Примечания

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 11Следующая ⇒

Тугг

Тутают!

Немм

Чистьименье.

Тугг

Вы ухонемой?

Немм

Неипаче.

Тугг

Знать, вы не глухо немой?

Немм

Ой нет. Только неммного фальшивлю.

Тугг

Ишь! И чтой же с вами приглушилось?

Немм

Я теперь фальшиво немой.

Тугг

И что за вздорздорздоровская вещь была поводом? Отчего накал, Немм?

Немм

Чтоф её совсем, эту забутыль, милсдурь.

Тугг

Не зная бурду, и на утиль? Навернски?

Немм

Да у корчмы Полеторфяника, где я бивался былым.

Тугг

Не разберу отсюда ни одного вашего соло, хотя я и наострил уху. Я бы стал чадочку более блажеразумней, будь я на вашем месте.

Немм

И? И здесь? Издёвки? Вы, ты, брр! Трр-прр, вытиран! Меня мания манит моя ярость малость, когда я мнемоменяю!

Тугг

Есть разглазвон. Мелочь бартера двоится. Позвольте мне за все ваши издержки дать вам синицу врушки. Вот, возьмите лесорублей, осемь флоринов. Куны полезут для вас.

Немм

Солидно отрезано! Как же, я слышал об оном вполушка, о незавиваемом сердопухе Седрика Шелкобрада! Чтоб крыше стать с рассветом у дамблинского залива! Старый сиголовкий голец! Его вкрутили на месте, как некоторые яйцезрели. С местными волостями – Мономарк. С тамошними побледнушками – тискающий спальщик.

Тугг

Просто потому, как пресказывает Тацыть, не затягивая катавасию, что он огорошил здешний дернозём классной подачкой отбросов.

Немм

Прямо так каменный пудинг у-над бригсельским рекоомутом.

Тугг

Вожжиправый! Так оскандинавиться?

Немм

Восходно с быком на торфяном полотне. Царь ремизский, шарь аулейски! Я готов пронестись вприсядку на почве его пенистого отрога, с его волосяной нанкой вовнутрь, от косы, где мой затон, до Брайана ду Линна.

Тугг

Кружку рома и тук вощины на меня, когда б я побритался поднять с пола слово от стурка до финска того диатлекта, которым вы говортамерундите. Что-то ослыханное и увыгодное! Желаю дозрабствовать! До встречертей.

{Немм рассказывает про Анну и Горемыку}

Немм

Совершенно сонгласен. Мину внимания. Окиньте обсерваторским оком круговиды этого аляострова, и череп некоторое время будет видеть, насколько исконна сия долина моих Старшин, гунномычных и наших, где горбшнеп завсе клянчит у пивички над солончаками, где грядёт городище по перешейному закону, где по праву господина изольдины простёрлись от евоной Начальной Корчмы до чьего-то Финишерного Акра. Честь мнемнить эмто. Моресходствуют два рас ветвления: приснобедное и назолотечерпавшее. Ласканная муть. Здесь, гонясь всточно, они как наволнение; затем, голодные после водлива, они заупокойны. Бесчисленность литейных пуль низверглась на этот край, вездетучные как снижалки, перьевые осадки, как бесплотная угроза кругоземномира. Ныне всё кануло в вечность холмов, из петли в пекло, крах краха. О циничность, вот вся твоя ценность!

Тугг

Благодать у бога!

Немм

Бытибысть! Здесенька взаимопокоится их прах. Великолик возле маланьи, ословом, еженочный мир иностранен, в уауалялином прапраграндотеле сидит мошканорушка, ани на уховёртку, в мокрогуба огнезалп, подавну равных ан нетравных в той молниекосной погромжизни, которая есть ловление любви.

Тугг

Боже усыпись!

Немм

Мирноясно! Страхолютыми водами обволочены. Блатозвучный наплыв. Ведь смертодробительский курган приглотил их всех. Эта туземная собствечность есть ничто как кирпичный прах, а челозём должен возтрудиться. Кто передумал много крепких рун, тех дважды два и обчёлся. Раз нов покров да стар покрой, трёх замков кров лишь мракмглин! Дорог ли короток ли нынче разор до Горблина? Базарт горбления. Но говорите невногу лёгочней, гниломес! Не соблагохотише?

Тугг

Хочушкак?

Немм

Там больжукщий Гемимерид и фея Струянна.

Тугг

Горишчо?

Немм

Это корабельская грабнiца.

Тугг

Грамнiцы!

Немм

Ух вы, тугой-сякой, вы чудью не ввекаменели?

Тугг

Гля, я негнароком громпросторфторировался и навечно в пол нем.

