АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА 11 страница

-Кто вообще сказал, что это только Фрица время? – продолжал я, словно и не прерывался вовсе. – Ну да, у Ольги в романе он главный герой. И что с того?! Вон Пьеро рук не опускает, всё ещё надеется сделать роман про Фрица – романом о себе любимом. За любимую воюет. И свою личную историю со скинами, с Ромичем, в частности, мутит. И я уж тем более свою историю неважной не считаю. Да, она за рамками этого Ольгиного романа, это в нём моя роль – вспомогательная. Но ничего стыдного в этом нет. Да и Ольга – не одна такая на свете. Да, она пишет – про Ванду и Фрица. Ну да я и сам на клавиатуре стучать умею.

-Кто ты? – внешне в шутку, но не было это на самом деле шуткой, спросил Олесь.

-Тот, кто вправит тебе мозги, - хохотнул, как они привыкли это видеть, я.

-У тебя своей дури предостаточно, - возразил Олесь.

-Ага, - легко согласился я. – Только свою дурь я никому искоренять не дам. А твою – искореню. Потому что она ненужная и глупая. А в своей я отчасти эстетствую. Пошли-ка по домам.

Мы вышли на улицу. Маленький снегопад не был чем-то уж так прямо особенно красивым, но просто было хорошо. Всё-таки хорошо. Что-то ещё оставалось от новогодней сказки, пусть не лучшей – но всё же новогодней. Сверху, от «Чайки», хорошо был виден берег с огнями.

-А тебе всё кажется, что зимой и Владик не Владик, - сказал я.

-Не люблю зиму… - зябко поёжился Олесь. – И море, когда в него нельзя – это как-то неправильно…

-Делом займись, - поморщился я – надоела уже, честное слово, вся эту глупость их интеллигентская, доставая пачку сигарет, вытаскивая зубами одну и щёлкая зажигалкой – вот и бросил… ну да не всё сразу. – Делом интересным, своим, а не видимостью деятельности. Ты же не живёшь, а анализируешь. И с Евой ссоришься именно поэтому, а не потому вовсе, что она бабкины дела слишком близко к сердцу принимает.

-Мне бабка сказала в прошлом году, чтоб я никогда не становился холодным исследователем жизни. Неужели я всё-таки стал?! – огорчённо, больше не споря со мной – правильно, нечего со мной спорить, глупо это и бесперспективно – спросил меня, или даже больше всё-таки себя, Олесь. И я понял, что не ко мне вопрос:

-А это ты себя спроси! Иди вон пошарахайся по Чуркину под снегопадом в одиночестве – и поду-умай…

Олесь ушёл, а я присел под дерево на свежий снег – покурить спокойно. Холодно, конечно, ну да ерунда. Это не снег холодный, это печаль холодная. Зачем Татьяна умерла?! Зачем не может решиться на что-то одно? Или бы оставила меня в этом мире, или бы забрала с собой… Нет покоя и не будет никогда…

А он нужен?!

…-Яйца отморозишь… - насмешливо прозвучало – девчоночьим голосом – рядом, прямо в самое ухо, откуда-то сзади. – Вставай давай. – И я увидел даже не протянутую мне руку – только сначала варежку красную на этой руке.

На девчоночью руку я опираться, конечно, не стал – вот ещё! Сам вскочил быстро и резко. Рядом со мной стояла Юлька Киселёва – Гопотёлка – и смеялась. Хотя, если разобраться, чего ей было смеяться?! А вот смеялась.

-Ты чего тут? – спросил я.

-А ты чего? – дёрнула плечиками Юлька.

-С репетиции иду, - выпятил губу я.

-Хорошо идёшь, - снова прыснула Юлька. – Главное, быстро. Пошевеливайся, говорю, пошли, а то замёрз уже.

-Да отвали ты, - разозлился я. – Что тебе за дело. Во, свалилась, блядь, на мою голову.

-Чего ты злишься, - с притворным осуждением надула губки Юлька. – Если Глеб тебе гадость сделал, это не значит, что я тоже. Я не с ним заодно.

