Александр Любинский 3 страница

Тонкий, надрывный звук. Раву Мазиа не спится в ночи. Мне тоже не спится. Где я сейчас? У ворот ресторана, в своей ли комнатке за компьютером, или вместе с Марком приоткрываю железные, покрытые облупившейся синей краской ворота? Мне хочется хоть на миг остановить вращение пленки: рав Мазиа приподнял смычок, мой палец завис над клавишей компьютера. Итак, Марк вошел во двор и остановился…

Марк вошел во двор и остановился. Справа от него был вход в каменный двухэтажный дом, фасадом обращенный на Невиим. Прямо перед ним в дальнем конце двора белел в сумеречной полутьме ветхий домик, более напоминающий сарай. Слева, за разросшимися кронами оливковых деревьев, угадывалась черепичная крыша еще одного дома. У стены развалюхи, склонившись над тазом, установленным на табурете, стояла девушка – такая маленькая, что Марк поначалу принял ее за девочку. У нее были длинные волосы, они мешали, падали на лоб. Девушка отбросила их и, почувствовав взгляд, обернулась… Марк стремительно пересек двор и оказался возле девушки. Стремительность эта испугала ее – она отпрянула, встала возле двери.

Марк приподнял шляпу:

– Добрый вечер. Прошу извинить за вторжение!

Она молчала, внимательно всматриваясь в него. Словно некий образ возник перед ней, и она тщательно проверяла его соответствие с каким‑ то иным… Или сличала с фотографией, с которой не расставалась?

Это цепкое разглядывание начало уже раздражать Марка.

– Я не из полиции.

– Вижу… Вас тоже интересует отец Феодор?

Похоже, с этой девочкой можно играть только в открытую.

– Верно!

Задумчиво кивнула головой.

– Подождите минутку.

Взяла таз, подняла без усилий, скрылась за дверью.

Марк огляделся: отсюда дом под черепичной крышей просматривался лучше. Он был возведен по низу небольшого холма, отчего крыша оказалась на уровне середины стволов деревьев.

– Вряд ли я могу вам помочь. Все, что я знаю, я уже рассказала англичанам. Они допрашивали меня целый день!

Он и не заметил, как она вышла из дома. Она смотрела на него, не мигая, широко открытыми глазами. Так смотрят дети, убедившие себя не бояться темноты.

Он улыбнулся.

– Я был бы рад, если бы вы мне помогли. Англичане мне тоже надоели… Впрочем, надо отдать им должное, они заасфальтировали улицы.

– О, да! Когда я приехала сюда семь лет назад, была ужасная грязь!

– Совершенно верно.

– Вы бывали здесь раньше?

– И здесь тоже.

Помолчала, словно прислушиваясь к чему‑ то…

– Проходите в дом. Не стоит разговаривать на пороге. Как вас зовут?

– Марк.

– А меня Герда, – и открыла дверь.

Марк шагнул через порог и оказался посреди чистой, скудно обставленной комнаты, у одной из стен которой на покрытой вытертой клеенкой доске – керосинка, несколько тарелок и чашек. На гвоздях, вбитых в стену – две кастрюли. Под тусклой лампой – еще один стол, побольше. Посреди стола – высокая алюминиевая кружка с темно‑ фиолетовым ирисом на длинном зеленом стебле. Узкая железная кровать застелена пушистым одеялом. У противоположной стены – непропорционально большой трехстворчатый резной шкаф с зеркалом посередине.

– Хотите кофе? У меня – настоящий, не эрзац.

– Хочу.

Теперь он мог лучше рассмотреть ее. Волосы, казавшиеся темными на улице, были густого медвяного цвета. И зеленые глаза…

Подсел к столу на шаткий табурет; сняв шляпу, огляделся.

– Дайте сюда.

Взяла, ловко накинула на гвоздь у двери. Склонив голову к плечу, взглянула, словно что‑ то проверяя…

– Вот так, – сказала, – да, так будет лучше.

Отошла к керосинке, заколдовала над ней.

– Задавайте ваши вопросы.

– Не буду. Лучше кофе выпью!

