Мирза Ибрагимов 24 страница

‑ Нет, почему же, я тебе во всем верю.

По дороге в райком Ширзад думал, что, выслушав его, Аслан направит в колхоз комиссию, а затем вызовет и Рустама и Ширзада на заседание бюро райкома, заставит выложить, не таясь, взаимные обиды, ознакомит с выводами комиссии, прочитает резолюцию. Так всегда делалось, но у Аслана, как видно, были свои привычки.

‑ Стыдно! ‑ сказал он с раздражением, ‑ Не хотел жаловаться, а весь разговор свел к унылым жалобам. Да ты кто такой? Секретарь колхозной партийной организации, а Рустам ‑ член этой организации, и ты хочешь заставить райком партии заниматься вашими неурядицами, минуя колхозных коммунистов, отстранив их? Рустам не считается с коллективом! Но ведь и ты не считаешься. Решил укротить старого Рустама, а когда не удалось, помчался в райком. На что это похоже? Опираться на коллектив ‑ значит умело использовать его силу, его влияние. Если бы председателя критиковала партийная организация, то сегодня пришел бы в райком Рустам, а не ты. Сказал бы, что коммунисты правильно осудили его поведение и теперь он просит у партии прощения. Или ‑ могло и так случиться ‑ пожаловался на несправедливость, потребовал отменить решение парторганизации. Тогда райком вмешался бы в ваши дела, сказал свое веское слово.

Опустив голову, Ширзад слушал, и хотя было стыдно, но не раскаивался, что пришел сюда. Без этого разговора он бы еще долго блуждал в потемках. Сейчас он чувствовал себя сильнее, увереннее и ‑ спокойнее.

Вернувшись домой, он хотел было сразу созвать партбюро, а затем общее собрание коммунистов. Но, подумав, отказался от этой мысли: казенно получается... Лучше пригласить Рустама и двух‑ трех активистов на товарищескую беседу. Не мстить же Рустаму, не сводить счеты собирался Ширзад, а только открыть старику глаза на его заблуждения.

Узнав, что Ширзад и некоторые коммунисты хотят вечером поговорить с ним, Рустам сначала отмахнулся, потом подумал, что его могут посчитать трусом, и ровно в восемь часов появился в клубе, где уже ожидали Ширзад, тетушка Телли, седобородый старик Ахат.

" Хорошо хоть молокососа Наджафа не пригласили", ‑ подумал Рустам и насмешливо спросил, набивая табаком трубку:

‑ Ради каких это важных дел мы собрались сюда?

‑ Дел уйма, и действительно все они важные, неотложные. Весною, как говорится, мужику и почесаться некогда. Поэтому нам надо работать дружно, чтобы больше успеть. Беда в том, что отношения партбюро, да и всей нашей организации с председателем такие, что дело идет к разброду, а не к сплоченности. Вот нам и захотелось по‑ товарищески поговорить с Рустамом‑ киши, чтобы выяснить все недоразумения... ‑ сказал Ширзад.

‑ Не отнимайте у меня понапрасну золотое время, ‑ прогудел Рустам. Вздохнуть некогда! Выкладывайте прямо свои обиды, а коли их нету, так я встану и уйду ‑ можете сидеть без меня хоть до утра.

Ширзад вздохнул.

‑ Мы тоже работали в поле весь день и тоже устали, ‑ сказал он. ‑ И сидеть тут до утра нам не хочется. Советую не забывать, товарищ Рустам, что вы ‑ коммунист. Извольте же обращаться с нами так, как подобает члену партии.

‑ Интересно знать, у кого я вырвал изо рта кусок хлеба? пренебрежительно сказал Рустам. ‑ Кого незаслуженно оскорбил? Зря вы обливаете соседа грязью.

И, багровея от гнева, Рустам покосился на тетушку Телли, догадываясь, что ей неймется излить свое сердце. Он не ошибся: тетушка не замедлила высказаться.