-Чего это он мне сделал? – поморщился я – чего ей вообще до меня за дело?! – Ничего он мне не делал.

-Да? – недоверчиво скривилась Юлька. – А мне сделал. И тебе, я считаю, тоже. Так что мы с тобой – товарищи по несчастью. Пошли, говорю, погуляем.

-А не пойти ли тебе?! Одной погулять. По известному адресу? Могу назвать! – довольно зло и пренебрежительно бросил я ей. Но Юлька была не гордая.

-Не-а, не пойти, - замотала она головой. И крамольные мысли забегали в моём мозгу: быть с Надькой – значит Надьку обманывать. На это я не пойду. Но зачем гнать потаскушку, если она хочет только секса и ни на что другое её умственных способностей не хватает? Не убудет же меня от этого?! Не прибыло бы… Ну да…

-А презерватив у тебя есть, чтоб гулять-то идти? – довольно презрительно опять и цинично хохотнул я.

-А я тебя что, в койку зову? – спросила немного ошарашенная такой прямотой Юлька. Но я решил быть циником: прямота – так уж до победного конца, на который, простите, господа хорошие, надет презерватив – именно потому он и победный.

-А куда ж ещё? – пожал я плечами. – Ну так есть резинка-то? А то у меня нет. Я сегодня не планировал.

-Есть, - сказала Юлька. – Пошли.

Я затоптал окурок и оторвал спину от дерева, на которое опирался после того как поднялся с земли:

-Ладно, пошли…

-Какое «пошли»?! Куда «пошли»?! К этой бляди?! – Я и не заметил, откуда, с каких небес, что ли, свалился Глеб. – Ну ладно к любимой женщине от Надьки ушёл – это понятно – но так-то её – за что?!

-Слушай, правдолюбец, - озлилась Юлька. – Тебе не всё равно, с кем я сплю?! Ты, по-моему, со мной больше не спишь – ну и отвали.

-С кем ты спишь, мне абсолютно всё равно. – Глеб как-то резко успокоился, но сколько презрения было в этом покое! – А вот чтоб Макс мои ошибки повторял, не хочу. Слишком большой моральный урон ты мне нанесла – ему такое – за что?! А тем более – Надьке?!

-Я?! – опешила Юлька. – Тебе?! Урон моральный?! Я думала, ты – мне.

-Ну и я тебе, - самокритично согласился Глеб. – Только тебя это ни в малейшей мере не делает менее опасной. Макс, пошли отсюда. Пошли-пошли!

-Конечно, что тебе в моей койке делать, - скривила Юлька, глядя на меня, губы. – У Глебушки там теплее.

-Идиотка, - опередив в этом меня, бросил презрительно Глеб. – Только и умеет, что всякую чушь выдумывать и в сплетни превращать. Иди, сказал, отсюда, пока я не забыл, что ты – женского полу и морду бить тебе поэтому не полагается.

Юлька попятилась. Повернулась. Торопливо, оскальзываясь на свежем снегу, засеменила прочь.

-Надьке очень плохо? – задавив в себе стыд, спросил я.

-Очень, - кивнул Глеб. – Но она держится. И не винит тебя ни в чём. Пойдёшь к ней?

-Не знаю… - я всё же чувствовал, как ни бодрился, себя виноватым. – Может быть. Не сейчас. Вот пойму…

-Как бы поздно не оказалось… - вздохнул Глеб. – Ты всё-таки думай быстрее. Хотя она – прости, что лезу не в своё дело – не Татьяна, такую подлость тебе не сделает. Просто слишком много всяких неожиданностей бывает в жизни… Дай сигарету…

Я вскрыл новую пачку, протянул Глебу, закурил сам:

-«Трам-через-там-тарарам-ещё-так-черезперетарарам-пам-па, - сказал боцман и грязно выругался…» - не стесняясь того, что он всё поймёт, горько вздохнул я. – Чё ж жизнь-то такая хуёвая, а, Маленький Фриц?!

