ЧАСТЬ ВТОРАЯ 5 страница

Как-то начальника Главка и меня вызвал Гаврилин. Теперь он был первым заместителем наркома. У него выработалась манера говорить внушительно, не повышая голоса, в расчете на то, что каждое слово все равно будет уловлено и понято. С нами пришел Вениамин Левин - начальник планового управления Наркомата и тоже заместитель наркома, но не первый. Он был из числа новых образованных молодых людей, поставленных к руководству хозяйством. С ним пришли его помощники и специалисты.

Когда все расселись. Гаврилин, который непрерывно и жадно курил, зажигая дрожащими пальцами одну папиросу от другой, начал говорить: " Микоян требует увеличить выпуск рыболовных сетематериалов. Мы подумали. Воспользовавшись этим, можно добиться завоза маниллы. Тогда мы увеличили бы выпуск". Тут зазвонил кремлевский телефон. Сказали, что будет говорить Рудзутак. Откинувшись на спинку кресла, Гаврилин ждал и курил. Вдруг, выпрямившись, он отмахнув папиросный дым от трубки и значительно более громко, чем обычно сказал: " Слушаю, Яков Эрнестович. Привет. Да, да... Вот уж думаем над этим. Подготовим. Детально подготовим, Яков Эрнестович. Убедительно подготовим, Яков Эрнестович". Положив трубку, он удовлетворенно улыбнулся: " Яков Эрнестович об этом же. Будем докладывать в Совнаркоме. Готовьте материал. Самый подробный".

Производительность оборудования на манилле была выше, чем на пеньке. Завоз ее дал бы дополнительную продукцию. Мы смогли бы удовлетворить требования Микояна и перевыполнить план. Но даже частичная замена пеньки означала полную перестройку производства. Надо было переделывать все производственные программы. Я посадил сво-

- 39 -

их экономистов за расчеты. Однако они не знали многих фабричных условий. Пришлось срочно вызывать работников с фабрик. Главный инженер нашего Главка ругался и противился всей этой затее. Он понимал, что ломка производства будет очень болезненной, а кроме того, не верил в реальность завоза маниллы. Он говорил: " Очередная авантюра! "

Но мы готовили детальные расчеты. Вечерами, когда большинство работников уже уходило, я начинал анализировать их. Для меня это было самым плодотворным временем. Я открывал дверь из моего кабинета в большие пустые комнаты, сидел и придумывал новые варианты, потом ходил взад и вперед по всем комнатам, спорил про себя с возражениями директоров фабрик, готовил на утро новые задания. Домой я возвращался к 9-10 вечера, ужинал, разговаривал с женой, но уже не мог остановить пущенную за день мозговую машину и продолжал думать. После того, как жена засыпала, я, сидя в кабинете, еще продолжал работать.

Когда через три недели все варианты расчетов были закончены, пришлось знакомить с ними начальство. Сам начальник Главка был в этот момент в отпуске, и обязанности начальника выполняла его заместительница Карагодская. Это была пышная блондинка. В гимназические годы участвовала в Одесском подполье, затем была директором одной из крупнейших наших фабрик.

Наши расчеты Карагодская должна была докладывать Гаврилину, поэтому все надо было воспроизвести самой. Она собственной рукой переписывала их в свою тетрадку и расшифровывала каждую цифру. Не решившись идти одна, она взяла к Гаврилину и меня. Он тоже большими корявыми цифрами стал переписывать расчеты в свой замнаркомовский блокнот, допрашивал нас, как был получен каждый результат и как его понимать. Наконец, после трехдневного изучения он уложил весь материал в свой портфель и увез домой.

Гаврилин жил уже в большой квартире в новом правительственном доме. Поздно отпустив нас и поговорив с наркомом, он лишь около 12 часов ночи приехал домой.

