АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА 6 страница

-Всё нормально, - хохотнул я в трубку. – Тебя нашла. Так и надо было. Не одному же тебе в «Трансильванию» идти. И не с Гопотёлкой, ясно море. Надька по всем статьям подходит. Кроме Игоря. Но да ведь и Игорь не стена. Тем более – не тот Игорь…

-Сейчас? – не понял Глеб. – В «Трансильванию»? Я тут в сосульку превращусь.

-Не превратишься, - опять усмехнулся я. – Идите. Сейчас. – И отключился.

Как-то, лучшим или нет образом, но Глеб выкарабкается. Игорь поможет. И я помогу – хотя бы тем, чтобы посодействовать, чтоб Игорь помог.

Это другие боятся участвовать в его делах. Вроде бы они этим от своих дел отдаляются. Наивные. Глупо делить такие вот общие дела на свои и чужие. Да, у меня своя история. Но эти дела – тоже мои. Может, поэтому время Фрица и Ванды не перестало быть и моим тоже.

***

Женьке что – Женьке всё равно никто никогда не поверит, что он физику, или математику, или там химию выучил лучше, чем на самую завалящую тройку – он в них плавает хуже, чем мы с сестрой в географии. Как Маринка наша Ивановна опять же говорит, «с пердежом и рвотой». А уж на тройку я ему всегда успею решить. То есть конечно я-то ему решу не на тройку, но он так перепишет, что и на тройку едва наскребёт. Так что Женька не парится – он же со мной сидит – и спокоен. А вот Серёга так пока не привык. Охает, какой Женька нахал и как к своей судьбе относится наплевательски. Только вот учителя к ним относятся совершенно одинаково – в десятый класс ни того ни другого брать не расположены. Ну да Женька себе техникум какой-нибудь присмотрит – уже присматривает. А Серёга всё же надеется остаться. Вот и сейчас – завтра по физике контрольная, а Женька и не почешется. А Серый подошёл, Серый трепыхается. Что, мол, делать. А что делать?! Сесть да подготовиться маленько. Так я ему и сказал.

-Ты готов со мной сидеть? – вроде бы и не хочет верить он – лень, должно, надо бы отмазку найти, чтобы вроде не он ленится, а обстоятельства не таковы, чтобы напрягаться…

-А чего ж? – пожал я плечами – я разве против в красноречии поупражняться, в способности объяснять дуракоустойчиво?! Конечно, мама приехала, домой хочется, соскучился, да ничего за пару часов от меня не уйдёт.

-А где? – Серёга понял, видимо, что работать ему всё равно придётся.

А урок-то последний был – история. В нашем кабинете. Так чего бы и не здесь?! Антон Анатольевич не ушёл ещё.

-Антон Анатольевич! – окликнул я классного руководителя. – Можно мы тут посидим немного, позанимаемся?

-Валяйте, - согласился историк. – Я тут ещё долго буду. Скоро Вишняков придёт долги сдавать… - Энтузиазма в этом не слышалось – Вишняков и для Антона Анатольевича тот ещё подарок. И ведь не остался сразу после урока, обедать, видать, пошёл. А классный сидит без обеда. А, нет:

-Я схожу пообедаю? – спросил Антон Анатольевич. – Вы кабинет открытым не бросите, дождётесь?

-Ага, ладно, - кивнул Серёга. Антон Анатольевич пошёл в столовую. А я начал вдалбливать премудрости физики в голову, не желающую знать ничего кроме Толкина и ролевых игр с вечными битвами на мечах. Ещё задачи решать я его как-то надрессировал, а вот с теорией… Ну вот не понимает он ни что такое математическая модель, ни зачем описывать что-то приближённо, ни что такое инерциальная система и где её взять, раз уж Земля вертится… А наша Марина Яковлевна на физике свирепствует не в пример строже, нежели на математике – понимание теории ей нужно, философское осмысление. А где Серый и где это философское осмысление… Короче, я порядком вспотел, пока хоть что-то членораздельное от Серёги услышал.

