У нас в меню. 10 страница

— Ну что же ты, Максимка? Для тебя конечно будет закурить!

— Э-э-э-э… — оторопел Максим. — Откуда ты знаешь мое имя?!

Я неспешно сдвинул капюшон с головы.

— Да вот всё думается мне: кого я тут стою жду?

Максим струхнул с лица, притом весьма конкретно.

— Что… что… что ты тут делаешь?! — от внезапности ситуации Максим чуть ли не заикался.

— Видимо, хожу по пути Шивы и восстанавливаю карму всяким непорядочным петушарам. — На этой ноте я подошел к Максу ближе. Тот начал неуклюже пятиться назад, а потом и вовсе присел на грязный асфальт.

— Что с тобой, чепуха ебаная?! Гравитация подписку отключила?! — навис над парнем я.

— Прошу тебя, только не убивай…

— Да сдалось мне из-за такого чухана, как ты, лишний грех на кредитную историю души брать!! — в этот момент я просто плюнул в лицу загораживающемуся от меня руками Максиму. — Курить полюбил дохуя?!

— Ч… ч… ч… что ты хочешь? Что угодно, только не трогай, отпусти домой!!

— Ну раз сам начал, то к тебе домой мы и пойдём. Ты мне неплохо так денег торчишь с тех лет.

— Ка… ка… как… каких денег? — попытался состроить хуёвую мину Максим.

— А ну-ка, сучара, кончай цирк ломать!! — замахнулся на парня я. — Клоун, что ль, дохуя оставшийся, пока цирк по тапкам дал? Всё ты помнишь, шакал ебаный. Ты меня тогда на червонец кинул, хуйня хохлатая!!

— Да тихо, тихо, пожалуйста! — Макс начал откровенно жаться в асфальт.

— Тихо будет, когда тебя на последний покой в два метра грунта зафасуют! А теперь встал, нахуй!! — на этой ноте я пнул Максима по жопе.

Макс еле как встал и принялся неуклюже идти по тропинке. Я шёл следом. По пути заметя, что он и вправду недурственно хромает. Судя по всему, он так сильно растерялся потому, что понял: ему от меня было не убежать на своих двоих. А время позднее, и вряд ли кто мог прийти ему на помощь. Даже если бы он принялся орать дурниной в этом богом забытом районе Омска, то я бы точно накормил его пиздюлями на всё ебало, и рупор бы сломался. Неимоверно неудачное стечение обстоятельств для бедного дурака. Спустя некоторое время мы дошли до блёклой монолитки и поднялись на этаж. Квартиру Макса я распахнул пинком.

— Э-э-э-э-й, Ка-а-а-а-тя-я-я-я! — закричал я на пороге. — Тебе и твоему мухожору доставка специальная! Хуй без масла и анальная смазка! Выходи, сучка, поздороваемся!

В ответ — тишина.

— Кати здесь нет, — протиснулся через меня Максим. — Сними обувь, пожалуйста, если тебе не трудно.

— А хуй на рыле тебе видеть не помешает? — сказал я и прошёл в квартиру, прям в грязной обуви.

Квартирка представляла собой неухоженную бабушкину однушку почти без какого намека на толковую мебель. Интерьер совдепо, главной жемчужиной которого мог бы быть хрустальный сервант, если б оный был в наличии. Сломанная стенка, пархатый стол из фанеры, стулья, истёртая фланелевая скатерть. Плита тридцатилетней давности на кухне. Нос уловил нотки пережжённого к хуям ладана. Ясно было, что ещё не так давно кто-то преставился тут на фоне серо-жёлтых (от времени) фотообоев. Наверняка, что на одном-единственном диване, где Максим и снил свои сны. Это крайне сильно контрастировало с тем, каким я запомнил Макса на момент стычки в Уфе.

— Ничто не ново под луной, а, залупыш? — бросил я Максу. — Раз Кэт рядом нет, то и в помойке можно пожить?