Засмеялась. Ночь была уже нестрашной, и можно не бояться темноты за окном. Поставила на стол две фарфоровые чашечки с дымящимся кофе, села напротив. Подперев кулачком подбородок, смотрела, как он пьет – быстро и с удовольствием, а когда допил, принесла еще.

– Отец Феодор мало походил на священника, – наконец, она отпила из своей чашки.

– А на кого?

– Скорее, на Дон Жуана.

– Вы по собственному опыту знаете?

Помолчала, подумала.

– Нет. Ко мне он был добр. Я не в его вкусе. Он любил вот таких, – и Герда обрисовала ладонями в воздухе выразительный контур. – Они приходили к нему чуть ли не каждый день… Нет, как женщина я его не интересовала. Когда я пришла сюда в первый раз, здесь жили беженцы из Германии. Это отец Феодор дал им убежище – дом ведь принадлежит церкви… Он был полон людьми. Первую ночь я провела в ржавой ванной. И спала так, что ничего не заметила – ни духоты, ни клопов… А потом все постепенно куда‑ то разъехались. Долгое время я жила вместе с одной художницей. Но полгода назад она уехала…

– Вы ведь тоже из Германии? У вас акцент.

– Я только год как осмелилась говорить на иврите. Поначалу было просто ужасно… Война, а тут – немецкая речь! Вы ведь знаете этот лозунг: только иврит.

– И это правильно. Я родился здесь – вы приехали из Германии. Мы понимаем друг друга.

– Я никогда не вернусь в Германию. Никогда‑ никогда!

– У вас там остались родные?

– Были. Отец, мать, два брата.

– Простите…

– Нет‑ нет, ничего. Мне легче, когда я говорю.

Она сидела, опустив голову, пустая чашка в руке чуть подрагивала.

И ему – почти нестерпимо – захотелось сжать ее узкие плечи.

Подняла глаза, улыбнулась.

– Вы из тех, кто только спрашивает? Или вас тоже можно о чем‑ то спросить?

– Разумеется.

– А вы где родились?

– Здесь, в Иерусалиме… Пожил немного в кибуце у деда. А потом переехал в Тель‑ Авив. Ничего интересного.

– Ну конечно, вам ведь нравятся приключения!

– Не знаю, можно ли так сказать… Должно быть то, ради чего живешь. То, что тебя превышает.

– И вы знаете, ради чего живете?

– Иногда кажется – знаю. А вы?

– А я хочу просто жить. Я очень устала!

Вот сейчас, именно сейчас надо встать, подойти к ней… Сейчас – в следующее мгновенье будет поздно!.. И остаться здесь. Хотя бы до утра.

Подняла голову. Снова – эти широко открытые тревожные глаза.

На мгновенье он увидел себя со стороны – отраженным в зеркале шкафа, и дальше – желтая лампочка, темный прямоугольник окна.

Провел ладонью по волосам, одернул пиджак.

– Красивый шкаф.

– Это подарок отца Феодора.

– Правда?

– Как‑ то он зашел сюда и сказал, что мне непременно нужен шкаф. На следующее утро служка вместе с одной из его женщин – Христей – притащили его сюда. Жаль отца Феодора. Хороший был человек. После смерти им стали интересоваться больше, чем при жизни.

– Скажите… а приходили ли сюда двое молодых людей – таких… крепких, светловолосых? Вряд ли они говорят на иврите. Может быть, всего несколько слов…

Отвернула голову. Проговорила скучливо.

– Приходили. Вчера. Спросили, нет ли у меня, случаем ключей от его дома. Я сказала, что нет… Думаю, обошлись без ключей.

Тени по углам комнаты сгустились, придвинулись вплотную к столу.

– Хотите еще кофе?

– Нет‑ нет. Поздно уже. Спасибо!

Поднялся. Опередив его, сняла с гвоздя шляпу, протянула ему.

– Не забудьте.

– Как можно! Это важнейшая часть моего туалета.

Улыбнулась. И ему снова захотелось дотронуться до нее…

Надел шляпу, шагнул к двери, остановился на пороге.

