ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

За свой долгий жизненный путь я встретил много людей. Каждый из них как драгоценный камешек блеснул мне какой-то из своих граней. Внутреннее чувство говорит мне, что я должен написать о них. Суметь бы собрать эти блестки.

Прежде всего я хочу написать о своих дедах и прадедах, родителях и бабушке, матери моего отца.

Бабушка - Любовь Васильевна была шестым, самым младшим ребенком в богатой купеческой семье Елизаровых. Наверное, в очень далеком прошлом предки Елизаровых пришли из приволжских степей. В Вязниках Елизаровы считались знатным родом. Из ее родоначальников я слышал только о бабушкином прадеде Григории Ефимовиче. Он был крепостным мужиком, но в конце ХУШ или начале Х1Х в. получил вольную. Кажется, именно он заложил основу Елизаровского богатства. Чем? Сначала ходил офеней в приволжские, скрытые от божьего мира и всей тогдашней цивилизации, чувашские, мордовские, марийские деревни. Сейчас уже не помнят - что значит офеня. Так назывался коробейник, дед Мазай, розничный торговец, разносивший по деревням мелкий, нужный товар. Ранней весной, когда никто еще ничего не продавал и не покупал, Григорий Ефимович по дешевке запасался, конечно, в кредит разным товаром, необходимым в деревенской лесной жизни. Это - ситцы, нитки, иголки, кусковой сахар, соль, мыло, казаны, кой-какой домашний инструмент, сернички и др. Покупатель и его спрос были хорошо известны. Ничего непроданного никогда не оставалось, офеню ждали и принимали как желанного гостя.

Весь товар неспеша паковался в берестяные короба, причем в таком порядке, чтоб любую вещь можно было быстро достать, не разваливая и не распаковывая весь товар. Все расчетливо грузилось на телегу и надежно укрывалось добротными рогожами. В начале лета - чтобы поспеть к уборке хлебов и пока еще не пропили урожая - закладывали в телегу крестьянскую лошадку, выносливую, терпеливую и не требовавшую особых кормов. Помолившись богу, отправлялись в путь.

Шли вдвоем - отец Григорий Ефимов и 15-летний сын Ефим. Шли рядом с телегой, в дождь покрывались запасными рогожами /чтоб не гноить рубахи/, шлепали лаптями по раскисшей глине, отдыхали редко, но так, чтоб не переутомить лошадку. Ночью, если не подходили к деревне, то по очереди спали под телегой и выпасали своего коня. Вот так обходили они деревни, далеко державшиеся друг от друга, распродавали товар и получали заказы -что привезти будущим летом. К зиме возвращались с кой-каким прибытком. Ефим Григорьевич позднее говаривал: " Наши Елизаровские деньги - честные; тот -купца на ночлеге зарезал, другой - помещика обобрал; а мы сколько лаптей с отцом износили, чтоб копейку к копейке прикладывать". По-видимому, этих копеек накоплено было много. Уже Григорий Ефимыч записался в купцы и завел в Вязниках полотняную фабрику.

Под Вязниками во всех деревнях сеяли лен. Его многотрудная культура считалась бабьим делом. Бабы же зимой при лучине пряли льняную пряжу. На воскресных базарах в городе они за копейки продавали ее, а полотняные фабриканты, которые тогда своих прядилен не держали, скупали пряжу и вели ткацкое производство. Это было очень доходным делом.

Григорий Ефимович соорудил просторный барак, скупо освещенный масленками, разместил в нем около сотни деревянных ткацких станков и при тогдашнем 14-часовом рабочем дне выпускал порядочное количество льняного полотна. Так постепенно накопился большой капитал.

После смерти отца молодой Ефим Григорьевич /бабушкин дед/ расширил фабрику. Он построил кирпичное здание в два этажа, а потом, очевидно, уже в 30-х годах Х1Х в. выписал из Англии механические станки и Чаттовскую паровую машину. В Вязниках он

- 6 -

стал одним из крупнейших полотняных фабрикантов. Его выбрали городским головой, и он оставался на этом посту до самой смерти.