Кэт, она же Екатерина, была девушкой Максима. Девушкой из очень богатой и обеспеченной семьи. Максим был дополнением к её кошельку от Гуччи, сумке от Прада и пизде от рязанской мамаши, благодаря которой последняя охомутала себе в папики (а затем и в мужья) местного депутата с тугим, как анус мамаши Кати, кошельком. Катерине всё доставалось в жизни просто так. Какое-то время спустя момент, когда Катя переехала в Уфе в дорогущую хату на Фрунзе, ей полюбился Максим. Максим изначально в её руках был сродни покемону, пока молодой особе не захотелось видеть рядом с собой не Пикачу, а настоящую Акулу Северных Морей. После чего она начала жёстко и не совсем корректно влиять на Макса, дабы тот отрастил себе яйца под эгидой вседозволенности и безнаказанности. Что, в свою очередь, и привело к моему с ним конфликту. Который окончился чертовской подставой, кидком на деньги… и предательством друга.

— Давай скреби шекели, амёба хуева.

— Понял я, Кош, понял, только не делай глупостей, дай поищу…

Максим принялся носиться по хате и выворачивать куртки. Тем временем я ходил и осматривался вокруг. Через пару минут он подошёл ко мне, протягивая мелкие купюры и медяки.

— Тут… всё, что есть…

Договорить Максим не успел. Я прописал ему томный удар в душу, от чего тот согнулся и выпустил из рук свои гроши.

— Посмеяться удумал, червь?

— Кхэ… нет, нет! Хорошо, я понял, поищу внимательней… — Макс вдыхал воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

Встав с пола, Макс побрёл к тумбочке. Открыв которую, ещё долго водил рукой внутри. Наконец он выудил пятитысячную и с глубоким вздохом понёс её мне.

— Вот, возьми и уходи.

— Этого мало.

— Но у меня больше нет, правда, Кош! Я тебя уверяю, если б было, я бы отдал. — Максим начал закрывать лицо руками. А я в этот момент вперился взглядом в Макаллан бородатой выдержки, что покоился в трюмо. И поспешил к нему.

— Нет, подожди, не трогай!!! — Максим чуть ли не бросился на меня. Даже сквозь пелену ненависти к нему я заметил, что его чуть ли не эпилептически колбасило, когда я взял бутылку в руки.

— Вискарик делает ням-ням, — я повертел бутылкой перед носом Макса и отвернул крышку. На минуту возникло ощущение, что я отвернул не крышку, а кости Макса, ибо со скрипом последних тот чуть не рухнул на пол.

— Кош, зачем…

— Затем. Один хуй ты мне не возместишь то, что сделал, говна ты сын.

Максим дрожал. Я увидел слёзы, побежавшие по его щекам. Нет, конечно же я по-другому и не представлял нашу встречу, но тут в моём сердце что-то ёкнуло. Я решил сделать по-иному.

— Давай-ка неси стаканы. Не распил один, так разопьёшь со старым врагом.

Макс угрюмо поднялся и принес стаканки. Пили на голяк, не закусывая, без тостов. В момент я достал сигарету и нагло закурил прям в квартире.

— Ну так и что?

— Что — и что?.. — мрачно отвечал мне Макс.

— Какого лешего ты живёшь в этой помойке? Честь потерял или просто Кэт нахуй послала?

Внезапно Макс преобразился в лице. Готов поспорить, буквально на несколько секунд я увидел того самого старого Макса, который часто смотрел мне в лицо с улыбкой на дружеских попойках.

— Нет её, Кош… совсем нет.

Я поставил стакан на столик.

— Знаешь, мы… — Максу тяжко давалась речь. — Мы решили уехать в Крым на моем Кавасаки. Ну ты помнишь, тот мотоцикл, что она мне и подарила.

— Допустим.

— Мы вылетели в слепую зону. Водитель КамАЗа просто нас врезал. Мне посчастливилось отделаться ногой. Теперь я никогда не смогу наступать на ногу, как раньше. А Катя влетела под задние колёса. Шлем не спас — словно арбуз…

Стало ясно, почему Макс здесь, в этом богом забытом месте. Только тут он и мог спрятать себя от богатых и влиятельных родителей Кати. При этом оставшись навсегда инвалидом. День ото дня ходя за хлебом и стреляя сигареты на постоянной основе, словно профессиональная побирушка.

