бытового масштаба. Но смертельно опасно оценивать так сущности, превышающие рамки быта.

Генерал может выиграть войну, если будет видеть полки и дивизии, а не солдат. Если генерал будет руководствоваться логикой солдатской матери, война будет проиграна 100 %, и жертв будет несравненно больше. Толпу можно спасти от самой себя, если видеть в ней стихию, а не людей. И потому в своих решениях нужно исходить не из того, как плохо будет тому, кому не повезло, а как направить толпу безопасным для нее курсом. А если это невозможно, то курсом, где будут минимальные жертвы.

В процессе могут погибнуть и, скорее всего, погибнут, невинные люди. Их можно было бы спасти, но, если цена спасения — утрата контроля над толпой, в результате чего невинных погибнет в десятки раз больше, нужно из двух зол выбрать меньшее. Для этого нужно видеть обе опасности — видеть ситуацию в соответствующем масштабе.

«Не стоит лишь надеяться на то, что можно принять безошибочное решение, наоборот, следует сразу примириться с тем, что всякое решение сомнительно, ибо это в порядке вещей, что, избегнув одной неприятности, попадаешь в другую, однако в том и состоит мудрость, чтобы, взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо» (Н. Макиавелли, «Государь»).

Идея равенства неприменима к реальной жизни по объективным причинам. Как говорил один французский политик, сын ближе племянника; племянник ближе знакомого; знакомый ближе незнакомого; незнакомый француз ближе незнакомца чужой культуры.

Политические конкуренты обвиняют его за это в фашизме. Допустим, это так. Если говорить такое плохо, реализовывать сказанное еще хуже. Смотрим, чем руководствуются обличители в жизни и видим, о своих детях они заботятся больше, чем о чужих. Фашисты.

Пока все хорошо, все друг другу улыбаются, все вежливы и учтивы. Свои почти не отличаются от чужих. Все в такой ситуации стараются ориентироваться на абстрактную справедливость. Но ровно до тех пор, пока это не ущемляет их блага, или ущемляет ровно настолько, насколько дает другое благо — образ справедливого человека. Но стоит возникнуть дефициту жизненных благ, как о справедливости и равенстве забывается.

Если тонет ваш и чужой ребенок, и спасти можно только одного, вам в голову не придет спасать чужого. Если спасти своего можно только за счет чужого, будете за счет чужого. Если окажетесь в ситуации, когда нужно умереть вам или соседу, и иного варианта нет, а решение зависит от вас, вы сделаете правильный выбор. Не потому что вы такой-сякой жестокосердный, эгоистичный человек, а потому что всякая жизнь стремится к благу.

Желание быть хорошим для своих, а к чужим по ситуации, — продукт эволюции. По отношению к чужим эволюция требовала быть не хорошим, а умным, сильным и хитрым. Побеждает тот, кто переговорит, перехитрит и, в крайнем случае, перестреляет чужих и встанет грудью на защиту своих. Чтобы свои волки волчихи и волчата жили, чужие зайцы зайчихи и зайчата должны умирать.

Разные жизни могли бы мирно соседствовать и не питаться смертью друг друга, умей они питаться энергией солнца и эфиром. Но такой тип питания в земном мире невозможен. Наш мир наполнен жизнью, ориентированной на принцип «или, ешь ты, или едят тебя».

Кто применяет к чужим мерку, предназначенную для своих, тот усиливает чужих и ослабляет своих. Кто спасает чужих в ущерб своим, тот выглядит предателем в глазах и своих, и чужих. Есть только один способ не оказаться предателем и обрести внутреннюю уверенность: быть для своих своим, для чужих чужим. Все остальное от лукавого.