Все мои сведения о нем относятся уже к тому времени, когда ему перевалило за 60. Но и в этом возрасте он не выглядел стариком. Высокого роста, сухой и широкий в кости, с черными, расчесанными по-крестьянски на обе стороны, только начавшими седеть волосами, с черной, тоже чуть побелевшей под губами бородой, с ястребиным взглядом, -он с 6 часов утра и до поздней ночи был все время в делах, все видел и замечал, не знал покоя и никому покоя не давал. В мои детские годы еще сохранялся его портрет, написанный, очевидно, одним из очень талантливых мстерских богомазов. Только седеющие виски выдавали его возраст. Но глаза из-под черных бровей смотрели остро и уверенно. На сухом лице не было морщин. Он был вдов и жил с красавицей-горничной, которая беззаветно, со всей силой своей молодости, его любила. Но те сотни людей, которые на него работали и от него зависели, страшились его. Рабочие звали " старым ястребом".

Дельцом он был хватким, знающим и изобретательным. На нижегородской ярмарке продавал свое полотно в Персию и в 30-х годах вошел членом-учредителем в образованную тогда по мысли Грибоедова Русско-Персидскую компанию. Грибоедов пытался убедить правительство, что она могла бы быть чем-то вроде Английской Ост-Индийской компании. В 40-х годах, уже глубоким стариком, Ефим Григорьевич первым в России выписал из Англии систему для механического льнопрядения. Но прядильные машины оказались похитрее ткацких станков и, как ни бился со своими слесарями Ефим Григорьевич, - наладить их не смог. Бабы в деревнях пряли лучше и дешевле.

Наследника себе Ефим Григорьевич воспитать не сумел. У него был единственный сын - Василий Ефимович. Сначала старик держал его при себе, приучал к фабричному делу. Но потом, стремясь захватить в Русско-Персидской компании ведущее положение, добился ему места секретаря компании и отослал в Петербург. Царское правительство не сумело оценить и поддержать компанию. Вместо дела шли бесконечные приемы и обеды, Василий Ефимович оказался главным их устроителем и навсегда усвоил вкус к этому веселому и праздному удовольствию. Когда отец понял, что с компанией ничего не выходит и торговать с Персией лучше через Нижегородскую ярмарку, он вернул сына в Вязники, женил, но за оставшийся десяток лет своей жизни уже исправить его не мог. Фабрику продолжали вести воспитанные Ефимом Григорьевичем мастера, она еще по-прежнему давала значительные доходы, но не развивалась и почти не обновлялась.

Был уже конец 60-х годов. Кругом строились громадные прядильные и ткацкие фабрики. Управлять ими приглашали английских инженеров. А Елизаровская фабрика, бывшая в начале века одной из крупнейших в Вязниках, так и оставалась с Чаттовской паровой машиной и мастером Гаврилычем во главе. По сравнению с новыми фабриками она выглядела карликом.

Детей у Василия Ефимовича было много. Но живыми остались только два сына и четыре дочери. Меньшая - Любовь Васильевна - вышла замуж за небогатого, на двадцать лет старше ее, муромского торговца Михаила Назаровича Зубчанинова - и стала Зубчаниновой. Это была моя бабушка. Ее тестем стал Назар Иванович Зубчанинов. В очень далекие времена, городским головой в Муроме был Зубчанинов - прапрадед Назара, а площадь, на которой стоял его дом, звали тогда Зубчаниновой площадью. Но это было давно. Когда же моя бабушка выходила замуж, семья Зубчаниновых была обедневшей, рядовой торговой семьей.

Вскоре Любовь Васильевна родила сына. Это был мой отец - Василий Михайлович. Через полтора года родилась дочь, моя будущая тетка - Ольга Михайловна. К 10 годам Любовь Васильевна подготовила своего сына для поступления в училище. В Муроме мужской гимназии не было, но было реальное училище, с дипломом которого принимали в технические институты. Для зачисления в первый класс надо было уметь читать, без ошибок написать диктант, решать арифметические задачи и знать закон божий /во сколько дней был сотворен мир, на который день творец почил от трудов своих и прочее/. Всему этому Любовь Васильевна сумела научить сына, причем, сама имея довольно мало разборчивый почерк, приучила его красиво и разборчиво писать.