Ночью он вспомнил, что в подготовленных материалах не было одного очень важного, по его мнение, расчета. Он встал, почувствовав легкое головокружение, сел за письменный стол, закурил и опять начал разбираться в колонках цифр. Чтобы восполнить недостающий расчет, сам начал прикидывать, но сбился и не сумел определить процент.

Гаврилин посмотрел на часы. Было начало четвертого. Кого спросить? " Позвоню Тумаркину. Грамотный мужик".

Тумаркин - один из числа немногих очень умных экономистов, занимал должность начальника подотдела у Левина.

Гаврилин набрал телефон. Долго не отвечали. Он выругался про себя, немного подолжа/!, и набрал опять. Испуганный женский голос спросил - " Кого нужно? "

Через несколько минут подошел Тумаркин.

- Привет. Ты меня извини, Даниил Абрамович. Спал уже? А вот я еще не ложился. Помоги мне: сколько процентов будет 187 от 393? Сорок семь с половиной?! Хорошо. А 393 от 286? Сто тридцать шесть и одна десятая! Вот спасибо, скоро ты соображаешь. Ах, на линейке! Но это точно? Ну, спасибо. Извини меня. Ложись. Еще поспишь. Привет.

После разработки всех дополнительных вариантов Гаврилин с Карагодской должны были готовить наркома к докладу в Совнаркоме. Карагодская волновалась, как перед экзаменами. Накануне, часов в 11 вечера она прислала за мной машину. Я приехал, и мы работали до 2-х часов ночи.

На другой день все собрались у наркома. Когда на стол ему положили груду материалов, он сначала посмотрел на них, полистал, потом взглянул на нас и спросил:

- Вы что, с ума сошли?

Мы не поняли. Он сказал:

- Мне дадут три минуты. Я не смогу разобраться в этом, а тем более, другие!

Остроумный Тумаркин сразу же нашелся:

- Одним словом, Вы хотите такую справку, чтоб понял даже Элиава?

Элиава был тогда Зампредсовнаркома и ведал как раз внешнеторговыми операциями. Нарком, который никогда не улыбался, взглянул на него и сказал:

- Вот именно.

Мы с Тумаркиным вышли и через полчаса составили справку на полстранички.

Через день нарком должен был докладывать на заседании Совнаркома. Нам заказали пропуска и назначили время, когда мы должны были явиться. В пристройке у Спасских ворот проверили мой паспорт и служебное удостоверение, порылись в списках и выдали пропуск, напечатанный Госзнаком, в таких же разводах, как облигации займа, но

- 40 -

еще с какими-то проколами и печатями. В воротах два офицера просмотрели все документы, каждый по очереди проверил пропуск, и я прошел в Кремль, в котором не бывал с детских лет. За это время здесь появился красивый парк. Направо от ворот стоял высокий забор, в калитке которого еще два офицера проверили мои документы. При входе в здание Совнаркома повторилось то же самое. На площадке второго этажа уже один офицер опять проверил документы и указал коридор, по которому нужно идти. В коридоре на повороте еще раз потребовали документы. Наконец, при входе в зал ожиданий перед помещением, в котором заседал Совнарком, процедура проверки повторилась в полном объеме. В зале ожиданий уже сидели Карагодская, Левин, Тумаркин, секретарь нашего наркома и другие. Нарком и Гаврилин были на заседании. У входа в помещение, где происходило заседание, по обе стороны дверей сидели какие-то высокие чины ГПУ в новой, только что введенной тогда форме со звездами и галунами.

На повестке дня Совнаркома в тот день было 26 вопросов. Наш шел двенадцатым. Подходило назначенное нам время. Дверь из помещения, в котором шло заседание, приоткрылась, быстро вышел наш нарком и поманил нас пальцем. Мы сорвались с мест и почти бегом двинулись за ним.

За большим столом сидели наркомы. Позади них - их помощники и специалисты. Председательствовал Молотов. Секретарь объявил, что слушается проект постановления, представленный Наркоматом легкой промышленности о дополнительном завозе маниллы. Молотов спросил:

- Проект завизирован?

