Вместо эпилога 18 страница

– Я вам уже говорил: фашисты погонят всех в село. Зачем бы они выдергивали из кордона беспомощных мальчишек. Видно какая-то цель?

– Логика у командира безупречная, – сказала, наконец, Таня, – давайте посмотрим, как будут развиваться события.

– Ладно, я ведь могу и приказать, поскольку в движении нам будет сложнее атаковать фашистов. Один мотоцикл пойдёт впереди, два сзади. Где окажутся полицаи, трудно предугадать. Как бы женщин не подстрелить.

– На этот случай, товарищ командир, есть очень удобное место. Дорога за полем идёт по кромке леса вдоль оврага с ключом и поворотом на север. Вот там можно устроить засаду.

– Ладно, посмотрим.

Диверсанты замолчали, прислушиваясь к монотонному убаюкивающему шуму леса. Вид пепелища и его отвратительно удушливый запах будоражил нервы. Вскочили в седла. Девочку на коленях пристроил Белухин. Она заснула под мерное покачивание идущей широким, но мерным шагом лошади. Солнце давно перевалило полдень, выныривая меж бегущими хмурыми облаками, торопило диверсантов. Командир боялся, как бы не опоздать, застать людей в работе, а фашистов врасплох и всадить в них горячую очередь из «дегтяря».

Сержант Ботагов и рядовой Шелестов встретили командира с напряженными лицами.

– Как ведут себя враги? – первое, что спросил командир.

– Спокойно.

– У вас как?

– Плохо. Кордон сожгли фашисты. Трое девочек задохнулись от дыма в подполье, одна чудом выжила, – командир указал на закутанную, похожую на куль, девочку. Подошла спешившаяся Таня, приняла бедняжку в свои руки.

Они оставили лошадей в лесу, а малышку на попечение Тани, и выдвинулись к полю. Немцы по-прежнему стояли на дороге в сотне метров от леса, сгрудились у одного мотоцикла. Солдаты пили чай сваренный на спиртовой конфорке. В руках парующие крышки от термосов и галеты. Выделялся своей грузной комплекцией унтер-офицер, сидящий на мотоцикле.

Около тридцати женщин одетые в длинные чёрные юбки, в куртках из крепкой, так называемой чёртовой ткани, с головными однотонными платками, чтобы казаться перед солдатами с похотливыми взглядами менее заметными, менее привлекательными, ибо неизвестно что на уме у захватчиков, ограбивших село, продолжали собирать початки и тут же грузить на подводы. Большая часть их стояли полные. Среди колхозниц затерялись, едва двигаясь, мальчики с кордона и воспитательницы. За ними со стороны поля и леса наблюдали шестеро вооруженных полицаев. Вот один из них пожилой обросший бородкой пожилой человек в гражданской одежде, но с повязкой полицая на руке приблизился к немцам и стал что-то втолковывать, жестикулируя руками, показывая на полные телеги и на солнце.

Унтер-офицер встал с мотоцикла и прошёл к подводам. Видимо убедившись, что они наполнены, властно махнул рукой, показывая направление. Унтер что-то кричал, размахивая руками. К сожалению, лейтенант не мог разобрать – о чём речь? Далеко, слова не долетали. Повозочные, а это были старики, встали слева подвод и, понукая лошадей, стали выводить их на дорогу. За ними потянулись женщины и полицаи. От глаз унтера не ускользнуло то, что воспитательницы собрали мальчиков возле себя и пытались спрятаться в кукурузе. Разгневанный немец выстрелил из пистолета вверх, и, указывая на толпу колхозников, велел следовать воспитательницам за ними. Те, перепугавшись выстрела, растопырив руки и что-то крича, направили мальчиков вслед за женщинами. Унтер некоторое время наблюдал за шествием и вернулся к мотоциклам.

– Что я говорил: унтер заставляет идти беженцев за обозом. Приказываю: сержанту Ботагову и Степану Сёмкину уничтожить полицаев. Я и рядовой Шелестов атакуем немцев, переносим огонь, если понадобится, на оставшихся полицаев. Задание ясно?

