Тесс Шарп 3 страница

А теперь Трев смотрит на меня ее глазами, словно хочет поглотить. Волосы у него отросли, стали совсем непослушными, а на лице появилась щетина вместо обычной гладкости. Никогда не видела его таким потрепанным. Ощущаю огрубевшие мозоли на руке, которой он меня держит. Мозоли от канатов, от обхождения парусов. Значит, так теперь проходят его дни? На лодке, в попытках уплыть от всего этого?

Он отпускает меня, и внутри разряжается битва: облегчение и разочарование, обернутые аккуратным бантом, запятнанным кровью.

Я выхожу из дверного проема на солнечный свет, и он отступает, словно я ядовитая чума.

Он засовывает руки в карманы шорт, переминается с ноги на ногу. Трев сильный и высокий, но это не слишком заметно до тех пор, пока ему не понадобится. С ним чувствуешь себя в безопасности, убаюканная чувством, что, пока он рядом, не случится ничего плохого.

— Не знал, что ты дома, — говорит Трев.

— Только вернулась.

— Ты не пришла на ее похороны. — Он пытается смягчить слова, но они повисают между нами обвинением.

— Мне жаль.

— Не передо мной нужно извиняться, — говорит Трев и ждет ответа. — Ты... ходила к ней?

Качаю головой.

Я не могу прийти на могилу Мины. Сама мысль, что она зарыта в землю, навсегда заперта в темноте, вместо того чтобы проживать яркую жизнь, ужасает меня. Ей бы больше понравилось уйти из мира в блеске, огне и жаре.

Но она под землей. Как же это неправильно, но мне этого никак не изменить.

— Ты должна навестить ее, — говорит Трев. — Проститься. Она этого заслуживает.

Он думает, что от разговора с камнем что-то изменится. Трев верит в подобное, как верила и Мина.

Но не я.

От выражения его лица мне хочется пообещать «да, я схожу, конечно». И я хочу суметь это сделать. Когда-то давно я любила его почти столь же сильно, как и ее.

Но Трев никогда не был на первом месте. Он всегда был вторым, и я не могла изменить этого ни тогда, ни сейчас.

— Ты тоже считаешь, что это моя вина.

Не решаясь встречаться со мной взглядом, Трев сосредотачивается на детях, играющих на площадке неподалеку.

— Я считаю, что ты совершила много ошибок, — произносит он осторожно, словно ходит по минному полю слов. — А Мина заплатила за них.

Слышать такое от него больнее, чем мне казалось. Не похоже на мелкие раны от родительских слов. Нет, это удар по сердцу, так на него не похожий, и я едва не падаю от разочарования.

— Я надеюсь, ты больше не употребляешь. — Он отступает от меня, словно не хочет даже дышать одним воздухом. — Надеюсь, ты отказалась от наркотиков. Она хотела бы этого от тебя.

Он уже почти на дороге, когда я задаю вопрос; не могу не спросить:

— Ты все еще ненавидишь меня?

Он поворачивается, и даже с такого расстояния я вижу печаль на его лице.

— В том и проблема, Соф. Я никогда не мог тебя ненавидеть.

ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА НАЗАД (ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ)

Действие морфина ослабевает. Боль возвращается, пульсируя резкими толчками.

— Кнопка, — шепчу я, мои губы сухие и потрескавшиеся. Двигаю рукой, той, что не сломана, пытаясь нащупать кнопку для подачи морфина.

— Держи. — Теплые пальцы вкладывают зажим мне в ладонь. Я нажимаю и жду.

Постепенно боль уходит. На время.

— Твой папа пошел за кофе, — говорит Трев. Он сидит на стуле рядом с моей кроватью, его рука так и накрывает мою. — Мне поискать его?

Качаю головой.

— Ты пришел. — От морфина мой мозг слегка в тумане. Временами я говорю глупости, что-то забываю, но почти точно уверена, что он еще не приходил.

— Я пришел, — подтверждает он.

— Мина? — выдыхаю я.