‑ Кто ж тебя, дядя, обливает грязью, кто? Тебе спокойно говорят, что, если ты коммунист, не ходи по советской земле походкой кичливых беков, ‑ не ровен час, поскользнешься, руки и ноги сломаешь...

‑ Слушай, замолчи, не выводи меня из терпения!! Сколько бы ни горячилась, а твоего сынка к ферме не подпущу. Так и знай. Два месяца понапрасну из‑ за него спорил с Калантаром, а теперь конец! Председатель исполкома, конечно, что‑ то знал, когда советовал: " Гони Керема с фермы! "

Так прямодушный Рустам покривил душой, и это все поняли.

‑ Кого защищаешь? Калантар‑ лелеша? ‑ с ужасом воскликнула Телли. Нашел хорошего человека!

Рустам решил припугнуть тетушку:

‑ Если такая смелая, иди в райком партии.

‑ И пойду! А почему бы не пойти? В Баку поеду, в Центральный Комитет. Передо мною откроются любые двери. А твой Калантар только об одном печется: как бы пристроить к нам на ферму жулика Фархада!

‑ И Фархад и Керем из одного теста замешены! ‑ с брезгливой гримасой сказал Рустам. ‑ Помни одно, тетушка: твоего сынка на ферму не пущу.

‑ Не я первая заговорила о сыне, ‑ тетушка Телли привыкла к грубости Рустама и оставалась хладнокровной. ‑ Керем ‑ член нашего колхоза, вот пусть и решает колхоз: чабаном ему быть или хлопководом. Скажет народ: " Иди пахать землю", ‑ пойдет. А сюда я пришла не из‑ за сына.

‑ Именно из‑ за него, ‑ сказал Рустам. ‑ Ты затеяла весь переполох. Твой язык принес нам такие склоки. Кто ж нас собрал сюда, если не тетушка Теяли?

‑ Эх, киши, как нехорошо клеветать на неповинного человека! ‑ И Телли с усталым видом отвернулась.

Ширзад понял, что ему необходимо вмешаться в перебранку.

‑ И тетушку и тебя, киши, сюда пригласил я, секретарь партбюро. И пригласил вовсе не для ссоры, ‑ их у нас и без того хватает. Хотели поговорить по душам. Не выйдет? Пеняй на себя: созовем партбюро, а потом и собрание.

‑ Не боюсь ваших решений, сам дорогу в райком знаю. ‑ И Рустам поднялся, показывая, что ему опостылели бесплодные разговоры.

Старик Ахат вдруг встрепенулся, удержал Рустама за руку.

‑ Что с тобой стряслось, друг? Мы считаем тебя своим товарищем, позвали сюда, чтобы сказать в лицо о твоих ошибках и заблуждениях. Не зла же мы хотим тебе!... Не на расправу сюда пригласили. Видишь, и протокола нету. Коммунисты с коммунистом как будто всегда могут сговориться. Или нет? Хочешь, чтобы мы вынесли вопрос на общее собрание, чтобы не только колхоз, весь район узнал о наших спорах?

‑ Хочу! ‑ не раздумывая, заявил Рустам. ‑ Не запугаете собранием! Если я прав, значит, прав. Хоть завтра собирайте коммунистов. Старый Рустам знает, что людям сказать.

‑ Что ж, завтра созовем партбюро. Вы свободны, товарищ Рустам, сказал Ширзад.

" Не выгорело! И на собрании поддержат коммунисты меня, а не Ширзада", ‑ подумал Рустам и с торжествующим видом отправился домой.

Его надежды не оправдались: заседание партбюро продолжалось часа три, было бурным и никто не заступился за Рустама.

Когда Ширзад предложил объявить члену партии Рустамову выговор за зазнайство, зажим самокритики, отрыв от колхозников, все с ним согласились.

Но и это не образумило Рустама.

‑ Райком ваше решение отменит, ‑ пригрозил он. ‑ Вот увидите! Я видел не раз: заблуждаются не только руководители, иногда целые организации идут на поводу у демагогов. Меня не проведешь.