{Мусорная куча букв}

Гляньте, если вы абывыгодоприобретатель, на этот уличный журнал, что за чудоидейные знаки (ну гляньте) на этих буквоводах! Можете ли вы обчитать (раз Мы и Ты это уже порешили), что это за животворение? Это вечная давняя история. Смена. Расосмешения на расосмешения. Предел. Они явились, умилились, охмурились и удалились. Упаси. Холм вотчины твоей брошен как медяшки с пирса. Сносно и снова будут повторяться меандердела нашего старого Гойдельбурга, пока голова заоблачных высот обходит землю. В неведении, что начинает с намёка, что завязывает знания, что формулирует словоформу, что учит умуразуму, что передаёт понимание, что освежает ощущения, что вызывает влечение, что держится добытого, что гонит гибель, что распекает рождение, что скрепляет следствия существования. Затем что тростник, растущий из его пупа, достиг запрестольной Парашурамапрастхи. Живая книжность для почвообитателей; эк, как чудно выходит, как вздрог испуга. Зубчатка, гэлбилка, вехогрядильня, нужные для целенамеренного гостепронырства в землекору в любое время, суют в ряд и в поперёд, как охомыченики на полеобходе. Здесь вот вооружившихся фигурок шоры-моры. Шоры-моры вооружившихся фигурок вид здесь. К руне чего, вот личчинковое чутьчело, что частночает чистёрчик, называемый чадночным-с. Челом на восторг! Что понятно! Челом на зад! Чёрт, пеняйте! На же, трах, и в подмои, елом к елу! Когда капельная часть играет роль прицелого, скоро мы привыкаем следовать частнокупной азбукве. Вот (нет, ну гляньте) копилнадцать лепохлёбанных горошин, вызывающих капитальный интерес, ведь это ни мальски ни мало те пилюли, от которых пустобрюхи заработно плачут. Ранги гор взрослись, чтобы из-за отрогов орангутанги бурно перерекались сорвав голову. О как же ж, как же ж, чего для таки ты? Фу как, фи, плачет горько Фитора: Фитот, да не ферт, у эфтого фалалея фукнули все фишки. Сполучается сполная спутаница! Да тут мусорная туча предметов! Оливки, битки, гамаки, дельточки, астры, булки, ветры, главкормы. Полуночная яицпища (да нет, ну гляньте! ) тоже тут, немного скорлуповатая на сырости лет, и всё как-то съижилось, и всесветные порожние обиватели, хоть начинай-с с чистого сада-с. Ссс! Смотрите, чревоходные змеи-с, каждый сторонись! Наш Уйблин ими кишмя змеекишит. Они появились на нашем острове из трёхсторонней Вылетизвергании, что за влажными прериями, садовыращенные в сердцевине грузоподъёма запретительных плодояблок, но затем а-ля Сивка причалил Уиттерзоб со своими мусоропосудинами, чтобы за них получить мурашки, что легче простоты, как нашей ктоздешней оттомамке прочно легкодеть своё чтослучение. Подчас делите или пересложите, но в конечном подсчёте добро глаголют вымогатель, бондарькатист, аферист.

{О числе 111}

Ехс чрехс рекс; вгрекс изврягс. Раз да раз, приняв ещё раз, будет троица того же да один впереди. У двух отгляд один, получаем убедительную скроицу и то же позади. Для начала есть большой боабоа, стреногие телета и вечноигривые коняжёны с посланием на устах. И возокравная безъединная дюжесть детописи, влагающаяся в память душевкладчиков до кануна всех снятых. Что за меандертальщина здесь разворачивается, и с каким концом, ввиду кадровойск, аннтикадровойск и посткуманнокадровойск! Чтобы рассказать, как нам быть важным смелым и бобоспелым среди наших мужелжецов, дружептенцов и прапрочих дюжепевцов, когда нам не быть сальной девой и паподщерью среди наших Анничьих дочеарок! Обвинившийся, отвекуйте! Дамадам беспредельна!

{Происхождение письменности}

Нильственная правда, что во время водно искомкательная папера ещё не водилась по бесплодным западинам, а сырьевая Массгоркучка всё ещё стонала, чтобы мещанки выпустились бегством. Вы подарили меня ботинком (точно помечено! ), и я подобедал с ветром. Я вручил вам в руку (ведь та эту моет? ), и вы пустились во все четыре. Зато мир, умразумейте, есть, был и будет в состоянии белописания своих черторезов веки и веки, человеки, по всем вопросам, что ложатся под спуд наших инфрарациональных чувств, ведь последний верблюдихопил с сердцевеной, пульсирующей между его буровей, ещё только должен подойти бардом к домовищу близкого ему чармовека, где ягодка крепко держится за ножку. Зато и рог, и выпивка, и страхопредставление будут не сейчас. Кость, булыжник, овчина: коли их, теши их, руби их всенепримерно; оставь их глинообжигаться в мятьплавильном горшке; а Утренбег со своей гноманьонской хартией, чертильницей и шрифтературой должен, как тирансообщественноизвестно, выступить красноглаголя из-под прессодавильни, а иначе нет никакого смысла в алкораннем. Именно так (как предупреждает обёрнутый) папиру и изгои изготовляют: со шкурными намёками и шибкими огрубками. Пока однажды-с (наконец-то, хотя и не до конца окончательно) вы не заведётесь к знакомым графа Типа, графы Топы и всех маленьких топтипчиков. Это лишь цвет точки. Так что можете мне не расписывать, чем каждое слово может обернуться, неся трижды двадцать да ещё десять утипических прочтений внутри этой книги духпленных союздеяний (пусть покроют грязью чело того, кто будет разрывщиком! ), пока Дверть, вслед за махомухамахамой, которая однажды открыла всё это, в тот день не закроет тебя. Верь.