И тут открылась дверь и с довольнющей улыбкой – то, что для всех – в порядке вещей, для Вишнякова – повод прицепиться – в дверном проёме показался Вишняков. Долги, значит, сдавать пришёл… Ну-ну…

-Да, - со сладчайшей улыбкой выдал он. – Как известно, русский человек отличается от западного тем, что ему свойственно бескорыстие. Что у русского человека не всё продаётся. Русский человек способен помочь другому – другу! – не из корысти, а за просто так. Да уж, за такими, как наш МММ, несомненно, будущее. – Мерзенькая ухмылочка играла в глазах Вишнякова, кривила его губёнки. – Хотя, возможно, не всё так радужно, и не очень годится партайгеноссе Маргулис на роль русского спасителя человечества. Я думаю, мотивы здесь вполне корыстные и очень даже голубые. Впрочем, зачем осуждать двоих милых симпатичных мальчиков, если они так очаровательно сидят рядом…

-Всё сказал?! – спросил я и поднялся. – Давно в глаз не получал?!

-Ну-ну-нуто у русского человека не всё продаётся. да уж, за такими. твенно бескорыстие. оть что-то членораздельное от Серёги услышал. сте!! – зайцем заверещал Вишняков. – Не надо! Я же по-хорошему! Я же к тебе всей душой! И всем телом! Зачем же ты хочешь меня бить?! Ты же мне так нравишься!

Вот шут – при всём при том, что я сам шутовства не чужд, это уже мерзкий, совершенно явный перебор. Я сделал движение засветить ему в глаз – и промахнулся. А он и драться не лез, и не убегал – он руку сунул туда, где мужским рукам уж точно не место. Тут уж я не промахнулся. Но если и поставил ему синяк – то под рубахой, на плече – не знаю.

Но он и тут не стал драться.

-Ну не надо, не надо! – вскинул он руки в жесте защиты, увидев, что уже и Серёга поднялся мне на помощь. Впрочем, я помощи не просил – надо бы было – справился бы сам. Но пока было не надо. Вишняков чинно сел за парту, ручки даже сложил, словно примерный первоклассник. Мол, чего такого, сижу, мол, никого не трогаю, Антона Анатольевича жду – пришёл по делам сугубо учебным.

Драться с противником, от драки явно уклоняющимся – не то что подло, а просто противно. Я не стал – опять же не из принципа, а – успею ещё. Позвал Серого, дальше в физику погружаться заставил. Не столько его заставил – себя сейчас заставлять более варварски пришлось. Ничего, справился. Умею. И сделал вид, что не обратил внимание на сказанные словно между делом, на самом же деле – в большом напряжении слова Вишнякова:

-Ничего. Ты мне не отвечаешь – так у тебя ж сестра есть. Может, она сговорчивее будет.

Впрочем, не сделает он Мишке ничего. Не решится. Знает: если что – я его убью. Хотя приглядывать за ней повнимательнее стоит. Да я и так приглядываю. Не хочется всё время плохого ждать, противно донельзя, да только кто меня спрашивает?! Приходится…

Так вот и добили мы физику с Серёгой – не всю, конечно, но на честную твёрдую тройку ему за контрольную. Уже при Антоне Анатольевиче. Историк у Вишнякова долги принимал, а мы физику долбали.

Домой я пришёл в странном настроении: спокойный, но злым каким-то спокойствием. В таком спокойствии убивают, не дрогнув. Хотя убивать я пока не собирался. И знал, что лучше б и не собраться – не в уголовной даже ответственности дело – а руки об такую мразь марать…

Зная уже за собой такую особенность: когда надо что-то понять, обмозговать до окончательной ясности – я включаю телевизор и получаю необходимый толчок – я именно что телевизор и включил. И толчок получил. От давно уже покойного, но всё равно умного Талькова. Может, просто в таких случаях я из любого или почти любого сгустка информации достану информацию именно ту, которая мне нужна. Просто всё или почти всё может оказаться в тему, если понимать, что именно надо понять.