Макс продолжал рассказывать, на этот раз я его не перебивал. Судя по всему, он не мог выговориться уже несколько лет. Просто было некому. По пути он глотал слёзы, срывался на крик и бил кулаком по импровизированному столу, не прекращая прикладываться к бутылке. Его буквально выворачивало наизнанку. На разные темы, но о главном. Потом он кинулся метаться по квартире, выкрикивая нечленораздельные фразы. В конце он просто опустился на диван, допил содержимое своего стакана и отрубился. В этот момент я не менял выражения своего лица. Мне было прекрасно известно по себе такое состояние. Я посмотрел на его измождённое лицо. Новые морщины. Синяки под глазами размером с половозрелую панду. Начавшуюся лысину. На седые края висков.

Человек не врал. Ни себе, ни людям. То, что когда-то я именовал врагом, осталось лишь пылью на постаменте любимой. Макс ничего в жизни не заработал, но умудрился потерять всё и без остатка. Теперь его участь — это жить в бедной личной келье и день от ночи посыпать макушку пеплом. Так вышло, что жизнь наказала человека куда эффективней, чем кто-либо ещё мог наказать. Моё внимание вернулось к тумбочке, у которой замялся Макс. Открыл. Ну да, так и есть…

Портрет Кати в рамке с чёрной полосой, открытая пачка церковных свечей, заляпанное воском блюдце, ветошь и две монеты. Идиот махровый. Я достал портрет Кати и протёр его от пыли, а потом почистил и помыл блюдце. Убрав с импровизированного стола, я поставил портрет Кати. Налив в свой стакан остаток бутылки, накрыл его сверху краюхой хлеба с кухни и поставил рядом с портретом. Блюдце высушил полотенцем и воздвиг на нем трёшку. Такому идиоту, как Макс, и трёшки б не хватило, чтоб вину свою выкупить, так что будет пусть хоть раз в его доме. Задумчиво повертев пятитысячную в руках, я порвал ее на две части и положил под стакан. Этому мудиле хватит ума заменить купюру, но не хватит совести, чтоб её потратить. После этого я неумело перекрестился. Как бы я ни относился к Кате и Максу, мне бы никогда не хотелось желать им той судьбы, что они встретили. После этого я закурил, а остаток пачки положил рядом с портретом. В углу лежало одеяло, которое я накинул на Макса. Он же, в свою очередь, спал тревожным сном и дёргал ногами.

В этот момент я понял, что внутри меня перегорело нечто. Нечто такое, что заставляло меня раз за разом вспоминать предательство и раз за разом мечтать о расправе. Вновь и вновь я моделировал в голове, как сойдусь с Максимом и порву его лицо на лоскуты. Вновь и вновь мне мечталось увидеть покойную Катю дешёвой блядью на панели, которую я заставлю сосать мне хуй пред Максимом. Вновь и вновь мне представлялась безумная нить вариантов и мест. А что по факту? По факту только одно. Мстить мне больше некому. Судьба сама заложила этим двоим так, что мстить поверх это сродни тому, чтоб пинать труп.

Я вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. Выйдя на улицу, я почувствовал ударивший мне в лицо ветер, который лишь заставил запахнуть пальто поглубже. Я закурил, разглядывая небо. Оно, как всегда, было скудным на ответы. А посему мне осталось лишь только зашагать вглубь мрачных улиц.

И впрямь говорят. Хорошего врага надо заслужить.

***

Ладно, мои родимые, поведаю-ка я вам мудрость-хуюдрость.

Жили были мальчик и девочка. Мальчик был из знатного дворянского рода, всю жизнь обучался мастерству фехтования, китикету, и вообще, судя по всему, был не писькой в попу делан. Порядочный такой, коренастый, с правильным разрезом глаз и партийным воспитанием, суровый, сука, как товарищ Берия. Прям вот, блять, Кен во плоти Виконта де Бражелона и с помесью сына маминой подруги в придачу.