Кажется, какое ужасное лицемерие и двойная мораль — фу… Но такая реакция — признак человека, выросшего на классической литературе, которая установила в него установки, не имеющие ничего общего с реальностью. Если он отодвинет свои установки, то увидит, что волк не может с одной меркой подходить к волчатам и зайчатам, а заяц не может к зайчатам и морковке. Чужого всегда держат в статусе потенциального питания, инструмента и средства. Все живы тем, что делят мир на своих и чужих. К каждому соответствующая шкала. Для всеобщей справедливости и равенства места нет. Тесно.

В преследовании своей цели живые существа ориентируются не на объективную истину (по причине отсутствия таковой), а на свою цель. Вот она и есть единственная истина. Кто делает упор на другие виды истины, тот всегда проигрывает.

Ягненок из басни логично доказал волку свою невиновность, но волк, исчерпав аргументы и устав спорить, сказал: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Ничего личного. Просто ягненок был чужим, а волк хотел есть.

Можно снять жалостливый фильм, как страдают бедные волчата из-за того, что жирный заяц подло обманул их любимого папу, запутал следы и убежал. И теперь им нечего есть, не на ком тренировать охотничьи инстинкты. Они обречены и умирают с голоду. А жирный заяц со своими противными детьми мерзко хихикает над волчьей бедой.

Можно снять такой же сюжет, но акценты расставить иначе. Показать милых зайчат, в теплом семейном кругу радующихся, как их папа-заяц убежал от злого волка. А волка с волчатами показать в отвратительном свете, чтобы хотелось сказать: «Так вам и надо».

Симпатии зрителей будут зависеть не от объективной ситуации, а от акцентов. Чью люди примут сторону, зависит не от людей и не от волчат и зайчат, а от режиссера. Под каким углом он предложит смотреть на ситуацию, под таким масса и будет ее оценивать.

Двойная мораль не порок, а норма и правда жизни. Проявляется она в экстремальных условиях. Свой в этих условиях всегда будет прав, а чужой всегда не прав. Не важно, что сделал свой и чужой. Деяние оценивается не с позиции что сделано, а из позиции кто сделал. Если свой и чужой сделали одно и то же, свой будет прав, а чужой неправ.

Утверждение «не делать другому то, чего не хочешь себе» — противно жизни. Если волк не будет делать зайцу то, чего не хочет себе, он умрет. Если заяц не будет делать с морковкой то, чего не хочет себе, он умрет. Реализация красивого лозунга ведет к некрасивым последствиям — уничтожает и волков, и зайцев.

Смерть и жизнь демонстрируют единство противоположностей. Без верха нет низа. Без левой стороны нет правой. Без смерти нет жизни. Всякий организм живет благодаря тому, что другие организмы умирают. Если никто не будет умирать, никто не будет жить.

Идея всеобщего братства — извращение сути бытия. Признак жизни — неравенство. Признак смерти — равенство. Члены живого организма не равны между собой — сердце значительней глаза, а глаз пальца. Если встанет выбор между сердцем и глазом (или глазом и пальцем), ответ очевиден. Равенство наступает только в мертвом организме. Сердце трупа нисколько не ценнее глаза или пальца. Все мертвые равны. Все живые не равны.

Абсолютное равенство царит в городе мертвых — на кладбище. Следующий уровень равенства среди рабов. «Все рабы и в рабстве равны». (Достоевский «Бесы»). Живые люди со своими индивидуальностями в теории не равны, потому что что цветут сто цветов.

Культ всеобщего равенства на практике создает еще большее неравенство, чем в естественных условиях. Самую большую выгоду от пропаганды всеобщего равенства и братства получают те, кому даже во сне не приснится считать равными себе всех людей.

Английский философ Гоббс сказал: «Человек человеку волк». Ему возразил философ из Нидерландов Спиноза, сказав: «Человек человеку Бог». Мысль повторил немецкий философ Фейербах. Но реальность такова, что «человек человеку — по ситуации». Все остальное — инструменты и технологии, нацеленные связать чужого идеей равенства, чтобы удобнее съесть. Особенно выпукло этот принцип демонстрируется в политике.