— Она в школе. Я отпросился. Хотел увидеть тебя.

— Сам-то как? — спрашиваю. На лбу у него уже заживающий синяк. Он сидит в каком-то странном положении, нога прямая, словно в гипсе. Но я не могу приподняться, чтобы проверить, насколько все плохо. У Мины на руке гипс, внезапно вспоминаю. Вчера мама с медсестрами даже выпроводили ее домой, настолько она не хотела уезжать.

— Пойдет. — Он поглаживает мои пальцы. Они — единственная часть меня, которая не ушиблена, не сломана и не зашита.

— Прости, — говорит он. — Софи, мне так жаль.

Он зарывается лицом в простыни, и я не нахожу сил поднять руку и прикоснуться к нему.

— Тише, тише, — шепчу я. Глаза тяжелеют от действия морфина. — Ты не виноват.

Позже мне расскажут, что это его вина. Он проехал знак «СТОП», и в нас сбоку врезался превысивший скорость внедорожник. Врачи объяснят, что я была две минуты мертва, прежде чем они снова запустили мое сердце. Что правую ногу разворотило, и теперь в ней титановые пруты вместо того, что осталось от костей. Что мне год ходить с тростью. Что впереди ждут месяцы физиотерапии и горсти таблеток. Что хромота никуда не денется, а проблемы со спиной останутся до конца жизни.

Позже я пересеку черту. Раскрошу четыре таблетки и вдохну их через соломинку, чтобы уплыть на волнах временного оцепенения.

Но сейчас я еще не знаю, что ждет нас впереди, его, меня и Мину. Поэтому пытаюсь утешить его. Борюсь с оцепенением, вместо того чтобы утонуть в нем. И он повторяет мое имя, снова и снова, моля о прощении, которое я уже дала ему.

СЕЙЧАС (ИЮНЬ)

Когда я возвращаюсь домой, мамина машина стоит на подъездной дороге. Открываю дверь и слышу цокот ее каблуков, резкий и бойкий.

Она выглядит безукоризненно, ее прямые светлые волосы собраны в идеальный пучок. Наверное, она только вернулась из суда, потому что даже не успела расстегнуть свой пиджак.

— Ты в порядке? Где ты была? — спрашивает она, но не дает мне ответить. — Я так волновалась! Мейси сказала, что привезла тебя два часа назад.

Скидываю сумку на столик в холле.

— Я тебе записку оставила на кухне.

Мама смотрит через плечо и слегка расслабляется, когда замечает страничку из блокнота.

— Не видела, — говорит она. — Лучше бы ты позвонила. Я понятия не имела, где ты.

— Прости. — Я направляюсь к лестнице.

— Подожди-ка, Софи Грейс.

Я замираю, потому что если мама обратилась к формальностям, то грядут проблемы. Разворачиваюсь, нацепив на лицо маску незаинтересованности.

— Да?

— Где ты была?

— Просто прогулялась.

— Ты не можешь уходить, когда бы тебе ни приспичило.

— Я теперь под домашним арестом?

Мама приподнимает подбородок, она готова к войне.

— Моя обязанность — удостовериться, что ты не вернешься к старым дурным привычкам. Если придется запереть тебя дома, то так тому и быть.

Закрываю глаза, делая глубокий вдох. Тяжело удержать гнев, проснувшийся во мне. Хочется прорваться через ее личину ледяной королевы, сломать так же, как она сломала меня.

— Я не ребенок. И если только ты не планируешь завалить меня домашней работой, то тебе меня не остановить. Я могу звонить тебе каждые несколько часов для проверки, если от этого тебе станет легче.

Мамин рот складывается в тонкую линию розово-жемчужного цвета.

— Не ты здесь устанавливаешь правила, Софи. Твое прежнее поведение отныне недопустимо. Если ты хоть на шаг переступишь черту, то снова отправишься в Центр. Так и будет, клянусь.

К таким угрозам я готовилась. Старалась просчитать все ситуации, что мама могла бы мне предъявить, потому что только так я смогу оставаться на шаг впереди нее.