– Так точно, – ответил сержант, – из самозарядки свалю двух полицаев.

– Успею достать двоих, – сказал Степан.

–Если вы выбьете четверых, двое нам вреда не принесут. Рассредоточьтесь и определите цель. Вот того, крайнего пожилого полицая, что приходил докладывать, можно оставить в живых. Допросим. Огонь открывать одновременно после моей команды. Готовность пять минут. Выполнять!

Степан и сержант перебежками отошли на исходную, указанную лейтенантом, изготовились к стрельбе.

– Степан, берите ближних, я свалю тех, что по ту сторону телег. Ждём команды.

Диверсанты поймали на мушку первые фигуры, замерли. Расстояние промахом не пугало. Оба первоклассные стрелки. Степана гложет мысль: кто из полицаев донёс унтеру о кордоне? Знал бы кто, на повал бить бы не стал, ранил бы, чтобы спросить. Ладно, колхозницы скажут кто иуда.

Командир, прячась за толстым стволом берёзы, как и Шелестов, распределил цели:

– Лёня, срежь двух солдат, что уселись на землю и пьют чай. Я беру унтера и остальных. Они хорошо стоят кучкой.

Лейтенант сделал выдержку наизготовку к стрельбе своей гвардии, и что есть мочи крикнул: огонь! И тут же тишину разорвала его прицельная и точная очередь из «дегтяря». Шелестов не замешкался, поразил сидящих фашистов, не успевших даже вскочить. Лейтенант видел, как рухнули на землю полицаи. Двое все-таки остались живые. Пожилой выстрелил в своего соседа, что стоял напротив по ту сторону телеги, бросил винтовку и поднял руки. Женщины с криком ринулись в лес. Пятеро стариков-повозочных, остались на месте. Воспитательницы и обессиленные мальчики попадали на землю там, где шли.

– Стойте, женщины, стойте! – раздался крик Тани, она выбежала из лесу навстречу перепуганным людям. – Мы – партизаны!

Крик Татьяны не смог остановить инерцию бега. Люди встали, лишь войдя в лес, где столкнулись с сержантом и Степаном.

– Товарищи, мы никого не тронем, – закричал Степан, – ради Бога, верьте нам!

Белухин убедившись, что среди немцев нет живых, заторопился к колхозникам, а Таня к воспитательницам.

– Товарищи, успокойтесь, я командир партизанского отряда, мне надо с вами поговорить.

– Как же нам теперь появляться в деревне? Немцы нас прибьют, а у нас дети! – плача закричала полная женщина лет тридцати.

– Ой, побьют нас, бабаньки, побьют! – вторила ей вторая молодуха.

– Они не церемонятся, в соседнем селе расстреляли десять человек, заподозрив жителей в связях с партизанами, – поддержала товарок третья гораздо старше, и гвалт вперемежку с плачем усилился.

Третьей женщине было за сорок. Она выделялась среди остальных и одеждой сшитой из синего сатина, строго подогнанной к её сухопарой фигуре, и спокойным поведением, присущий руководителям, и умело выщипанными и подкрашенными дугообразными бровями, и внимательными большими глазами, взгляд которых, казалось, проникает глубоко в душу собеседника. Лейтенант умел точно определять возраст. О таких, как эта говорят: бабе сорок пять – баба ягодка опять.

Реплики женщин больно царапнули сердце Константина. На его скулах обозначились желваки.

– Вас как зовут?

– Варвара. Я – колхозный ветврач.

–У вас семья, и вы беспокоитесь за неё?

– Да, у меня, как и всех, сесть семья. Внуки со мной. Дочь – тоже медик, с мужем призваны в июле. Я же не прошла по возрасту. Но не только о своей семье беспокоюсь – за всех. Говорят – гитлеровцы стреляют выборочно, каждого десятого.

