Тесс Шарп 4 страница

— Подождешь немного, солнышко? — спрашивает он, когда один из ассистентов проводит меня к нему в кабинет. — Нужно кое-что проверить, а уж потом мы пообедаем.

Я кладу пакет с сэндвичами пастрами на его стол около часов из древесины с наплывами, которые мама подарила ему на одну из годовщин.

Он закрывает за собой дверь кабинета, а я сажусь на его вращающийся стул и вздрагиваю, когда спинка отклоняется слишком далеко.

На папином столе безупречный порядок, все на своем месте. Есть несколько фотографий, на одной мы с мамой стоим рядом, почти касаясь плечами, нас освещает серебром, на другой, снятой незадолго до аварии, папа стоит у боковой линии на поле, он тренировал нас с Миной в футбольной команде. Еще есть черно-белое фото, мне на нем лет одиннадцать-двенадцать, волосы у меня длинные и заправлены за слишком большие уши. Глаза прикрыты, я улыбаюсь и тянусь к кому-то за камерой. К Мине, конечно. Всегда к Мине. Она строила мне рожицы, пока папа фотографировал. Помню, как тяжело было удержаться от смеха.

Провожу пальцами по папиной коробке с ручками, аккуратно сложенных по цветовой гамме. Открываю верхний ящик стола. Там лежат пачки стикеров, снова по цвету, а под ними...

Бланки для рецептов. Целыми стопками.

В этот момент голова пустеет, остаются лишь мысли об этих бланках.

У меня всегда было бы достаточно таблеток. Мне никогда не пришлось бы волноваться по этому поводу. Никогда не пришлось бы высчитывать, чтобы не заметили доктора. Это было бы так хорошо. Так правильно.

Бумага щекочет кожу, когда я листаю пачку подобно нарисованному в блокноте мультфильму. В голове пусто, я почти на грани от своих мыслей.

Я не планирую их красть.

Но все равно краду.

Пока засовываю блок в сумку, даже не беспокоюсь о неприятностях, которые могут за этим последовать.

Я слишком влюблена в идею о большем, об оцепенении и уходе от реальности.

СЕЙЧАС (ИЮНЬ)

Когда я слышу звук открывшейся входной двери, то думаю, что это мама проверяет меня. Вчера она пришла на обед, и мы в тишине сидели друг напротив друга за кухонным столом, пока я ела, а она пила кофе и просматривала записи по делу.

Я останавливаюсь наверху лестницы. Я замечаю его прежде, чем он видит меня, и у меня есть секунда, только секунда, надежды.

Но затем его взгляд цепляет меня, и в воздухе вспыхивает неловкость, как каждый раз с тех пор, как он нашел мой тайник с бланками, которые я украла у него.

Папа не разочарован во мне, как мама. В нем нет того гнева и страха, что подпитывает ее. Нет, вместо них он просто не знает, как вести себя со мной и что чувствовать, и порой я думаю, что даже хуже, что он не может решить, винить меня или простить.

— Привет, пап.

— Привет, Софи.

Я стою наверху лестницы, надеясь, что расстояние защитит меня.

— Как поездка?

— Продуктивно. Ты как? Обживаешься?

Мне хочется все ему рассказать. Что Трев смотрит на меня, словно он мазохист, а я — воплощение боли. Что мы с мамой застряли в этой больной игре, кто первая сломается. Что мне нужно сходить на могилу Мины, но я не могу, потому что боюсь, если схожу — то все станет столь реальным, что я ускользну. Что упаду и никогда не больше не поднимусь.

Давным-давно я была папиной малышкой. Я безумно любила его. Но той девочки больше нет. То, что от нее осталось, сгнило в таблетках и потерях.

Я не та дочь, что он воспитывал. Я не та дочь, что хотела моя мать.

Я стала нечто другим, кошмаром каждого родителя: спрятанные в комнате наркотики, ложь, звонки посреди ночи, стук полиции в дверь.