***

Как надоедает почти дословная повторяемость неинтересных ситуаций, которые народ не умеет разруливать, всё надеется, что приду я и сделаю всё за них – а мне скучно приходить, мне не нравится их беспомощность…

Опять шуточки Вишнякова, что Серёга ко мне «как-то не так» – не просто как к товарищу – относится, опять физичка бесится, что Серый вслух говорит, что это Вишняк - «как-то не так»… И физичка снова бесится, как следствие, Серёгу к доске тащит, двойкой осчастливливает. Опять после урока Женьке неймётся справедливость восстанавливать – и в результате новая, тоже уже порядком надоевшая, потому что в данном контексте «новая» значит просто «ещё одна», а новизны-то и нет никакой – свалка, новый синяк – на этот раз у Женьки. Ну это надо?! Вот не придирками гопошайки всё уже надоело, а именно отсутствием новизны, повторяемостью. Опять Вишняков, опять братья Рогозины, Женька Золотарёв, и главное – правая рука Аркана – Антоха Киселёв. И снова нет смысла быть умным – с этой бражкой не ум нужен, а кулаки. Неизбежность глупости вокруг и собственного отупения – что может быть тягостнее…

Да, повторяюсь, всё настолько неизобретательно, тривиально, неинтересно, предсказуемо, попросту скучно, что – ненужно, настолько ненужно, что и я уже начинаю думать: а вдруг это действительно – не моё время?!

Вот как-то же умудряется Никита быть в стороне от всего этого, глупости этой всей – в какой-то мере – даже не просто в стороне, а выше.

Хочется настоящего. И отвратительно то, что вот могут они так жить, ничем не интересуясь, ни к чему не стремясь, ничего не ища – ни настоящего, ни просто вообще важного – и не только гопошайка, но и те же Женька и Серёга – люди по большому счёту и не плохие – а примитивные…

Друзей настоящих хочется… Но и тех – расшевелить, а то и у них – заболачивание. И как-то странно так получается – и не помню, когда что делал, а так много уже сделано на самом деле – по части жизненных результатов…

Кстати, ведь и программы мы с Фрицем допишем же когда-нибудь… А когда писали?! А не помню! Как-то так – между делом.

***

Собирались репетировать. Ну а как – если играть, значит, и репетировать надо. Тем более что инструменты в «Чайку» перенесли, похоже, теперь уже насовсем. Планов, что говорится, громадьё и всё такое прочее. Попытка продолжить жизнь или сделать хотя бы вид, что всё равно она продолжается – типа, несмотря ни на что…

Играть вот только не хотелось. Напряжение в воздухе не рассасывалось, хотя и скандала не обещало.

Собрались все, кроме Надьки – но и молчали тоже все. Каждый что-то тихонечко про себя наигрывал – необязательное, к делу не относящееся.

Пристально и всё так же молча Игорь смотрел на меня. Да, молчал и молчал. Но и я молчал. То есть слов не произносил. Только гитара моя не молчала. Наоборот, буйствовала. Так, под гитару мою, глазами друг друга и буравили.

Наконец мне это осточертело.

-Ничего я тебе объяснять не буду, - зло бросил я ему. – И вообще говорить ничего не буду.

-Ладно… - проглотил пилюлю Игорь. Хотя каких таких объяснений он ждал от меня? Если бы от Надьки ещё… А я… Я что, оправдываться стану перед ним за проведённую с нею ночь?! Ха, вот и не угадали…

Я сохранял ещё видимое спокойствие, и рвущаяся в истерику гитара в руках моих существовала всё же отдельно от меня, выглядевшего, наверно, закаменевшим и отстранившимся ото всех и всего.

-Что-то поразительно знакомое, а вот вспомнить не могу… - то ли пытаясь стабилизировать, сбалансировать как-то ситуацию, то ли просто потому, что не мог действительно сам понять, что же это я играю, спросил Олесь.

-«Пожары» Высоцкого, - презрительно бросил я – меня душили раздражение и злоба, и молчать уже не было ни сил, ни желания. – Придурки! Лесотундра болотистая!