–Враг бомбит наши города и села, наша армия героически сражается, сдерживая натиск захватчиков. Придёт час, и они будут разбиты. Вы же ссылайтесь на то, что на охрану напали партизаны. Я разрешаю увезти заготовленные початки, если это как-то оправдает вас. Но я хочу спросить: кто этот человек? Он застрелил полицая и бросил винтовку на землю.

– Это наш полевод. Немцы заставили его организовать уборку кукурузы, ему уж не сносить головы, если явится в деревню. Мне – тоже, я к тому же член правления колхоза, – сказала Варвара. – Вы не сможете нас защитить.

– Посмотрим…

– Не надо быть наивным, молодой человек. У вас достаточно отваги и ненависти к врагу, но возможности ограничены, – с нотками обреченности в голосе сказала ветеринар.

Белухин задумался. Если бы он послушался совета Степана и ушёл, сейчас бы этой головоломки просто не существовало. Уйти – расписаться в своём бессилии, попросту поражении. Сегодня отступил, завтра. И диверсант Белухин кончился! Вот с этого момента, если бы отказался от атаки. Да, на кону жизнь сельчан. Трёх детских жизней и заведующего уже нет. Сколько жертв придётся принести нашему народу на алтарь победы? Этого Белухин не мог и близко предположить. Но видел – много! На мгновение лейтенант зажмурился и вмиг увидел трупы своих родных, беженцев – детей и взрослых. Все они вокруг него с открытыми изуродованными телами, с окровавленными лицами и незакрытыми глазами требовали отмщения. Хватит ли у него мужества противостоять кровавому разбою и отправить ни в чём не повинных женщин и стариков на край пропасти, в которую многих могут столкнуть пули?

– Я в будущем готова уйти в партизаны, – вывел из задумчивости лейтенанта голос ветеринара, – внукам по четырнадцать лет, но остальные женщины и старики! У многих малолетние дети, внуки. Куда им бежать? На носу холода, голод.

Женщины стояли толпой за спиной ветеринара, и после вспышки отчаяния молчаливо слушали. Белухин видел их скорбные лица, травмированные страхом настоящего события и будущих невзгод. Одетые в большинстве своем в серые и чёрные юбки, кофты и куртки, под такими же неброскими головными платками люди выражали собой всеобщий траур, опустившийся на их землю, и молчали. В согласии с ним, командиром, который уничтожил дюжину врагов, или со своей товаркой, членом правления колхоза? Белухин не мог на это ответить себе, да, пожалуй, и сами эти ломовые труженицы с обветренными и обожжёнными солнцем лицами, с постоянной болью в поясницах и ногах, с натруженными и изрезанными морщинами руками – матери и кормилицы. Они молчали и только слушали, понимая безысходность своего положения. Константин не отворачивал от их взглядов, он был тверд в своей правоте, и продолжит вооруженную борьбу с захватчиками до последней капли крови, до последнего вздоха.

Но и у них кончилось терпение, некоторые тяжело уселись на землю, достали из карманов хлеб и принялись есть.

– Варвара, хватит лясы точить. Домой пора, ребятишки голодные, – послышались недовольные голоса.

Подошла Татьяна и воспитательницы с мальчиками.

– Товарищ командир, как же теперь быть с детьми?

– Детей надо взять колхозникам в свои семьи. Беда на всех одна, товарищи. Как вы на это смотрите?

– Детей приютим, если нас не прикончат, – сказала Варвара, – почём немцам знать – чьи это дети?

– Правильно, везите кукурузу в село. Мы побывали на кордоне. Его сожгли немцы. В живых осталась только одна девочка. Слышите, она проснулась от стрельбы и плачет.

Таня и одна воспитательница бросились к ней. Вторая осталась с мальчиками.

– Изверги! – вскричала она. – Как же, бедняжка, уцелела?

– Во время пожара дети каким-то образом спустились в подполье, – ответил Белухин.

– Заведующий тренировал нас укрываться от злого глаза в подполье, – с трудом сдерживая слезы, ответила воспитательница.

Над собравшимися вновь повисла гробовая тишина, как в минуту траура.

– Товарищ командир, я не могу возвращаться, – нарушил тишину полевод, – возьмите меня в отряд: стрелять умею, воевал в гражданскую.