Теперь он помнит именно это. Не тот раз, когда он сводил меня на «Щелкунчика», а я так испугалась Мышиного Короля, что забралась к нему на коленки и он обещал меня защищать. Или когда он пытался помочь Треву собрать ящики для цветов и отбил пальцы молотком. Он стоматолог, и молоток не его инструмент, но он все равно этим занимался.

— Софи? — папин голос прерывает поток мыслей.

— Прости, — на автомате говорю я. — Да, все хорошо.

Он смотрит на меня дольше необходимого, его лоб прорезает морщина, которую я не замечала прежде. Гляжу на седину на его висках. Стало ли ее больше с нашей последней встречи? Я знаю, о чем он думает. «Она просто осматривает или под чем-то? »

Это невыносимо.

Девять месяцев. Три недели. Три дня.

— Я хотела пойти в свой сад. — Показываю на задний двор, чувствуя себя глупо.

— А мне надо поработать. — Он колеблется. — Не против, если я составлю тебе компанию и посижу на веранде?

Я почти говорю «нет», но тут думаю о морщинах и проседи в его волосах, которым стала причиной. Пожимаю плечами.

— Конечно.

Тот час, что мы проводим в саду, мы не разговариваем. Он просто сидит за столом из тика и разбирается в бумагах, а я рою ямки и удобряю почву.

Такой раньше была моя надежная жизнь.

Теперь мне это понятно.

ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД (ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ)

Все три недели, что я живу у нее, Мейси задает жару: никакого телефона, никакого компьютера, ничего, пока я не начну разговаривать с мозгоправом, которого она ко мне присылает, пока не начну следовать ее расписанию, пока наконец не признаю существование проблемы.

Единственное указание, которому я повинуюсь, это занятия йогой с Питом. Пит хороший парень, он мне нравится. Он тихий; он не пристает ко мне с вопросами, просто помогает с позами, которые сам же и показывает. В первую неделю я услышала его разговор со своим старым физиотерапевтом. На следующий день он кладет коврик-циновку мне на кровать со словами: «Встретимся в студии на заднем дворе». Бамбуковое покрытие полов приятно холодило ноги, а в воздухе витал запах корицы от аромапалочек, напоминающий Рождество.

Ни за что не признаюсь Мейси, но мне нравится такое утреннее времяпрепровождение. После стольких лет притупления чувств всем, что под руку попадется, непривычно сосредотачиваться на чем-то позитивном, связанным с моим телом. Обращать внимание на дыхание и то, как растягиваются мышцы, отпускать мысли, отталкивать их, чтобы почувствовать — прочувствовать воздух, и движения, и то, что я могу согнуть больную ногу и хоть раз пошевелить ею так, как хочу сама.

Иногда я осекаюсь. Иногда нога или спина побеждают.

Но иногда я могу проделать все приветствие Солнцу[1] без единой ошибки или колебания, и так приятно ощущать контроль, силу в себе, что слезы сами текут по лицу, а внутри разрастается нечто похожее на облегчение.

Пит всегда молчит насчет слез. Когда я заканчиваю, мы сворачиваем коврики и возвращаемся в дом, где Мейси готовит завтрак. Мои щеки сухи, и я делаю вид, что ничего не было.

Но те чувства, память, они никуда не делись. Искра ждет подпитки, чтобы разгореться пламенем.

Как-то вечером, когда Мейси искала очередного идиота, попытавшегося сбежать от правосудия, Пит стучит в мою дверь. Мне разрешено держать ее закрытой, но никакого замка, что ужасно меня бесит с самого моего появления здесь.

Мейси никогда не стучится. Говорит, что я не заслужила этого.

— Входи.

Пит держит в руке конверт.

— Тебе кое-что пришло.

— Я думала, тиранша сказала — никаких контактов с внешним миром.

— Тогда не выдавай меня.

— Ты серьезно? — Поверить не могу, что он отдаст его мне. Но парень все же кладет конверт в изножье кровати и, посвистывая, шагает к выходу из комнаты.