{Возвращаемся к делам давно забытых дней}

Позже возгласи! Далече Душдом путеводный, где каждому – семьи сот дев, и детолучиной одною не может быть парк наш согрет. Затем посмотрите, что вы получили в подруки! Тут кинопечатание, словно курсивейшие конемоторы, совершает свои шаги в предовперёд, криволениво и сикосьнакосяобразно, хотя даже занятой вигоумник сможет что-нибудь выудить из торического писания. (Тимьян раз хром как чурослеп, петуньи дважды прыгзаборней, а сверхкостричные грядки любят тройную засадку. Там драны курицы положили зубы на полку, там негордый ишак начал заиаикаться. Если бы да кабы мы планировали как сирые скакуны. Среди дымослов с укоромысленным видом. ) Того самого, про жену с ворохом птенцов. Ведь то был век чрезмерно раздутых верхних надежд. Век нойбывалого и колоновенчанной; век витания в кучевых яблоках и падения облаком недалеко от облачности; или век хризогалльской молодёжи, которую надо погэленить; или век того, что бедокурка заставляла мужчину совершить. Словно младовенчаска, он был не в своей сальтарелке от твистоплясок её юморисок и от её чечёткого пирриха. Фейя Майяна, да эта змееженщина же воплощённая лесбинка! Водите балловод, но следите, чтоб он не руссплясался! Вуальс-паузтон, глас-аннглаз. Но кто ценит её ливень, тот пожмёт дулю. Одинночка, ласкодонна. Мужно похлюпать! Одно точно, всё это было её, а не наше! Затем лёжно рассклабятся джентльмины, ведь мы за заведение зюйдонордки. Этакой малюсенько-такусенько-сикусенькой. Сказ как отрез! Этос учился еговым теменем. Послушен! Послушен! Я уже изображаю это. Горн зовёт, внемлите! А лиролады перешепчут.