– Ладно, решим несколько позднее. Сейчас надо разобраться, как действовать колхозникам дальше.

Таня и воспитательница вернулись к командиру, держа на руках малютку.

Старшая воспитательница бросилась к девочке, расцеловала, притянула к сердцу. Девочка все же испуганно смотрела на незнакомых людей.

– Где наш папа? – с трудом спросила она.

– Света, он уехал за продуктами, – быстро сказала Таня, – сейчас я тебя накормлю вместе с мальчиками. И она опорожнила свой рюкзак, и пока командир разговаривал с колхозниками, вместе со Степаном разогрела несколько банок рисовой каши на трофейной спиртовке, собрала у бойцов деревянные ложки, две керамических чашки, свой котелок и выложила в них еду, разостлав брезентовую накидку на земле.

–Подходите, мальчики, берите ложки, ешьте кашу пока горячая. Я тем временем чай в Лёнином котелке вскипячу, заварю травкой, заправлю сахарком, – ворковала она с открытым сердцем, – у вас, бедняжек, ни стаканов нет, ни кружек. Уж привыкли ложками из общего котла хлебать.

Вместе с ней хлопотали воспитательницы, голодными глазами пожирая пищу. Таня уловила эти взгляды и, едва сдерживая себя от рыданий, сказала:

– Ну, а вы, почему не берете ложки. Кушайте, у нас вон сколько трофейной пищи: каша, сыр, галеты. Не объедите нас, не бойтесь.

Те робко, но с благодарностью принялись за еду.

Скромная трапеза быстро закончилась. В глазах у детей засветились светлячки радости, но они по-прежнему были молчаливы и не двигались.

– Таня, у тебя большое сердце! – сказала старшая воспитательница – Анна Андреевна. – Как нам жить без мужской опоры? Я знаю немецкий и слышала, как унтер, что приезжал на кордон, приказал взять мальчиков и говорил своему солдату: «Мальчишек отправим в тыл, воспитают в духе турецких янычар. Через десять лет это будут хорошие воины фюрера! » У таких людей нет сердца, они безжалостные нацисты, хотя видно – начитаны.

Таня беспомощно всплеснула руками, в глазах стоял ужас.

– Вы не открывайте, что знаете немецкий, затаскают в качестве переводчицы.

– Боже упаси, я только с тобой поделилась. Знает, конечно, моя подруга, но она – молчок! – Та в знак согласия кивнула головой. – У неё, как и у меня, сыновья и мужья успели уйти на фронт. Нам тоже вроде бы вовремя дали машины, были далеко от передовой, канонады не слышали, но налетели проклятые самолёты. Если бы на день раньше съехали, то остались бы целые.

– Товарищи, собранная кукуруза вся погружена на телеги, – громко оповестил колхозников Белухин. – Можно трогать в село, но разберите сначала детей. В деревне это делать не стоит.

– Хорошо, – согласилась Варвара, – бабы, подошли к детям, приглянулся ребёнок – приласкайте.

– У вас была школа? – робко стала высказывать своё предложение старшая воспитательница, вытирая блеклые губы после Таниной подкормки.

– Есть, но сейчас закрыта.

– Может быть, нам туда всем вместе, а продуктами и постелью колхозники помогут.

– Это мысль, – подхватил командир, – вас как зовут?

– Анна Андреевна.

– Школа не разграблена, Анна, в ней два класса, две печки. Можно обогреваться и готовить пишу, – сообщила Варвара. – Пожалуй, это лучший вариант. Дети привыкли к своим мамам.

– В школьном сарае есть дрова, – сказал полевод, – я проверял.

– Это уже кое-что. У вас староста есть?

– Пока нет, но свирепый обер приказал мне организовать уборку. Вчера придрался: почему мало привезли кукурузы? Махал перед носом пистолетом. Грозился расправой. Мне возвращаться никак нельзя.

– Риск не войне всюду. Мы тоже рискуем жизнями. Взять вас в отряд пока не могу. Не знаю вас.