Если Высоцкий всегда казался звучащим на пределе надрыва, если виделось в конце каждой спетой им фразы может быть все три, а то и четыре-пять восклицательных знаков, то у меня сейчас, казалось мне самому, их число переваливало за сотню. Я явно форсировал. Но это, похоже, не казалось чем-то чуждым и инородным не только мне самому, но и всем присутствующим. И я сам, похоже, не заметил, как оказался передо мной микрофон. (Олесь, кажется, поставил? Или не Олесь? ) Похоже, и слов-то я в первую секунду толком не вспомнил – несло как получится, одни раздробленные куски.

-«…И нет того азартней перепляса!

Быстрее! В этой скачке опоздавших нет!

А ветер дул, с костей сдувая мясо

и радуя прохладою скелет!!! »

Обычно глухой, путающийся в наполовину потерянных, проглоченных, невнятных словах – и другие мне это говорили, и сам, чего греха таить, знал за собой это, голос мой стал, наверно – так мне сейчас, во всяком случае, казалось, чистым, режущим уши и душу.

-«…Пел ветер всё печальнее и глуше.

Навылет время ранено, досталось и судьбе.

Ветра и кони и тела и души

убитых выносили на себе.

Убитых выносили на себе.

Убитых

выносили

на себе!!! »

-Это должно звучать, - как ни был он обижен, вернее, уязвлён – а всё оставался справедливым – Игорь.

-Макс, да, - сказал, постукивая по барабану вроде и просто так, а на самом деле – уже в ритм песне, Глеб. – Надо. Ты слова вспомни и давай всё сначала вместе попробуем.

Я кивнул, ничего уже, кажется, не замечая вокруг – словно ненавидел всех (и только что зашедшую в студию Надьку – больше всех), а пел только лишь потому, что меня сейчас реально пёрло. Я ведь злой, не добренький, уж во всяком-то случае.

-«Пожары над страной – всё выше, ярче, веселей!!!

Их отблески плясали в два притопа – три прихлопа!

И вот Судьба и Время пересели на коней!

А там в галоп,

под пули в лоб,

и мир ударило в озноб

от этого галопа!!! »

Сам собой (никто кроме Олеся не видел раньше, как творится нерукотворное, я и сам за процессом ни разу не наблюдал) включился мирно спавший в углу компьютер, и один лишь Олесь понял, что надо срочно найти чистый диск. И, казалось, неоткуда было ему взяться, сейчас всё прахом пойдёт, но, оставив на миг гитару, оставшуюся нежной в пику моей, в пику яростному настрою песни, диссонирующую, но всё же необходимую, Пьеро вытащил чистую болванку из торбы и Олесю протянул.

-Макс, сначала, - властно сказала Ева. Я оскалился – меня оскалило! – и зло кивнул. И пошло:

-«Пожары над страной – всё выше, ярче, веселей!!! »

На экране монитора возникла картинка карандаша то ли Ольги, а скорее Игоря Дыменко, изображающая последнюю сцену «Мастера и Маргариты». Последнюю скачку изображавшую.

Графика чёрно-белая приобрела цвет и движение – и понеслось…

И ясно стало, что Воланд – это не просто Воланд, но и Пьеро тоже, и Мастер обретал мои черты, а Маргарита – Надькины. И остальные лица группы «Finsternis» мелькали уже в дьявольской свите. И только Маленького Фрица Глеба не было среди них. И только Бегемот не превратился ещё в самого прекрасного на свете юношу, печального пажа и шута в клетчатом островерхом колпаке от любимой австрийской группы из Новосибирска, пажа Князя Тьмы, великого и благородного, великодушного и снова великого Князя Тьмы.

-«…Доверчивую Смерть вкруг пальца обернули.

Замешкалась она, забыв махнуть косой.

Уже не догоняли нас и отставали пули!!!

Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?!! »

Превратился. Все уже знали, как это будет, и ждали этого, и вот – случилось. Бегемот стал… Как назвать его сейчас?! И не Глеб, и не Фриц даже. Может быть, шут Петрушка? Тоже нет. Разве что Харон – единственный, кто способен держать связь между миром живых и миром умерших. Эх, Харон… Что ж, ведь юноша Бегемот и вправду стал нежным и трепетным… Может действительно не только для Ванды ты – смысл всего, а – вообще?! Или права Надька была, и каждая такая любовь – единственная в своём роде, и каждая – самая большая?!

