«Смерть немецким оккупантам! 3 страница

Жизнь и память… Ведь то, что я опишу, произошло при его жизни, но будь эта жизнь иной, чем она была, память людская не стала бы её сохранять, я же встречаю его имя на страницах многих книг* две из которых посвящены ему. Его жизнь легла в основу художественного фильма. Фильм имеет претенциозное название. Дело не в названии, дело в памяти.

* Это книги Петра Капицы, И. Стрижаченко, Петра Сажина, Игоря Неверова и других авторов.

Так что же такое память?..

В одном старинном сказании есть мудрые слова:

“На земле все проходит, только звезды извечны да песни о героях, ибо, погибая, герои оставляют нам жажду подвига”.

Не это ли формула памяти?

Ратной памяти, ибо есть и другая память.

Никто не предполагал в нем такой судьбы.

Когда в Новороссийске я вдруг увидел его портрет в сквере рядом с вечным огнем, первое, что я подумал: не похож. Художник придал его облику героические черты, на всех же фотографиях, даже на последней, его лицо сохраняет свойственную ему редчайшую доброту и столь же редчайшее спокойствие. Таким его я и запомнил.

Мой отец был иным. Он мог иногда вспылить, повысить голос. С дядей Митей этого не случалось. Мне запомнилось его лицо - дубленное от солнца и ветра, лицо катерника. За лето его брови выгорали, как спаленная солнцем трава. Он родился в деревне Хмелино на вологодской земле, где люди немногословны. И он тоже был таким.

МОРЯК БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ

В Севастополе дядя Митя появился в 1928 году. Возрождался отечественный военно-морской флот. В Цемесской бухте поднимали затопленные в гражданскую корабли. Из Новороссийска их на буксире отводили в Севастополь, в доки Морского завода. Первым был поднят эскадренный миноносец “Калиакрия”. Эсминец вернули в строй, дав ему новое имя - “Дзержинский”. Пройдут годы, и первый командир “Дзержинского” И. С. Юмашев станет главнокомандующим Военно-Морским Флотом.

Пройдут годы, и командир эсминца “Петровский” И. С. Исаков станет Адмиралом Флота Советского Союза.

Пройдут годы, и молодой вахтенный помощник Н. Г. Кузнецов, прибывший после окончания училища на крейсер “Червона Украина” для прохождения службы, станет наркомом ВМФ в самые ответственные для страны предвоенные и военные годы.

Я мог бы назвать ещё немало замечательных фамилий замечательных моряков, которые занимались возрождением Черноморского флота, однако и названных вполне достаточно, чтобы ощутить пульс времени и атмосферу, которая царила в Севастополе, когда по призыву комсомола здесь появился Дмитрий Глухов. Ему было двадцать два года. Несколько предыдущих лет он провел в седле, в схватках с басмачами. И ему уже были знакомы и посвист пуль и холодный блеск занесенных для рубки сабель, он видел кровь - чужую и свою - и не понаслышке знал, как впиваются в тело пули.

Но если в девятнадцать ты носишься по Каракумам и горным кишлакам, а в четырнадцать зарабатываешь на жизнь, плавая на колесном пароходе “Перекатный” по реке Шексне, если ты вырос без отца - георгиевского кавалера, погибшего в империалистическую, то, заполняя анкету, в графе “образование” ты поневоле напишешь: “начальное”. И поэтому из Учебного отряда тебя направят учеником рулевого на крейсер “Коминтерн”, в прошлом - “Память Меркурия”. А когда ты научишься стоять у штурвала, тебя переведут рулевым на сторожевой катер с гордым именем “Альбатрос”, тихоходную посудину, основное занятие которой таскать на буксире учебную мишень. Ты будешь стоять у штурвала, расставив для устойчивости ноги, и через забрызганное стекло рубки видеть, как выходят на позицию эсминцы и крейсера. Обводы трехтрубного “Коминтерна” тебе будут напоминать “Аврору”, и ты будешь завидовать ребятам, с которыми ты подружился на крейсере и которые в отличие от тебя заняты настоящим делом. Болванки посланных в буксируемый щит снарядов будут прошивать парусину или плюхаться в воду, иногда даже поблизости от “Альбатроса”, но и благодарности и “фитили” будут доставаться другим. Так пройдет год, второй, третий, на рукаве появятся нашивки главстаршины, но обидное чувство, что настоящая жизнь проходит мимо, будет тебя терзать, хотя ты не станешь в этом признаваться, не будешь жаловаться на судьбу и донимать начальство рапортами о переводе.