— Через несколько месяцев у тебя больше не будет такой возможности, — заявляю я. — Как только мне исполнится восемнадцать, ты не сможешь принимать за меня решения по поводу лечения. Независимо от того, что я, по-твоему, сделала.

— Пока ты живешь в моем доме, ты будешь следовать моим правилам, восемнадцать тебе или нет, — говорит мама.

— Попытаешься отправить меня в Центр — и я уеду. Выйду за дверь и больше никогда не вернусь.

— Не смей мне угрожать.

— Это не угроза. Это правда. — Отвожу от нее взгляд, от ее трясущихся рук, она словно разрывается между тем, чтобы удержать меня или разорвать в клочья. — Я устала. Пойду в свою комнату.

На этот раз она даже не пытается меня остановить.

Мне вечность запрещали запирать дверь комнаты, поэтому я придвигаю к ней кресло. Мне слышно, как мама поднимается по лестнице и набирает в ванну воду.

Скидываю с кровати одежду, а потом и простынь, одеяла и подушки. С третьей попытки переворачиваю матрас, ноги трясет от усилий. Наконец мне это удается, пускай и с одышкой и протестующей болью в спине. Переступаю через гору одеял и прочего и вынимаю из сумки блокнот. Между его страниц покоятся отдельные листы, и я вытряхиваю их на матрас, после чего беру со стола стикеры и маркеры.

Чтобы все записать, требуется несколько минут. У меня не много информации — пока что. Но к тому времени как я заканчиваю, вся нижняя часть матраса становится доской с доказательствами, самодельным подобием тех, что висят в полицейских участках. Фотография Мины, сделанная в предпоследний год школы, подписана «ЖЕРТВА», а единственное фото Кайла, которое у меня нашлось, — «ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ». Старая фотография с вечеринки девятиклассников, на которую мы пошли всей компашкой. Мина, Эмбер и я стоим в стороне и смеемся, Кайла и Адама обрезало, а Коди неодобрительно смотрит на все действо. Мы молоды, счастливы. Я счастлива. Та девушка на фотографии и понятия не имеет, во что превратится ее жизнь буквально через несколько месяцев. Обвожу Кайла в круг и двигаюсь дальше. В стороне от фотографии прикрепляю список, и вопрос номер один в нем: НАД КАКОЙ ИСТОРИЕЙ РАБОТАЛА МИНА?

Чуть мельче добавляю: Убийца сказал «Я предупреждал тебя». Угрозы были и прежде? Она кому-нибудь рассказывала?

Смотрю на все некоторое время, чтобы отпечаталось в голове, прежде чем укладываю матрас обратно и застилаю кровать.

Выглядываю в коридор, проверяя, в ванной ли еще мама. Тогда я хватаю радиотелефон, — завтра спрошу, позволен ли мне мобильный, — и уношу его в спальню.

Я набираю номер; три гудка, потом берут трубку.

— Алло? — раздается радостный голос.

— Это я. Я вернулась. Нам надо встретиться.

ТРИ МЕСЯЦА НАЗАД (СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ)

Спустя несколько дней, проведенных в Центре, реальность накрывает меня: Мина мертва. Ее убийца на свободе. А меня никто не слушает.

Более бессмысленного в моей жизни еще не происходило.

Так что я сижу в своей комнате на тесной кроватке с синтетическим постельным бельем. Хожу на групповые сеансы и пребываю в молчании. Сижу в кресле в кабинете доктора Чарльз, опустив руки на колени и смотря прямо вперед, пока она ждет.

Ничего не говорю.

Едва ли могу даже думать.

В конце своей первой недели пишу Треву письмо. Мольба, судорожный монолог правды. Все, что мне так давно хотелось сказать.

Оно возвращается нераспечатанным. Именно тогда я понимаю, что осталась совсем одна.

Не осталось никого, кто мне верит.

Теперь я заставляю себя вспоминать, повторять каждую секунду той роковой ночи. Обдумываю возможных подозреваемых и мотивы, одновременно логичные и нелепые.