Поздним вечером Сакина сидела на веранде и штопала белье. На душе было тяжело: в семье продолжался разброд ‑ Рустаму объявили выговор, Гараш не ужился с женою... Рустам за последние дни растерялся, стал суетлив, как погонщик каравана, потерявший в пустыне тропу. Иногда Сакине хотелось как‑ то оправдать в своих глазах мужа, но это не удавалось, и она с тоской думала, что Рустама можно сломать, но переделать нельзя. Такой уж характер.

В глубине души Сакина гордилась бесстрашием Рустама, ей нравилось, что он никогда не впадал в уныние, смело встречал любую опасность.

Впрочем, этим восхищалась не только Сакина, ‑ многие односельчане хвастались отчаянным нравом Рустама.

Но счастья от этого в семье Рустамовых не прибывало.

Одна Першан радовала Сакину. Дочь была рассудительной, не терялась в трудные минуты, разбиралась в людях. Иногда капризничала, да когда же и капризничать, как не в девичестве...

Улыбаясь, Сакина поглядела на сидевшую у стола за учетными ведомостями дочку и негромко сказала:

‑ Позови‑ ка отца. Хватит ему возиться с лошадью. Поговорить надо. Да смотри не убегай, ты мне тоже нужна.

Не двигаясь с места, Першан повернулась к крыльцу и протяжно крикнула:

‑ Па‑ па‑ а!...

Сакина поморщилась.

‑ Кричать‑ то и я умею. Лень спуститься? Иди позови!

Дочь еще заунывно пропела:

‑ Па‑ па‑ у‑ у‑ у!...

В дверях конюшни появился растрепанный Рустам со щеткой в руке, рукава рубахи были засучены, в усах застряли соломинки.

‑ Приказ высшего командования: мама велит немедленно сюда подняться! отчеканила Першан.

Чем хуже было Рустаму, тем самоувереннее он держался. И сейчас он умылся, привел себя в полный порядок и, разглаживая усы, появился на веранде,

‑ Что прикажешь, жена? Слушаю.

Сакина промолчала; прищурившись, вдела она белую нитку в ушко иголки, сделала узелок, откусила хвостик ниточки, но вдруг иголка запрыгала в руке...

‑ Как ты мог получить выговор? ‑ сдерживая слезы, спросила Сакина. Как все это случилось? Знаешь что ‑ поезжай в райком, проси, чтобы тебя освободили. Пусть дадут легкую работу, ты постарел, я тоже не молодею. Хоть остаток дней проживем спокойно! ‑ Першан собрала ведомости и хотела уйти, но мать строго остановила: ‑ Сиди! Ты ‑ взрослая.

Рустам долго смотрел в сад, окутанный вечерней мглою.

‑ Ну что ты выдумала! ‑ сказал он, задыхаясь. ‑ Остановиться на полпути, когда я взялся за такие большие дела? Да у меня сердце разорвется!

‑ Ты начал ‑ молодые закончат, ‑ ответила Сакина, стараясь говорить спокойно. ‑ От веку так ведется: один пахарь бросил зерна в землю, другой собрал урожай.

Рустам горько рассмеялся.

‑ Не бойся, жена, не бойся. Каким явился на белый свет ‑ таким и умру. Жил бесстрашно и погибну бесстрашно. Ни перед кем не склоню седин. Через недельку заставлю демагогов и смутьянов самих проглотить выговор. Авось подавятся! Завтра же поеду в райком.

‑ А ты уверен, отец, что в райкоме за тебя заступятся? ‑ дерзко вмешалась в разговор Першан.

‑ Помолчала бы, ‑ угрюмо попросил ее Рустам. ‑ Руби дерево по плечу!

‑ Клянусь твоим здоровьем, папа, у тебя научилась держать топор! Только давай условимся: нет веры тому, кто заведет в трясину.

Рустаму ничего не стоило осадить властным окриком дочку, но он сдержался, а Сакина укоризненно посмотрела на нее.

‑ Ладно, ладно, это на меня не действует, ‑ с завидным хладнокровием сказала Першан. ‑ Если у отца выгорит дело в райкоме, покупай мне, мама, шелковый платок.