В реальном училище отец подружился с тремя очень разными, но сошедшимися друг с другом ребятами. Один из них - Костя Курицын был из большой крестьянской семьи из-под Мурома. Другой мальчуган - Алеша Груздев - был из рабочей семьи. Позднее он женился на сестре моего отца - Оленьке. Третий из друзей был Саша Брюхов, по происхождению из господ. В отличие от Кости, мальчик он был тихий, очень скромный и

- 7 -

сдержанный. Друзья Васю очень любили. Он был очень терпим к своим товарищам. Ни на кого не сердился, всегда на улыбку готов был отвечать улыбкой. Если друг друга мальчишки звали Костькой, Алешкой, то его - всегда " Васенькой".

В 1892 г. мой отец и его друзья окончили училище. Встал вопрос о дальнейшем образовании. Хороший аттестат реального училища давал право без экзаменов поступать в любой технический институт. Костя Курицын решил ехать в Москву поступать в пользовавшееся славой техническое училище /нынешнее МВТУ им. Баумана/. Алеша Груздев почему-то выбрал Петербургский политехнический институт, а Саша Брюхов еще с детства решил, что будет учиться в Петровской /теперь Тимирязевской/ Академии. Вася же, поддавшись уговорам родственников, отказался от своей мечты стать лесничим и вместе с Костей Курицыным поехал в Москву в МВТУ. Училище он очень полюбил. И позднее нам, мальчишкам, с восхищением рассказывал о преподававших в нем профессорах, оставивших большой след в его жизни.

По ходу рассказа я должен сейчас обратиться к воспоминаниям о моей матери.

Моя мама - Надежда Адриановна - была младшей дочерью Гладкова Адриана Ивановича и его жены Юлии Васильевны. Они были коренными муромлянами. Адриан Иванович вместе со своими братьями вел большое дело - продавал русскую пшеницу в Англию. Капитал братьев не был разделен, но каждый из них имел свои обязанности. Старший Иван Иванович жил в Англии и продавал зерно. Адриан Иванович большую часть времени проводил в Таганроге, скупал у Новороссийских помещиков пшеницу, фрахтовал корабли, отгружал и отправлял ее в Англию. Младший брат - Матвей Иванович - вел финансовую часть, " покупал" деньги, то есть изыскивал выгодные кредиты, чтобы Адриан Иванович мог задолго до получения денег из Англии рассчитываться с продавцами зерна, с грузчиками и извозом, с владельцами кораблей. Дело было выгодным, и Гладковы считались людьми состоятельными. У Адриана Ивановича было много детей, но в живых осталось лишь четыре дочери, родившиеся с большими промежутками во времени. Моя мама родилась, когда старшая дочь Валентина уже училась в гимназии. Спустя четыре или пять лет Адриан Иванович тяжело заболел и умер.

Отцу было уже 27 лет, когда после работы на небольших муромских фабриках он получил предложение занять должность помощника директора (по современным понятиям - главного инженера) большой фабрики Костромской мануфактуры. Надо было обзаводиться семьей. В городе всегда действовала негласная посредническая система, хорошо осведомленная, кто хочет жениться и какие имеются невесты. Его познакомили с семьей Гладковых. Он побывал в их доме и ему понравилась стройная миловидная девушка, с пышной прической шелковистых палевых волос. Он пришел еще, потом еще раз и решил, что не стоит больше ничего искать. Они поженились и уехали в Кострому. Два года, проведенные там, были самыми счастливыми в жизни моих родителей.

Фабрика, на которую пришел работать отец, была большая и перспективная. Директором ее Правления был старый Кашин. Он считал, что будущее России в образованных инженерах. Отца он очень ценил. Он говорил ему: английские машины сами еще не знают, что могут; все, что придумаете нового, - пробуйте; машины, как люди, - их надо учить и воспитывать.