– Благодарю за приятный вечер.

– Заходите. Когда захочется выпить кофе. И поговорить…

Голос звучал тускло. Как тусклый свет за ее спиной.

Марк шагнул во двор. Пройдя несколько шагов, остановился. Под неотрывным взглядом круглой луны посверкивала черепица на крыше дома отца Феодора. Было зябко как только бывает зябко ночью в Иерусалиме, когда спадает жара. Марк вышел на улицу, поднял воротник пиджака. Засунув руки в карманы, торопливо зашагал по улице.

Крутилась пленка. Быстрее кружилась жизнь.

В пятницу вечером я подымаюсь вверх по Агриппас мимо уже закрытых лавок и магазинчиков, бесконечной чередой тянущихся к рынку. Пахнет отбросами. Их вывезли, но все равно запах остался, он уже въелся в камни тротуара, и будет властвовать здесь до воскресного утра, когда начнется торговля, и он станет неощутим, заглушенный запахами теплого хлеба и свежей зелени. На рынке все палатки уже закрыты, кроме двух‑ трех. Вокруг одной из них – крики и суета. Это ультраортодоксы в меховых шапках и длинных шелковых халатах наводят порядок. «Шабес, шабес! – кричат они. – Начался шабес! » На время шабата город – в их власти. Торговцы торопливо закрывают ставни и бросаются к машине. За секунду до того, как машина тронулась с места, один из них – молодой парень в цветастой рубашке – врубает на полную мощность стерео, голос восточной мелодии заглушает вопли…

И снова – тишина. Улица круто спускается вниз, к центру города. Навстречу идет молодой парень. Его лицо кривится, он шатается, и поначалу кажется, что он пьян. Но, приглядевшись, я вижу длинную палку в его руке. Он широко загребает ногами вправо и влево, пытаясь охватить палкой как можно больший радиус. Его нервное лицо морщится от усилия во‑ время определить неизвестное, избежать опасности, грозящей со всех сторон. С трудом подымается вверх. Остановился напротив русского магазина, постоял, поводя палкой, уставя в небо пустые бельма – и двинулся вниз, все также покачиваясь. Я тоже останавливаюсь, пытаясь понять загадочную логику его маршрута… Но он уже свернул в узкий проулок – такой узкий, что палка попеременно стучит в стены домов.

Он никогда не увидит этой обшарпанной стены, ветхой деревянной галереи под плоской крышей, и выше – застекленного чердака, со всех сторон открытого небу. Там кто‑ то живет: на веревке под окном висит белье.

Высокий худой молодой человек вышел из подъезда дома № 52 по улице Невиим. На нем был темно‑ серый потертый пиджак с отвисшими карманами, на голове – мягкая шляпа, надвинутая на лоб. Никто не обратил на молодого человека ни малейшего внимания – потому что улица была пуста. Впрочем, это не совсем точно: на противоположной стороне, в тени дома, стоял некто, прислонясь к стене…

Марк, (а именно так зовут нашего героя), медленно двинулся в направлении Старого города. Некто, отлепившись от стены, последовал за ним. Улица круто спускалась вниз. Поравнявшись с домом, по фасаду которого было выложено мозаикой изображение льва, Марк вдруг остановился – шагнул в подъезд, выбежал во двор и, свернув вправо, выскочил по едва заметному проходу на соседнюю улицу. Выглянул из‑ за угла… Его преследователь стоял, в растерянности озирая улицу. Коренастый, в плотно облегающем пиджаке. Достал платок, вытер пот со лба. Ему было жарко.

Посмотрел на часы и неторопливо двинулся в обратном направлении. Марк подождал, пока он дойдет до вершины холма… Выйдя из своего укрытия, последовал за ним и вновь увидел свой объект шагах в двадцати от себя – тот дошел до угла и свернул в тенистую улочку, ведущую к Яффо. Марк ускорил шаг, и когда добежал до угла, увидел, что коренастый пропал… Нет, он снова показался впереди: его загородила от Марка вставшая поперек дороги телега со ржавой цистерной для воды. Погонщик‑ араб отчаянно хлестал осла, но телега не двигалась с места. Надрывно гудела «эмка», сверкая на солнце хромированным бампером, вокруг телеги собралось уже несколько зевак. Марк проскользнул мимо них и успел заметить, как коренастый перебежал на другую сторону Яффо и вошел в крохотное кафе на углу. Кафе называлось «Европа».