— Пит, — окликаю я. Он оборачивается и усмехается. Передние зубы у него слегка кривоваты, а на щеках следы от акне, но зеленые глаза большие и приветливые, и я внезапно понимаю, почему Мейси смотрит на него так, словно он лучшее, что она видела в своей жизни. — Спасибо.

— Понятия не имею, о чем ты, — говорит он, широко и невинно улыбаясь.

Опускаю взгляд на письмо. Под адресом Мейси фиолетовыми чернилами написано мое имя.

Округлым почерком Мины.

Открываю конверт, едва не разорвав в спешке письмо. Разворачиваю блокнотный лист, а сердце стучит так, словно я слишком долго держала позу. Слова написаны карандашом, что очень странно, потому что, сколько я себя помню, у нее всегда был запас фиолетовых ручек.

Софи...

Я знаю, ты до сих пор злишься. Не уверена, что ты даже прочтешь это письмо. Но все же...

Поправляйся, пожалуйста. Сделай это ради меня, если не можешь ради себя.

Мина.

Провожу пальцами по месту, где написано «меня», пытаясь прощупать слово, которое она стерла. Чувствую три буквы, затененные, едва заметные завитки Н, А и С, которые стерты не до конца: сделай это ради нас.

Когда тетя Мейси возвращается домой и без стука заглядывает в мою комнату, я все еще сижу с письмом на коленях.

— Софи?

Когда я не отвечаю, она заходит и садится рядом. Я держу глаза на письме. Я не настолько сильна, чтобы смотреть на нее сейчас.

— Ты права. Я наркоманка. Я признаю свою проблему.

Мейси протяжно выдыхает, почти беззвучное облегчение.

— Хорошо, — говорит она. — А теперь посмотри мне в глаза и повтори.

Когда я не повинуюсь, она берет меня за руку и крепко сжимает ее.

— Ты справишься.

Я поверила ей. Я старалась. Теперь я следовала правилам, разговаривала с терапевтом, начала ментальный календарь, превращая дни в недели, а после и в месяцы. Я взяла себя в руки, боролась и одержала победу.

Мне хотелось стать лучше. Ради Мины. Ради самой себя. Ради того, что может ждать меня по возвращении домой.

Но вот что стоит запомнить, когда выбираешься из дыры, в которую сама же себя и загнала: чем выше поднимешься, тем больнее падать.

СЕЙЧАС (ИЮНЬ)

На неделе я трижды звоню Треву, но он не берет трубку. После третьего неотвеченного звонка меняю тактику и еду в офис газеты «Харпер Бикон», где мне говорят, что куратора стажеров нет в городе.

Родители все так же пристально наблюдают за мной, поэтому дни я провожу в саду среди клумб из красного дерева, которые построил для меня Трев.

После аварии Мина настояла, что мне нужно хобби, и вручила список. Я выбрала садоводство, лишь бы она только отстала от меня, но ее, как обычно, бросило в крайность. Она заявилась на следующий день, а Трев в своем фургоне притащил пиломатериалы, молоток и гвозди, мешки с почвой, ящики с рассадой и пенопластовые наколенники, чтобы мне не было больно сидеть.

Мне нравится копаться в земле, ухаживать за нежными ростками. Нравится наблюдать, как они оживают, становятся крепче, зацветают, — и понимать, что все это сделано моими руками. Иногда больно опускаться и подниматься, но результат стоит всех усилий. Благодаря мне появляется что-то прекрасное.

Весь день я пропалываю, вытаскиваю камешки и убираю глиняную землю из заброшенных клумб, а после наполняю их новой, обогащенной компостом. К середине недели две клумбы в идеальном состоянии, чтобы подумать о посадке в них растений. Я провожу пальцами по потертому дереву, составляя в голове списки цветов, которые позже прорастут здесь.

Внешние стенки деревянных клумб Мина разрисовала сердечками и знаками бесконечности, добавив, когда уже сидела здесь со мной, свою любимую цитату, а вокруг нее звезды, двух держащихся за руки девочек и улетающие ввысь красные воздушные шары. Отряхиваю грязь с пальцев, чтобы коснуться того, чего касалась она.