Девочка же была с какой-то злоебучей цыганской окраины, в которой кошелёк и мобила мистически испаряются из карманов в мгновение чпока крышки Жигулёвского. Батя был работягой на местном заводе по производству резиновых елдаков, а мать — официанткой в ресторане еды с той же елды. Соответственно, с чем боролся, тем и упоролся. Девка выросла разбитной, весёлой шамотой, впитавшей в себя дух улиц, мудрость дедов и умение доедать чё дают. Ноги раздвигала только за блага цивилизации, да и вообще — выживала, как Беар Гриллс.

Долго ли, коротко, свела судьба этих двух баранов на одних воротах. Ни тот, ни другая, не хотели уступать. Не особо вообще важно, чё эти ебантяи там не поделили — сам факт в другом. Они оба добивались цели разными методами, и всё их соревнование составляло ебучий бег по кругу. Никто не мог победить, да и не всралось им это, собственно. Они настолько ожесточённо пытались размесить друг дружке гузло, что сам предмет спора уже и ни в хуй никому не барабанил. Нашла коса на камень, как говорится. Добрый Мальчик не мог понять, почему он не может переубедить эту тупую манду силой своего духа, возвышенными речами и прочей дыхотой. Злая Девочка же, напротив, никак не могла понять, какого ляда она каждый раз почти приходила к успеху, да только об хуй спотыкалась по пути, ибо несгибаем был дух Доброго Мальчика, словно подпорка мужской палатки по утру.

Ну короче, пиздились они так люто, долго и беспощадно. Но однажды, поняв, что ни одна сторона не может взять верх, разбрелись кто куда. Мальчик — в своё поместье, заполнять ебучие прописи и фехтовать, а девочка — поломойкой на завод по производству резиновых елдаков.

Долго мотала их нелёгкая, пока однажды не стрелканулись они в одном кабаке. Счастливо узнали они друг друга и сели глушить пивандополо. И были они воистину рады друг дружке, ибо жизнь пройти — не через манду переплыть, и не было в их жизнях более интересного, чем та долгая стычка по юности. Хмельным взором Добрый Мальчик понял, что Злая Девочка не такая уж и плохая на самом-то деле, потому что, как говорил Люк Скайвокер: «Я еще ощущаю в ней светлую сторону». Злая Девочка тоже косым от жыгуля и неврастении глазом смотрела на Доброго Мальчика и понимала: да не настолько уж он и мудак; своевольный, конечно, но не мудак. Зато небось не бухает каждый день и получку в дом приносит.

Долго ещё сидели Добрый Мальчик и Злая Девочка за барным столиком. До 6 утра, пока эта обрыгаловка не закрылась к ебени матери. Выйдя на улицу, Добрый Мальчик подкурил сигу Злой Девочке и только собрался уходить, как обернулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я.

А потом поебалися.

И спустя много лет пришли к ним их дети, Злой Мальчик и Добрая Девочка, да воспросили они у родителей совета: кто же из них прав да как им поступить, ибо не могли они поделить предмета своего спора. Родители переглянулись и молвили им в ответ: «А ну-ка пошли-ка нахуй пиздюки с нашего участка дачного, мы сами в душе не ебли этот вопрос, когда были молоды, всё развезлось само собой! »

Этими родителями был Альберт Эйнштейн.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Это примерно всё, что Вам нужно знать о Инь и Ян в китайской философии.

Да и о жизни, собственно.

***

Ладно, мои родимые, поведаю-ка я вам ещё одну мудрость-хуюдрость.

Жила в одном глухом ауле девушка. Назовем её, например, Анастасией. И была эта девушка красоты неписаной. Юна, красива, не по годам смышлёна и умна. Мало того! Шарила за все современные тренды и была, словно не из этого аула родом вообще. Да неприступно было девичье сердце, ибо берегла она себя до свадьбы только для супруга будущего. Настолько была неприступна, что подкатил к ней как-то первый парень на деревне — Алёшка Лепёшкин, — да на вороном коне, да с охапками полевых цветов, да так и ушёл несолоно хлебавши, ибо сказала ему Настенька: «Нахер иди отсюда, колхозник ёбаный, чё приперся-то? »

Шли годы, да прошла в итоге Настя неведомым образом по квоте в институт. Да не в какую-то задрипозную шарагу, а в приличный столичный.