-«… Ветра и кони и тела и души

убитых выносили на себе.

Убитых выносили на себе.

Убитых

выносили

на себе!!! »

***

Наверно, про меня многие сложили мнение – да просто так само складывается! – что я просто безответственный и поверхностный раздолбай. Иногда я сам специально это мнение поддерживаю – а вот удобно мне так. Но сейчас почему-то совершенно не радовало, как я Игоря обидел.

Хотелось как-то выровнять ситуацию. Да и группа и так норовит развалиться. Да и кто, как ни я, заинтересован в том, чтобы всё же состоялась она…

Значит, решил я, надо срочно опять репетицию организовать. Самому мне, впрочем, этого делать не хотелось.

Я зашёл к Петровым.

Мирно и дружно сидели за компьютером братья. Что-то обсуждали, что-то ещё меняли, пока я шутил и почти заигрывал с Алисой – ничего, неправильно не поймут!

-У тебя что-нибудь получается? – спросил меня Вадим.

-По части? – вернул вопрос я.

-По части программ, обеспечивающих компьютерное проникновение в иные миры, в иные слои сознания.

-Что-то вертится, - вздохнул я довольно натурально – это ведь меня и на самом деле огорчало! – а не выклёвывается до конца, застопорилось. Мы же многое с Глебушкой вместе делали. Потом каждый свой кусок стали. У меня, говорю же – стопор… А у вас?

-А у Глебушки что-то, похоже, скоро получится… - ответил Вадим. Глеб же продолжал молчать, только тонкие пальцы всё так же бегали по клавиатуре. Впрочем, нет. Я расслышал, что он тихонько, совсем-совсем себе под нос, напевает:

-…«Мышь…

Потеряла форму, стала вдруг квадратной мышь…

Я разбил окно,

девяносто пятое мастдайное окно…»

-Он себе даже ник придумал, - сказал Вадим.

-Это какой? - заинтересовался я.

-Админ-ухо-Харон, - выдал брата Вадим. - Хотя это, говорит, Ева его надоумила.

А что?! Не взять ли идею на вооружение, не позаимствовать ли? По поводу админ-ухо или там собака… Может, если придумаю, чем это завершить, пойдут мои компьютерные дела повеселее? Уж кто-кто, а мы-то с Фрицем на «почётное звание» админа право в любом случае имеем – вряд ли даже наш информатик столько всего такого делает, сколько мы. И сайт школьный я в прошлом году учебном один администрировал, в этом только году Глебушка помогает… Так и запишем: админ-ухо… Что дальше? У меня-то?

Всё это пронеслось в сознании, конечно, не оформленное, на уровне эмоций. А Глеб всё мурлыкал, внимания нас с Вадимом не удостаивая:

-…«и весёлый «Нортон» удалял мне всё подряд…»

-Глебушка, - прервал я его, - очнись!

Он взглянул на меня, словно только что заметил. А может – действительно только заметил… Во всяком случае, был он, похоже, в своём «компьютерном космосе», и вытащить его оттуда было не так уж просто. И всё так же напевал себе под нос:

-…«мне всё подряд.

Сорок мегабайт, может, даже больше,

может, даже шестьдесят…»

-Глебушка уже до програзма доработался, - вздохнул Вадим. И вдруг брат его услышал, рассмеялся, хотя и нервно:

-До програзма ещё далеко. Всё! Будет на сегодня… Хрень-коловорат, три раза за ногу об стенку…

Вот такое вот у него при компьютерном зависании выражение обычное, и дела ему нет, что есть коловорот и коловрат, а коловората и нет вовсе …

-Интересно, Шевчук знает, во что программеры его «Дождь» превратили?! - сказал Вадим.

-Думаю, знает, - оттопырил я губу. – Не в обиде, поди – считай, это гимн программерский на его музыку. Да он, поди, с юмором мужик… Всё, как ты говоришь, – я не сдержал улыбку, - ровно. Получается, спрашиваю, программа-то?