Дойдя до перекрестка, Марк остановился; повернувшись вполоборота к лотку со сластями, возле которого дремал на табурете тщедушный старик в куфие, различил через стекло по другую сторону узкой Яффо коренастого: тот сидел за столиком и что‑ то говорил человеку, сидящему напротив. Со своего смотрового пункта Марк видел лишь его круглую спину.

Марк пересек улицу, остановился в тени прохладного гулкого парадного, ближайшего ко входу в кафе. Разглядывая вывески адвокатских контор, ждал… Вышел коренастый. Пошёл вразвалочку к рынку Механе Иегуда.

Наконец, показалась слегка оплывшая женственная фигура, сверкнули на солнце стекла очков… Лет сорок пять. Голова с крупными залысинами, сохранившиеся белесые волосы тщательно зачесаны назад. Круглые стекла в золотистой оправе, острый нос и узкие губы на уже утратившем жесткие черты лице… Такое лицо трудно запомнить, но запомнив, нельзя забыть.

Возле двери кафе резко затормозила машина. Торопливо незнакомец нырнул в нее. Хлопнула дверца. Сорвавшись с места, машина скрылась из вида.

Марк пошел вниз по Яффо, и пока добрался до здания почтамта с крылатым львом на крыше, вознесшим тяжелую лапу над городом, было без десяти минут три.

Остановившись под часами у входа, он стоял, не двигаясь с места, не поворачивая головы. В здание почты впорхнула молодая женщина в шелковом платье. Проехал грузовик. В кузове – солдат с винтовкой на груде мешков. Протащилась телега… Тот, кого ждет Марк, уже видит его. Возможно, стоит вон за тем углом? Он обязан клюнуть на наживку! Эта рыба покрупнее коренастого с его очкастым хозяином.

Ветер метет рыжий песок вдоль улицы. Редкие прохожие. И, как всегда в этом городе – яростно сияющее синее небо. Кажется, встанешь на цыпочки – и дотронешься до него. Нет, не дотянуться…

Хватит на сегодня. Достаточно намозолил глаза… Марк пересек Яффо и вверх, мимо полицейского управления и собора, похожего на линкор с орудийными башнями, мимо Сергиева подворья свернул на Невиим. Не оглядываясь, вошел в подъезд, поднялся на второй этаж, открыл дверь своей комнаты, огляделся… Все на своих местах: стол со старой, в мелкий цветочек клеенкой, узкая железная кровать, застеленная серым солдатским одеялом. Присев, вытянул из‑ под кровати маленький чемодан, проверил замок: нет, никто не открывал. Подошел к окну. Прежде, чем задернуть занавеску, взглянул вдоль улицы… Пуста. И этот белый, нестерпимо белый свет.

Марк бросил пиджак на стул. Лег, не снимая ботинок, поверх одеяла, прикрыл шляпой усталые глаза… Не сходится. Должен быть еще кто‑ то. И не о его ли существовании намекали в маленьком неприметном доме в переулке возле Алленби, шумящей как морской прибой? В городе, который вдруг показался недостижимо далек… Действуй по усмотрению, сказали. Иными словами, выкручивайся как знаешь. Насадили, как червяка на крючок, и бросили в стоячую воду. Готовят операцию, не хотят, чтобы сорвалась… Резидент? Не твое дело. Если потребуется, найдет тебя сам.

Стемнело. Внизу стукнула дверь, послышались голоса. Визгливый женский, монотонный мужской… Длинная, ниспадающая женская каденция – короткий всплеск мужского речитатива. Можно было бы даже записать их на чистой, расчерченной по пяти строчек, бумаге – когда‑ то ведь учился музыке, считался талантливым учеником… В эту мелодию, словно перерезая ее поперек, ворвался цокот копыт – его заглушил шум мотора под окнами… И снова – однообразно‑ страстный женский голос… Положив ладонь на теплую рукоять пистолета под подушкой, Марк спал.