В голове крутится одно-единственное предложение, бесконечная петля слов, сказанных им ровно перед тем, как застрелить ее: Я предупреждал тебя. Я предупреждал тебя. Я предупреждал тебя.

Они толкают меня вперед, час за часом.

Я так и не разговариваю с доктором Чарльз.

Слишком занята планированием.

На пятнадцатый день моего пребывания в Центре родителей вызвали на первый родительский день.

Папа обнимает меня своими крепкими руками. От него пахнет Олд Спайсом и зубной пастой, и на секунду я позволяю этой привычности успокоить меня.

А потом я вспоминаю, как он заталкивал меня в машину. Его взгляд, когда я просила поверить мне.

Я напрягаюсь и отстраняюсь.

После всего случившегося мама даже не пытается обнять меня.

Родители сидят на кушетке, вынудив меня устроиться на противном кожаном кресле в углу. Я благодарна доктору Чарльз, что не заставляет меня сесть между ними.

— Я пригласила вас пораньше, — говорит доктор Чарльз. — Потому что я думаю, что у Софи некоторые сложности с самовыражением.

Мама взглядом прибивает меня к креслу.

— Устраиваешь проблемы?

Я в ответ качаю головой.

— Ответь как полагается, Софи Грейс.

Доктор Чарльз удивленно выгибает брови, когда я отвечаю, медленно и четко:

— Я не в настроении для разговоров.

Родители уезжают раздраженными, мы едва ли поговорили друг с другом.

На девятнадцатый день я получаю открытку. Безобидная вещица с синей маргариткой и надписью «ВЫЗДОРАВЛИВАЙ СКОРЕЕ».

Открываю ее.

Я тебе верю. Позвони, когда вернешься. — Рейчел.

Долго-долго смотрю на нее.

Так странно, что всего три слова могут что-то зажечь внутри.

Я тебе верю.

Вот сейчас я готова к разговору. Придется.

Это единственный способ выбраться отсюда.

СЕЙЧАС (ИЮНЬ)

Следующим утром, к тому времени как я просыпаюсь, мамы уже нет дома. На кухонном столе она оставила новый мобильный и записку.

«Позвони, если соберешься куда-нибудь».

Делаю себе тост и беру яблоко, после чего звоню ей в офис.

— Я хочу сходить в книжный, а потом, может, в кофейню зайду, если ты не против, — говорю ей, когда нас соединяют.

На заднем фоне слышны работающий принтер и чей-то разговор.

— Хорошо. Возьмешь машину?

— Если ты разрешаешь.

Мы кружимся в смертельном танце, старательно пряча оскал.

— Разрешаю. Ключи на стойке. Будь дома к четырем. Ужин в семь.

— Хорошо.

Дежурно попрощавшись, она вешает трубку. Но в ее голосе слышно напряжение.

Выкидываю разговор из головы и хватаю ключи.

Остановившись у книжного, я покупаю книгу в мягкой обложке, так что получается, что я не лгала маме напропалую. Десять минут спустя, двигаясь на север по старому шоссе, я выезжаю за город.

Здесь почти нет машин. Только время от времени попадаются грузовики тут и там на двухполосной дороге, разделяющей поля под летним солнцем и красноглинные предгорья с дубами у подножий. Я опускаю окна и врубаю музыку на всю, словно этого достаточно, чтобы отгородиться от воспоминаний.

Дом находится в конце длинной грунтовой дороги, испещренной колдобинами. Я еду медленно, объезжая их, а неподалеку машут хвостами два лабрадора.

Паркуюсь у дома. Когда я выхожу, открывается передняя дверь.

На крыльцо выбегает девушка моего возраста в резиновых сапогах в горошек, клетчатой рубашке и обтягивающих коротких шортах, ее рыжие волосы собраны в косички.

— Ты приехала!

Она подбегает и обнимает меня худенькими руками. Я отвечаю на объятие, а собаки кружат вокруг нас, поскуливая для привлечения внимания. Первый раз после своего возвращения я чувствую, что могу дышать.