Тальков – умный, да, очень умный и жёсткий мыслитель, хоть и не одобряю я христианства, особенно в патриотизме, обаяние, стать – действительно – князь Игорь, пусть поэт и музыкант – слабый (ум не всегда талант и даже не всегда спутник таланта), так, Говорухин рифмованный, но иногда это и есть тот самый толчок, который нужен.

«Родина моя

скорбна и нема.

Родина моя!

Ты сошла с ума!

Родина моя!

Нищая сума!..

Родина моя!

Ты сошла с ума! »

Мы сами все с ума сошли. Мы научился жить в мире, в котором Запад скупил нашу не только экономику, но и все наши ценности духовные – тоже по преимуществу скупил. Нет, не себе взял – уничтожил, естественно! Мы пытаемся что-то этому противопоставить – хотя бы то, что сами стараемся жить не так – пытаемся дружить по-настоящему, но мы привыкли к тому – и значит, смирились с тем, что живём в мире, где всё добро – за выгоду. Пусть не в деньгах порой выгода – в услугах, в том, чтобы «дружить против кого-то там»… О-о-о, какая же мерзость! Мир гопоты! Но я ныть и скулить не собираюсь. И плакать не собираюсь. Я – боец, и собираюсь – воевать. Как вон и Пьеро воюет. Конечно, от таких, как мы с Пьеро, прок есть только тогда, когда на расчищенных нами территориях такие как Маленький Фриц что-то доброе воздвигают, и грош нам без него цена. Но ведь и он один своей добротой ничего не сделает, если не будет боевиков вроде нас… Нет, мне совсем не обидно, что Глеб лучше меня. И совсем не повод сомневаться в собственной нужности – самого хорошего человека всё равно не найти, достаточно просто быть самим собой – стоящим, и не копировать никого, вот и Глеба тоже. Это даже хорошо было бы, если бы был у меня друг лучше меня. Хорошо бы, чтоб был. Будет…

И всё равно мерзко, что с точки зрения обывателя, с того же самого Вишнякова точки зрения – я должен был не просто так Серёге всё объяснить, а хотя бы заставить его – ему это не проблема – карты контурные рисовать. Да Вишняков – с прибором на него! – но ведь все сейчас или почти все – кроме друзей! – так думают. Вот что особенно-то противно…

И никаким колдовством этого не изменить. Это ведь – не в физическом мире. И что с того, что я умею колдовать?! Колдовать ведь каждый в принципе может – было бы желание и понимание того, что это вполне возможно… Это только чтобы хорошо колдовать, талант нужен – как и чтоб любое дело хорошо делать. Иначе нельзя ничего хорошего по части результата гарантировать. А что большинство никогда этим не занимается – так это по причине косности своей – тупости и ограниченности.

Вся беда, что колдовство разных людей так же складывается нескладно, как и вообще любая, и без колдовства, людская деятельность – и всё в итоге течёт – с колдовством ли, без колдовства ли – туда, куда, наверно, и собиралось само, куда свыше было предназначено течь. Поэтому всё и всерьёз – вся боль, все беды…

Я для порядка ещё понажимал кнопочки на дистанционке – что-нибудь ещё да выловлю подходящее. Конечно!

«Профессионалам

по всяким каналам

то много, то мало

на банковский счёт.

А наши ребята

за ту же зарплату

уже пятикратно

выходят вперёд! »

Какие уж тут комментарии! Было это? Было! Есть? Где?

***

Праздник, который «каждый день» - разве он настоящий праздник? Потому и не праздник, что «каждый день» - ждать не надо, где оно, вожделение, которое и делает праздником праздник?!

Живёшь, делами своими занимаешься – и всё же каждую секунду на самом донышке души теплится окаянная надежда: она ещё придёт.

И когда дождёшься наконец – когда миллион раз уже подумал, что – всё, что – не дождался – вот тогда действительно праздник.

Вот только всё труднее раз от разу убеждать себя, что она унижает меня не для того, чтобы радоваться моему унижению и власти своей безграничной, а – чтобы всю гамму эмоций мы с ней познали. Ну, разок познали весь спектр, хватит уже? Ан нет. И пикнуть мне не даёт.