– Как же я объясню, что остался жив, а солдаты с унтером и полицаи убиты?

– Товарищ командир, наш полевод Никита Иванович – человек надежный. Был красным командиром, но списан из рядов Красной Армии по ранению. Из сельчан его никто не выдал. Знал только этот спившийся раскулачник-уголовник, которого он застрелил. Тот жилы из Никиты тянул, угрожал донести, если не будет плясать под его дудку. Он и кордон немцам указал.

– Ладно, но вам надо, товарищ Никита, где-то отсидеться. Скажем, на кордоне лесника. На обратном пути мы вас возьмём. А вам, товарищ Варвара, предлагаю такую версию. Партизаны напали на охрану и ушли в неизвестном направлении. Вам ничего не оставалось, как погрузить заготовленное и вернуться в село. Завтра вы снова готовы убирать урожай. Уверен, немцы примут ваше покаяние. Надо хитрить и выживать, не теряя чести. Смелость города берёт, но и хитрость ломит силу. Вражеские трупы мы присыплем землей в овраге, мотоциклы уничтожим, оружие заберём.

– Нам ничего не остаётся, как последовать вашему совету.

– Наберитесь мужества и действуйте. До деревни сколько километров?

– Полдюжины. Сюда на телегах – отсюда пешком.

– С Богом, Варвара, рассадите детей по подводам, они не дойдут, – по-отечески напутствовал Степан.

Тяжело груженый обоз медленно тронулся. Женщины шли рядом с телегами, тяжко ступая натруженными ногами. Дети были усажены на две последних телеги.

Таня даже сделала несколько шагов вслед, помахала рукой. Ей ответила Анна Андреевна. Белухин, проводив долгим взглядом колхозников, не ведая, что их ожидает, чувствуя перед ними некоторую вину за будущие страхи перед обером, направился к мотоциклам. Завёл один из них, уселся за руль.

– Машина добрая, завёлся с пол оборота. Снимаем пулемёты, берём боекомплект, харчи, спиртовку, трупы грузим в люльку.

– Товарищ лейтенант, я сяду на второй, быстрее дело будет, – сказал сержант.

– Давай! – Константин слез с мотоцикла, – подхватили, Лёня, унтера. Товарищ Никита работайте с товарищем Степаном. По три трупа на машину, иначе забуксует.

Ухлопали час, погрузили на лошадей трофеи. Предстояло уничтожить мотоциклы. Полевод умоляюще смотрел на командира.

– Товарищ Никита, не знаю, что с вами делать? У вас что, нет семьи?

– Есть дочь. Ушла добровольцем на фронт. Жены нет. Я бы тоже подался на фронт, но замучила старая рана. Меня снова забраковали.

– Но у нас нет запасной лошади. Придётся подсаживать по переменке. Зайдём глубже в лес, покажите стрельбу из пулемёта. Решу, брать ли вас на операцию?

– В гражданскую владел любым стрелковым оружием. Не подведу.

– Товарищ командир, я всё думаю о словах колхозниц. Им действительно страшно возвращаться в село, – сказала Таня.

– И что?

– Надо бы подстраховать. Там всего, по словам полевода, остался полувзвод солдат и один обер. Нас – шестеро, плюс внезапность.

– Товарищ Таня, ты читаешь мои мысли, – лейтенант нахмурился, резко взмахнув рукой, вымученно принял решение. – Мотоциклы пока спрячем в лесу. А сейчас, товарищ Никита, подробно о расположении села. Где что стоит, какие дома, улицы?

– У нас всего две длинных улицы. Сохранился двухэтажный дом помещика. В нём – школа. Наискосок добротный барак – там контора колхоза, красный уголок. Сейчас его заняли немцы…

31.