‑ А если я оторву тебе уши? ‑ поинтересовался Рустам,

Першан убежала в столовую, выглянула оттуда, смеясь, и в ее глазах Рустам увидел такую любовь и преданность, что сердце его сжалось,

‑ Не волнуйтесь, дорогие. Все обойдется. Скоро поеду в Баку, привезу самые лучшие платки и маме, и этой козе...

На следующее утро Рустам отправился в райком. Он хотел первым рассказать Аслану о выговоре. Самое правдивое слово, переходя из уст в уста, теряет первоначальный смысл, мутнеет, словно горный родник, низвергнувшийся в долину и размывший там песчаное дно... Только замешкайся ‑ и бог весть что придумают, какие небылицы сочинят.

Но старика давным‑ давно обогнал проворный Салман. После партсобрания он позвонил Калантару.

‑ Поздравляю! Рустама трепали, как половую тряпку. Опозорили на всю Мугань! Хорошо, что выговором отделался, могли бы из партии выставить. Очень просто....

Калантар‑ лелеш отличался полнейшим бессердечием, но и его озноб продрал от такого коварства.

‑ Да ты‑ то чему обрадовался? Председателем решил стать?

‑ Клянусь, мне хватает твоего благорасположения. О большем не мечтаю, ‑ увильнул Салман. ‑ Говорю, что несчастного старика кипятком ошпарили. Будет теперь знать, как не прислушиваться к советам Калантар‑ лелеша.

Вот проклятый болтун! Ну, а если кто подслушает этот разговор? Калантар раздраженно прошипел:

‑ Спасибо, дружок, будь спокоен, ‑ помню тебя, помню... Все зачтется. Всегда звони, не стесняйся.

Рустам еще умывался у себя дома, а Калантар уже влетел в кабинет Аслана.

‑ Слышали? В " Новой жизни" такая свара, грызут друг другу горло!

Аслан был чем‑ то удручен, сидел пригорюнившись, в глубоком раздумье. Злорадство Калантара ему не понравилось.

‑ Ну, что там? ‑ с неохотой спросил он.

‑ Рустам собрал около себя часть колхозников, а Ширзад, этот самонадеянный сопляк, объединил приятелей, ‑ вот и закипела склока. Живьем едят друг друга!... Я теперь не верю, что мы получим от них хлопок, вот честное слово. Погубят крупнейший колхоз в районе.

Аслан, поморщившись, потер ладонью висок.

‑ А ты что предлагаешь?

‑ Вывод напрашивается сам собой: вызвать обоих на бюро райкома, вкатить по " строгачу" и, разумеется, снять с работы. Обоих! ‑ Поставив локти на стол, приблизив к Аслану вспотевшее лицо, Калантар зашептал: ‑ Ни одному ни на грош не верю. В политическом отношении, конечно.

Слушая его, секретарь райкома думал, что не случайно Калантар пытался пристроить своего дружка на ферму " Новой жизни". В том случае Рустам‑ киши держался молодцом, не соглашаясь с ним.

Аслан помолчал, еще раз погладил ноющий висок и холодно заметил:

‑ Положение в " Новой жизни" мне известно. Нельзя считать, что там идет какая‑ то беспринципная склока. Если мы встанем на такую точку зрения, то усугубим ошибки Рустама‑ киши и, пожалуй, Ширзада. И, конечно, я никогда не соглашусь с тем, что можно сомневаться в их политической честности и преданности.

Калантар был убежден, что Аслан ничего не знает о событиях в " Новой жизни". А оказалось, что он прекрасно осведомлен. По виду тихоня, а на самом деле хитер!...

‑ А вы как расцениваете конфликт между председателем и парторгом? осторожно спросил Калантар.

‑ Подумать надо. Скоропалительные выводы не уместны. Мне кажется, что вы недолюбливаете Рустама‑ киши. Верно? Помните тот спор о заведующем фермой? Не с него ли все началось? Советскому работнику не годится быть злопамятным.