— Как же я рада, — говорит Рейчел. — Нет, Барт, перестань. — Она спихивает грязные лапы пса со своих шорт. — Хорошо выглядишь.

— И ты.

— Заходи. Мама на работе, а я пеку печенье.

У Рейчел уютный дом, на деревянных полах вишневого дерева расстелены разноцветные дорожки. Она наливает кофе, мы садимся за кухонный стол друг напротив друга и греем руки о большие кружки.

Растекается тишина, которую нарушает лишь стук ложек о керамические стенки.

— Так вот... — говорит Рейчел.

— Вот так.

Она улыбается, показывая зубы, так широко, что почти больно. Не думаю, что даже помню, что значит так улыбаться.

— Это нормально, если все так странно сейчас. Тебя долго не было.

— Твои письма... — начинаю я. — Они... Ты и понятия не имеешь, что они для меня значили. Поначалу...

Письма Рейчел спасали меня. Полные всяких рандомных фактов и с кучей тем за раз, так похожие на нее саму: легкомысленные и разумные одновременно. Она с детства сидела на домашнем обучении, что, наверное, единственная причина, по которой мы не были знакомы до той ночи. Рейчел из тех людей, которых замечаешь сразу.

Я доверилась ей. Сразу, на уровне инстинктов. Возможно, потому, что она нашла меня в ту ночь. Потому, что она оказалась рядом, когда не было больше никого, а у меня отняли все, что у меня было. Но это не главная причина.

В Рейчел есть решимость, которую редко встретишь. В ней есть уверенность. В себе, в том, что она хочет, в том, во что верит. Я хочу быть такой. Хочу быть уверенной в себе, доверять себе, любить себя.

Рейчел была рядом, хотя, казалось бы, не должна. Когда все, кого я знала всю жизнь, повернулись ко мне спиной. Это многое для меня значит.

— В Центре совсем плохо? — спрашивает она.

— Нет, нормально. Просто много терапий и болтовни. Было тяжело. Находиться там. Бросить все, что здесь было. — Я замолкаю и продолжаю помешивать кофе. — Как с телескопом успехи? — припоминаю письмо, в котором она рассказывала про какие-то эксперименты.

— Рефрактор? Медленно, но верно. Перевезла к папе, так что работать над ним удается, только когда я у него. Но у меня в планах еще несколько проектов по починке. На заднем дворе трактор 20-х годов, сосед продал. Попытки заставить его заработать — такая заноза в заднице, но в хорошем смысле. — Она откусывает огромную печеньку, поднимая в воздух облако корицы. — Наверное, пора поговорить о том, что ты собираешься делать.

— Виделась вчера с Кайлом.

— Бежала за ним, что ли? — саркастично спрашивает Рейчел.

Разглядываю кофе, лишь бы не смотреть на нее.

— Ну, я могла запереть его в мужской раздевалке и угрожать медвежьим репеллентом, — бормочу.

— Софи! — восклицает она со смехом. — Поверить не могу. Нельзя так просто выйти из дома и начать угрожать людям, которых подозреваешь. Тактичнее надо быть.

— Да знаю. Но он солгал. Должна же быть причина.

— Ты правда считаешь, что он может быть причастен к убийству Мины?

Я пожимаю плечами. Мы с Кайлом знакомы давно, как и с другими моими друзьями. В первом классе он был моим партнером на выездных экспедициях. Жутко думать, что парень, с которым ты чистила рыбу, может быть убийцей.

— Все возможно. Убийство было явно запланировано. У убийцы была причина желать смерти Мины. Просто мне не понятно, что это за причина.

— А Кайл солгал.

— А Кайл солгал, — эхом отзываюсь я. — Должен же быть в этом смысл. Он прикрывает себя — или кого-то еще.

— Они с Миной часто ругались? — спрашивает Рейчел.