Октябрь значительно укоротил день, и вечер не заставил себя ждать. Обоз продвигался медленно, с остановками и вошёл в село в сгустившихся сумерках с тем расчетом, что в потёмках немцы пугливы и оставят разборку до утра. Острота первого известия о нападении партизан, гибели солдат и полицаев сгладится. Так рассуждали женщины и старики возчики. Более того, как только первая подвода втянулась в улицу, колхозницы похватав свои узелки с остатками хлеба, разбежались по домам. Заодно с ними слезли с подвод сонные мальчики, разбуженные воспитательницами, временно укрылись в ближайшей усадьбе. С обозом остались старики и Варвара. В потёмках остановились у конторы, в двух окнах которой тускло мерцали огоньки керосиновых ламп. На крыльце стоял часовой, второй маячил под окнами барака.

Часовой на крыльце, не слыша треска мотоциклов, встревожился и закричал:

– Господин обер-лейтенант, прибыл обоз с кукурузой, но без наших солдат и унтер-офицера!

На крик из конторы выскочил офицер, выхватывая пистолет из кобуры, за ним два солдата с карабинами.

Вечернего света хватало, чтобы увидеть остановившийся обоз без охраны.

– Варвара, где зольдат фюрер? – резко выкрикнул офицер, сбегая с крыльца и размахивая пистолетом.

– На нас напали партизаны! Солдаты и полицаи убиты.

– Где партизанен?

– Ушли в лес.

– Хитрость! – офицер подскочил к первому возчику, схватил его за грудки, пистолет направил в лоб. – Где партизанен?

– Ушли в лес, – ответил старик.

– Ты врать! – офицер выстрелил в лицо возчику и отшвырнул от себя убитого.

Услышав выстрел, в бараке забухали сапоги солдат, и весь личный состав отряда высыпал на улицу. Офицер бросился ко второму возчику, тот нырнул под подводу и стал убегать под клены стоящего напротив дома. Обер выстрелил. Убегающий вскрикнул и упал в траву у калитки глухой тесовой ограды. Остальные повозочные тоже бросились убегать, их силуэты быстро поглотила тьма, опустившаяся, казалось, на вымершее село: окна домов не светились огоньками ни свечек, ни керосиновых ламп, не говоря уж электричеством. Его в деревне просто не было. Дизель-генератор, подававший энергию в часы доек колхозных коров, был сожжен. Стадо заранее эвакуировано.

Офицер вернулся к Варваре, заледеневшая от кровавой расправы, она не могла двинуть ни рукой, ни ногой.

– Теперь сказать мне правду, где партизанен?

Кто-то из солдат включил ручной фонарик, и бледный луч света заплясал на перепуганной Варваре. Она не могла вымолвить слово и стояла парализованная страхом. Обер, с холодной улыбкой палача повторил вопрос:

– Варвара, сказать мне правду, где партизанен?

– Не знаю, ушли в лес, – с трудом вымолвила жертва.

– Где напал партизанен?

– На кукурузном поле.

– Сколько их?

– Мало, – Варвара подняла руки, растопырив пальцы.

– Арестовать! Утром спросим весь народ деревни, – приказал обер-лейтенант солдатам на немецком языке. И Варвару увели в барак.

– Что будем делать с обозом? – раздался вопрос солдата.

– Пусть стоит здесь, мы не знаем, где партизаны. Занять оборону у телег! Первую лошадь распрячь, чтобы не ушла с подводой.

– Завтра утром будет экзекуция? – я так поняла слова офицера, спросила Таня командира.

Они лежали в чердаке у слухового окна столетнего дома, что стоял почти напротив колхозного барака-конторы, видели и слышали разыгравшуюся трагедию. Вместо стекла оконце затянуто мешковиной от дождя и пыли, которая изрядно посыпалась, когда лейтенант осторожно приподнял лоскут для обзора улицы. С ними находился полевод Никита. Диверсанты прибыли сюда по свету, почти за час до прихода обоза, заняли этот дом и школу – господствующие высоты на тот случай, ели придётся применить оружие. Белухина шокировала дерзкая расправа фашиста с мирными жителями. Горечь усиливалась от предположения, что кровь все-таки не прольётся, ибо обоз с кукурузой прибыл, и колхозники в гибели солдат не виноваты. Ему казалось, что логическая цепь выстроена верно, и здравый смысл должен возобладать.