Калантар сделал обиженное лицо. Зачем возводить на него такую напраслину? Он думает только о судьбе нынешнего урожая. Раздоры между Рустамом‑ киши и Ширзадом доведут колхоз до полного развала. И Калантар‑ лелеш вкрадчиво продолжал:

‑ Давайте воспользуемся подходящим моментом и уберем из правления Рустама.

‑ Убрать‑ то легко, а кого выдвинуть на его место?

‑ Салмана, ‑ без колебаний сказал Калантар. ‑ Отличным станет председателем. Угодит тебе во всем и всегда.

‑ Вот этого‑ то я и боюсь.

Калантар‑ лелеш с подозрительной поспешностью добавил:

‑ Дело не в Салмане, я не настаиваю, предлагайте любую кандидатуру, но ведь бесконечно так продолжаться не может.

Аслан и сам последние дни колебался, думал что, может быть, стоит заменить Рустама. Но почему Калантар усердствует? Аслан уже подметил, что председатель исполкома всегда стремится устроить на ответственные посты своих друзей, что он терпеть не может тех, кто держится независимо, отстаивает свои мнения. Значит, Салман один из ближайших единомышленников Калантар‑ лелеша? Запомним. После войны Рустам работал в самых трудных условиях и много сделал для колхоза. Этого тоже забывать не надо.

‑ Посоветуемся на бюро, ‑ коротко сказал Аслан и отпустил Калантара.

Когда доложили, что пришел Рустам, Аслан велел никого больше из посетителей не пускать: надо поговорить со стариком наедине, без свидетелей. Сегодня и вправду Рустама можно было назвать стариком, ‑ он осунулся, почернел, в глубоко запавших глазах не было прежнего огня.

‑ Садитесь, товарищ Рустамов, ‑ приветливо пригласил Аслан.

Рустам шел к столу медленно: ему хотелось догадаться, дошли ли до секретаря слухи о выговоре. Но лицо Аслана было непроницаемо, и Рустам с отчаянием спросил:

‑ Слышали?

‑ Самая быстрокрылая птица ‑ слово! ‑ улыбнулся Аслан. ‑ Конечно, слышал. Какой бы я был секретарь, если б не знал, что творится в каждой партийной организации? Не знаю только, как, по‑ твоему, моя осведомленность ‑ достоинство или недостаток?

‑ Решение бюро несправедливо, ‑ стыдясь своего унижения, быстро сказал Рустам. ‑ Немедленно отмените! Вот весь поседел. ‑ Он провел дрожащей рукою по серебристой щетине на щеках и подбородке, ‑ Если б состарился в пирах и гулянках, сюда бы не явился. Верите? За партию боролся, каналы строил в Муганской степи, на фронте сражался. Ну, еще колхозом занимался. И вот за все это наградили выговором. Первый и последний раз в жизни прошу: надерете этим молокососам уши, проучите их, пусть знают край, да не падают!...

Аслану было и жаль Рустама, и досадно, что, растерявшись, старик не способен понять, как изменилась жизнь. Может, согласиться с Калантаром и снять Рустама? Но ведь он еще полон отваги и настойчивости, жаждет борьбы, не страшится лишений, силен и энергичен. Как же можно его отправить на пенсию?

‑ Решение вынесли не молокососы, а члены партийного бюро, облеченные доверием всей партийной организации, ‑ мягко сказал Аслан.

‑ Голосовали‑ то молокососы.

‑ Голосовали и тетушка Телли и старик Ахат. Однако и они не защитили тебя! Ты об этом подумал? Мы не имеем права не считаться с решением первичной парторганизации.

‑ Значит, подтверждаете? ‑ спросил Рустам упавшим голосом,

‑ Мнение бюро райкома мне еще не известно. Я полагаю, что партийная организация колхоза права. Но не уверен, что бюро райкома согласится со мною, ‑ сказал Аслан,

‑ А когда... бюро?

‑ Ну, торопиться не станем. Ты работай. Работай! Ведь может и так случиться, что сама партийная организация месяца через два изменит свое решение. Теперь все в твоих руках!