Отслужив положенный срок, дядя Митя, конечно же, мог уйти на гражданку. Он этого не сделал. Поэт Григорий Поженян сказал мне однажды: “Дмитрий Глухов был моряк Божьей милостью. Таких, как он, на всем Черноморском флоте можно было пересчитать по пальцам. Я посвятил его памяти поэму “Эльтиген”, такой был моряк, такой мужик…”

Так вот в чем дело: он был моряк Божьей милостью, этот главстаршина Дмитрий Глухов, принявший решение остаться на сверхсрочную службу, этот боцман с “Альбатроса”, не ведавший, принимая это решение, какая ему уготована судьба…

СЕМЕЙНАЯ ЛЕГЕНДА

Нет, они не встретились вечером на Приморском бульваре, как мои отец и мать, и не играла при этом музыка, все было гораздо прозаичнее - дядю Митю и тетю Катю сосватали.

Тетя Катя, которая уже успела влюбиться в высокого, стройного, затянутого портупеями лейтенанта - приятеля отца по зенитному училищу, - вряд ли бы остановила свой взгляд на главстаршине с внешностью самой заурядной, белобрысого да к тому же невысокого роста. С лейтенантом дело уже дошло до поцелуев, когда его перевели служить на Дальний Восток, где все чаще стали показывать свою враждебность японцы.

По фатальному для тети Кати совпадению её лейтенант снимал комнату у Марии Новацкой, в замужестве Ефремовой, а дядя Митя - у Макара Новацкого, родного брата Марии и моей бабушки.

Такое обилие родственников, проживающих на Корабельной стороне, где разворачивались события, объясняется тем, что первые Новацкие осели здесь во времена Лазарева. Семейная легенда хранила память об основателе этого рода, настоящая фамилия которого была Каленник. За давностью времени было забыто, у какого пана был наш предок холопом и что он такое натворил, если вдруг бросился в бега, а пан послал в погоню за ним своих гайдуков.

Нужно сказать, что с тех пор как Екатерина Вторая переселила запорожских казаков на Кубань, единственным обиталищем для беглых крепостных долгое время был Дон. Казачество, хоть и приняло на себя обязательство поставлять царю войско, своих привилегий никому не отдавало, никакие царские приставы туда не допускались. Дон, а затем Кубань, Терек, Яик-Урал жили своим самоуправлением и беглых охотно принимали в свою семью. При Николае Первом казачьи привилегии получило западное Приднестровье в районе Аккерманской крепости. Царь вынужден был на это пойти, чтобы вернуть в Россию тех запорожцев, которые, отказавшись подчиниться вердикту Екатерины о переселении на Кубань, ушли за Дунай, где их охотно принял турецкий султан. Ясное дело, султану было выгодно иметь такой пограничный заслон, а вот царю видеть своих по ту сторону границы было невмоготу. Тогда он и предложил вернуться казакам на родину и выделил им земли за Днестром. К Днестру и погонял коня наш предок. Согласно легенде он отдал перевозчику своего коня, сел в лодку и уже успел отплыть от берега, когда на взмыленных конях появились гайдуки и открыли по нему огонь из своих ружей. Одна пуля настигла беглеца, но рана оказалась не смертельной, и он благополучно перебрался на тот берег, где для него начиналась новая, свободная жизнь. Правда, путь с правого берега на левый ему был заказан - здесь его всегда могли опознать, схватить и доставить пред очи ясновельможного пана, который мог поступить с ним по своему усмотрению: помиловать или до смерти запороть. Чтобы не оставлять никаких улик, на новом месте беглецу давалась иная фамилия. На этот раз долго не раздумывали голова и писарь, сказали: ты у нас новенький, вот тебе и фамилия - Новацкий. И до сих пор, насколько я знаю, живут в том приднестровском селе Новацкие, которые ещё в бабушкином поколении находились в двоюродном и троюродном родстве с севастопольскими Новацкими.