Увы! О каком здравом смысле мог себя убеждать командир в схватке со зверьём? Варвара правильно заметила: не надо наивничать. Прав оказался и Степан – последствия атаки для сельчан могут быть весьма и весьма печальны. И все же он сам трижды прав: на войне существует один закон: око за око! За разбой и грабёж – дважды. Чем глубже он втягивался в партизанскую борьбу, тем сложнее и ответственнее становилось принятие решений. Он не мог быть только исполнителем, а защитником в самом широком смысле слова. Видеть и просчитывать события наперёд с главным стержнем – бить врага всюду и беспощадно. Даже ценой жертв людьми? Этот вопрос самый тяжелый и, можно сказать, неразрешимый.

Никита рассказал, что в первый день, то есть позавчера, захватчики грабили колхозников. Резали свиней, били кур, гусей, отнимали яйца, молоко, масло, муку. Попутно отстреливали дворовых собак. Коров не трогали. Понимают оккупанты, что кормилицы и сейчас, и в будущем будут давать исправно молоко и мясо, восполнить же утраченное поголовье непросто, и стол солдат фюрера значительно обеднеет. Награбленное добро погрузили на четыре грузовика и отправили куда-то на базу. Назавтра полевода заставили организовать уборку кукурузы, а заготовленные початки отправят на вернувшихся машинах. Они пришли на следующий день и стоят во дворе конторы. Шофера вооружены винтовками.

Пауза с ответом на вопрос Татьяны затянулась. Она понимала осечку любимого человека и молчала, щадя его.

– Будет, – наконец откликнулся Константин. – Я насчитал двенадцать солдат, обер – тринадцатый. Вооружены винтовками и только на оставшемся мотоцикле пулемёт. Входят ли в это число шофера – неизвестно. Но всякие соображения потом, у калитки раненый человек. Окажем ему помощь.

– Его зовут Глеб Матвеевич, – послышался шепот Никиты, – надо бы мне к нему.

– Оставайтесь здесь, наблюдайте. Татьяна, за мной!

Белухин на цыпочках стал пробираться в кромешной темноте к дверке чердака, где стояла лестница. Под ноги попадались старые вещи, поношенная обувь сложенные здесь про запас на чёрный день. Поднималась многолетняя пыль, щекотала в носу. Диверсанты, зажав ноздри, чтобы не чихать, продолжали движение. Более чувствительная Таня все же не смогла сдержать чих, и, сорвав с головы берет, стала им глушить опасные звуки. С трудом спустились по лестнице во двор. Выходившее сюда окно дома зияло мертвой чернотой. Здесь жили две старушки и как только раздались выстрелы, керосиновая лампа была погашена, и дом замер во тьме, словно ожидающий человек нападение хищного зверя. Быстро достигли калитки. Она была заперта изнутри на щеколду. Осторожно приподняв её, Костя медленно, боясь скрипа шарниров, отворил. Смутно просматривались напротив стоящие подводы с притаившимися за ними солдатами. До них рукой подать. Как бы не встревожить? Над селом висела гнетущая тишина. Не слышны были ни лай собак, ни иные звуки, словно всё живое затаилось, предчувствуя беду. Привыкшие к темноте глаза различили в метре от калитки лежащего ничком человека.

– Глеб Матвеевич, вы живы, это мы, партизаны? – спросил шепотом Костя.

Послышался стон. Лейтенант ухватил старика за шиворот и втащил во двор, закрыл калитку, и, подхватив человека на руки, понёс в глубину двора под старый покосившийся навес из жердей, опустил на пол, шуршащий соломой. Таня склонилась над раненым, ощупала. Раненый тихо стонал.

– Пуля в бедре, – сказала она, – сильно кровоточит. Ничего не видно.

Она вспорола штаны, кальсоны, как могла обработала в потемках рану и принялась туго бинтовать бедро.

– Глеб Матвеевич, где ваш дом? – спросил лейтенант.

– Пятый от школы.

– Кто в доме, есть ли кому за вами ухаживать?