И закрадывается крамольная мысль: а мне это надо?!

Может, попробовать возмутиться, попробовать так сделать, чтобы стали мы на равных наконец?

А вдруг всё рухнет?!

Или, может быть, пусть?

***

Злое предснеговое солнце, опаляющее озябшую землю в разрывах туч, штормовые почти порывы ветра, не вчерашнего, пусть и сильного, но спокойного, а, как и солнце, злого, собирающегося засыпать город снегом третьеразрядного циклона – неплохо – и всё же заурядно, такой весёлый неуют, который – сплошь и рядом, который не удивляет, хоть и зовёт в себя.

Зовёт. Хочется расправить перепончатые крылья, взлететь в циклон этот (Или антициклон?! Вот я географ! ) снеговой. Снег – самое то для скандинавских драконов.

Я – дракон. Да знаю, знаю! Здорово!

Я взмыл в эту самому неясную атмосферу странных тревожных снов, где маячок мой едва брезжит, едва теплится. Я не мог даже понять, кто я сейчас – действительно дракон или же полностью бестелесное уже сознание. Но я слишком много знал, я слишком много раз проносил своё сознание между жизнями сквозь бестелесную нематериальность, чтобы всерьёз верить байкам о том, что сознание якобы свойство осознавшей себя материи. Чушь. Но нет, пока ещё шуршали перепончатые крылья. И это нравилось мне. И то нравилось, что для других я был невидим не потому, что на самом деле невидим, а просто я был в небе, а они на земле, и я был всех их, земных, выше и сильнее. Король, действительно, над ничтожным плебсом.

А потом мне захотелось стать бестелесным – просто частью зреющего в небесах снегопада, просто едва теплящимся сознанием. Нет, всё ещё будет, я отдохну ещё, я ещё научусь, не боясь, выключать свой маячок, сохраняя в бессознательности уверенность, что сознание вернётся. Да я уже сейчас мало что понимал. И это радовало.

Нет, понимал! Пронимал простую вещь: для сознания нет расстояний. Могу перенестись куда угодно, а там и материализоваться – почему нет?!

Захотелось вдруг в Находку к дяде Мише.

И опять: почему нет?!

Сознание вспыхнуло, проясняясь, под окнами его квартиры. И… Нет, не стал я материализовывать там своё тело. Нестерпимой болью хлестнул по душе цыганский романс, звучавший с виниловой пластинки – был дядя Миша большим любителем старины, цыганщины – в частности. Николай Сличенко, или Волшанинов – тоже Николай, какая в сущности разница, если больно – на сей раз (ведь совершенно же непонятно, почему! ) действительно нестерпимо.

«Наверно бы меня разлука не убила.

Наверно бы я смог забыть, что ты была.

Не спрашиваю я: зачем ты разлюбила.

Скажи: зачем весь мир с собой ты унесла.

Изменилось всё вокруг

и всё ненужным стало вдруг.

Солнце встречаю, его не любя.

День провожаю – не любя.

Мир ни к чему мне,

мир ни к чему мне,

мир ни к чему мне, где нет тебя!.. »

Из-за простенького романса всё?! Нет, из-за того, что всё на самом деле так: нет Татьяны – так нет, значит, и меня самого… Действительно: унесла с собой весь мир.

Сколько ни пытался объяснить себе, что могу жить в мире, где нет Татьяны, так ведь и не объяснил ничего. Потому что нельзя в нём жить. Его просто нет – этого мира. На самом деле ведь – унесла с собой, да, да…

Удавалось какое-то время прятаться от самого себя, себя самого обманывать, делать вид, что живу – а больше не могу. Не хочу! Не хочу!!!

Душа рыдала – где там Пьеро такое отчаяние, даже в тот раз, когда впервые пришёл он к Фёдору. Но ведь не было тела, не было на этот раз мокрых глаз… Было ли чего мне стыдиться?! А, собственно… Если бы и плакал – что, не имею права наедине с собой на действительно сильные чувства?!