Появление нашего прапрадеда в Севастополе связано с тем громадным строительством, которое затеял здесь герой Наварина и первооткрыватель Антарктиды Михаил Лазарев. В 1833 году он получил в свое ведение Черноморский флот и безобразный, жалкий, неухоженный городишко с звучным именем Севастополь, что в переводе с греческого на русский означало Город славы, или Город, достойный поклонения. Задавшись целью модернизировать флот, а заодно привести облик города в соответствие с его именем, просоленный на всех широтах и долготах адмирал призвал архитекторов, строителей, корабельных инженеров - и дотоле спокойные берега Ахтиарской бухты обрели облик невиданной со времен основания Санкт-Петербурга стройки. На вершине центрального холма возводились белокаменные, в античном стиле здания Петропавловского собора, Морской библиотеки и Дворца главного командира флота. Амфитеатром к морю спускались особняки морских офицеров. Белокаменный портик с колоннами и широкая парадная лестница украсили Графскую пристань. У кромки воды, охватывая бухту огневым кольцом, возводились двух- и трехъярусные каменные батареи, из которых до настоящего времени сохранились только две - Михайловская и Константиновская. На Корабельной стороне, над высоким берегом Южной бухты, выросли громадные корпуса флотских казарм. А между ними и Павловским мыском, где тоже вырастала овальная батарея с темными щелями амбразур, шло строительство нового Адмиралтейства с сухими доками. Для того, чтобы ускорить подачу в док воды из Инкермана, вдоль северной бухты был проведен подобный римским акведук. Вот к этому акведуку у южной кромки Аполлоновой бухты наш прапрадед и прилепил свой маленький домишко, который по сей день стоит на том же самом месте.

Я люблю приходить на берег Аполлоновой бухты и, сидя на перевернутом ялике, смотреть, как набегает на песок поднятая катером волна. Здесь по-прежнему пахнет струганным деревом, смолой, краской, рыбой. По допотопному деревянному причалу пройдет к лодке рыбак, неся на плече весла, и, прежде чем запустить мотор, отведет лодку подальше от соседних, которые сгрудились вокруг причала, как сосунки возле кормящей матери.

Взгляд скользит по громадам кораблей, неподвижно застывшим у бочек. Когда-то здесь же стояли линкоры и крейсера, ещё раньше броненосцы и уж совсем давно - парусные корабли Ушакова и Нахимова, овеянные славой замечательных побед. Уделом мужчин было служить на этих кораблях, уделом женщин - прямо с порога провожать корабли в море. Корабли удалялись, таяли на горизонте, и сухие, как крымская земля, глаза женщин наливались тоской, горькой, как мутная вода лиманов.

Побеленные известью домики, все те же, что и полтора века тому назад, лепились к скалам, как ласточкины гнезда, маленькие, с крошечными убогими двориками. Я пытался представить себе нашу прапрабабку Меланью, тогда ещё совсем молоденькую, бездетную пока еще, которая по примеру своей подружки Даши стала ходить на бастионы - на Первый да на Малахов курган, носила в деревянных бадьях воду для утоления жажды, ухаживала за ранеными, обстирывала солдат и матросов. Иной раз приносила чистое белье, а владельца уже нет, накрыло его бомбой или сразило штуцерной пулей. Потом уже, после войны, родила Кондрата, Василия, моего прадеда, и Дуняшу, тети Катину мать. Кондрат, - судя по фотографии, рослый, физически сильный, степенный человек - был участником Русско-Турецкой войны, служил на кораблях, дослужился до кондуктора, но детей ему, как говорила бабушка, “бог не дал бедному”. У прадеда и прабабки было пятеро сыновей и три дочки. У Дуняши - сын и две дочери.