Октябрь. Свет по‑ прежнему ярок, но уже не обжигает, не жалит разъяренной осой, а мягко греет, словно гладит лицо – его кожа так устала за долгое лето! Кусты, под которыми в долгие часы дежурств я спасался от жары, распрямили ветви; осмелев, вытянули вверх тонкие зеленые стебли, и кое‑ где на них уже проклюнулись нежно‑ розовые лепестки цветов.

Стенли почти не отходит от Лены. Как он только умудряется еще и работать! Во дворе установили сукку. Пока Махмуд натягивал веревки на крыше сукки, а Стенли снизу руководил, Лена стояла у двери, прислонившись к косяку; как кошка жмурилась на солнце, расставив ноги, слегка выпятив живот, и взгляды Стенли осторожно, со старческой нежностью, касались ее тела.

Итамар перестал заезжать за ней, но они по‑ прежнему вместе – время от времени я встречаю их в городе. Однажды он явился в середине дня – стремительно промелькнул мимо меня, подошел к Лене, что‑ то проговорил… Отошла к стойке бара, и пока он говорил, стояла неподвижно, опустив голову. Появился Стенли, посмотрел в их сторону. Я думал, что он уйдет, но вместо этого, сделав несколько легких вкрадчивых шагов, приблизился к ним… Я не расслышал, что он сказал, но Итамар коротко хохотнул. «Я рад, что ты проявляешь заботу о ней! » – проговорил он громко и бросился вниз по ступеням, через двор и на улицу. Глухо стукнула створка ворот.

Воображение мое тут же принялось рисовать ужасные сцены: вот Итамар подстерегает Стенли, когда тот идет домой, и из темноты, короткой очередью из автомата, убивает соперника. Или врывается в кабинет Стенли на втором этаже (в тот час, когда Стенли отпускает меня, а Махмуд, Фаяд и Али уходят на дневной перерыв) и в разгар невыносимо‑ сладострастной сцены расстреливает неверную вместе с ее неугомонным любовником! Но ничего не произошло: Лена и Стенли по‑ прежнему игриво‑ нежны друг с другом, а Итамар прогуливает вечерами Лену по Яффо и Кинг‑ Джордж, нежно обнимая за тонкую талию, обтянутую короткой юбчонкой, и Лена клонит к его плечу голову со светлыми пушистыми волосами.

Проснулся утром от холода. Окно оставалось открытым. Включил обогреватель. На улице – не больше 13–15 градусов. Словно живешь прохладным летом на подмосковной даче: давай потеплее оденемся перебежим на кухню я согрею воду полью тебе. Природа умирает на глазах, и это называется – осень.

Ночами тесно прижимаемся друг к другу, и под утро, когда от тепла набухает затекший член, она в полусне раздвигает ноги… После нескольких минут легкой акробатики снова затихаем, прислушиваясь к дыханью дочки: не разбудили ли? Может быть что‑ то слышала да маленькая еще ничего не поняла. Окна запотели, сквозь них пробивается свет – желтое пятно, которое все увеличивается, но сегодня не различишь, как, выступая из тьмы, трутся о раму ветви орешника, спи, в другой раз…

Утром – холод и резь в сердце. Снился огромный, полный людей вокзал, где мы искали друг друга. Назначили встречу у какой‑ то двери при входе, но двери не оказалось: бесконечные перроны, толкучка, неразбериха. В отчаяньи подумал: так мы никогда не встретимся! И от рези проснулся. Дома нет – даже пустой подмосковной дачки, где молодой муж в первый раз в жизни разжигал печь, рубашка пропахла дымной горечью, руки – в саже по локоть.