— Софи.

Я поднимаю взгляд. На крыльце стоит папа, одетый в свою постоянную голубую рубашку и галстук. Галстук висит криво, и мне так и хочется потянуться и поправить его, но я не могу.

— Через час у тебя первая встреча с доктором Хьюзом, — говорит он. — Я перенес несколько пациентов на другое время, поэтому смогу отвезти тебя. Сходи переоденься.

Отрываюсь от дерева и следую за ним в дом.

Офис доктора Хьюза находится в одном из более старых районов города, в квартале, где большинство зданий теперь стали офисами. Папа паркуется у сине-белого знака с именем доктора Хьюза. Маленький одноэтажный домик окрашен в тот же цвет, что и знак, слишком радостный на фоне бледного неба.

Меня удивляет, что папа выходит из машины следом за мной.

— Ты зайдешь?

— Посижу в приемной.

— Я не сбегу с сеанса.

Он поджимает губы, отпускает ручку двери.

— Тогда заберу тебя через час.

Я почти дохожу до двери, когда его голос останавливает меня:

— Мы хотим, чтобы ты поправилась. Потому и отправили тебя в Центр. Ты же это понимаешь?

Я не смотрю на него. Не могу ответить так, как он этого хочет. Не могу, не солгав.

Я уже поправилась.

Офис полон удобной мебели и работами Нормана Роквелла[2] на стенах. Девушка на ресепшене поднимает глаза от бумаг и улыбается.

— Доброе утро.

— Здравствуйте. Я Софи Уинтерс. Записана на двенадцать.

— Пройдемте за мной.

Она проводит меня в просторную комнату со столом, мягким диваном и кожаными стульями. Я сажусь на диван, а она закрывает за мной дверь. Мои плечи утопают в мягкой обивке, да и сама я тону в ней.

Доктор Хьюз входит без стука. Им оказывается смуглый пожилой мужчина, с опрятной седой бородкой и в квадратных очках в черной оправе. Он невысокий — я и то выше, если встану, — и полный, круглый живот обтягивает уютный вязаный жилет.

— Здравствуй, Софи. — Он садится за свой стол и разворачивает стул, чтобы быть ко мне лицом. Очки скрывают его добрые глаза. Он излучает заботу. Как и должно быть с хорошим психотерапевтом.

Отчего ужасно хочется свалить отсюда.

— Здрасте. — Я поглубже усаживаюсь на диване, желая, чтобы он меня поглотил.

— Я доктор Хьюз, но ты можешь звать меня Дэвидом. Как твое самочувствие?

— Отлично.

— Я переговорил с доктором Чарльз насчет тебя, еще у меня есть ее записи и твоя медкарта. Так же я провел несколько сеансов с твоими родителями.

— Ага.

— Как проходит твоя адаптация?

— Нормально. Я в порядке. Все просто отлично.

Он, постукивая ручкой по блокноту, смотрит на меня.

— Доктор Чарльз предупреждала, что ты крепкий орешек.

Я сажусь прямее, словно бы защищаясь.

— И не собиралась им быть.

Дэвид откидывается на стуле назад, он прищуривает глаза и кривит губы.

— Но все же, думаю, так и есть, — говорит он. — А еще я думаю, что ты умная девушка, которая очень хорошо умеет хранить секреты.

— Решили так от нескольких заметок и чего — часового разговора с доктором Чарльз?

Он усмехается.

— Вот сейчас уже больше похоже. Доктор Чарльз превосходный специалист. Но когда ты перестала сопротивляться терапии в Центре, ты стала говорить ей именно то, что она хотела слышать — то, что она ожидала услышать от зависимой на грани рецидива.

— Я и есть зависимая.

— Хорошо, что ты это признаешь, — говорит Дэвид. — Это значительный шаг. Но сейчас я больше обеспокоен полученной тобою травмой. Из записей доктора Чарльз мне стало ясно, что ты обходишь тему Мины каждый раз, когда она ее поднимала.