Я смотрю на наш домик и на домик, где жили бабушка Дуня с дедушкой Иваном, где прошла их молодость и где они вырастили детей, и вспоминается мне, как хорошо, как дружно они жили до самой смерти. В их отношениях было много душевности, нежности, любви, и это распространялось потом и на нас. Старших было не принято именовать по имени-отчеству, только так: дядя, тетя. Так и звали: дядя Вася. А дядя Вася перед войной был председателем горисполкома.

Море лижет обросшие зеленой травой камни, а я думаю о том, что не будь в нашем роду столь патриархальных отношений, возможно, у дяди Мити ничего бы не получилось с тетей Катей, которую он так преданно и так нежно любил всю свою недолгую жизнь.

- Ты понимаешь, - говорила мне тетя Катя, округляя глаза, словно все ещё удивляясь тому, что произошло в самом начале тридцатых годов, вЂ Уговорили они меня! Веришь, я и сама не поняла, как сдалась. Я тебе все откровенно говорю. Пришел к нам как-то Макарушка со своей женой; Люди они были замечательные, но бездетные. Ну скажи, что ему не повезло на детей, что дяде Кондрату, как это не справедливо!.. - Она умолкла на минуту, а затем продолжала: - Митя у них поселился, а он ласковый, душевный, они к нему и привязались. Ну прямо как к родному сыну. И решили его за меня сосватать. А время голодное, корова к тому же у нас сдохла, я на заводе у станка целыми днями в красной косыночке вкалываю. Они, конечно, все наше бедственное положение знают, поэтому говорят матери: “Пусть Катюша за нашего Митю замуж выходит. Лучше партии для нее все равно не сыскать, чем наш Митя: он и человек порядочный и паек, как положено, получает, Катюше с ним будет очень надежно”. Мама их выслушала - а разговор прямо при мне идет, без всяких уверток, - и говорит мне: “Ну что? ” А я ей в ответ: “Ты, мама, знаешь, я другого люблю”. Отвечает: “Знаю. Ты его любишь, а он тебя? ” Я говорю: “И он меня! ” А она: “Жди. Полгода как уехал. Ты мне скажи, он хотя бы одно письмо тебе прислал?.. Чего молчишь? .. Вот то-то и оно, что уехал и забыл о тебе. Думаешь, одна ты такая красавица на земле?! ” Я в рев: обидно же, а главное крыть нечем. Действительно, нет от моего лейтенанта никаких весточек. Где он, что с ним - ничего не знаю. Реву. Мать и говорит: “Ты же знаешь, доченька, в молодости я тоже одного человека любила. Матросом он был на “Потемкине”. Как бунт у них случился, так он и сгинул куда-то. Вышла замуж за твоего отца, и так хорошо с ним прожили, что другого мужа я и не хотела бы теперь. Может, в этом Мите твое счастье, ты лучше приглядись к нему, чем отказывать”. Я и дала согласие.

Рассказ этот тетю Катю развеселил, её темные, как спелая смородина, глаза заблестели, в них вспыхнул былой огонек - воспоминания её вернули в молодость, когда все ещё только начиналось.

- На свидание я пошла не одна - с Валентиной и твоей матерью, мне же, как понимаешь, нужен их совет. Говорю им: “Рассмотрите его как следует”. А когда его увидела, думаю, чего тут рассматривать: белобрысый, невидный какой-то. Разве ж сравнишь его с моим лейтенантом, тот и красавец писаный, и осанка у него, как у гвардейца. Повел Митя нас мороженое есть на Приморский бульвар. Потом домой проводил нас с Валей - она тогда ещё была незамужняя, жила, как и я, в Аполлоновке. Только Митя ушел, я к ней. “Ну его, - говорю, - к аллаху”. А она: “Ты знаешь, а мне он понравился. Хороший человек. Ты, егоза, не спеши с решением, тебя же никто не гонит силком”. Мудрая была наша Валентина…

Я тоже любил тетю Валю, самую младшую бабушкину сестру. Годами она была чуть старше и мамы и тети Кати и так же, как они, не имела даже семилетнего образования, но ей была свойственна врожденная интеллигентность, и мудрости ей было не занимать. Неудивительно, что ей понравился дядя Митя, она-то как раз и умела распознавать людей.