Собрала Настенька нехитрый баул да поехала Московию-то покоряти! Грызть гранит науки светлой, постигать азы культуры и становиться девицей на выданье. Приехав и поступив, встретила Настя мужчину мечты — прям ебать Ксеркс, перерождение золотого бога, умного, как стая математиков, перекачанного, как доминантная самка гориллы, — Семёна Собакина. Сына депутатских родителей, блогера, философа, ходячего феромона.

Естественно, юноша заметил девушку, питавшую к нему интерес, да прокатил её на своем волосатом мотороллере со временем. Сердце Анастасии было приковано к нему раз и навсегда. «Это судьба», — решила она. Но девичье робкое сердце и не подозревало, что на этом же мотороллере ежедневно катается с десяток блудниц и что позицией Семёна было шевелить всё, что только шевелится. И в итоге через полгода отношений не было в их универе теста, которое Собакин бы не начинил своей сосиской.

Когда светлую и любящую Настасью Семён послал в пешее путешествие с сексуальным уклоном, сердце её оказалось разбито. Но юная дева решила не отступать от своих принципов да вернуть внимание Семёна только к себе. Уже через месяц Настя умела готовить, как Гордон Рамзи, пробегать стометровку от ментов на выносливость, находить закладки по запаху и заглатывать на скорость в горло палку колбасы, причём «Докторской». Но снова оказалась юная дева через хуй проброшена.

И не было её метущейся душе отдохновения. Неустанно, денно и нощно продумывала она про своё поражение на любовном фронте. Да так и не смирилось сердце девичье. И решила она во что бы то ни стало заполнить пустоту в своём сердце. Причём забивала она его хуями. Под кого только не легла Наська! И под араба, и под негра, и под целую роту в дембельском вагоне. Перепало даже торговцу арбузами с соседнего рынка по имени Ашот Вазгенович Казарян, которому она причмокивала с особым пристрастием за 5 кило астраханского. Не перепало, наверное, разве что только цепному псу Бобику, который нёс свою вахту на стояке в соседнем районе. И то потому, что помер он от старости, нахуй, и побежал брать разгон на созвездие Гончих Псов, переебашенный сторожем по хребту лопатой.

Да только вот не смогли пустоту сердца Анастасии заполнить эти рандомные хуи. И пришла она к древнему старцу с горы Жожиан учиться древней технике Хамона… тьфу, самохона! Да так лихо научилась, что смогла перепить все население нашей любимой необъятной страны, вместе взятой притом. Ибо в состоянии Наська была залить в себя бутылки водки, виски, рома, текилы и джаза, да притом подряд за 5 минут, а потом пойти тусить на Тверской и трусячить там пиздой перед проезжающими мимо дальнобоями.

Но и зелёный змий не смог обернуться полозом вокруг сердца Наськи и заставить её забыть своего возлюбленного. Когда ей надоело дырявить себя мясными иглами, она перешла на медицинские. Кокаин, эфедрин, дезоморфин, новые декреты, братские могилы. Настя пересидела на всём чём можно: от качественных марок от бутылок до сырой неразогретой мульки прям в голову и опия-сырца.

Уже через 5 лет Настя не узнала себя в зеркале. Дырявые руки, дырявый моск, дырявая дырка. Словно косплей Кристиана Бэйла из «Машиниста». Почки просажены, печень уже почти отстегнулась, вместо сердца — гнилое яблоко, матку приходится периодически заправлять назад из трусов. Вместо крови — машинная отработка, остекленевший взгляд смотрит в отражение. Правильно и ясно, здорово и вечно!

Решила тогда Анастасия пойти за канатом пушистым и мылом душистым. Нет, не чтоб повеситься, — просто ей веревки намыливать нравилось. И тут увидела Настасья знакомый взгляд.

Сука, ёбаный колхозник, Лёха Лепёхин! Стоит себе возле зилка, командует сахар и муку разгружать. Занимался Лёха тем, чем ему на роду было написано, — сельхозом. И в человеки выбился ведь! Даже стал председателем местного сельсовета. Долго ли, коротко ли, забрал Анастасию Лёха да повёз в родной аул, всё на том же зилке.