— Нет, — говорю я. — Поэтому я и не догоняю. Они хорошо ладили. Кайл слегка неотесанный, но милый. Она для него словно по воде ходила. Но даже если он не имеет отношения к ее убийству, он препятствует полицейскому расследованию. Нельзя же просто так, от балды лгать полиции. Особенно Кайлу. Его отец помешан на законах. Если мистер Миллер узнает, что Кайл наврал копам? Большие неприятности. В его ресторане ежегодно устраивают день жареной рыбы. Он в хороших отношениях с полицейскими.

Рейчел вздыхает.

— Не думаю, что ты дождешься правды от человека, не преминувшего солгать полиции. Какой-нибудь запасной план есть?

Не поднимаю взгляда от кружки кофе.

— Это может показаться немного странным, но была у меня одна идея.

— Какая?

— Хочу вернуться. Туда, где ты меня нашла той ночью.

Рейчел распахивает глаза.

— Ты уверена, что это хорошая идея?

— Это ужасная идея, — признаю я. — Но мне нужен кто-то, кто поможет пройти через такое. Может, это что-то всколыхнет. И ты единственный человек, на которого я могу положиться.

Рейчел поджимает губы, отчего ее веснушки становятся виднее.

— Софи...

— Пожалуйста. — Я смотрю ей прямо в глаза, стараясь выглядеть предельно уверенной. Но я боюсь идти туда. Уже от одной идеи оказаться там колени подгибаются.

Она вздыхает.

— Ладно. — Она встает и берет ключи. — Поехали.

Рейчел молчит, пока с неохотой ведет свою старенькую Шеви.

— Со мной все будет в порядке, — говорю ей.

— Я волнуюсь не из-за этого, — говорит Рейчел, и некоторое время мы едем в тишине. Но через двадцать минут она сворачивает с шоссе на Бернт Оук Роуд, и меня начинает потряхивать, несмотря на обещание.

Мы еще не доехали, до Поинта около полутора миль, но внезапно все окружающее машину — деревья, холмы, даже коровы на полях — кажется ужасающим. Потенциально смертельным. Сердце в груди трепещет, и я прижимаю пальцы к шраму, провожу по его бугристой поверхности под рубашкой в попытках успокоиться.

Девять месяцев. Три недели. Восемь часов.

Я и не заметила, что закрыла глаза, пока мы не останавливаемся. Медленно их открываю.

Мы на месте. Избегаю смотреть на дорогу. Я не хочу туда идти. Мне придется туда пойти.

— Спрошу тебя еще раз, — говорит Рейчел. — Ты точно уверена, что хочешь это сделать?

Я абсолютно уверена, что это последнее, чего мне хочется.

Но все равно киваю.

Рейчел искоса смотрит на меня, но выключает двигатель.

Медленно выхожу из Шеви, и она следует за мной, прикрывая от солнца глаза. В это время дня и так далеко за городом дороги пусты, ни единой машины на мили вокруг. Лишь низкие заборчики, дубы и сосны.

— Готова?

Снова киваю.

Рейчел запирает машину и, посмотрев по сторонам, выходит на пустую дорогу. Ее косички покачиваются в такт движениям, и я концентрируюсь на них, лишь бы не смотреть на то самое место — место, где в ту ночь она обнаружила меня.

— Было немногим позже девяти, — начинает она. — Я только позвонила маме сказать, что почти вернулась от папы. Отвожу взгляд, чтобы положить телефон в сумку, а когда смотрю на дорогу — ты прямо передо мной, стоишь посреди дороги... здесь.

Она делает несколько шагов и проводит сапогом по желтой разделительной линии. Я смотрю на нее... не могу не смотреть. Здесь? Помню оцепенение. Помню желание, чтобы меня переехала машина.

— Я думала, что собью тебя. Никогда в жизни не жала на тормоз с такой силой. А ты все стояла. Даже не пошевелилась, не вздрогнула. Словно ты... — колеблется она. — Словно ты была в шоковом состоянии, — заканчивает она.

Я начинаю шагать, меня переполняет нервозность. Мне нужно двигаться, уйти прочь.

Тело само знает, куда пойти. Оно всегда ищет к ней дорогу.