- Стал Митя меня встречать у проходной, - продолжала тетя Катя. - То домой проводит, то в кино пригласит. А я танцевать любила. Думаю, когда же он меня на танцы пригласит. А он все не приглашает. Спрашиваю: “Вы, Митя, быть может, не танцуете? ” А он покраснел как рак - надо же, действительно, не умеет. Думаю: “Как же я буду с ним всю нашу жизнь жить, если он танцевать не умеет? Что же, теперь и мне всю жизнь не танцевать?!. ” Уже решила отказать ему, а он вдруг возьми и заболей воспалением легких. Мне жаль его стало, я и согласилась… Ну поженились мы, скромно все было, у нас дома свадьбу отпраздновали. Кстати, и твои мать с отцом тоже у нас свою свадьбу справляли. Отец мой рыбы наловил, он же был хороший рыбак, и ялик у нас был. Только рыба одна и была, что у вас, что у нас. Хлеб курсанты из училища принесли, все, что сами за день не съели. С хлебом тогда было очень худо, почти как в войну потом, карточки же тоже были. Вина дешевого купили. Танцевали под патефон. Одни во дворе, другие у дома прямо над морем. А что нам - молодые были, лишь бы собраться вместе. Митя с Сашей сразу же подружились, они были одногодки - оба с шестого, а мы с двенадцатого… И вот когда, значит, мы поженились и я уже ждала Милочку, вдруг приезжает мой лейтенант. Как снег на голову свалился! Иду я с работы, а он на углу стоит, поджидает. Красавец, глаз не оторвать, вижу - уже старшим лейтенантом стал. Я ему ещё ничего не успела сказать, а он мне: “Катюша, я за тобой! Знаю, что ты уже замужем, - это не имеет значения”. - “Хорошенькое дело, - говорю, - я уже ребеночка жду, а ты вон чего надумал”. А он в ответ: “Сам во всем виноват, наделал ошибок, а больше делать не собираюсь. Иди собирай вещи и вечерним поездом уедем в Москву, а оттуда на Дальний Восток, в наш гарнизон. Мне командир две недели дал, чтобы я тебя привез, билеты я уже оформил, поезд уходит через два часа. Жду у пятого вагона. Возьми только самое необходимое и документы”. У меня аж голова закружилась. Сама не знаю, что говорю, а говорю я: “Ладно, жди! ” Совсем от любви рехнулась. Прибегаю домой и начинаю скоренько вещи собирать. А матери ничего не говорю, Собрала вещи в кошелку, платья, туфли выходные, паспорт взяла, приготовилась, а мать и говорит, протягивая мне миску: “Принеси-ка мне из кладовки капусты”. Я в кладовку, да бегом. Вдруг слышу, за моей спиной щеколда звякнула. Я на дверь налегла - факт, заперла меня мамаша. “Не ломись, не ломись, - говорит, - думаешь, я не догадалась, что ты удумала. Мне ещё утром Мария доложила, что твой лейтенант пожаловал”. Я в рев. “Ты что это мою жизнь губишь?! ” - ору из кладовки. “Дуреха, - отвечает, - я ее, если хочешь знать, спасаю. Твою жизнь спасаю, твою совесть. Митю я в обиду не дам”. Я потом, когда “Войну и мир” в кино смотрела, так даже заплакала, когда этот Анатоль Курагин, этот красавец, хотел с Наташей бежать. Все как про меня. Мать сорвала мой побег. До утра продержала в кладовке, знала, что Митя на дежурстве. Выпустила со словами: “Уехал твой голубчик. Все тебя ждал возле вагона. Потом рукой махнул и сел в вагон”. И вздохнула мамаша, наверное, тоже ей жалко стало человека. Мите я все рассказала, прощения попросила. Откровенно тебе скажу, до сих пор какую-то вину чувствую. Он очень переживал. Выйдет за калитку, стоит, в море смотрит, Однажды я вышла к нему, а у него в глазах слезы. Но простил мою слабость, понял меня…