Но нет, я не плакал. Не было тела – не было слёз – так и запишем. А то ведь, признавая реальность астрала, правду его и существование «на самом деле» (хотя ведь так и есть – существует он…), можно и до того договориться, что и Вадим Игоревич, когда увидел впервые клип о том, как умирала у его ног Алиса, тоже… Нет, стоп… Нельзя говорить даже… Думать даже – и то нельзя!

Так… Спасительно пустился в рассуждения, и чуть стихли в душе рыдания. Это широко ведь довольно известно: в словах можно утопить всё. Любую боль. Не рассуждал бы – не выжил бы.

Выжил. Очнулся на своём диване под фикусом в кадке – не дракон – мальчишка четырнадцатилетний.

С насморком и несильной, но нудной и противной головной болью. Но – ладно. Это, наверно, тело на себя одеяло сознания стягивало… Чтоб то на болях души не зацикливалось, свои, телесные мелкие боли ему подсовывало.

Я взял себя в руки и сел за компьютер. Я давно подбирался к тому, чтобы попытаться, попробовать написать программу, которая бы позволяла людям, подобно тому, как я сам это делаю, сохранять сознание, пусть пунктиром, и между жизнями тоже. Сидел, ковырялся в программе – а не получалось ничего. Так что по большому счёту ничего я и не делал – только носом простужено швыркал.

Вошла Мишка, послушала немного это дело, а потом пошутила – и не зло, понятное дело, а всё же обидно (И это я ищу что-то обидное, да ещё и в том, что сестра делает?! Вот и «нет у меня гордыни»! ):

-Что, диарея?

-Да будет тебе известно, - усмехнулся я, что насморк по-научному называется ринит.

-Диарея-диарея, - рассмеялась – совсем на самом деле не обидно – сестра. – Только не из жопы, а из носу.

-Тогда уж скорее энурез… - с почти деланным огорчением вздохнул я.

-Да ладно тебе, я пошутила, - примирительно сказала Мишка. – Зря ты в программу полез – ничего у тебя сейчас не получится, я же чувствую.

-Слушаюсь, - согласился я. Из программы вылез – подключился к Интернету. В почтовый ящик свой залез. И обнаружил письмо с мыла совершенно незнакомого. Но…

Предварено оно было – «Вадиму от неизвестной».

А кто, как ни Татьяна, называл меня Вадимом?..

Я стал читать письмо.

«Вадик! – начиналось оно. – Нет! Лучше: Вадим – ты сам не знаешь, какой ты гордый и красивый.

Это крик души. Помоги мне! Если не поможешь ты, не поможет уже никто. Просто – никто не сможет. Никто, чувствую, не знает рецепта, как справиться с этим. И опять же, чувствую, понимаю: ты – знаешь…»

Ну вот. Опять меня кто-то в чём-то считает всемогущим… А я сам со своими проблемами разобраться не могу. Хотя, может, «сапожник без сапог», и я тоже из тех людей, кто, не умея помочь себе самому, другим – умеет? Может быть… Ладно, попробую.

Я стал читать дальше.

«Я схожу с ума, я умираю – от страха смерти. От непонимания, куда денется моё сознание, когда угаснет; как это – сознание угаснет?! Просто – от немыслимо мучительной непонятности всего сущего и происходящего.

И только ты, мне кажется, знаешь, как мне выжить в этой моей дурацкой ситуации. Ведь, наверно, все боятся – кроме полных идиотов – но не так ведь, как я?! А ты, если и не совсем не боишься – всё равно ты сильный, ты умеешь справляться со всем – даже со страхом. Мне надо только, чтобы ты объяснил мне, как выжить.

Потому что тебя, я знаю, многие считают долбоёбом тем ещё. А это просто жизнь через край. Ты живёшь со вкусом к жизни. Так живут, когда страха нет. Но и пронзительность в тебе тоже, я скажу… неслабая… Такая, какой никогда не будет без страха, без понимания всего страшного.

Значит, делаю я вывод, может быть, и неверный он, но – делаю: страх есть, но он побеждён. Как?!