— Нет, это не так.

— А не ты ли разбила кофейный столик, когда доктор Чарльз спросила о ночи, когда убили Мину?

— После аварии я стала жутко неуклюжей.

Дэвид скептически поднимает бровь. Не знаю, что такого он нашел в моей фразе, что решил законспектировать. И от этой неопределенности покалывает спину. Я не собираюсь подыгрывать ему, как доктору Чарльз.

— Почему ты не рассказываешь о Мине? — спрашивает он.

— А что вы хотите знать?

— Как вы познакомились?

— Мина переехала сюда после смерти отца. Во втором классе. Учительница посадила нас рядом.

— Вы много времени проводили вместе?

С ответом на этот вопрос я медлю.

— Софи? — мягко напоминает он.

— Мы были неразлучны, — говорю я. Спокойным голосом говорить не выходит. Он срывается от бурлящих внутри эмоций. Я отвожу взгляд от мужчины, впиваясь ногтями в джинсы. — Я не хочу говорить о Мине.

— Мы должны поговорить о Мине, — спокойно замечает Дэвид. — Софи, ты пережила серьезный стресс, и, не успев с ним разобраться, тебя заперли на реабилитацию. Хоть я и понимаю мотивы твоих родителей, возможно, это была не самая лучшая идея для исцеления твоего горя.

— Основная часть терапии в Центре была сосредоточена на твоих проблемах с зависимостью. Я сомневаюсь, что тебе давали возможность разобраться с тем, что произошло с вами в ночь убийства Мины. Но я могу помочь тебе с этим, если ты, конечно, позволишь.

Внутри вспыхивает гнев, в кровь ударяет паника. Мне хочется его стукнуть. Кинуть в него этими дурацкими диванными подушками с кисточками.

— По-вашему, я не старалась разобраться? — спрашиваю я вполголоса, изо всех сил стараясь сдержаться от крика. Слезы накапливаются где-то внутри, угрожая прорвать плотину. — Она умерла в страхе и боли, и я чувствовала это — когда она умирала, когда она умерла, я все чувствовала. И не смейте мне говорить, что я не пытаюсь с этим справиться. Я пытаюсь, каждый день пытаюсь.

— Хорошо, — говорит Дэвид. — Расскажи мне, как ты справляешься.

— Справляюсь, и все, — отвечаю ему. Я все еще тяжело дышу, но приказываю себе не плакать перед ним. — Потому что приходится.

— Почему приходится? Что тебя мотивирует?

— То, что мне нужно оставаться чистой.

Такой ответ мог бы сработать с доктором Чарльз, но не с этим парнем. Перед поездкой я быстренько прогуглила его и нашла четыре статьи о ПТСР и его влиянии на подростков. Мама с папой неплохо подготовились. Расправившись с моей зависимостью, они решили теперь вылечить меня полностью. Новая Улучшенная Софи. Целостная, без резких краев и острых углов. Которая не знает, как выглядит смерть.

— Не думаю, что ты говоришь мне всю правду, — замечает Дэвид.

— Вы что, детектор лжи в человеческом обличье?

— Софи, ты можешь мне довериться. — Дэвид наклоняется вперед, весь внимание. — Что бы ты ни сказала здесь, какой бы тайной ни поделилась, никто больше о ней не узнает, и от меня не будет никакого осуждения. Я на твоей стороне. Я могу тебе помочь.

Я пристально гляжу на него.

— Вы уже принуждали меня говорить о том, чего я не хочу. Не слишком-то это порождает доверие.

— Дать тебе возможность открыться — это не уловка. Лишь попытка найти верное русло для разговора. Тебе нужно с кем-то поделиться, иначе тебя разорвет.

— Таково ваше профессиональное мнение?

Он улыбается, беспристрастно, без жалости, без осуждения. И очень непривычно.

— Именно так, — с иронией отвечает он. По столу он придвигает ко мне коробку бумажных платочков. Я беру парочку, но вместо того, чтобы промокнуть глаза или высморкаться, я мну их в руках.