В год рождения Толика дядя Митя окончил командирские годичные курсы, получил звание лейтенанта и был назначен командиром звена малых охотников, которые так же принято именовать морскими охотниками. Это были катера нового москитного флота, которому вверялась охрана водного района, то есть сторожевая служба и борьба с подводными лодками противника. Дивизион катеров базировался в Стрелецкой бухте. В Карантине им дали комнату во вновь отстроенном двухэтажном доме. И все у них складывалось удачно…

МИНЫ НА ФАРВАТЕРЕ

В тот последний мирный вечер звено Глухова заступило в дозорную службу. Остывала земля, приближая час штиля и задумчивого состояния души. Поседевшая от зноя степь дышала полынью и жаром древних камней. Катера покидали Стрелецкую бухту, оставляя за кормой веер пенных кильватерных струй…

В одной из листовок, выходивших под девизом “Смерть немецким оккупантам! ”, я прочитал: “Катера Глухова вступили в схватку с врагом в первые минуты войны…”

Часы в рубке оперативного дежурного показывали 3 часа 13 минут, когда яростный огонь зенитных батарей вдребезги разбил звездную тишину космоса, и звезды исчезли, смытые с небосвода качающимися “дворниками” прожекторов.

Представьте себе купол, сотканный из трассирующих огненных струй…

Этот купол пульсировал, как громадная зонтичная медуза, и выплевывал крошечных медуз, которые вырастали прямо на глазах, и падали в бухту, и исчезали в ней.

Немцы предусмотрели все, даже самоотстёгивающиеся тонущие парашюты. Они уходили на дно раньше, чем к ним поспевали катера.

Морские охотники били по самолетам из двух короткоствольных сорокапяток, носовой и кормовой, и двух крупнокалиберных пулеметов ДШК.

* ДШК – пулемёт Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный. Прим. OCR.

Еще безмолвна была сухопутная граница на всем протяжении от Черного моря до Баренцева…

Итак, замысел германского командования был предельно ясен: постановкой мин у горловины севастопольской бухты и на фарватере запереть в гавани весь Черноморский флот, а затем массированными налетами бомбардировочной авиации уничтожить.

Утром на траление вышли тральщики. Они тщательно утюжили гавань, выходили за боны, но странное дело - ни одной мины им подсечь не удалось. Словно и не было никаких мин. Но вечером на виду всей эскадры на фарватере при подходе к боновому заграждению подорвался буксир. На буксире, возможно, ещё не знали, что началась война, потому что накануне он находился у Тендровской косы, участвовал в учениях флота и то ли по своей тихоходности, то ли по иной причине лишь теперь вот возвращался в родную гавань. Взрыв невиданной силы взметнул к небу тонны воды и ила, которые в мгновение ока погребли под собой буксир. Катера, которые бросились к месту катастрофы, нашли на плаву пятерых оглушенных, контуженых людей. В момент взрыва их словно сдуло ударной волной, отбросило черт знает куда - и это как раз и спасло моряков.