Рейчел следует за мной, дорога становится все более наклонной. Трава и кустарники высотой по колено царапают джинсы. Красная глина липнет к подошвам. На следующий день я смывала ее с ног, смотря на завихрения с кровью и слезами.

— Когда я вышла из машины, увидела, что ты вся в крови. Поэтому позвонила в 911. Из раны на лбу у тебя текла кровь. Я пыталась надавить на нее, но ты все отталкивала мои руки. Хотела посадить тебя в машину, чтобы ты сказала что-нибудь, хоть свое имя, но... — Она снова колеблется. — Ты помнишь что-нибудь?

— Я помню скорую. Помню, как держала тебя за руку. — Я все шагаю. Теперь я знаю, куда иду — разум, тело и сердце в долгожданной гармонии. Осталась миля. Теперь дубы встречаются реже, уступая соснам. Несколько минут до поворота, и мы будем на месте.

— Когда приехали парамедики, ты меня все не отпускала. Поэтому мне позволили поехать с тобой.

— Я помню больницу, — говорю. И этим ограничиваюсь.

Сосредотачиваюсь на своей обуви.

Мы идем по встречной полосе, и, когда доходим до поворота на Букер Поинт, я останавливаюсь и смотрю.

С этой стороны дороги плотный лес, сосны растут близко друг к другу. Убийца сознательно выбрал этот кусок леса? Сколько времени он скрывался в деревьях, ожидая нас?

— Точно уверена, что это хорошая идея? — снова спрашивает Рейчел.

Глубоко вдыхаю. Здесь прохладнее, тени от ветвей падают на землю. Той ночью было даже холодно. От дыхания изо рта вырывались облачка пара.

— Иногда плохие идеи необходимы. — Слова звучат словно оправдание, они так отдают зависимостью, что по коже пробегают мурашки.

В попытках оставить это чувство я перехожу дорогу, пока асфальт не сменяется протоптанной тропой. Она исчезает в чаще высоких сосен, а я игнорирую то, что больная нога сопротивляется подъему в холм.

Стоит тишина, как и той злополучной ночью. Под деревьями прохлада, она окутывает меня, и я начинаю дрожать.

Могу думать лишь о том, какой холодной была ее кожа.

Обвитое паутиной шрамов колено ноет, когда тропа становится более крутой.

Последний изгиб тропы, и вот я на вершине Поинта.

Всего в нескольких шагах.

Букер Поинт — небольшая и чистая площадка, на которой может уместиться несколько автомобилей. Когда была помладше, я слышала истории о терявших здесь девственность девушках, диких вечеринках и наркосделках, совершавшихся в этом захолустье после наступления темноты. Но до той ночи я не рисковала здесь появляться.

Рейчел останавливается, но я продолжаю идти по протоптанной колее, мимо растущих тут и там даже в грязи калифорнийских маков, пока не ступаю именно туда, где все произошло.

Я думала, что у меня перехватит дыхание. Что неведомым образом, если я появлюсь там, где настал ее конец, где я клялась ей, что с ней все будет в порядке, во мне что-то изменится.

Но, наверное, я и так уже изменилась.

Прохожу дальше, пока не оказываюсь у края площадки, где земля резко уходит в бесконечность. От давления вниз летят камни и кусочки земли.

— Софи, — зовет Рейчел.

Я едва слышу ее.

Захватывает дух от виднеющейся далеко внизу земли, маленькому кусочку зелени, кустарников и деревьев, крошечной гальки, которая на самом деле плоские серые валуны размером больше меня самой.

— Софи! — Рука хватает мою рубашку сзади, лишая меня равновесия, отдергивая от края. Я падаю назад, ударяясь о Рейчел. — Эй. — Она хмуро глядит на меня, с ее лица исчезло все воодушевление. — Это не круто.

Я с трудом моргаю. Внезапно мне хочется лишь кричать, и больше ничего.

— Это была плохая идея.

— Ага, знаю. Пошли.

Молча проделываем весь путь до грузовичка, и только внутри Рейчел заговаривает.