Местный фельдшер долго ёбся, пытаясь вывести из Настасьи любимое народом всякое говно да запустить кроветворные процессы. И встала Настасья на ноги! Да и ёбнулась потом на пол, блять, потому что под ней утка была, и все содержимое расплескалось на кафель под ногами. Зажили в итоге Лёха и Настя. Резвые колеса, гоняющие товары были, крепкая постройка была, крыша над головой тоже. Анастасия сама даже не поняла, как втянулась в это. Ведь ей пророчили большое будущее, а она в итоге вернулась в родной аул. Там-то надо было и на мясных колбасах прыгать, чтоб чек дозы пробить, и стритовать на улицах, а иногда и подворовывать. А тут знай себе — муку просеивай да пыль мети. Всё как у людей!

Вот и прожили Лёха Лепёхин с Анастасией долгую счастливую жизнь. Рана на сердце уже пожилой девы Насти зажила. Не было — и нету. Сидя однажды на поскрипывающем от старости крыльце веранды, задалась Настя вопросом Лёхе: «Зачем ты меня тогда забрал к себе, ибо нашел ты меня тогда почти мёртвую, грязную и дырявую? Неужели ты пронес сквозь годы ту самую любовь — юношескую, мальчишескую и горячную? »

И ответил тогда Лёха Лепёхин своей Настеньке: «Нет! »

А после отвесил ей томного леща метлой избовой, ибо ещё не везде подмела и уселась тут лясы трясти да пиздочёс развозить.

Настенька просветлела.

-------------------------------------------------------------------------------------—

Это всё, что Вам нужно знать, когда начнёте убиваться по своим бывшим.

***

Ладно, мои родимые, поведаю-ка я вам ещё одну мудрость-хуюдрость.

Жил себе как-то простой мальчик Петя Петров. Нормально жил, в рабочей семье, без прикрас.

И у него во дворе ходила девочка с каре. Со сложнопроизносимым именем Каролиналинария Штрейтбрехер-Штандартенфюрер. И еще более сложнопроизносимым дифф. диагнозом, который ей поставили тесты в интернете. И была тут загвоздка. Девочка с каре любила по классике бухать на чужих праздниках жизни не за свой счёт, гонять по крови всю таблицу Менделеева и слушать группу «Хуерак», периодически принимая в себя колбасы богатырские за такие блага цивилизации. А Петя Петров, в свою очередь, любил Каролиналинарию Штрейтбрехер-Штандартенфюрер. Да так любил, что пропадал ночами с гитарой под окнами её комнаты, ожидая, что однажды возлюбленная заметит его.

Так оно и вышло. Только когда он начал пытаться в Цоя, исполнить три с половиной аккорда, дойдя до баррэ, он услышал пьяным голосом сверху напев про девочку с каре, всё ебало в малафье, сколько можно, ну харе.

Тогда Петя Петров сел штудировать тексты самых последних трендов шугейз-бэндов и всего того, что могло понравиться Каролиналинарии. Он упорно трудился, стирая в кровь пальцы и рвя струны на гитаре, только чтобы разучить и исполнить то, что нравилось девушке его мечты!

И труд Пети Петрова окупился. И признала его дева, статно оперевшись на подоконник и вывалив свои скудные сисёнки в лифчике во двор:

— Ну слыш, пашли куранём, ты вроде такой сасный.

Нет, минусового расстояния между ними не случилось, потому что дама, грациозно обернувшись вокруг себя, заблевала всю прихожую коктейлем из молочных сосисок под соусом бешамель, из проглоченных намедни колёс и непереваренной спермы с вином по трипиисят и уебалась в эту жижу спать. Но Петя Петров шел домой победителем, потому что точно знал: завтра он станет ещё более сасным.

Позже Каролиналинария сказала Пете Петрову, что ей нравятся большие, мускулистые самцы. Петя Петров не спал ночами, он отжимался по 1500 раз и делал 1200 приседаний, между подходами ебаша по ведру картохи с салом, и спустя время его распёрло, как Давга на новом видосе.