{Часть 4. Леди Проделок}

{История про Леди Проделок}

Это случилось под точной теменью издревлекаменнаго века исстародавнишнихъ времёнъ, когда Адам деловинно копал, а его мадамочка плела водянистую дымку, когда ражный человек из горнодубняка был как какой-нибулль другой, а первая верная сердечная реквизитёрка, гуляющая как ей вздуется, была не какой-нибаддь для его любвезанятных глаз, и какой-нибилли жил влюбовно с какой-нибабой другой, и Ярл ван Гонный высоко поднял горячую головку в своей лампосигнальной башне, налагая на себя холодные руки. А его двое маленьких близужимок, нашенские собратья, Грустофор и Милорад, дуракаваляли свою болвашку на настиле промасленного белья в верхномере замка его глиноземлянки. И тут, свидетель тот мир, кто же пришёл к мару его корчмы, как не названая его племянница – леди проделок. И леди проделок схватила розаленькую и набелилась насупроть дверного приёма. И она зарделась, и Воспыландию поглотил огонь. И рекла она в дверепроём как мелкая парижанка: «Марк Разин, ужели нельзя мне похоже попозже хоть капельку портерпис? » Вот так-то злопихательство и началось. За то двероприём рукответил этой грации с надраландским насснау: «Тук! » Тогда эта Грайне О'Метка детоувела близужимку Грустофора и в бурьянные западающие чрестернии она стремится, струится, струится. А Ярл ван Гонный радиовещал ей вослед с дуботихой томностью галлодаря: «Глуха беда начало! Бросьте это и вернитесь в мою дольную Эриушку, прошу». За то она отвечитала ему: «Навряд ли бы». И раздался странноизвлечённый грай той же самой шаббатающейся ночью падающих англов где-то в Эрио. И леди проделок пошла в свой сорокалетний поход в Кругосветку, и она смыла блаженные любовные спятнышки с близужимки мылом (утешествия в сальнованне), и её четыре старобытных мастера зашкалили его смеяться, и она выдохизменила его в проборного добролюба, и он стал литеранином. Тогда она начала стремиться и струиться и, клянусь тором дыма, она снова вернулась к Ярлу ван Гонному после зимскользких лет, и близужимка с ней в её спереднике в другой раз под ночным небом. И куда же она пришла, как не к бару его бристоялого двора. А Ярл вон Гонный ниспустил свои морфологолые жалкие пяты в свой хмелепогреб, одаривая себя раздевальными рукопожатиями, а близотжимка Милорад и болвашка в их первом младенчестве были на нижнем, на отрывном листке, пихаясь и чихаясь, как Бродир на Истре. И леди проделок перехватила наполную и зарделась опять, и замерцательные краснопетушки полетели с гребней холмов. И она разбелилась пред вратником, говоря: «Марк Двен, ужели же я так похоже похожа как две капли портерпис? » И тогда: «Тук! » – сказал вратник, рукответствуя на её могучасть. Тогда она могучестно преднамеренно посадила близужимку и подняла близужимку и в лилипуть-дороженьку на Никчёмную Землю она устремилась, струилась, струилась. А Ярл вон Гонный протрещал ей во зле с огэлтелой смелостью финвала: «Нема беда начало! Бросьте это и вернитесь с моей вольной серёжкой, прошу». За то леди проделок отвечитала: «Но рады мы». И раздался дикий староиспечённый грай той же самой лоренсной ночью астероидного дождя где-то в Эрио. И леди проделок пошла в свой сорокалетний поход в Другосветку, и она втемяшила крест проклятия кровкроммеля с помощью нагеля в шляпку близужимки, и её четыре мониторши легкомыслия вышколили его слезиться, и она вдохоизменила его в примерного долгонрава, и он стал грустианином. Тогда она начала стремиться, струиться, и, после нетстольких сил, полон рот тем, она была снова у Ярла вон Гонного, и Радомир вместе с ней под её санофартучкой. И где ей наконец остановиться, как не во дворике его владычного дома после сочной смены в третьебожий раз? И Ярл вон Гонный поднял свои штормовые чресла вверх к своему кладосундуку, переваривая в своих четырёхжелудочных камерах (може! поможе! ), а близужимка Здоровкуст и болвашка были на нежном, на туалетном белье, они целовались, плевались, тузились и лобузились, как смятое трико на пресном теле, в их втором младенчестве. И леди проделок сорвала пустоцвет и раззарделась, где спит мерцание полей. И она наибелилась перед триомфальной арколукой, спрашивая: «Марк Встречальный, ужели моя то похоже последняя капля и портер весь? » Зато тут-то злопихательства и забортачились. Ведь подобно возвышению сборотрубистов, Его Молниегрозная Воанергичность, Ярл вон Гонный, старый гроза девчат, вышел (прыг-скок, брык-поскок) из-под древкосвободной арколуки его трёх штук саттворенных замков, в своей продымбирной шляпе, и своём награжданском отворотнике, и своей кожзнаменательной подрубашке, и своих халатнопрядильных наглослаксах, и своих сильнопорченных порточках, и своём оттягатном патронтураже, и своих шорохозахватных перешвейских кирзиновых сапогах, как грязно-жёлчный зыбкосолёный оранжист со своей бурбурной голоповатностью, полонённый сильностью своей корабельной рубки. И он цокнул своей крайней рукой свою выездгднедую, и он наприказничал, и его глс глсл, что ей пора оставить точку, богачке. И тогда бодашка завернула скатерть прочь. (Перкунастрескапотортатигуркотiтытутњавагрмљавинаштракааттркалаатгромгръмгрiмгрукатацьзвечкадрънкалка! ) И всё им выпить рай. Ведь одинокий человек в своём доспехе всегда был успичным избранником для девиц в нежных рубишках. Это была лишь первая капля неограмотной партерпиизии на всю эту воспламенную водянистую ветреную землю. Как раскрывальщик кирша сделал сердечную пору для нарвалского капитола. Топселёк мой-теши, а не прей-держи. Смежи мню и волю. Леди проделок же укрепила своё судоболтанчество, близотжимки нашли выход к открытому миру, а у ван Гонного всё поплыло с тоски. Так подслеживание за городским членом благоприятствует всем ограждённым.