Платили отцу в месяц больше, чем Юлия Васильевна получала своей ренты за целых полгода. Ему предоставили большую квартиру. Вдвоем с мамой они обставлялись и устраивали новую жизнь, что всегда интересно и радостно. Прислугой взяли Любашу - молодую вдовушку из очень бедной деревенской семьи. Она пришла в лаптях. Мама одела ее по-городскому, купила башмаки для улицы и для дома, вместе они учились стряпать, наводить чистоту и порядок, как в гладковском доме. Мама стала учить Любашу грамоте. Конечно, одна из них была барышней, а другая - прислугой, но по существу они стали подругами.

На второй год этой жизни мама забеременела. С приближением родов уехала к матери в Муром. В ее отсутствие умер директор. Прямых наследников у него не было. Место занял кто-то из родственников. Не знаю почему, но отцу новый хозяин не понравился. Инженеры были тогда нарасхват, и Акционерная компания " Новая Бавария" пригласила его директором джутовой фабрики под Харьковом. Там дали квартиру со всей обстановкой, даже с посудой и бельем. Костромскую мебель и прочие вещи в ящиках отправили в Муром, в гладковские сараи.

В Харькове папа получил телеграмму: " Родился сын". Это был я. Через полгода мама приехала со мной и Любашей.

- 8 -

Шел 1905 год. Фабрика бастовала. После шумного митинга во дворе рабочие послали трех выборных с требованиями к директору. Двухстворчатые двери кабинета распахнулись, вошли трое пожилых кряжистых длинноусых рабочих, но за ними двигалась целая толпа. Двое служителей задержали ее у дверей, хотя закрыть их уже не смогли, и весь народ участвовал в переговорах. Отец встал и стал слушать пункты требований. Вероятно, отец выглядел не очень авторитетно: молодой человек с небольшой бородкой, не знающий, что отвечать и что предпринимать. Негромко он сказал:

- Я же не имею никаких прав.

В этот момент к отцу подбежал служащий и зашептал:

- Громят квартиры. Ваша жена с ребенком побежала в Харьков. Коляска готова.

Отец бросился вниз по лестнице, вскочил в коляску и велел гнать в город. На третей версте он догнал маму с ребенком на руках и Любашу с большим узлом. Мама не могла успокоиться, молоко у нее пропало, я орал.

- Уедем, поскорее уедем отсюда. Поближе к своим.

Папа тут же написал в Акционерную компанию письмо всего в две строки: " С сего числа по семейным обстоятельствам прошу меня рассчитать".

На другой день они уехали в Муром. Здесь в декабре 1906 года родился мой брат Шура. Отец же получил приглашение на работу в крупный Вязниковский льняной комбинат, фактическим хозяином и директором которого был Сеньков.

Я вырос в городе Вязники. По всему склону высокого берега Клязьмы, на которой стоял город, цвели вишневые сады. С чем сравнить красоту этого бесконечного кружева нежных цветов? Разве только с тем, как ласково и застенчиво, с радостным блеском в глазах смотрит невеста, одетая в свое белое нарядное платье.

Вдоль садов шел на фабрику мой отец - Василий Михайлович Зубчанинов. В 1913 году ему было уже сорок лет. У него была черная инженерная бородка и молодые веселые глаза. Он шел мимо деревянного склада с льняным волокном. На бухтах льна сидели освещенные утренним солнцем рабочие-сортировщики и играли в карты. Увидев инженера, все встали и приподняли картузы, здороваясь с ним. Василий Михайлович чуть приподнял свой серый картуз. На глаза ему попался заведующий льняными складами или, как тогда говорили, " старший по складам". Белев. У него была такая же, как у инженеров, темная бородка клинышком и одевался он в такой же, как у Василия Михайловича, серый костюм, на котором должна была казаться незаметной фабричная пыль, но только сшит он был из дешевого материала.

Белев был из числа тех честолюбивых десятников и подмастеров, весь смысл жизни которых заключался в том, чтобы отличаться и казаться лучше других. Но вчера он вызвал недовольство Василия Михайловича и теперь тяжело переживал это. По его недосмотру на фабрику попал невылежавшийся лен, и Василий Михайлович, потребовав Беле-ва в чесальную и теребя пальцем сухое жесткое волокно, выговаривая ему, досадливо твердил:

Как же так Белев? А? Как же это так?