Я понимаю, что это, пусть даже всё так и есть, не так-то просто объяснить. И всё же надеюсь, что ты попробуешь хотя бы…

А может, и не надо ничего объяснять – просто ещё раз оказаться в постели с тобой…»

Вот как! Оказывается, я с ней и спал ещё?! Так кто же она такая?! И кто кроме Татьяны называл меня Вадимом, кто ещё может знать об этом?! Или – не знание, а догадка?!

«Твоя плоть сама подобна жизни – живая и животворная. Избавляющая от страха…

Не ради того хочу тебя, чтобы даже ты что-то дал, а просто для тебя. Чтобы в руках жизнь держать – тебя. Ты – это ты. Чудо».

Да… Вот комплименты… А всё же приятно читать такое – почему-то верится, что написано искренне. Потому, наверно, что на самом деле написано искренне. И даже удивляет немного – хотя что в этом такого! – что я могу так на людей влиять.

«Вадим, милый! Помоги, пожалуйста! Ну пожалуйста! Если – да, напиши мне сообщение на номер…»

Следовавший за этим номер ни о чём мне не говорил. То ли с чужого телефона она хотела на меня выйти, то ли просто не входила в круг ближайших – чьи телефоны я знаю – знакомых. Сперва я попытался позвонить. Наслушался длинных гудков и согласился на то, чтобы написать.

«Я ещё не знаю способа, как не бояться. Пишу программу, но она не готова».

«Ничего, - моментально отозвалась она. – Давай завтра встретимся в три на углу Калинина и Надибаидзе».

«Хорошо, - согласился я. – А я тебя правда знаю? Это не розыгрыш? »

«Правда», - написала она и больше на связь не выходила.

…Она не пришла.

К трем я выбрался-таки на угол многих и многих встреч – её не было. Никого не было знакомых. Только в самом начале четвёртого пробежали Шабалины.

-Кого ждёшь? – спросил, сбавляя ход, Женька.

-Да так, - отмахнулся я. – Неважно.

-Не меня? – усмехнулась Сашка. И не слушая ответа: - А жаль…

-Нет, - ответил я. А мог бы и не отвечать. Как-то всё оно глупо было…

…Конечно, глупо, подумал я, вернувшись домой и залегая поспать часок-другой – насморк, горло дерёт, голова гудит, то-сё…

Но только проснувшись, я почувствовал, насколько и впрямь всё действительно глупо, и, главное, какой дурак я сам. Ведь это, наверно, Сашка же и была? На свидания, конечно, с братьями не ходят, но в данном случае, похоже, это была проверка на сообразительность. На вшивость… А я позорно провалился…

Так Сашка? Или нет?

Я вдруг почувствовал, что безотносительно к тому, она это была или нет, а я хочу её видеть – милую, мягкую, словно кошка, заботливую, добрую. Я позвонил ей – если это вчера была действительно она, то был у неё при этом другой телефон – её-то номер я знал, чего там… И мыло её тоже знал давным-давно – совсем ведь другое мыло. Да ведь, впрочем, новое завести не проблема. Да и симку новую – тоже…

-Не хочешь, – спросил я, - развеять одиночество простуженного человека, брошенного на произвол судьбы погрязшими в работе родителями и неизвестно где пропавшей сестрой?

-Хочу, - сказала она – даже по телефону слышно было, как она улыбается. – А Мишка у нас.

-Так скажи ей, чтоб у вас и сидела, пока ты не вернёшься – и приходи. Ладно? Если хочешь… - повторил я.

-Скажу, - согласилась она. – Приду сейчас.

И она пришла. И было хорошо. Вот только когда я спросил её:

-Это действительно ты была? – она сделала вид, что не понимает, о чём я говорю. А может, действительно не понимала?!

Только почему-то всё же я почти уверен был, что это она. Скорее всего, она решила, что так получится (правильно решила! ) снова оказаться со мной в постели, и тогда не нужны будут рвущие и выматывающие душу разговоры о смерти – а просто этой постели ей и хватит, чтобы выжить.