- Всеми, только товарищ Розенгольц сделал оговорку.

Молотов обратился к наркому внешней торговли:

- Вы не согласны?

Розенгольц привстал и заявил:

- Я могу завезти им маниллу, но только за счет сокращения закупок джута.

Нарком полуобернулся к Гаврилину и стал шепотом с ним советоваться. Гаврилин посмотрел на нас. Мы все потянулись к наркому и зашептали, что соглашаться с этим нельзя. Нарком встал:

- Мы не можем отказаться от завоза джута. Сахарная промышленность останется без мешков. Мы просим выделить дополнительную валюту.

Элиава, сидевший рядом с Молотовым, безапелляционно заявил:

- Дополнительной валюты нэт.

Рудзутака, с которым согласовывался весь вопрос, на заседании не было. Молотов закрыл папку с нашим проектом, через плечо передал ее секретарю и сказал:

- Ясно. Вопрос откладывается. Пусть Наркомлегпром дополнительно разберется с товарищем Розенгольцем.

Все дело, к которому мы с таким напряжением готовились почти месяц, не заняло трех минут. Мы стали собирать бумаги и готовиться к выходу.

Тем временем заседание перешло к следующему вопросу. Речь шла об увеличен выпуска стеклянных консервных банок взамен металлических. Молотов опять спросил:

- Проект завизирован?

Оказалось, что все необходимые визы имелись.

- Вопросы есть?

Вопросов не было. Пока мы собирались и выходили, правительстве ное постановление по этому пункту повестки дня уже состоялось.

Иногда нарком часов в 6-7 приказывал объявить, чтобы никто из начальников не уходил. В Кремле, где для необъятной страны все решалось и указывалось, работали по ночам.

Председатель Госплана Межлаук со своими молодыми помощниками особенно настойчиво требовал, чтобы все до мелочей решалось в центре, чтобы никто - ни на заводах, ни даже в цехах не смел чего-нибудь менять, чтобы вся страна только исполняла его плановые предприсания. А Каганович, назначенный наркомом путей сообщения, организовал у себя в наркомате центральную диспетчерскую, чтобы из Москвы следить за движением каждого поезда.

Заработавшая на этой основе тяжелая административная машина однажды чуть не раздавила меня. Дело было так. Петере, член ЦКК, ведавший легкой промышленностью, вызвал Гаврилина. Иван Данилыч к этому времени сам был в составе ЦК партии. Петере не мог предъявлять ему никаких обвинений непосредственно. Но он значительно поглядел на него, выждал минуту и сказал:

- 41 -

- А ты знаешь, что твои люди обманывают государство? Обкрадывают. Об-кра-дывают. Оказывается, показатели планов задавались, по мнению ЦКК, ниже возможностей предприятий. Гаврилин не был уверен в этом и обещал проверить. Но Петере сказал:

- Я уже проверил. А теперь мой аппарат готовит детальный доклад. Мы ознакомим тебя. Сможешь полюбоваться.

Гаврилин, конечно, вызвал начальников Главков. Моим начальником был Эйдельман, который как битый унтерами солдат, на всю жизнь был напуган партийной дисциплиной. Он прибежал от Гаврилина в панике, вызвал главного инженера и меня и велел принести отчетные данные. Из них было видно, что действительно каждый квартал планировалась производительность оборудования, которую фабрики перевыполняли процентов на 7, а на следующий квартал планировалась не достигнутая, а опять несколько более низкая производительность.

- Так, значит, мы в самом деле скрывали возможности?! Значит, действительно обкрадывали государство! - в испуге кричал Эйдельман. Надо сказать, что я тоже испугался. Но Эйдельман испугался от неожиданности, а я потому, что давно заметил все это и со свойственным мне тогда задором требовал от технических отделов, чтоб они повышали показатели. Но настоять не умел и теперь понял, что это и послужило причиной скандала.