{Гора и поток}

О счастливый феновникс! Разве из никчего худого не выходит мешколовчего дельного? Ракозём и раковода, сидя в компании, ночьпролёт, меньшим не хвастают. Попробуй выйти сухим от сохи! Только из-за этого они не нашепчут мирландцу или стандержавцу о секресте своей первопучины молчания. Экий сердцекамень, Гордомытарь Ньясно! Откудова же манность вестимо, Ливви Ньясно? Увеченный облачной кепкой, он не затыкает крыши, чтобы вовсеуслышать, что это было: то ли мышка под ручкой, то ли бутыльный дух в евострадальном ухе. В его долинах мракочерневшая пустота. Её уфта шелефтят ему всевовремя о фтяпе на фляпе и фтаке на фсяке. Она хи, она ха, она хаххохохахась. Наудачивая волосы, если бы он только мог розгойдать её! Нерукоосязательный, он слухотетеряется. Звуковолнуются его валоотпоры; ему утрамбовали все уши своими трубадурствами рвущая волна, сипящая волна, иаиающая волна и волна невнимайконямразелеправишьавыскучаймоих. Землеморный из-за своей негдалёкой госпожи и опредковеченный в своём пропойстве сынишек и сосунчиков, но раненые шумартисты могли надышать ему в его затылоб (тому лапотному, чьим теловзбитием мы услаждаемся, сядь с тем что его блажен широкосад), или ей в её головобардак (той ликомуторной, чьим брагополучием мы упиваемся, таз с чем-то в её клюковствах из небопаданцев), наши взводные взахлёбники, не будет ни праведшпильона меж огней города, ни весталковой гички среди судопроизводственников, чтобы давать плавзнания на галсном судне – что-то ваше моё, но что-то О Ё в А Е – играя в приятки и жмуруки в Новонилбуде при свете пучины; и, в притулконце фистулконцов, не будет даже простокивка на транссортировку.

{Финн поднимается}

Он мог за весь день напрополоть еле-еле туша в деле для себя и всего принадлежащего ему, пока лица потели под его странноприимным кровом для лихорадующихся, а он подгребал в свой склеп, как огнепышущий драгун, и светонёс нам вошьные перемены, и прибавил нам по легавому хранить, этот могучий и достославный Горе-Закут-Ушло-Ферт, клянусь пологом, наш предок глубоко почитаемый, пока он не придумал кое-что получше в своём доме окнищ в кираске замещения от ухохрящика до ухохрящика. Его и в помине не будет, пока грациозный хор вод не поднимет его. Его помянут тёплым словом, когда над жаркой птицей совершится дикобряд. Воистину лёгок на помине, старейшина скажет своим младшим классам. Выть вину на венчаньи? Быть подруге с приданым? Кто умрут, пробудятся ль, коль их нам помянуть? Даживодасмотри!

Ну как, свинобесы, съели-с? Уже провожарите меня в последний пунш?