-Получается, - кивнул Глебушка. – Только устал – вусмерть. Эту-то я для Ванды в основном делаю, хотя потом, я думаю, пригодится и другим, с ней мне надо, чтоб я сам всё сделал. Но говорю же – устал смертельно. Следующую вместе будем доделывать, я же знаю, у тебя остались идеи нереализованные.

-Имеются, - кивнул я. – Давай-ка отдохнём. Дымишься ведь уже.

-Вот точно, надо бы подымить, - обрадовался Глеб.

-Ты же знаешь, - напомнил я не столько ему, сколько скорее себе – не забыть бы, действительно! – я не курю больше.

-Пойдём пройдёмся, я не хочу дома дымить опять, - предложил он.

Заглянула в комнату Елена Николаевна:

-Молодые люди, мы с отцом и Алисой совместными усилиями пирог соорудили. Пойдёмте-ка чай пить!

-Без меня пирог пекли?! – возмутился Вадим.

-Да ладно тебе! – осадила его мать. – Можем же и мы иногда попробовать, не всё же тебе одному кашеварить. Пошли все!

-Мы сейчас! – отозвался Глеб и поманил меня на балкон. – Тогда сперва я дома курну. Чаю попьём и пойдём всё-таки прогуляемся? Да?

«И представил я:

город наводнился вдруг разумными людьми.

Вышли все под «ДОС»,

а проклятый «Windows» удаляли, как могли…»

Он был словно и весёлый – и словно истеричная, нервная была какая-то эта его весёлость… Дома ещё ничего – словно родные на него успокаивающе действовали, а на улице вдруг стал рассказывать обо всём так, словно вот только сейчас понял он, а другие так и не поняли до сих пор, как всё плохо. Впрочем, я знал, конечно, что с Вандой всё далеко не благополучно, не безопасно даже… Но только он, если так уж будет надеяться только на свою программу, или с ума сойдёт, или… Или просто ничего не сможет сделать, и в итоге не сможет себе этого простить – и всё равно в итоге с ума сойдёт.

-Тебе отвлечься надо, - сказал я ему, когда он уже четвёртую сигарету прикуривал, и все – одну от одной. – А заодно можешь и мне помочь. Ты ведь не против?! – усмехнулся я, никакого ответа, кроме положительного, конечно, не предполагая.

-Абсолютно, - усмехнулся он и выбросил окурок вытянутой в несколько нервных длинных и глубоких затяжек сигареты. И наконец не потянулся за новой. – А что надо?

-Надо Игоря сподвигнуть на репетицию. А то он на меня обиделся, похоже, и решил, видать, что ничего у нас вместе не получится. Что я всё одеяло на себя стянул. Даже за клип, наверно, больше обиделся, чем за Надьку… А я не хочу всё дело губить, тем более раз получаться что-то стало. Поможешь?

-Да ну ты брось, - замотал головой Глеб. – Игорь до таких умственных высот не поднимается, хотя и не дурак. Это ты его мысленно на свой уровень умственного развития поднял. Он обижается, конечно, но только из-за Надьки, а никак не из-за клипа.

-А мне не всё ли равно, из-за чего, - хохотнул я. – Просто надо, чтобы дело делалось. Чтобы получилась репетиция и на репетиции всё получилось. Сподвигнешь его?

-А то… - пожал плечами Глеб. – Запросто. Мы со времён той пьянки не ссорились с ним ни разу. Я тебе скажу, как договорюсь. …Время шло, а он говорил о чём угодно, а только не о том, о чём обещал. Я не выдержал наконец, сам спросил его:

-Ты с Игорем говорил?

Он поднял на меня непонимающие глаза:

-О чём?

И видно было, что это не играет он в забывчивость, а на самом деле не помнит ничего…

-О репетиции, - вздохнул я. – Ладно, сам поговорю…

-Ой, я правда забыл, - вздохнул Глебушка. – Извини, а? Я поговорю. Просто с Вандой совсем что-то… Не знаю даже, как это и назвать… Надо было с программой торопиться. Я же ведь её сделал-таки… Только не знаю, чем это с ней обернётся. Я правда душой не на Земле. Прощаешь?