И всё-таки – неужели правда она?!

Девчонка с выкрашенными в ярко-синий цвет волосами, обожающая повизжать пронзительным голосом? Позерства хватает…

И что?! Волосы, голос… Что-то ещё знаю о ней? Похоже, нет. Эксцентричная особа? А сам я что – менее эксцентричен? Это что получается, эксцентричность – повод отказать человеку в праве на искренние чувства? Как бы ни всё наоборот было…

Я боялся на самом-то деле, что не то что-то делаю, что снова боль скрутит душу, что будет даже стыдно.

Но нет, на сей раз действительно было хорошо. Только вот голова потом здорово разболелась. Вообще я не привык из таких мелочей трагедию делать и на этот раз не собирался – но отдых мне сейчас был нужен. И я лежал – и отдыхал. А она ласкала меня. Вот так вот – глаза целовала – странная, всегда разная, смешная, весёлая и печальная – эксцентричная, непредсказуемая. С синими волосами… И что такого?

Да вот – ласкала. И вдруг – расплакалась – по-детски, жалобно, беззащитно. И жалко мне её стало. Я взял её мордочку смешную, зарёванную в ладони, в нос мокрый чмокнул:

-Ну чего ты, глупая?! Не бойся. Ничего не бойся. И – я не собираюсь над тобой смеяться.

-Конечно, Надька умеет любить, она – тонкая натура, а я – обычная. Только ты… Ты такой – не потому что кто-то тебя как-то там любит – правильно или неправильно, высоко или обычно. Ты сам по себе волшебное чудо…

Всё-таки она?!

-Брось, - попросил я. – Ну что за глупости…

-Вот так вот глупо, неумело люблю, - то ли вздохнула, то ли опять всхлипнула она. – И никогда не сумею стать такой, какая тебе нужна. Прости за всё…

-За что?! – удивился я – а за что, на самом деле, прощать-то? В чём она виновата, что мне плохого сделала?! Наоборот, хорошее. В себя ещё сильнее верить научила. Или заставила, можно и так сказать. – Наоборот – спасибо за всё.

-Это счастье каждый раз – в постели с тобой оказаться – потому что можно не прятать нежность. Не скрывать и не бояться, - довольно спокойно, хотя и с горечью сказала она. – Макс, правда.

Значит, Макс. Не проговорилась – или не знает?! Хотя мне не так уж важно было уже, она это писала или нет. Если не она – тем хуже для той: мог кому-то помочь, помог Сашке, а не ей. Захочет та – и той, другой, помогу. Но всё равно это на самом деле, я думаю, Сашка. Или не Сашка. Какая разница?!

И, прервав мои путаные размышления, она поцеловала меня. А я поцеловал её.

Только вот опять – а при чём тут снова Надька?! Почему опять о ней Сашка заговорила?!

***

А вечером пришла Татьяна. И клялась, что не станет больше ни играть со мной, ни – мной играть – всё будет по правде и всерьез. И что исчезать так больше не станет, тоже клялась. И насморк мой вылечила, и боль головную сняла. Без каких-нибудь обычных картинных действий позерских – обыденно, просто.

И без секса обошлась. И как-то так обернула всё, что – и я обошёлся. Хотя и нелегко мне это далось.

…Зато ей, похоже – раз плюнуть.

И мне казалось, что избавление от вечной игры – это только лишь всего – новая её игра.

А когда она ушла, показалось мне, что теперь – если уж не навсегда – то или очень и очень надолго, или – до встречи скорой, но последней…

***

Что между нами общего – между сообществом нашим владивостокским – и новосибирским? А особенно – между теми, кто пробует писать, между Ольгой, Егором и Варварой, Вадимом и мной, Анной и Клаусом? Между бессмертными опять же Ольгой и троими её мужчинами-братьями – и снова – мной? И в книгах – что общего? Почему мы словно постоянно даже цитируем друг друга, путая иногда, кому из нас какая мысль пришла? Почему даже мы, бессмертные, хоть и по-разному, самым главным и серьёзным вопросом считаем вопрос о смерти?