Став огромным, блять, словно Кэрш, слонобоем, он снова пришёл к своей возлюбленной. Та сказала ему, что теперь в моде бородачи и что у Пети Петрова нет шансов.

Петя Петров перепробовал все возможные и невозможные методы. Его лицо покрылось ранами и шрамами от спекшихся фурункулов, вызванных разными препаратами, но он сделал и это. Зайдя к ней домой, чтоб покорить наконец непокорное синевласое сердце своей избранной, он услышал, что теперь в моде флексеры на бабках, и теперь Пете Петрову всё равно не вызвать пожар в её трусиках. Потому что стрёмно ей было сосать Пете Петрову за просто так, когда можно и за новый айфон.

Петя Петров стерпел и это. Он долго откладывал деньги со школьных завтраков, проработал модный стартап, собрал достойных коворкеров, и его паблик по раскрутке опционов принёс Пете Петрову небывалую прибыль — целых 200 рублей! Которые он и вознёс к ногам Каролиналинарии в виде гондонов, купленных в аптеке, и айфона. (Который он отжал на улице, будучи перекачанным мешком говна. Нет, ну а чё, вы в сказку, что ль, поверили? Тут ебошить надо вообще-т на заводе. ) Однако на нём был немодный шмот, и давать такому было западло.

Стоит ли говорить, как стенал Петя Петров, уходя от своей возлюбленной с разбитым вновь сердцем? Влюбиться в Виниш Котяна это вам не афганскую пройти, тут ебать стойкость нужна. Но юный Петя Петров не сдался! Решил пойти к успеху кратчайшим путём, просто сходив в местный модный бар, и, как Шварцнеггер, раздеть самого модного модника, спиздив его шмотки.

Да только об хуй споткнулся Петя Петров, потому что депсы по наводке приняли уклониста из армии и отправили его в страну вафельных полотенец и квадратного снега, обязав исполнять операцию «Гусь» в течение года.

И загнали юного Петю Петрова в клозет очки засранные драить. Встал пред ним дед с расслабленым поясным и золотой бляхой да пояснил Пете Петрову, что очки сами себя не отдраят. Неукротимый дух заставил Петю Петрова рассказать престарелому старослужащему, что он прошёл через такие муки, какие ему и не снились. И как он до сих пор несёт в своем сердце любовь к Каролиналинарии Штрейтбрехер-Штандартенфюрер и не успокоится, пока не сделает её счастливой.

По случайности старче тот оказался из его провинции и знал эту даму не понаслышке. А посему переебал Пете Петрову перекладиной от шконаря прям по хребтине, а после показал, что дама его сердца продолжает сосать рандомные хуи на вписках, и ему шлют фотки с ней. И вскричал юноша под ударом этим. Просветлел в этот момент Петя Петров, ибо понял, что выделываться не значит быть и что вся наша логика построена только во имя внутреннего образа. А после этого он просветлел еще раз в 45, ибо пиздила его уже рота тувинцев с этажа повыше, потому как орущий на всю располагу дух мешал им казённый шмурдяк, с лома протекший, мешать в кока-коле.

-------------------------------------------------------------------------—

Это всё, что Вам нужно знать, когда Вы перед кем-то понтуетесь.

***

Ладно, мои родимые, поведаю-ка я вам ещё одну мудрость-хуюдрость.

Дима был всегда чуточку ёбнутым. Ёбнутым и злым, как цепной, сука, алабай, которого специально не кормят по паре дней и пиздят жердью поперёк загривка. Это накладывало отпечаток на всё, чего касался в своей жизни Дмитрий. Школу он так и не закончил, ввиду того что отьебенячил математика по самое не балуйся, чуть не натянув оного на парту жопой, и успешно натянул молодую практикантку по химии. Только не на парту. И тоже жопой. И тоже по самое не балуйся. С десятью классами образования молодого Диму не брали даже продаваном в «Шестёрочку». Друзей у этого сорвиголовы не водилось от рождения, ибо все они рано или поздно оказались подвёрнуты не под ту руку. Димасик не чурался своего злого и буйного нрава, и, даже если его пиздили всем районом, полз на единственном сломанном мизинце левой ноги, чтоб укусить оставшимися зубами кого-нибудь за пятку. Бояться-то его боялись, да только не шибко уважали. В этом отношении заповеди Дона Корлеоне обогнули Димку нихерственным крюком, а тот только в очередной раз калил себе жёппыч, и не понимал, какого это хуя холопы пред ним жыгуль и семки не раскладывают. Посему, отвалявшись дома после очередных пиздячек, Дима упорно вставал с кровати, чтоб нанести и получить новых! Его неутомимую душонку так и закатали бы со временем, сначала в асфальт, а после в деревянный макинтош, да встретил он на пути своём прекрасную девушку Елену.