-Прощаю, - вздохнул я – ну вот как его можно не простить – такого? И в такой ситуации. Беда только в том, что он и в другой какой, гораздо, может быть, более простой, ситуации тоже зачастую забывает, что кому-то очень может оказаться нужен. Может, не всегда сам понимает, насколько нужен часто бывает – именно он. Вот такого вот разгильдяя и любят все. Был бы не такой – не совсем бы он уже был…

***

Так я что-то и не понял: то ли друзья мы с Фрицем, то ли так – просто приятели. Меньше даже, чем с Никитой. Как с Женькой, как с Серёгой, который просто всегда при Женьке? Глеб занят Вандой, Пьеро – скинами. Нет, я расстраиваться особо не собираюсь, хотя и неприятно. С другой стороны – никто ж не ссорился…

Опять же Ромич на Антона нашего весьма положительно повлиял – как бы ни старался я чистеньким остаться и не общаться с ним без надобности, а ведь вот пользуюсь же плодами, так сказать, его деятельности. Опять же это Пьеро прямая заслуга…

Говорю же: я теряться не привык.

Ну, сколотилась вокруг меня – в чём-то уступая Женькиному настойчивому желанию, в чём-то в пику Антону с шестёрками, с Вишняковым в первую очередь – своя, внутри класса, компания. Состава вполне естественного: Никита, Женька, Серёга. Хотя я снова замечал: Никита был – другой, Никита был – сам по себе.

Присмиреть-то Антоха присмирел, а зло, несомненно, таил. Может и планы какие далеко идущие вынашивал коварные. Но пока его внешние выступления выглядели вполне невинно. Даже в чём-то на руку мне оказались. Благодаря ему я себе ник подходящий придумал. А то сделал, кстати, между делом сайт сатанистский, выставил на нём много чего хорошего, а написать, кто администратор, до сих пор не собрался. Админ-ухо – и что дальше? Сидел на английском даже думал.

А тема была благодатная – не стоило бы мне отвлекаться. По-английски, конечно, но говорил Вацлав про Чарльза Монро. Про игру слов. Mobscene – массовая сцена, а obscene – это уже непристойность. И тут Антоха срифмовал:

-Максим – obscene.

И сам рассмеялся – самому ему шутка его понравилась.

Как ни странно, понравилась она и мне. Я даже не стал реагировать, как подобострастно захихикал Вишняков в ответ на шутку босса. Женька ткнул меня в бок, глянул вопросительно. Я замотал головой: молчи, мол. И лихорадочно соображал: obscene, конечно, не пойдёт. А вот mobscene… Админ-ухо-мобсин. Так и запишем. И если быть совсем уж точным, мобсин с Максимом рифмуется куда как точнее, чем обсин. Хотя непристойность – это, конечно, круче, нежели массовая сцена. Но – не для посторонних глаз. Максим – не совсем в тему? Для публики – в тему…

-Максим – mobscene, - вдруг сказал, шокируя и сторонников и противников, я. Даже, кажется, Вацлава шокируя.

-Тихо-тихо, - сказал учитель. – Успокойтесь. Всё-таки урок. – И вздохнул словно бы в сторону: - Какой всё-таки тяжёлый класс…

Так вот и сошла Антохе с рук шуточка. Может, он даже и решил, что я малость обеззубел.

И тут высказался Вишняков:

-Мобсин – сокращённо будет Мопс.

Но и против этого я не возражал. Сам не пойму, чем мне даже это понравилось. Такой стёб! Не простой, не заурядный – а стёб высокого полёта.

Женька же никак не мог понять, что со мной.

Наконец я обратил внимание на не первый уже толчок в бок – предыдущие просто проигнорировал, расслышал обиженный его шёпот:

-Ты чего?! Струсил?! Сдался?! – Да… Нелегко Женьке меня критиковать! Молодец, что решился! Но я невежливо рявкнул на него:

-Ничего ты не понимаешь! Это же стёб высочайшего полёта!

-Мопс высокого полёта! – иронично довольно-таки хмыкнул Женька.