Главным инженером у нас был хотя и молодой, но вдумчивый и глубоко принципиальный человек.

- Не кричите. Успокойтесь и давайте разберемся, - сказал он Эйдельману. Он стал анализировать цифры, припоминать, как они получались, и в результате пришел к выводу, что колебания в производительности происходили из-за разного состава сырья: планировались одни сорта, фактически же фабрикам давали другие, перерабатываемые с более высокой производительностью. На следующий период нельзя было планировать такую же высокую производительность, потому что выделялось худшее сырье, а фактически фабрики опять работали на другом, часто импортном сырье. Все это было правильно, но означало, что фабрики работали не по задаваемому им плану, а по своему, совсем другому. Эйдельман велел подготовить подробные объяснения и мне с главным инженером идти к инспектору ЦКК, который занимался этим вопросом.

Через несколько дней нам выписали пропуска, и мы явились в ЦКК.

Молчаливый инспектор внимательно изучал наши расчеты, что-то отмечал карандашиком и ни о чем не спрашивая, прочел наши объяснения, а потом, не поднимая головы, сказал:

- Так, значит, все верно: вы планировали одно, а фабрики работали по своему плану! Двойное планирование. Причем ваши планы - ниже фабричных!

Главный инженер стал горячо разъяснять, почему так получилось. Я сказал:

- Ведь для того, чтобы фабрики не меняли устанавливаемые им планы, нельзя менять и планы снабжения их сырьем!

Инспектор посмотрел на нас, подумал, потом опять опустил глаза и сказал:

- Я ничего не знаю. Я вижу двойное планирование. Так и доложу.

По-видимому, где-то в верхах вопрос этот приобрел большую остроту.

По всему наркомату разнеслись слухи о том, что дело должно кончиться скверно: начальника Главка привлекут к партийной ответственности, а плановика, то есть меня, отдадут под суд. Но в аппарате ЦКК решили проверить и другие Главки. И это спасло меня. Оказалось, что буквально у всех было то же самое. Снабжение сырьем всюду шло вразрез с планами. Снабжали чем попало. Поэтому фабрики работали по своим планам, а вся огромная машина централизованного планирования вертелась вхолостую.

Обо мне забыли. Дело разбиралось в Центральном Комитете. Наш Главк при этом утонул в массе других более ярких примеров. Кончилось тем, что в " Правде" была напечатана разгромная передовая статья о преступности двойного планирования. Межлаук потребовал, чтобы планы, устанавливаемые в центре, получали силу закона. Чтобы кончить это дело, в нашем Главке было устроено открытое партийное собрание в присутствии начальника инспекции наркомата. И вот тут я совершил проступок, стыд за который не прошел у меня до сих пор.

На собрании после доклада начальника Главка было предложено высказаться. Выступил главный инженер. Он опять горячо и настойчиво. доказывал, что ничего плохого или неправильного не было, что производственные показатели устанавливаются не по произволу, а в результате расчетов, основанных на характеристиках сырья и продукции,

- 42 -

что за правильность расчетов он ручается: их можно проверить. Начальник инспекции был поражен. Он несколько раз прерывал речь главного инженера:

- Так, по Вашему, все правильно делалось?

- Да, правильно".

- Значит, и дальше так будете делать?

- Да. И дальше будем так же, - упрямо настаивал главный инженер.

- Ну, ну. Инспектор думал, что он отслужит обедню, все покаются, дело будет кончено, и вдруг такое выступление. Мне было ясно, что покаяние было бы явной ложью, и все-таки я выступил с покаянной речью. Главный инженер перестал подавать мне руку. Это было очень больно, потому что я очень уважал его, дружил с ним и любил его.