«Чтобы туже вязать,

чтобы туже вязать,

нужно чувствовать близость развязки…» Цитирую Башлака – но не цитирую ли при этом кого-то из наших, кто сам уже Башлака процитировал, может быть даже – самого себя?

У всех у нас мысли вокруг одного вертятся: не должна жизнь быть скучной и примитивной, не нужно ей вокруг только лишь физического существования вертеться, вокруг проблем человеческих, должно быть в ней что-то сильное, красивое, некаждодневное. Высокое. Высшее.

И писать мы стараемся настолько честно, чтобы люди воочию почти что увидели, что можно жить интересно, а не примитивными глупыми инстинктами. Ведь можно же! Мы живём! Мы сами – доказательство того, что так жить – возможно. Только становится страшно иногда – а вдруг мы сами себя придумали?!

Нас упрекают частенько в том, что в наших романах много грязного секса. Да, много! Потому что это тоже мощно и красиво.

В нас действительно много общего. Мы и музыку все любим – и во многом – одну и ту же. Во всяком случае «Trä nenvoll» и «Katatoniю», «DDT» и Высоцкого, Янку и Башлака, «Пикник» и «Агату Кристи» - на самом деле все. Остальное – у каждого своё, а это – у всех. Эти сами люди не все друг друга уважают, знаю. Но только мы их всё равно всех любим: в их музыке есть главное: нерв, говорящий, что нельзя успокаиваться и квакать в болоте обыденности.

В последнее время я только «DDT» и слушаю. Шевчук, конечно, бунтарь, но бунтарь повзрослевший и мудрый. Уже не «шпана уфимская» - мэтр. Хотя «Юрец-огурец» и нравился мне всё же больше, чем Юрий Юлианович… И его мудрость очень иногда помогает. Словно вот посидел-поговорил с ним – а на самом деле просто песни послушал. Башлак не дожил до такой мудрости. Да и не мог. Тогда бы то, что успел, было не на пределе. А оно – действительно на пределе юной, гениальной, больной – на последнем вздохе – искренности. И очень многие из тех, кто не зарос в болоте, не успокоился – именно благодаря ему не успокоился! – были бы тогда не с нами. А Шевчук – да, Шевчук успокоился. Немного. Совсем чуть-чуть. Не успокоился даже, а просто поверил в добро. В хорошее.

***

Пришёл Глеб. Просто так. С гитарой. Здорово, что пришёл. А то, что просто так – и того лучше. Ничего ему от меня не надо, и я его ни о чём не просил – и в бескорыстии смысл. Главный смысл.

Как-то мы умеем утешать, успокаивать друг друга. Просто разговаривать о главном, понимая, что для обоих это действительно главное, но – просто обсуждать, без воплей на тему «помоги, пропадаю».

А иной раз – просто как вот сейчас – и не говорить ни о чём таком, просто быть рядом. Просто быть вместе, плечо, локоть друг друга чувствовать – и можно петь, дурака валять, вообще любой ерундой заниматься.

Глебушка сел на мой диван, ноги свои длинные-тощие, журавлиные (Он говорил недавно, что росту в нём метр восемьдесят пять, и весят эти метр восемьдесят пять пятьдесят три кило – вот ведь дистрофия гуляет! Он сам про себя говорит – «такой дрищ». Хотя в Пьеро вообще сорок девять, но он хоть не такой длиннющий. Да я сам-то – много ли толще?! Просто кость пошире и жилистый. ) под себя подсунул по-турецки, что-то на гитаре изображает.

-Помощь, - говорит, - близка. У тебя дяди Фёдора сборник есть?

Ещё бы у меня да дяди Фёдора сборника не было. И я его собрался было в магнитолу поставить. Но Фриц сказал – в комп. Ну в комп так в комп. «Ехать так ехать, - сказал попугай, когда кот Васька тащил его за хвост из клетки». Поставил я диск, а включить его Глебушка мне не дал. Сам петь стал, ну и я с ним. Во вторую гитару.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