— Подобного больше не произойдет, — уверяю его. — И даже не начинайте надеяться.

— Как скажешь. — Он кивает и улыбается. Я отвожу взгляд.

ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД (ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ)

Утром моего шестнадцатого дня рождения я просыпаюсь с приклеенной ко лбу фиолетовой открыткой. Отрываю ее и думаю, как она, блин, умудрилась прилепить ее и не разбудить меня.

Поздравляшки! Сейчас 5: 15 утра, тебе официально шестнадцать. Следующий шаг твоего сюрприза в шкафу.

— Мина

P. S. Да, тебе придется надеть то, что я выбрала. Без возражений. Если оставить выбор тебе, ты просто наденешь джинсы. Пожалуйста, хоть раз послушай меня. Цвет прекрасен.

Я выбираюсь из кровати и открываю шкаф. Она купила мне новый наряд. Не удивительно, учитывая ее постоянные жалобы на мое чувство вкуса. Я перебираю мягкую ткань платья. Да, его темно-красный цвет красив, но оно чересчур короткое.

Все же вытаскиваю его из шкафа и вижу следующую записку.

Без возражений!!!

Закатив глаза, я выбираю два топа, которые надеваю под платье, чтобы скрыть шрам на груди, леггинсы и сапоги до колен. Наношу последние штрихи макияжа, когда раздается стук в дверь.

— Проснулась, именинница?

— Доброе утро, пап. Входи.

Он толкает дверь с широкой улыбкой на лице.

— Красивое платье, — говорит он. — Новое?

— Мина, — объясняю я.

Папа усмехается.

— К слову о Мине... — Он вручает мне конверт. — Прокралась утром. Хотела, чтобы я отдал его тебе. У вас какие-то планы на сегодня?

Я киваю.

— Но вечером я вся ваша с мамой, — обещаю.

— Хорошо, — говорит папа. — Мне пора на работу. Маме пришлось уйти пораньше. Но внизу тебя ждет сюрприз. — Он ерошит мне волосы. — Шестнадцать. Поверить не могу.

Я жду, пока не слышу звуки отъезжающей машины, прежде чем принять утреннюю дозу Окси.

Уверена, в это он тоже не поверил бы.

Иди к мосту Олд Милл и жди на середине.

— M

Мина любит дни рождения. Мы с Тревом много лет пытались опередить ее, но всегда безуспешно. На мой тринадцатый день рождения она подговорила папу помочь ей в тщательно продуманной уловке, включающей спущенную шину, клоуна и каток, полный воздушных шаров в виде животных. Целый год она планировала восемнадцатилетие Трева. Я помогала ей украсить его парусную лодку, чтобы та стала похожа на жертву кораблекрушения. Мы всю ее заполнили подарками и поплыли к одному из небольших островков, наполняющих озеро. Мина позаботилась, чтобы Трев одолжил лодку у друга, и отправила ему координаты, побуждая на поиски сокровища, на каждом пункте остановки оставив шоколадную монету в фольге.

А теперь, похоже, главная роль в таком сюрпризе у меня.

Олд Милл закрыт за ненадобностью, потому что ниже по реке построен новенький мост. Я касаюсь пальцами покрытых мхом кирпичей, отыскивая то, что не принадлежит этому месту.

Вспышка яркого цвета привлекает мой взгляд — к одной из каменных колон привязан красный шар. Я подхожу и отвязываю его, но записки нет. Оглядываюсь, ожидая, что она сейчас выпрыгнет откуда-нибудь, вся такая восторженная, хитрая и с улыбкой на лице.

— Мина? — зову я. Осматриваю землю. Может, записка упала.

Но ничего не нахожу.

У меня звонит телефон.

— Ты что-то забыла? — спрашиваю в трубку.

— Лопни шарик, — говорит она, и в ее голосе слышна улыбка.

— Ты следишь за мной? — снова осматриваясь, спрашиваю я. Подхожу к краю и перегибаюсь через перила, пытаясь найти ее. Так приятно облокотиться на крепкий камень, хоть на секунду убрать вес с больной ноги.