{Финна укладывают}

Лягте тишком, добрый г-н Финникан, сэр. Успокойтесь с миром как в пансионе у божества и не разгуливайте повсюду. Без сомнения, вы только потеряетесь в Гиллиополисе (раз сейчас такие дороги в Кипавласстоге, что извиваются там на своём крестном пути, Норд Умбрская, Гипс Нора, Доходяжная Волица и Домашнее Моргаево), только навострите лыжи по туманной росе. Встретив какого-нибудь больного старого банкрота, или Коттертианского осла с волочащимися подковками, кланкатачанката, или шмыгающую шлюху с нечистым несмышлёнышем на скамейке. Это восстановит вас против жизни, это верно. Да и погода наводит панихиду. Расстаться с Девлином тяжело, что отлично знал Нюджент, оставляя этого чисто переплетённого пышнее, чем его соседские вольнопроезженные поля, но зачем вашему духу тосковать? Вам будет лучше там, сэр, где вы сейчас, подзнаменованный при полном параде жилетом с кровавыми подкрылками и прочим, вспоминая ваши формы и размеры на подушке ваших детозавитков под вашим сикомором у студенистой воды, где глина Тори отпугнёт паразителей, и у вас будет всё, что вам нужно – мешочек, перчатки, фляга, брикет, платочек, кольцо и дождеубрань – все сокровища погребального костра, в земле душ с Домером и Буеном Беруном, и первым статным Лонаном, и Накухононосиком, и Чингиннессханом. А мы будем приходить сюда, откидные дурачки, чтобы граблить вашу гроблю и приносить вам подарки, не так ли, фении? И уж если мы вас чем и обделим, так это нашим наплевательством, не так ли, друиды? Прочь маленькие изваяньица ушибти, грошовый лом и обмани глаз, что вы покупаете в палатках с саможжёнкой. Затем что тут нужны полевые приношения. Мёдоотдар, которым Доктор Феерти из мэдисонского персонала сумеет облагодеять вас. Маковое пюре это пасс от всех дверей. А мёд это святейшая вещь на свете, веткоулей или землесоты с глуховоском, пища свободы (не забудьте забрать свой горшочек с кушем, или ваша нектарная чашечка принесёт слишком мелко! ) и немного козьего молока, сэр, как то, что вам приносила доярка. Ваша слава разносится как мазеликовое втирание с тех пор, как Финтан-Лалоры распиликали, что вы забортовались, и есть целые домовладения за ботнийцами, которые честят вашим названием. Вся столбодворня постоянно говорит, что вы рассиживаетесь, скребя себя по сусекам, под кровлей священной дендровесины, над вёдрами памяти, где в каждом древе положен дервиш, с залогом резвости всяким мольчуланам в Пивной Лосося. И восхищаетесь нашей суперпалицей в той вознёсшейся потоладони, где она становится маркой вашего нарокотворения. Все бутсочистки, что когда-либо грызли мироландцы, идут своим черенком даже без батарей. Если вас покатало через все мытарства и вы понизились из злодельцов земных, это было, чтобы севопоселенцы могли скоптить состояние, а когда вы были развенчаны по всем фронтам пред коленями бессмертных богинь, вы показали нашим трудящимся миссис, что значит любстовать свободно. Главный опытный Ганнстер, они знай повторяют (плешездоровье! ), вот вам и поселенец, вот и весь его соледар. Гогом клянусь, затем что он и был этот Г. О. Г.! Вот и окончен его балаганн, и мы скормее найдём раноистоки его судилища (значит, мир его великим членам), его зудднища (пусть спит лечьнапокойным сном), пока глаз Маяковки в миллион свечей прочёсывает открытую Моредолину! Ещё не родился такой военачальник ни в Великих Гибериниях, ни в Бретландии, нет, ни даже в Пиковом Графстве, что был бы подобен вам, по их словам. Нет, ни царь, ни цардри, ни царь-хан, царь-шах или царь-бей. Что вы могли повалить древовязь, которую и дюжина оборванцев не окружила бы, и высоко подъять тот камень, что Ильвельму не судьба. Кто же, как не Маккулаксилушка, возоотнесёт наши состояния и будет надрывать животинок на поминках, когда мы отправимся в компасную суть? Будь вы хоть Дьявльберри собственной персоной около спрячьдесятин, пусть вы спустились в ворота вод и прочее, где же вам ещё прокладывать кабель или кто же тот отвратарь, что триумфальнее Вашей Грейсности? Микола Мак Магнус Маколеюшка может скопировать вас до верха совершенства, а Рейнольдс Вещмешной посмотрит на ваши рутёрки и талии. Зато, как это выразил Гопкинс и Гопкинс, вы были как беднолицый впроголь-многоль или ловко раскрысивший ящик. Мы зовём его Генералли Бакгниль с тех пор, как он наиерусалимился в Голоструссию. Ваш петушишка будет побойцовее, чем у Патера, Джемпера и Марти третьего, а вашего эрцгуся заели жнивьём на День всех ангелов. Так пусть жрец семи червей и вододующего чаеварства, Папуа Божее Гуменце, всегда будет подалече от вас, всё пшеничней ведь власы над вашей головою, возле Лиффи, которая на Небесах! Хеп-хеп ура вам! Герой! Семь раз вторя мы приветствуем вас! Полное обмандарование, ястребоперья и джекботфорты до кучи-мылы, там, где вы забросили их в прошлый раз. Ваше сердце в системе Волшицы, а ваша косматая голова на тропике Коземордорога. Ваши ноги в Девичьем скоплении. Ваша Оляля в регионе Сахудола. И это необъездней суженого. Ваш маисовый тюфяк разбух. А букорубки парусинеют вдали. Постылая пирога на Лаффайет завершила свой путь. Пора отдать концы, малыш! Почему вы вечно беспокойны? Головослужитель залика Изиды, Труппрахзамолк, говорит: «Я знаю тебя, семигонец, я знаю тебя, лодка избавления. Ведь мы совершили над тобой, кто принадлежит к развратратным, кто всеявляется, когда его не заклинают, чьё пришествие неизвестно, все те вещи, которые общество регентов и грамматистов Христопатрика приказала касательно тебя в вопросе работ по твоему погребению. В морище гореходов стать стенмятежно вновь! »

{Разговор о детях}

Всё идёт по-прежнему или так мы все только выражаемся в нашем старом дымохозяйстве. Грубоватое мычание по всему святилищу, меня вырастила тётка Агриппа, чтоб ей постно было. Хлопают на завтрак, с диньком пополдничают и звонят к объеденью. Так же популярно, как когда Емельян Пузачёв давал самые званые обеты, пока разини были членами Степьханского Острога. В магазинных сетях одно и то же давно на витринах. Сухобукварики Джекоба, Вай-какао д-ра Тибблшвассера и бульонные вкусики Остюардса возле сиропа Поморошкина. Мясо клюкнулось, когда провалились слухоистые пасторы. С углём туго, зато у нас полно торфа на дворе. А ячмень снова растёт, теперь колупайся с ним. Ребята посещают школу разучивая крюкава, сэр, упражняясь в скорозолотогорках не без зардержки, и вместо полевых работ выводится мутьаппликация. С головы до ног в книгах и никогда не биткуют кругляши в Тылтома Гробстёкла или в Тимку Кидалу. Дасреалии! Язва это не та, римские потолирики? Вы были двугибко ясным отворителем в то утро, когда они явились, и вы будете прапапкой, но теперь исключительно, когда праворука снищет знание люборуки. Кевин просто милашка, такой херувимчивый, когда он мелит огамичности на стенах, со своим мини-маяком, учебным ремнём и шармиками в заплечнике, играя в поцелуй почтманна в районе трущоб, но только дай губохлёбу малакать, как исконно ту можно искинуть дорогой, зато, вошь свидетель, сам дьявол знай себе обитает в том сопляке Еремее порой, в том тартаннорыжем пледопарне на деревне, что изготовляет елезадорские начернила из своих последних остатков и покрывает словесным поносом свою кольчужку наварожданного. Хэтти Джейн из Мариородицких. Она придёт (а они несомненно выберут её) в своём золотом белье, с плющистой лучиной, чтобы вновь зажечь пламя в Счастливый День Феликса. Зато Эсси Шанаан отпустила все свои юбки. Вы же помните Эсси в нашем монастыре Подлунной Веры? Её прозывали Остролистная Марие – так её губы были подрубинены, и Простовлюблённой Праведностью, когда рудоискатели устраивали мятежи из-за неё. Будь я клерком, работающим на вильямской деревянной полофабрике, у меня такими красками клеились бы все босяки в городе. Ещё она дрожит своими дваждынощными репетициями у Ланнер. С тамбуринмажорами могучих свистопредставлений. Неумелая кастаньетчица. Вам всем сердцем зачешется попробовать.