Казалось со стороны, что это альфа и омега, коса и камень, дифиченто и заряженная в киоске колода. Кроткая, спокойная и любящая Елена и горячий, скоростной сорвиголова Дмитрий. Такие разные, и всё-таки — как палочки Твикс. Бесоёбить Димка не перестал, но теперь у него появилась надёжная опора и поддержка. Не всё в их отношениях было гладко, но, как сказал один мудрец, надежно связанная девушка в предварительных ласках не нуждается. И всё в их жизнях было. И срачи, и безмерное количество поломанной мебели, и страсть, как в итальянских порнофильмах. Идеальный альянс между нагибающим (нагибуемым) дервишом и его тыловой поддержкой, которая помогала зализать раны и хоть на секунду усмирить пламенный мотор (очекало) Дмитрия.

Так и шла бы жизнь своим чередом, если бы Диму не посетил военком и не выписал ему путевку в “здравствуй, небо в облаках, здравствуй, юность в сапогах, сука, нахуй, ахахах”. Прощались Дима и Елена тяжело и долго. Во всяком случае, бедная стёртая Леночка ещё потом неделю ходила враскоряку, а поезд личинок военнообязанных долбоёбов превращался в местный филиал детского лагеря «Бухенвальд» по ночам от забродивших арбузов, накачанных водкой. Учебка Дмитрия была в далёких ебенях на Дальнем Востоке, и вот уже там его нрав впервые напоролся на непроходимые пиздюля, ибо буйного долботряса ебли в хвост и гриву. Так жизнь впервые надломила этот несгибаемый веник в человеческом обличии, тупо достав ножовку. Отхуеблякать кого попало Дима уже не мог — каждую ночь нападения втёмную, да и из орбиты в нарядах Димас не вылезал в принципе. После того как из учебки Диму подняли в этой же части «на этаж», всё только усугубилось. Пара попыток опиздюлить местных одембелевших колхозников очень быстро пресеклись, ибо часть была ни полтора, ни два. И очень скоро юный Дмитрий познал гнев уже не только старослужащих, но и офицерского состава. И тут он впервые за жизнь понял, что либо он адаптируется, либо не доживёт до дембеля. Тяготы и лишения давались Диме не без труда. С фантастической периодикой Дима лишался лута из тумбочки, не вылезал из нарядов, а попытка вернуться в располагу каждый раз оборачивалась для дебошира обязательной порцией мясных пиздячиков, обильно сдобренных общим гоном на очки и рофланами от шакалья.

Была у него лишь одна отдушина в виде очкарика штабного, который доносил ему лично в руки корреспонденцию с родных земель в обмен на чинарик «Перекура». Среди немногочисленных писем от родных он всегда в первую очередь выцеплял конверт с письмом от Елены, выведенным аккуратным несмелым почерком. До мобильника ему было, как до дембеля, так что каждым подобным письмом Дима дорожил всем сердцем. Однако на четвертом месяце службы письма от Лены перестали приходить. Уже сменились времена года, одембелевшие окончательно старослужащие поехали по домам пить креплёное, и Дмитрий наконец смог завладеть мобильником. Ясен-хуясен, первым же делом он прозвонился маме и родным, а заодно и выяснил, почему Елена ему больше не писала. Причина была проста, как и все генитальное, — Лену уже давно начинял своим сосисоном совсем другой парень, который в отличие от яростного и горящего жизнью Димы не стирал пельмень бедной девушки в кровавый форшмак, да и вообще относился с душой и теплом.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