— У меня бинокль и все такое, — говорит Мина, понизив голос в попытке звучать опасно, но проваливает ее, разразившись смехом.

— Сталкерша. Ты где?

— Мне нужно было убедиться, что никто не заберет шарик! Твой папа написал мне, когда ты проснулась.

— Могла бы просто показаться, — предлагаю ей. Смотрю вниз через ограждение и наконец нахожу ее на северной стороне, внизу, около берега. Она выделяется, ее ярко желтое платье контрастирует с серыми камнями.

— Лопни шарик, и потом я подойду, — обещает она.

Я откапываю свои ключи и тыкаю самым длинным в воздушный шар. Он лопается, и на землю, укатываясь, падает что-то маленькое и серебряное. Я тянусь, опираясь на здоровое колено, за этим чем-то, когда оно останавливается.

Долгое мгновение я молчу. В руке колечко, у уха — телефон.

— Софи? Ты нашла его? — спрашивает Мина.

— Да, — отвечаю я. — Да. Я... — Пальцем ощупываю надпись, выгравированную на кольце. — Оно прекрасно. Мне нравится.

— У меня такое же, — говорит Мина. — Они парные.

— Ага. Парные.

Провожу пальцем по слову, надавливаю на надпись, впечатывая себе в кожу.

Навсегда.

СЕЙЧАС (ИЮНЬ)

Папа подвозит меня до дома. Он не выходит, а остается в заведенной машине и ждет, пока я не окажусь в безопасности дома. Дожидаюсь, пока он уедет, сажусь в свою машину и направляюсь в городскую оранжерею.

Пытаюсь там отвлечься среди рядов грядок. Глубоко вдыхаю пропитанный ароматами земли и зелени воздух, тяжесть в груди отступает, впервые с той минуты, когда я ступила в кабинет Дэвида.

Оплатив маргаритки и органическую почву, я с улыбкой качаю головой девушке, поинтересовавшейся, нужна ли мне помощь. Тележка нагружена под завязку, но я упираюсь в нее всем весом, сжав зубы от нагрузки на мышцы.

К тому моменту, как я добираюсь до машины, нога болит до такой степени, что я сейчас не отказалась бы от помощи, предложи мне ее. Позади раздается гудок автомобиля, и я убираю с дороги тележку.

— Привет, Софи, неужели это ты? — Из окна своего пикапа в меня всматривается Адам Кларк. Как с многими другими людьми из школы, я знакома с ним почти всю свою жизнь. Около года он встречался с нашей подругой Эмбер, и она не замолкая все твердила, что он похож на кантри-версию диснеевского принца. Соедините потрепанную бейсболку, ковбойские сапоги и пристрастие к джинсам и футболкам с логотипом компании «Джон Дир» с его зелеными глазами, прямым носом и идеальной улыбкой и поймете, что слова Эмбер не лишены смысла.

— Привет, Адам.

Он смотрит на тележку у моих ног, и на его лице расползается понимание.

— Нужна помощь?

Когда мне наконец позволили вернуться в школу после аварии, каждому из нашей компании Мина дала задание убедиться, что мое возвращение проходит гладко. Явно выделила все на календаре цветными блоками с кодовыми именами. Эмбер помогала мне в туалете, потому что перерывы на обед у нас с Миной были в разное время. Коди отвечал за напоминание о приеме лекарств, потому что был самым пунктуальным. А Адам и Кайл, будучи самыми крупными в компании (и еще у нас совпадали уроки), носили мои вещи и не давали падать.

Поначалу меня нереально бесили эльфы Мины, но после тех четырех раз, когда я, еще будучи здоровой, кривой походкой выходила из туалета для людей с ограниченными возможностями, я понимала, что от помощи лучше не отказываться. И научилась быть благодарной Эмбер за то, что она захлопывала двери туалета перед всеми, кто пытался зайти.

— Не помешала бы. Спасибо, Адам.