{Финна снова укладывают}

Давайте тишком там, мил-господин, вашими коленями, лежите смирно и дайте покой вашей честной светлости! Подержите его, Иезекииль Айронз, укрепи вас Бог! Мы так раздухарились, ребята, что он может нас учувствовать. Димитрий О'Фляганан, закупорь-ка это лекарство от Кланкарти! Вы столько впитали от Портобелло, сколько утопит и Королёксеевку. Вот очен Од Мор! А вон стречна М. Мариjа! И пусть вам неткогда не внушает ужасть Авралмымровсон! Забвение и сном, и духом. Где посиделки заискивают, где непоседки выискивают, где напоследки опрыскивают, спите же! Добудят так!

{Разговор про его жену}

Я поглядываю за эдаким Вахлаком, старой Катей и маслом, поверьте мне. Она не сделает даже абыдакабыдабры со своими военнопамятными почтокарточками, чтобы помочь построить мне усмертный могилориал, принималы! Я разниму ваши мины! К скакалке не с кормы! И мы запустим ваши часы снова, сэр, за вас. Разве мы так не делали, покосномузычники? Чтобы вы окончательно не остолбенели. И не растеряли обрывков вашего былого. Заднеколесо тащится молодцом. Я видел вашу сдарушку в зале. Любее королевы Гиневрии. Ан ну-тка, она-то как раз в порядке, кстати, что ни говорите! Вжмуркование? Вы рассказануть герр позаросшему, дляче меня герр позаросший рассказануть уродившейся женщине, очинно белорыбное аргашество. Вруковжатие. Пусть она ценнее грошдоходного сена, но её ноги являют запылённого судака. Прима Котофея знай себе зевает и навсегораздорно ухмыляется на полуусачковом шерстистом круглом мягкостульчике, следя, как она перешивает своё сновидение: раскройщика дочь, знай свой шовстрок. Или ожидая, когда зима разожжёт своё заманчивое волшебствие, чтобы больше наседских вылетело в трубу невода. Но коль снег в хлеве, скот пожрёт нулик. Лучше бы вы были там и объяснили смысл, как лучший дружка, и вежливо поговорили с ней о дорогозолотниках. И тогда губы увлажнились бы опять. Как тогда, когда вы ездили с ней на Базар Чеканностей. Потом вскружева тут и притесьмы там, но вы не сидели, сложа с себя рабочие руки, но трудились, чтобы она не узнала, была ли она на земле или в море, или парила сквозь лазурь как Ветродухова обрученница. Она была заигрывательна тогда, она разыгрывательна и сейчас. Она может закомпанировать песню и обожает скандал, когда нашёлся последний почтостих. Любит концертину и проходящие парочки, когда, раз сорок клюнув носом перед ужином из неприкаянного форшмака и неправильной галушки, наскакавшись в своей мерлинской коляске, она читает свой Евочёрный Мир. Посмотреть, как там: впрыгалстучно, полномеркантильно или щеголяповато. Новости, новости, последние новости. Смерть львицей настигла клеруха в Лиццано. Злые сцены в Евпаштормии. Крошечка Звёздочка со своим счастливцем на светском выходе. Базар черезусловия с китайскими наводнениями, в общем, наш слух розоустлан сплетнями. Но кожно суестречный разбивается, кто есть тот самый герр позаросший. Её всё никак не свезут, цыпаньки да цапаньки, туда и обратно из их серийной истории «Любовь Соблюстителя и Голубоглазки», вольно переложенной как «Скандалюбская Дружёнка». Колбокольчики разольются в солёных склепах той ночью, когда она поставит свою последнюю слезу отчаяния. Твоего окончаяния. Но всё это за несусветной далёкостью. Когда время не найдёт себе места. Ни белой сени, ни сияния буклей в тех краях! Пока дрожит дражайшая свеча. Анния Воскресса, так вы поживаете! Наряды скромны, стан крепит лиф, как у знатнейших, говорят Адамс и Сыновья, эти долгобременные акционисты. Её волосы каштановы как никогда. Такие живоподобные и женотрепещущие. Настала ваша боковая пора! И впредь не финтить!