В конце лета мне пришлось поехать на наш большой Харьковский льнокомбинат, который считался одним из лучших и крупнейших предприятий отрасли. Когда я пришел к директору, он встал из-за стола и обеими руками пожал мне руку. Это был Файбышенко, небольшой широкий, почти квадратный мужчина с очень плотно приставленной головой, покрытой короткими, похожими на каракулевый воротник рыжими кудряшками. После обычных расспросов - как долетел, как устроился, как покормили, - он велел позвать начальника планового отдела комбината. Вошел молодой высокий рыжий еврей в очках, с очень умным лицом, какие тогда встречались у плановиков.

- " Вот, Каневский, познакомьтесь: это - великий экономист! Вы все думаете, что даконы вам пишет Михаил Иванович Калинин. А это он - Файбышенко показал на меня пальцем - нам законы пишет! Что? Разве я неправду говорю? Вот он может из нас людей сделать, а может такую грушу поднести, что всех собак на нас спустят, и мы с вами без шаровар останемся. Он может эту грушу и без злобы преподнести. Разве о всех предприятиях упомнишь! Так вот: пригласите его к себе в отдел, все расскажите, все покажите, согласуйте так, чтоб потом нам никакой метеор в голову не ударил. Согласуйте и дайте в написанном виде. Ведь человек забыть может. А потом... Ну, впрочем, это я заместителю поручу: надо Вам показать подсобное хозяйство. Ведь у других народ голодует, не то что испытывает трудности, а голодует по-настоящему. А мы реконструкцию попридержали и за счет этого какое хозяйство создали! Это же посмотреть надо. В натуре почувствовать, глазами пощупать, как наши кабаны да коровки кушают! Они, как и мы с Вами, каждый день кушают. А это не с неба валится. Гроши нужны. И об этом в плане нельзя забывать.

Одним словом, это был директор, который понимал, что чтобы там ни писалось, а план Главку должен давать он, а не Главк ему. И умел это делать. Но уже в то время начали появляться директора-чиновники, угодливо принимавшие планы, кое-как наспех составленные в центре, а потом не вылезавшие из прорывов. Хозяйство развивали те, у кого было достаточно сил и уменья преодолевать полицейскую дисциплину централизованного планирования.

На Харьковском комбинате меня кормили в какой-то особой столовой " А". В ней питался десяток комбинатских руководителей. Но, по-видимому, за счет подсобного хозяйства и рабочие кое-что получали и потому не голодали.

Страна же продолжала голодать, на все были введены карточки. При этом установилась невероятная дифференциация. Было какое-то внекатегорийное снабжение, потом " ГОРТ-А", " ГОРТ-Б", первая категория, еще что-то и, наконец, иждивенческая. Я получил " ГОРТ-Б". Это было относительно сносно. Рядовые служащие и рабочие снабжались более скудно. А в провинции по карточкам почти ничего не давали, и опять все занялись огородничестком.

Когда я вернулся из Харькова, весь наркомат шептался о вспыхнувшей в Ивановской области грандиозной забастовке. Сначала забастовали текстильщики в Шуе. Через несколько дней остановились фабрики и в других ближайших городках. Потом забастовало все Иванове. Говорят, начали организовываться стачечные комитеты. В Иванове стихийно возникали массовые митинги. Никаких политических требований на них не выдвигалось. Народ кричал только о хлебе.

Туда срочно выехал Гаврилин. По-видимому, его сообщения были очень тревожными, потому что вскоре вслед за ним были отправлены две пехотные дивизии. Затем выехал сам народный комиссар с заместителем ОГПУ.

Обо всем этом говорили только потихоньку. Подробностей никто не знал. Дело тянулось целую неделю. Кроме войск, в города Ивановской области пришлось отправить и продовольствие. А в Средней Азии шла упорная партийзанская народная война.

- 43 -

Фронт, открытый против мужицкой деревни, все расширялся. Нужно было или мириться, или усиливать и усиливать полицейскую диктатуру, подкрепляемую постоянным устрашением и подавлением. История пошла по второму пути. А в связи с этим потребовался диктатор, которому необходимо было создавать непререкаемый авторитет и всеобщее преклонение.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