– Моя старуха, да два внука, школьники.

– На рассвете задворками мы отнесём вас в дом, а пока придётся лежать здесь, немцы рядом, могут услышать. Вы согласны?

– Куда мне деваться, буду терпеть.

– Вот и хорошо. Утром я удалю пулю, вам станет легче, – сказала Таня.

– Укройте меня каким-нибудь тряпьём.

Константин двинулся вдоль стены, ощупью отыскивая что-нибудь. Наткнулся на что-то мягкое. Оказалась старая изорванная телогрейка. Ею и укрыл раненого.

У барака раздалась немецкая речь, послышалось движение. Диверсанты прислушались, вскидывая оружие наизготовку. Лейтенант осторожно прошёл к калитке, всмотрелся. По подводам заскользил слабый луч фонаря. Услышал рядом дыхание Тани.

– Меняют и усиливают караул. Перетрусили. В окне по-прежнему горит керосинка. Осторожно возвращайся к Никите, если что – поддержишь нас огнём. Я двину за бойцами, будем снимать часовых.

– Костя, ничего не видно, – возразила Таня, – рискуешь.

– Темень – нам на руку. Подберемся к часовым на бросок кинжала.

Диверсанты бесшумно вернулись к лестнице, Таня осторожно поднялась и растворилась в кромешной темноте чердака. Лейтенант двинул через огороды недавно хоженым маршрутом к школе, где засели его ребята.

Белухин вернулся с бойцами во двор через полчаса. Казалось, мрак сгустился. Небо заволокло низкими тучами, стал подувать северо-западный ветер, слегка шуметь в кронах елей, растущих в полисадах домов. Где-то недалеко при порывах ветра, скорее всего на крыше барака, жестянно дребезжал плохо пришитый кусок кровли. Эти звуки не раздражали, напротив, скрадывали движение и краткие разговоры в подготовке атаки. Ждали смены караула. И она последовала в двенадцать ночи.

Таня извелась в затянувшемся ожидании, борясь со сном. Она боялась, как бы раненый не стал беспокоиться, звать на помощь, что могло всполошить врага. Она на свой страх и риск навестила Глеба, прихватив какую-то дерюгу, валяющуюся на чердаке в общем хламе, плотнее укрыла раненого. Он крепился, не спал, тихо постанывая. Таня ободрила его, перевалила с живота на правый здоровый бок, ощупала рану. Она больше не кровоточила. Практика оказания первой помощи и перевязок у неё солидная. Неслышно к ней подошёл Константин, и Таня вздрогнула от его тихого голоса. Он долетел до неё как шорох платья.

– Таня, возвращайся на крышу, и приготовьтесь к ведению огня по обстановке, будем атаковать врукопашную. Как поняла?

– Поддержать атаку огнем по обстановке, – ответила девушка, прижимаясь к лейтенанту. – Костя, прошу тебя, будь осторожнее.

– Не волнуйся, сама говорила: наш козырь – внезапность. Используем на все сто, иначе нам грош цена. Двигай на чердак.

Таня оторвалась от дорого человека, гася приступ отчаяния и убеждая себя в благополучном исходе атаки. До этой минуты они удавались действительно на все сто! Почему же сейчас удача изменит. Костя бьет только наверняка. Она слышала в глубине двора какую-то работу, едва различимую в ночном мраке.

Это командир отошёл вглубь двора, к бане, приказав имитировать атаку, показать, как будут, возможно, не вставая, поражать часовых. Цель –дверь приземистой бани. Пластуны двинулись. Поравнялись с командиром – до двери десять метров.

«Огонь! » – выдохнул лейтенант.

Сержант первым метнул кинжал, и он, глухо щелкнув, вонзился в доску. Топорик Степана на секунду отстав, угодил рядом. Следом прилетел штык Шелестова. Командир приказал несколько раз повторить упражнение и действовать решительно и дружнее, а сам чутко прислушивался к звукам у подвод, где темными пятнами двигались часовые.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 16 171819 20 21 Следующая ⇒