Адам подъезжает к моей машине и выскакивает из своего фургона.

— Разбиваешь сад?

— Ага, надо же чем-то занять себя. — Открываю багажник, и парень укладывает в него первый мешок с почвой. — А ты что здесь делаешь?

— Миссис Джаспер покупает у нас с Мэттом оленину. Она делает джерки[3] из нее.

— Хороший год?

Адам улыбается, поворачивая бейсболку козырьком назад, отчего на лоб спадают локоны темных волос.

— Да. И Мэтту становится лучше. Он восстанавливается. — Подняв следующий мешок на плечо, он сбрасывает его в багажник.

— Сам-то как? — спрашиваю я, совершенно не желая, чтобы разговор перешел на меня. — Так и идешь на футбольную стипендию?

— По крайне мере пытаюсь. — Он усмехается. — Кажется, это единственный способ свалить отсюда. Но дядя Роб считает, что у меня неплохие шансы. Не слезает с меня, от такого количества тренировок умереть хочется.

Я сочувственно вздрагиваю.

— Помню, с нами то же самое было. Мой папа считал, что мы еще слишком малы для таких темпов. Они часто спорили по этому поводу.

— Я и забыл, что ты тоже играла.

— Где-то сезон, после перешла в плавание. А потом сам знаешь что случилось. — Я пожимаю плечами.

Адам тянется и сжимает мою руку, а мне стоит больших усилий не отпрянуть. Если я не успеваю этого заметить, то, как правило, отпрыгиваю, когда люди прикасаются ко мне. Уверена, Дэвид многое сказал бы по этому поводу.

— Я знаю, как бывает тяжело. Но все станет лучше, — серьезно говорит он. — Тебе просто нужно оставаться чистой. Мой брат через это проходил, ты же знаешь. Он тоже сорвался. Наломал немало дров, украл у мамы деньги — она едва не потеряла наш дом из-за этого. Но дядя вывел его на верный путь. Мэтт признал свою вину и сейчас проходит очень хорошую программу. Восстанавливается, как я уже говорил. Они с мамой даже снова начали общаться. Поэтому я уверен, если ты всерьез за это возьмешься, не отвернешься от семьи, то ты справишься. Ты сильная, Соф. Просто подумай обо всем, через что тебе пришлось пройти.

— Очень мило, — отвечаю я. — Спасибо.

Адам улыбается.

— Знаешь, рад, что мы встретились. Кайл упоминал, что вы двое столкнулись на прошлой неделе.

— Он так и сказал? — с напускной легкостью спрашиваю его.

— Слушай, я понимаю, что у вас там какие-то свои проблемы. Но серьезно, Соф, та его ссора с Миной...

— Какая ссора?

— Я думал, вы поэтому... — Он резко замолкает, его щеки краснеют. — Наверное, мне не стоило...

— Нет, расскажи мне, — говорю я, и, видимо, слишком быстро, потому что он недоуменно сводит темные брови.

— Слушай, Кайл мой лучший друг... — начинает он.

— А Мина была моей лучшей подругой.

Адам вздыхает.

— Да это не важно, — говорит он. — Они просто... они поссорились накануне ее смерти. Кайл пришел ко мне в дерьмовом состоянии. Он не сказал бы, что случилось, но был он реально расстроен. Чувак даже плакал.

— Кайл плакал? — Не могу даже представить плачущим такого здоровяка, как Кайл.

— И это было очень странно, — признает Адам, качая головой.

— Он вообще ничего не говорил? Не говорил, из-за чего они поругались? — В тот день она не отвечала на его звонки. Что же стало причиной такой ссоры, что он поехал плакаться в жилетку своему лучшему другу? Достаточно ли этого было, чтобы он захотел убить ее?

— Он так набухался, что я и половины сказанного не понимал. Просто продолжал твердить, что она не выслушала бы его и что его жизнь кончена. Думаю, ему тяжело было это вспоминать, потому что, ну, знаешь, они поругались, и он не успел извиниться.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