У каждого – свои воспоминанья, и зачем прибавлять к бесконечной их череде – свои? Не мне одному хочется, уходя навсегда, оставить засечку на стволе орешины или даже – пусть – на стене полуосыпавшейся, трухлявой кухонной веранды: здесь были Женя и Таня, не поминайте лихом. Давай оденемся потеплее, перебежим на кухню я подогрею воду полью тебе…

Высокий молодой человек в темно‑ сером пиджаке и такого же цвета шляпе вышел из подъезда дома № 52 по улице Невиим и свернул в проулок, ведущий к Яффо… Вдруг остановился и, нагнувшись, поправил шнурок, который, однако же не имел никакого намерения развязываться. Взгляд назад из‑ под полей шляпы, надвинутой на лоб… Никто не шел за ним. Или на сей раз преследователь был опытнее?

Марк (таково имя нашего героя) продолжил путь и вышел на Яффо, которая в это пятничное утро была полна народу. Марк двинулся к рынку. По мере приближения к нему все чаще мелькали куфии и медные от загара лица, а воздух, казалось, загустел от пота. У входа на рынок стояли, напряженно вглядываясь в круговорот толпы, двое солдат с винтовками наперевес – сикхи в белых чалмах. Возле них, расположившись на тротуаре, нищий отчаянно гремел жестяной банкой. Марк взглянул на часы – и пошёл вдоль рядов, с трудом пробивая дорогу в толпе. Вдруг резко изменив направление, свернул в боковой ряд и вышел на Агриппас. Остановился возле лотка с гранатами. Они лежали горкой – перезрелые, с сухой обветренной кожей. Кое‑ где она лопнула, и сквозь нее проступил бордовый сок. Не слушая подростка‑ араба, словно встревоженная птица, возбужденно чирикавшего над ним, посмотрел через плечо. Тот, кого он ждал, должен был вот‑ вот появиться… Полная женщина с сеткой, из которой выглядывает рыбий хвост, молодуха‑ марокканка, бренчащая золотыми браслетами… А, вот! Неужели – он? В проходе возник худой парень в выцветшей майке. Он осторожно двигался вперед, водя перед собой длинной палкой. Глаза его, задранные вверх, были скрыты темными круглыми очками. Марк положил гранат на прилавок и, не обращая внимания на отчаянное верещанье продавца, медленно двинулся вниз по Агриппас. Парень шел за ним, раскачиваясь из стороны в сторону, поводя палкой. Марк остановился. Остановился и слепой… Марк свернул в проход между домами. Вдруг стало оглушительно тихо, словно в кинотеатре вырубили звук, и в тишине отчетливо‑ резко зазвучали удары палки по каменной мостовой.

Марк шагнул вправо и оказался во дворике. Белые стены дома были покрыты диким виноградом. Чугунная, с витыми перилами лестница круто вздымалась вверх, где, полускрытая листьями, виднелась дверь. Рядом, под распахнутым настежь окном, на веревке сушилось белье. Поравнявшись со входом во двор, преследователь остановился… Схватив за руку, Марк резко дернул его на себя, но тот неожиданно ловко увернулся и, подняв палку, двинулся на Марка. На конце ее сверкнул узкий клинок. Противник сделал выпад, словно это была не палка, а рапира, но Марк успел отскочить. Клинок с силой врезался в стену, осыпав плечи Марка белой штукатуркой. Марк ударил преследователя в лицо. Тот осел на землю, выронив из рук палку. Еще один мощный короткий удар – и он распластался на земле. Очки соскочили. Блеклое лицо с веснушками задрано вверх. Тяжелое дыханье. Марк склонился над ним В карманах, наверняка, ничего нет, но проверить все же надо. Что‑ то мешало, словно давило на затылок. Марк обернулся – перегнувшись через подоконник второго этажа, на него смотрел человек… Лицо, заросшее неопрятной щетиной, растрепанные седые волосы… Марк перешагнул через распластанного противника, вышел в проулок и снова оказался на Агриппас.

Он торопливо шел, едва не натыкаясь на прохожих, пока не достиг перекрестка Кинг‑ Джордж, остановился перед полуоткрытой дверью, из которой наплывал сизый кофейный дымок, и коротким тычком распахнув дверь, вошел внутрь. Он оказался в темном и узком помещении, в дальнем конце которого, возле жаровни с раскаленными углями сидел араб в грязном переднике, плотно облегавшем его огромный живот. На жаровне медно посверкивали кофейники разных размеров. Комната была пуста.