Все течет, все меняется. Чужой может статься своим, а свой чужим. Что сегодня помогает, завтра может мешать. Вчерашнее добро завтра может оказаться злом. Неизменно только одно — стремление к своему благу. Эту мысль великолепно выразил в XIX веке лорд Пальмерстон сказал: «У Англии нет постоянных врагов и друзей. У Англии есть постоянные интересы. Наш долг — защищать эти интересы».

Чтобы дети не нарвались на проблемы, мы учим их отличать своих от чужих. «Дядя на улице чужой, — наставляем мы ребенка, — не считай его своим, что бы он ни сказал и как бы благообразно ни выглядел». Наука, которой мы учим детей, нужна нам самим.

Понятно, зачем в условиях пещерного общежития нужно соблюдать нормы, диктуемые этими условиями — без этого не выжить. Ясна логика тейпов, общин, кланов и таборов, закрывающихся от внешнего мира и живущих правилами общежития. Понятна логика верующих, ориентированных в своей жизни на религиозные нормы и табу: они верят, что несоответствие правилам приведет к страшным последствиям.

Но непостижима логика людей, отрицающих Бога и живущих его правилами. Не живущих в пещере племенем, окруженным враждебным внешним миром, но живущих правилами пещеры. Объяснение этому парадоксу одно: людей сбивает с толку то, что религиозные и пещерные установки позиционированы общечеловеческими ценностями. Они как бы сами по себе и ни к чему не привязаны — самодостаточные отвлеченные от ситуации ценности. Но отвлеченных ценностей не бывает. Ценность мешка золота и деревянной лодки определяет ситуация: при кораблекрушении у них одна ценность, на берегу другая.

Аналогично и с человеческими ценностями: они всегда привязаны к ситуации, а не сами по себе. Как со сменой климата меняется флора и фауна, так со сменой ситуации меняются ценности. Кто в новых условиях продолжает ориентироваться на старые ценности, тот проигрывает. Ничего личного. Таковы законы эволюции.

Зачем тащить за собой объект, не только потерявший смысл, но превратившийся из конкурентного преимущества в отягощение? Древняя индийская мудрость гласит: если лошадь сдохла — слезь! Не стоит ходить вокруг нее, пинками и уговорами побуждая перестать быть дохлой. Не надо тратить время и деньги на посещение семинаров по оживлению дохлых лошадей. Нужно просто выбрать новое средство передвижения.

Во вчерашней среде старые правила были подобны здоровой лошади, запряженной в телегу. Люди грузили туда свой багаж и садились сами. Это делало путешествие по жизни более комфортным, а достижение целей эффективнее.

В новой среде старые стратегии подобны дохлой лошади, которую люди положили на телегу, сами впряглись в оглобли и тащат все это добро за собой. Если не вникать в детали, конструкция кажется той же самой: лошадь-телега-люди. Можно даже принцип математики вспомнить «от перемены мест слагаемых сумма не меняется». Но только в жизни другая математика. Лошадь в оглоблях, а люди на телеге — одна ситуация. Люди в оглоблях, а лошадь на телеге — другая ситуация. Живая лошадь сопутствовала движению к цели, а мертвая препятствует. Если лошадь сдохла, логично двигаться налегке.

Но люди не хотят отступать от своей традиции. «Если предки не отделяли лошадь от телеги, — говорят они, — значит, и нам не нужно». Почему не нужно, никто из них никогда не думал. «Не нужно, и все тут, — повторяют они», — и, утирая капающий со лба пот, снова берутся за оглобли и тащат за собой телегу с дохлой лошадью.

Беда этих людей в том, что они упускают одну существенную деталь: предки сидели на телеге со своим добром, а лошадь их везла, а не наоборот. Если бы лошадь сдохла, им в голову не пришло грузить ее на телегу, а самим впрягаться в оглобли.

⇐ Предыдущая 26 27 28 29 303132 33 34 35 Следующая ⇒