— Не думаю, что тебе нужно сюда возвращаться. Только не в одиночку.

Не могу смотреть на нее. Поэтому смотрю в окно.

— Тебе нужен план, — заявляет Рейчел. — Наличие плана делает все лучше. Если ты думаешь о том, что тебе нужно разобраться с убийством Мины, то дальнейшие действия становятся очевиднее. Понятно, разговор с Кайлом не помог. Поэтому каков следующий шаг?

Увести мысли от прошлого к настоящему — то, что мне и нужно. Я никогда не найду убийцу Мины, если не соберусь. Рейчел права. Мне нужен план, который включает намного большее, чем опрыскивание Кайла спреем от медведей.

— Надо начать с нуля, — говорю я, благодарная Рейчел за перезагрузку. — С истоков. Мина работала над какой-то историей. Я схожу в офис газеты и поговорю с ее начальником. Если кто и знает, что она искала, то только он.

— Ладно, хорошо. Еще что?

— Нужно найти заметки по ее истории. Полицейские обыскали ее компьютер, но ничего не нашли, а значит, они где-то в другом месте. Может, в блокноте. Ее мама всегда шарилась в ее комнате и читала дневник, так что Мина умела прятать. Уверена, копы упустили ее тайники.

— И как ты планируешь попасть в ее комнату?

Я вздыхаю. Эту часть я старательно избегала.

— Придется использовать Трева.

Рейчел сочувственно посвистывает.

— Ох!

— По-другому в дом никак не попасть. Если я спрошу его, можно ли осмотреть ее комнату, то он просто захлопнет дверь перед моим носом. Он не хочет меня видеть. Но у меня остались ее вещи. Могу собрать их, и коробка станет предлогом войти.

— Он с тобой разговаривал после твоего возвращения? — спрашивает Рейчел. — Из Центра ты писала, что он не отвечал на твои письма.

Пожимаю плечами.

— Он не верит мне.

— Ну, а придется, — запальчиво воскликнула Рейчел.

— Рейчел, а почему ты мне веришь? — выдаю я.

Она откидывается назад на сиденье.

— А почему не должна?

Снова пожимаю плечами.

— Иногда я думаю, что если бы ты знала меня раньше... то решила бы, что я лгу. Как и все вокруг.

— Любой, кто увидел бы тебя посреди той дороги... — Рейчел замолкает, потом снова заговаривает: — Любой, кто видел бы тебя такой, какой ты была в ту ночь, понял бы, что ты не в состоянии лгать — едва ли в состоянии даже говорить. А потом, в больнице... — Она снова прерывается, и я знаю, о чем мы обе думаем. Как я вопила и бросалась предметами, когда медсестра пыталась заставить меня снять окровавленную одежду. Кожей я все еще ощущаю укол иглы, движение успокоительного по телу, пока я молила: «Никаких лекарств, никаких лекарств, никаких лекарств», на самом деле имея в виду: «Она мертва, она мертва, она мертва».

— Но тебе не обязательно было оставаться со мной. Ни в больнице, ни после. Учитывая, что ты едва меня знала.

— Ты пережила ужасные события, — тихо говорит Рейчел. — И несправедливо, что все тебя винят. Даже если бы той ночью ты покупала наркотики, это не имело бы значения. Единственный виновный человек — тот парень, спустивший курок. И мы его найдем. Я ставлю на тебя. Целую десятку.

Она решительно улыбается, побуждая к ответной улыбке.

И получает ее.

ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД (ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ)

Я не планирую красть рецептурные бланки.

Ну правда. Даже мысли о подобном не возникает до субботы, когда я прихожу к папе на работу в обеденный перерыв. Тем летом стоит удушающая жара, в некоторые дни чуть ли не 40 с лишним градусов, и мне бы лучше купаться на озере и тому подобное, но я люблю проводить время с папой. Каждую четвертую субботу месяца он бесплатно чистит детишкам зубы, так что я обычно захватываю что-нибудь и иду к нему в обед.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