– Я назначил здесь встречу, – сказал Марк, подойдя к арабу, – по‑ видимому, человек не дождался меня.

Араб молчал.

– Ты слышишь? Был ли здесь кто‑ нибудь? Возможно, он ушел всего несколько минут назад!

Араб взял чашку и, опрокинув в нее из кофейника дымящееся пахучее варево, протянул ее Марку.

– Выпей, – проговорил он.

Тонкий свистящий шепот, казалось, едва пробивался наверх из его утробы.

Марк сделал большой глоток, поставил чашку на прилавок. Достав из кармана пиджака монетку, бросил на жестяной поднос. Дробный этот звук оказал живительное воздействие на толстяка. Живот его колыхнулся, он громко вздохнул, словно ныряльщик перед погружением набирающий в легкие побольше воздуха:

– Здесь была женщина, – проговорил он и ткнул пухлым пальцем в направлении стола у двери (он единственный был с тяжелой мраморной крышкой). – Сидела вон там. Долго сидела. Потом ушла.

– Женщина? … Как она выглядела?

Хозяин молчал, слегка посапывая.

– Женщина как женщина, – проговорил он, наконец.

– Молодая? Старая?

– Не молодая и не старая. Она шла не с базара.

– Почему ты так думаешь?

– Сумочка в руках. Маленькая… – вытянув вперед волосатые руки, хозяин слегка раздвинул их. – Такие женщины на базар не ходят.

Достав из кармана еще одну монетку, Марк бросил ее на поднос, прошел к двери. Поравнявшись со столом, нагнулся, словно что‑ то подбирая с пола… И, уже открывая дверь, услышал за спиной глубокий вздох: ныряльщик выплыл на поверхность.

Женщина… Не молодая и не старая… Не дождалась и даже не оставила записки… Что‑ что случилось. Но что? Вдруг навалилась усталость. Надо передохнуть, постоять в тени дома, прикрыв глаза. Тело стало бесплотным, скользит по воздуху, никого не задевая. Кружит ветер по улице, вздымает сор, мелькают тени, ветер рвет их в клочья, и не тени это, а облака.

Распрямился, поправил шляпу. Здесь он стоял на углу Кинг‑ Джордж и Агриппас августовским полднем 194… года… Отлепился от стены, медленно побрел по Кинг‑ Джордж. Поворот на улицу рава Кука, подъем вверх до Невиим, снова поворот, и мимо особняка за каменной оградой – к подъезду соседнего дома.

После солнца на улице – ослепительная тьма, но вот уже она рассеивается, и различима вязь букв, выгравированных на бронзовой, подернутой зеленой патиной табличке… Постоял, прислушиваясь. Позвякивала посуда, плескала вода. В полумраке, водя ладнью по стене, нащупал гладкую кнопку, осторожно надавил…

…Глухая тишина и дверь – она надвигается на него, давит своей непомерной тяжестью! Яков закричал – проснулся… Утро, визгливые голоса, дальний гуд рыночной Агриппас. И комната, которую нужно всякий раз, просыпаясь, обживать заново. Вот так, лежа на смятой тревожными снами простыне, вот так, медленно поворачивая голову – дощатая дверь с облупившейся белой краской, совсем нестрашная (он никогда ее не закрывал), примус, грязный стакан – вчера на ночь пил чай, не допил – полураскрытый платяной шкаф, рядом – стул с книгами. Они лежат и на полу, и на другом стуле вперемежку с одеждой. А дальше… да‑ да вспомнил, проход в другую комнатку, где стол у окна, и из окна – свет. Вспомнил, поверил уже, не поворачивая головы. Или взглянуть, чтобы до конца убедиться в неотменяемой как вид собственного тела, распростертого на простыне, вещественной как вещдок, беспросветно‑ вязкой реальности мира.