На следующее утро тральщики снова утюжили фарватер и снова это не дало никаких результатов. После тральщиков в море благополучно проследовали для постановки минных полей крейсера “Червона Украина” и “Красный Кавказ”. Они уже возвращались и вот-вот должны были пересечь линию бонов, когда прямо у них по курсу под плавучим двадцатипятитонным краном, который портовый буксирчик тащил к бонам для постановки дополнительных противолодочных сетей, разверзлась вода, кран, словно игрушку, подбросило кверху, опрокинуло - и он исчез в пучине. Если бы не этот плавкран, то взрыв произошел бы под днищем “Червоны Украины” и свершилось бы то, что задумали немцы: затонувший крейсер закрыл бы выход из гавани с большей надежностью, чем это произошло 11 сентября 1854 года, когда почти на том же месте поперек бухты легли парусные корабли нахимовского флота. Да, случись это - и флот был бы закупорен в бухте, остальное, как говорится, дело техники: на аэродромах Румынии ждали своего часа четыреста двадцать бомбардировщиков.

Мины взорвались на фарватере, следовательно - как это ни горько было признавать, - вражеские пилоты всё-таки выполнили свою задачу, несмотря на зенитный огонь береговой и корабельной артиллерии. Но это было ещё полбеды, гораздо хуже было другое: сброшенные врагом мины не поддавались обычному тралению, вели себя непредсказуемо и обладали громадной разрушительной силой.

У БЕРЕГОВ РУМЫНИИ

Гитлер не зря опасался за судьбу румынской нефти - базирующаяся на Крым наша бомбардировочная авиация уже 23 июня совершила налет на военные и нефтяные объекты Сулина и Констанцы. А 25 июня последовал приказ наркома ВМФ Кузнецова налеты авиации поддержать артиллерийским огнем кораблей.

В тот же день в 20 часов 10 минут по фарватеру мимо Константиновского равелина проследовала ударная группа - лидеры эсминцев “Москва” и “Харьков”.

В 22 часа 51 минуту Севастополь покинула группа прикрытия: крейсер “Ворошилов”, эсминцы “Сообразительный” и “Смышленый”.

…Лежащие на фарватере мины среагировали на цель, но заложенная в них программа пока не предусматривала запуск взрывного устройства…

В 4 часа 42 минуты 26 июня лидеры с поставленными параванами* подошли к кромке минного поля, которыми противник защитил подходы к Констанце. Корабли шли в кильватер, головным - “Харьков”. Прошло не более трех минут, и правый параван головного корабля задел рогульку. Поднявшийся тридцатиметровый столб воды обрушился на эсминец.

* Параван - устройство для траления якорных мин.

Теперь вперед обязан был выходить второй лидер, несущий все параваны.

В 5. 00 корабли легли на боевой курс и открыли огонь с дистанции 130 кабельтовых*.

* Кабельтов – десятая часть морской мили, 185. 2 метра. Прим. OCR.

В 5. 10 в погребах уже на триста пятьдесят снарядов было меньше, зато на вражеском берегу пылали нефтеналивные баки, взлетел на воздух, разметав все на своем пути, железнодорожный состав с боеприпасами, горел вокзал.

Пора было уходить, тем более что враг открыл яростную стрельбу из береговых батарей. С минуты на минуту должна была появиться и авиация.

Поставив дымовую завесу, корабли легли на обратный курс…

Как хорошо было бы продолжить: «…и благополучно вернулись в Севастополь», но…

Сильнейший взрыв, переломив вытянутый корпус корабля, вздыбил обе половины, как бы выстроив над водой пирамиду, - и это было последнее, что увидели моряки с борта «Харькова».

Так 26 июня 1941 года погиб лидер эсминцев - «Москва».

Еще не опала поднятая взрывом вода, а на «Харьков» уже пикировали самолеты.

Лидер шел по минному полю среди громадных белых, словно покрытых инеем, кустов, которые вырастали и опадали на глазах, - это взрывались бомбы.

Ошибается тот, кто думает, что кораблю опасны только прямые попадания. Если штормовая волна способна пустить корабль на дно, то какой удар наносит по корпусу взрывная волна!

После очередной встряски на «Харькове» потекли водогрейные трубы - эти вены, в которых пульсирует горячая кровь корабля, вскрой их - корабль замрет.