Белев молчал, но по его глазам было видно, как он переживал и страдал из-за своей оплошности. Теперь ему было неприятно встречаться с Василием Михайловичем, и он свернул к дальним складам. Но Василий Михайлович закричал:

- Эй! Эй! Белев!

Белев подошел и молча приподнял фуражку. Хотя разговор велся на ВЫ, подавать руку тогда принято не было. Василию Михайловичу хотелось разговором смягчить вчерашнюю обиду.

- Не пересохнет у нас с вами ленок? А? особенно с правой стороны? В углах? Может вынести его оттуда?

- Можно вынести.

- Я сегодня уеду. А Вы, пожалуйста, сделайте это. И переберите его, как следует.

- Сделаем.

Василий Михайлович пошел, но, полуобернувшись, сказал:

- И надо посматривать, чтоб в козла поменьше играли.

Сказал, но как музыкант, взявший неверную ноту, ощутил досаду. " Эх! Начнет теперь карты отбирать! " Но как в оркестре нельзя переиграть, так и тут нельзя было поправиться. Ну, ничего, обойдется!

Теперь он подошел к главному фабричному корпусу. Это было кирпичное четырехэтажное здание с огромными окнами, гудевшее и шумевшее изнутри. Сторож открыл ему двери, и он по широкой чугунной лестнице, огибавшей клетку громадного грузового лифта, пошел на второй этаж. Порядок был такой: он приходил утром с первым гудком еще

- 9 -

до людей и присутствовал при пуске машин, смотрел мет ли каких неполадок и давал указания подмастерьям, а к 9 часам уходил завтракать.

Мы вставали обычно в 8 часов. И в тот день, который мне запомнился особенно ясно, я проснулся как всегда сразу без полудремонтной борьбы с уходящим сном. Увидев, что шторы еле сдерживают потоки теплого солнечного света, я улыбнулся радостному утру и быстро вскочил. Шура, мой брат, еще спит. Надо убежать, пусть ищет. Чтоб не попасться гувернантке, я юркнул под шторы, распахнул окно, выскочил в него и бросился к клумбам. После вечерней поливки земля тут не просохла, и ступать босыми ногами было прохладно. Но надо ведь посмотреть - распустились ли вчерашние бутоны. Нет. Разбухают потихоньку, но не торопятся. Можно помочь, раскрыть листочки, пусть распускаются поскорей! А вот по стеблю ползет волосатый червяк. Я потыкал его пальцем, он свернулся и упал. Присев на корточки, я раздвинул мокрые листья, стал искать, но не нашел. Жалко. Уж очень волосатый! Но долго возиться нельзя: увидят, начнутся все эти гутен-моргены, хенде-вашен и так далее. Надо бежать на речку.

Обогнув дом, я вдруг увидел тарантас и копавшегося около него Павла Васильева.

- Почему тарантас? Кто едет?

Из-за тарантаса поднялась лохматая седая голова, и Павел Васильев значительно сказал:

- Папан приехал.

Я кинулся на крыльцо, но навстречу уже выходил отец в чесучевом костюме, в мягкой соломенной шляпе, и Шурка, успевший опередить меня, держал его за палец левой руки. Отец обнял меня свободной правой рукой, и мы пошли к бабушкиной даче. Я был уже большим мальчиком и понял, что отцу надо рассказывать, как мы живем. Но о чем рассказывать?

- А ты знаешь, на этой яблоне будут три яблока!

Шурка, который тоже хотел рассказывать, но своего не придумал добавляет:

- И на этой тоже яблоки.

- А ты знаешь, мы поймали ежа. Он в чулане.

- Фыркает.

- А ты знаешь, мы ходили во второй овраг -там волчья нора. Волка нет, нора старая, но - настоящая!

- А мы решетом наловили пискарей. Это - коту на обед. Был золотой карасик, но уснул и перестал быть золотым!

Отец поправляет: - " Ни пискарей, а пескарей. Они на песке живут, на песчаном дне".

- Нет, они пищат!