Сон был из другой жизни, которая не отпускала, заставляя тревожно сжиматься сердце. В той жизни он сидел, согнувшись, на каменном выступе стены, и не было уже ни ночи, ни дня – лишь стены и стальная дверь… Но боже мой, теперь ведь можно встать, выглянуть в окно, увидеть синее, яростно сияющее небо и черепичные крыши домов, нисходящие к Старому городу – там издалека посверкивает, следит глаза ярко‑ желтая как солнце мечеть Кипат ха‑ Села. Можно спуститься во двор по шаткой чугунной лесенке, выйти на улицу и просто пойти, пойти, куда глаза глядят… Почему же они все глядят в стальную, страшную, немую дверь? Ее ведь нет! Сел на кровати, обхватил руками голову с седыми растрепанными волосами…

В этот момент в томной жаркой тишине раздалось торопливое шарканье, словно кто‑ то елозил по камням двора, потом – резкий стук в стену… Яков поднялся и, пройдя в соседнюю комнату, выглянул в окно: внизу, у лестницы, лежал, раскинув руки, некто в потертых, слишком коротких брюках, из‑ под которых торчали бледные худые ноги в сандалиях. Одна соскочила и валялась рядом с темными очками, поблескивавшими на солнце. Кто‑ то склонился над ним. Яков видел только широкополую шляпу. Вдруг – вскинул голову: глаза встретились; словно почувствовав невидимый удар, отшатнулся, вскочил, скрылся за углом… А тот по‑ прежнему лежал неподвижно, задрав к небу скуластое лицо. Остаться в комнате или спуститься? Человек нуждается в помощи. Да‑ да, нужно осмелиться, выйти за дверь, вдохнуть сухой пыльный воздух – и уцелеть…

Натянул штаны, сунул ноги в разношенные тапочки и осторожно, ступень за ступенью, прикрывая глаза от солнца, спустился по лестнице вниз. Там снова была тень, и он увидел, что никого уже нет на земле, и только палка, отброшенная к стене, напоминает о случившемся. Поднял ее, осмотрел, коснулся узкого клинка на ее конце, и вдруг – кольнуло в сердце, и еще раз. Медленно сполз по стене, палка выпала из рук. Он полулежал, прислонясь к стене, закрыв глаза, держась за сердце… Оно замирало, и он скользил куда‑ то вниз, в пустоту, и она не имела дна.

«Что с вами? Вам помочь? » – прозвучал над ним тревожный женский голос. «Пожалуйста, если можно…», – сказал он и взглянул вверх. У нее были большие внимательные глаза. Темные волосы, выбившиеся из‑ под шляпки, съехавшей на ухо, трочали в разные стороны. «Вы милая, – сказал он. – Спасибо». «Вам лучше? » Он хотел ответить, но сердце снова подпрыгнуло, замерло, рванулось, забилось… Смертельно усталое, оно хотело жить. «Погодите… – проговорил он. – Дайте, дайте же… Вот так». Одной рукой упираясь в стену, другой – в ее плечо, поднялся, ухватился за поручень лестницы, постоял, передохнул, стал медленно взбираться по ступеням… Сердце снова замерло. Пошатнулся. Неожиданно жесткие, не по‑ женски сильные руки обхватили его и, доверившись им, и уже не боясь, он поднялся по лестнице. «Сюда… Да, вот так».

Он сидел на кровати, а она стояла посреди комнаты, оглядываясь по сторонам… «Где вода? » Ткнул пальцем в сторону соседней комнаты. Схватила со стола стакан, исчезла, снова вернулась. Вода была теплая, пальцы дрожали, струйка пота стекала по виску. «Как вы себя чувствуете? » – снова услышал он высокий тревожный голос и увидел – совсем близко – карие, с золотистыми искорками, глаза. «Мне уже хорошо, – сказал он. – Побудьте еще… Не уходите. Как вас зовут? » «Мина, – проговорила она после паузы, показавшейся ему бесконечной. – А вас? » «Яков». «Господи, как можно так жить! В таком… – удивленно покачала головой. – Я вернусь! », – пошла к двери, обернулась: маленькая, полная, с тяжелой грудью стареющей женщины. И эти внимательные, молодые, устремленные ему навстречу, глаза.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