Лидер ещё не замер, но он уже не летел, как птица, со скоростью двадцать шесть узлов*. По мере того как в котлах падало давление, его скорость угасала - шестнадцать… двенадцать… десять… семь… шесть узлов…

* Узел - единица измерения скорости, морские мили (1852 метра) в час. Прим. OCR.

Что стоит добить потерявший скорость и лишенный маневрирования корабль?!

Они не думали о подвиге. Было одно желание - спасти корабль, и была надежда, что они это смогут сделать. Их густо смазали вазелином, забинтовали лица и руки, облачили в асбестовые костюмы. Когда котельные машинисты Пётр Гребенников и Пётр Каиров полезли в раскаленную топку корабля, до встречи с кораблями группы прикрытия оставалось никак не менее двух часов…

Лидер ковылял, как стреноженный конь, И кружили, яростно завывая, спускаясь к нему и взмывая кверху, злобные, осатаневшие оводы…

В топке минуты текли в тысячу раз медленнее, чем струйка песка в песочных часах.

Один за другим два «Юнкерса» напоролись брюхом на струи свинца и, задымив, вонзились в воду, словно в море хотели найти спасение от огня.

В 8 часов 14 минут лидер ожил и, подняв за кормой бурун, полетел навстречу поднимающемуся над морем солнцу…*

* За проявленную самоотверженность матросы Пётр Гребенников и Пётр Каиров были награждены орденами Боевого Красного Знамени.

СЛУЧАЙ

Чуть позже на фарватере появилось звено Глухова. Катера должны были перед возвращением кораблей пробомбить фарватер глубинными бомбами. Мера эта была профилактическая: а вдруг где-то залегла на грунт вражеская лодка. Конечно, немцам была неизвестна сложная линия фарватера - этой невидимой дороги, проложенной среди минных полей и нанесенной только на секретные штурманские карты, но не было и гарантии, что какой-нибудь опытный подводный ас - а у немцев было достаточно опытных подводников, поднаторевших в подводной войне с англичанами, - не проскользнет к боновому заграждению, увязавшись за нашим кораблем.

Морские охотники вышли на траверз* Херсонесского маяка и, развернувшись, пошли назад, сбрасывая на ходу глубинные бомбы.

* Траверз – направление, перпендикулярное диаметральной плоскости судна. Т. о., имеется только у судна и не имеется у береговых ориентиров. Прим. OCR.

В то время дядя Митя держал, как говорится, свой флаг на СК-011. Он стоял на мостике, где кроме него ещё находились командир дивизиона морских охотников Гайко-Белан и командир катера Перевязко. Командир вел катер, а дядя Митя смотрел на корму, откуда одна за другой уходили в кильватерную струю бочонки глубинных бомб. Через определенный интервал вода за кормой взбухала и, словно из кратера, с оглушительным грохотом вырывалась наружу.

Бомбы, как им и полагается, взрывались на определенной глубине, одни ближе к грунту, другие к поверхности, и, глядя за корму, дядя Митя по характеру выброшенной кверху воды легко определял, на какой глубине взорвалась бомба. И вдруг взрыв, куда более мощный, вскинул к небу черный от ила сноп воды.

- Что это?! Сколько мы сбросили бомб? - поспешно спросил командир дивизиона.

- Сбросили три. Этот, четвертый, взрыв произошел сам по себе, - ответил дядя Митя, не отрывая взгляда от огромного темного, расползающегося пятна за кормой. - Думаю, - сказал он, - это от детонации взорвалась вражеская мина.

В этот ли миг пришла в голову мысль, которая 5 июля 1941 года обрела силу случившегося факта?..

Из листовки о нем:

«Смерть немецким оккупантам!

…Немцы в первые дни войны, стремясь закупорить Черноморский флот в его главной базе, начали забрасывать севастопольские бухты магнитными и акустическими минами. Никто ещё не умел бороться с ними. Только бывалому моряку Глухову удалось обнаружить, что эти мины начинают действовать от детонации. И он взялся собственным катером уничтожить их.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