Отец смеется. Подошли к бабушкиной даче.

- А у бабушки - ручной воробей!

- Бишка!

- А галка, которая у нас в прошлом году жила, - прилетает. Только дальше террасы боится. Она наполовину дикая.

- А Павлу Васильеву скоро сто лет будет!

Отец открыл дверь на стеклянную террасу и сказал нам:

- " Ну, побегайте".

Вечером, после длинного жаркого дня, до предела заполненного гостями, смехом и разговорами, прогулками и едой, несколько человек, которым все еще не хотелось расставаться, продолжали сидеть на большой открытой террасе. Солнце село. Над лугами белел туман, и где-то скрипуче кричал дергач. На лампу летели комары и ночные совки.

В плетеном кресле полулежал стройный, очень большой, с красиво закрученными усами и аккуратно подстриженной бородой, до черноты загорелый и обветренный Александр Сергеевич Брюхов - школьный товарищ моего отца, ученый агроном и помещик. Хотя он устал, как и все, ему еще хочется подзадоривать и смеяться.

- Васенька, а ведь без революции мы, вероятно, не обойдемся!

- Ты думаешь?

- Нет, это не я так думаю. Так Леня считает.

Леня - это Алексей Николаевич Груздев, тоже их школьный товарищ, инженер, директор фабрики, муж моей тети, сестры Василия Михайловича. Вместе с бабушкой он сидит на лесенке, спускающейся в сад. Когда о нем упоминают, он смущается и гладит валяющуюся у его ног собаку. Потом соглашается:

- Может и будет.

Бабушка, пряча чуть заметную усмешку, замечает:

- Он всю зиму Маркса читал.

- Ну, не совсем так. Начинал читать.

- 10 -

- И что-нибудь вычитал?

- Ничего. Не пошло. Думал, если запивать, то пойдет. Выписал ящик вина. Выпил, но так и не прочитал.

- А без Маркса революции бывают?

Наш доктор, Николай Антонович, старый земский врач с белой бородой, как у Виктора Гюго, всерьез подтверждает:

- Резня у нас может быть всегда.

Но Александру Сергеевичу хочется не этого. Он подтрунивает.

- Леня! А ведь вас с Васенькой, наверное зачислят в эксплуататоры. А?

Алексея Николаевича это задевает:

- Нас? Почему? Разве мы не работаем? Да если Сеньковы, Дербеневы, Гандурины из нашей работы деньги делают - мы-то причем? Ведь из твоей пшеницы гонят водку и спаивают народ. Разве ты виноват?

- Ну, это не совсем то же самое. А вот вы паукам помогаете кровь из мушек сосать!

Тогда эксплуататоров обычно изображали в виде пауков, высасывающих пролетарскую кровь.

- А вот вас и прищучат!

Бабушка продолжает разговор:

- Они - настоящий рабочий народ. Алексей Николаевич студентом каждое лето на паровозах работал помощником машиниста. Только этим и жил.

Доктору показалось, что упреки относятся и к нему:

- Да вы знаете, какую мы жизнь прожили?! Меня отец не то, что содержать, даже на дорогу денег собрать не мог. Я в Киев в университет пешком пришел!

- Меня вы не уговаривайте. Я тоже рабочий народ. Вам, наверное, кажется, что если я помещик, так на меня все с неба валится? А у меня, когда я кончил Академию, кроме долгов и отработочного хозяйства ничего не было. А теперь, вы знаете, - какие машины, какие поля, какие лошади! Я ведь 15 лет работаю так, как ни один мужик в жизни не работал. А вот в доме у меня содержится террорист, девочек моих учит. Тоже наш - Петровец. Выслали его, деваться ему некуда, я и взял. Вот он мне каждый день проповедует, что все это должны у меня отнять, а самого уничтожить. На моем уничтожении он всегда настаивает, особенно когда выпьет третью рюмку. Правда, я не очень верю. Я-то человек деревенский, хотя винцо и попиваю, как вы, но без Маркса. А вы, наверное, знаете: куражится надо мной мой террорист или где действительно вычитал? Все это было как будто серьезно и все же и смешно.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