{Двойник Финна по имени ГЗВ}

Ведь, клянусь однозаменным субсуррогатом причитаний сомолова, тут грудоригой появился рэндомизированный мычальный барин в заведении своего дома стонов борделей, как мне об этом сказывали. В Заликах Доз он процветал как лорд-майор или баобоабаб, вразряжая плошку дёгтя (огогоре! ) с подливневой стороны, зато поднимая сынталовую ветвь в ярд длиной (айвойэй! ) с наветренной пустоты (шельмнструозность! ), высотой как задкамины Пивоваркина и с таким же толстогузном, как у Фортового Финиаса; горехмыкая, что взвал на его плечеплёвостях притапливает его, что он такой древнеобдирала, с мешкотной рябой ношкой со светлицом и тремя мольными пузыреногими букашечками, двумя близкоблошиными мужучками и одной клопликовой маломеркой. И любо он искусно и рекурсно ругался и не был виден за делом того, что ваши четвероногачи видели, либо у него не было задела видеть то, что ваши напевчие отлично знают, с местью облаков над улыбнисходительными свидетелями, но пока довольно о противных миловзорцах и баншивицах. Всё это будет в пасти Особы, что подбита зефирофтом, а Дзвеза будет мотылять это по всем своим небесам вековечно. Творец, он сотворил для сотварей своих творение. Белый монофтоид? Красный фтеатрократ? И все розовопророки апропо ведают? Похоже на то! Но затем, сколь ни хорошо это всё, одна вещь ясна, о чём шерифим Тойри поручительствует, а Халиф Патах вещественно показывает, что тот человек, г-н Зазрящий Вылупок, будучи под мушкой, как мы и думали, хотя и достойный своего нарока, пришёл в это расцвечённое временем место (где мы живём на нашем небеснопрочном лепосводе, скучившись по нынешнему случаю), с папирусом в треть шеи, с колодогубительной бодростью, со сдвоенной тюрбанкой, каяк дуб-то Долблинский Калиф, первая шхуна, посетившая этот архипелаг, с кружевояркой восковыскочкой на её носу вместо скульптуретки и мёртвоморским пёстроносом, выкапкачивающимся из его глубин, отсчитывая себе наставления как кработорговец все эти семьнадесять лет, со своей шебиянкой по шофёрству от него (Адамантан и Еварест), пеплосгоравши под своим тюрбаном и превращая сокаирский тростник в сетхолозный крахмал (чтоб тута хамлу пусто было! ), за несварением того грудопотока, которым он надувается, когда отуманен, а также, что наш прежний нарушитель был грязно запанибратским возмутителем крови от природы, что вы можете не метрствуя улучить по тем проименованиям, что подложили ему на мовоголосных языках (так благ костюм для превозносителей! ), но, оставив всех скачек торги, этот свинохам не стоит стяга, ведь он – на трезвом серьёзе – ведь ён это вiн, и никоего иного его, кого в конечном отсчёте сделают козлом потрошения из-за той заварушки, что была вызвана в Господенбурге.

Примечания

Принцип перевода основывается на системе из около 700 мотивов. Обычно, если характерное слово или выражение встречается чаще пяти раз, меняя свой вид, оно считается мотивом и для него подбирается однозначный перевод. Число в квадратных скобках после слова (например, Арминий [3]) показывает, сколько раз оно встречается в ПФ. Материалы примечаний взяты на сайте Рафаэля Слепона fweet. org (Slepon^[лит]). Более подробно о принципах перевода, мотивах, персонажах ПФ и условных сокращениях см.:

samlib. ru/r/rene_a/

Текст перевода с примечаниями и дополнительная информация свободно доступны онлайн:

vk. com/pominfin

facebook. com/pominfin

twitter. com/pominfin

Основная литература примечаний:

Комментарии (fweet) ― Slepon, Raphael, ed. The Finnegans Wake Extensible Elucidation Treasury (FWEET) Website / http: //www. fweet. org; version 2016.

Черновики Джойса (BMs) ― Hayman D., O'Hanlon J., Rose D., eds. James Joyce Archive, vols. 44-63 / Garland; 1977-78.

Черновики Джойса (FDV) ― Hayman, David. A First-Draft Version of Finnegans Wake / University of Texas Press; 1963.

Заметки Джойса (FWNB) ― Deane V., Ferrer D., Lernout G., eds. The Finnegans Wake notebooks at Buffalo / Brepols; 2001-04.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