Сайт я действительно подписал так, как хотел. Хотя больше в последнее время занимался не сайтом – что-то такоё проблёскивало снова в мозгу – и всё никак не могло выкристаллизоваться окончательно. Проект некой грандиознейшей программы. Всё-таки тяжело творить в жизни, в материальном теле: пока дверца сама не откроется, пока переваренная и оформившаяся информация сама не хлынет – торопить её бесполезно. Одно дело – просто душа, которая сама думает и чувствует, другое дело – в жизни, когда мысли и чувства регламентированы мозгом. Так что – свербило, но не оформлялось. И я оставил это в стороне.

Мы же опять пробовали играть группой. Мы же не ссорились, не разбегались даже, просто – ну вот свои дела, свои проблемы у каждого.

Ева тут ко мне подошла как-то – ехидная, словно всё лучше всех знает про всех. Даже лучше меня. Стерва она всё-таки. Умная – а стерва. Только Олесю именно такая и нужна – с другой пропадёт. Такой вот активный «двигатель прогресса». Только вот меня-то я её не просил воспитывать!

-Макс – значит великий, - сказанула она с ухмылочкой, - а мопс – всего лишь порода собак Дарьи Донцовой, ваяющей пошлые дюдики. Вообще мопс – это такое существо, которому кто-то, возможно, гопники, крепко дал в морду. Не исключено, что Антоха Кисёлев.

Я посмотрел на Еву словно на неразумное дитя – умею если надо. Или если хочу. И объяснил, что прозвище моё к породе собак не имеет ни малейшего отношения. Это от одного из любимых словечек Чарльза Монро. Какого? Да так ли это ей важно? А за имя я не держусь. Подумаешь, Макс. Тоже мне великое имя. В том мире, где я был с Татьяной, пришлось объяснить этой Еве, меня звали иначе. Жаль, что теперь я не в том мире. И не с Татьяной. Как звали? Да слишком хорошо, чтобы я об этом вот так вот, между делом, рассказывал.

-Может, так будут звать похожего на тебя героя в одном из следующих романов Ольги Дыменко? – непонятно, то ли с издёвкой, то ли наоборот примирительно – когда поймёшь разве и её тоже – сказала Ева. Я мотнул головой:

-Не Ольги – это точно. Варвары Шестаковой – может быть. А может, и в моём собственном. Только вы об этом не узнаете, потому что и подпишу я свою книгу тоже тем именем.

-Почему? – удивилась Ева.

Я отстранённо пожал плечами, оттопырил губу – типа, и так всё ясно – и пошёл прочь. Да просто надоел мне этот разговор.

***

-Слышь, Надька, - позвонил я ей вечером в каком-то смутном предчувствии скандальных, но в итоге ведущих к счастью, перемен, - у тебя принтер вроде такой же, как у меня? Мой сдох, а мне печатать много надо, реферат завтра сдавать, можно я к тебе приду с картриджем и бумагой?

-Приходи, - пожала плечами Надька – я словно по телефону почувствовал печаль этого пожатия худеньких сиротливых плеч, эту их обречённость и априорное согласие со всем и на всё. Зачем же я её так мучаю?! Зачем не отпускаю, не прогоняю, вернее, хотя и не зову?! Ведь она всё равно надеется, пока я не поссорился с ней окончательно?! Честолюбие своё тешу?! Что такая девчонка потрясающая так мне предана, а мне её преданность не нужна?! Или нужна всё же?! Так – честолюбие?!

Нет. Всё же – нет. А что?! Да не знаю же я!!

…-Иди печатай… - Надька пустила меня к компьютеру и принтеру, а сама ушла в другую комнату – чего бы ещё она навязывалась… гордая… Из последних сил – а гордая…

-А в компе можно покопаться? – крикнул я ей.

-На твоё усмотрение… - рассеяно бросила она.

-Это как понимать? – усмехнулся я. – И чтоб копался, не хочешь, и запрещать – тоже не хочешь? Я правильно понял? Думаешь, сам не стану?

-Думаю… - подошла и встала рядом Надька.

-А я стану. Мы же не ссорились с тобой – чего такого?!

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