Рустам приободрился.

‑ Я мужчина. Значит, и с выговором буду работать, в этом, товарищ Аслан, не сомневайтесь. В старике еще немало упорства. Но вы хоть слегка припугните этих демагогов!

Аслан еле заметно улыбнулся: наивность Рустама его и смешила и злила.

‑ О ком это ты говоришь? Об авторах анонимок, что ли?

‑ А хотя бы!.

‑ Их мы накажем, ‑ серьезно сказал Аслан.

‑ Но не щадите и молокососов, сеющих в колхозе смуту.

‑ А вот этого я тебе не обещаю. Представь, мне твои молокососы даже очень нравятся. ‑ И Аслан опять усмехнулся.

‑ Что в них хорошего? ‑ возмутился Рустам. ‑ Ведь до чего дело дошло: я, председатель, оказывается, не имею права уволить проворовавшегося Керема. Пусть болячками выйдут и Керему и тетушке Телли мои благодеяния... Об одном умоляю, товарищ Аслан, если сюда Керем заявится, гони в шею!

‑ Вот на это я не способен. ‑ Аслан с виноватым видом развел руками. Пока не было суда, Керем для меня такой же честный колхозник, как прочие.

‑ Да ведь сам Калантар‑ лелеш...

‑ С каких пор ты под дудку Калантара начал плясать? ‑ прервал его Аслан. ‑ Стыдись!... Я так гордился тобою, всем говорил: смотрите, вот у Рустама‑ киши есть свои убеждения; если нужно защитить колхозного активиста, он любого начальника одернет. Таким и должен быть каждый председатель.

Рустам опустил голову.

‑ Возвращайся домой, ‑ мягко продолжал Аслан. ‑ Делами фермы мы тоже займемся. А ты работай, действуй и не криви душой... Это у тебя плохо получается.

... Весь день у Рустама было хорошее настроение. По дороге в колхоз он с воинственным видом разглаживал усы и задорно щурился. А ведь выговор‑ то остался... Но это не угнетало его, как прежде.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Зноиное муганское солнце день ото дня грело все беспощаднее; жаждущая влаги земля покрылась змеистыми трещинами; в садах созревали ягоды и фрукты; с сенокосом уже управились, убрали ячмень и начинали выборочную жатву пшеницы.

В такое горячее время главная опора колхозников ‑ МТС. Любуясь тучными нивами, люди с надеждой думали: " Шарафоглу не подведет, выручит! "

Обычно Шарафоглу не любил, когда его беспокоили дома служебными делами: он считал, что, если его помощники отвечают за свою работу, если их труд правильно организован, все вопросы можно разрешить в МТС и на поле.

В последние дни все изменилось: не было Шарафоглу в МТС ‑ его находили в колхозе, не заставали в правлении ‑ отправлялись искать в степи. А поздней ночью, усталого, поднимали настойчивыми телефонными звонками с постели. То звонил комбайнер: из‑ за поломки детали машина остановилась, присылай летучку. То председатель колхоза плакался, что у него горит пшеница: " Хоть один комбайн на денек!... "

Когда звонили из колхозов, особенно дальних, телефонистки, не дослушав, прямо соединяли с квартирой Шарафоглу.

И четкий, собранный Шарафоглу теперь нисколько не роптал: внимательно выслушивал каждого.

Аслан был этим недоволен.

‑ Разбалуешь, товарищ Шараф, людей. Сущее безобразие, из‑ за всякого пустяка к тебе бегут.

‑ Не беспокойся, ‑ оправдывался Шарафоглу, ‑ чужой груз на плечи не приму. Время такое! Представь, начинаю тревожиться, если телефон долго молчит. Думаю: беда какая‑ то стряслась, а от меня скрывают. А если ночью звонками не дают покоя, как‑ то на сердце веселее. Конечно, есть и такие, что зря лезут, но ведь нельзя же из‑ за них захлопнуть наглухо двери перед народом.

Шарафоглу не мог представить себе жизни без Муганских степей. От урожая зависело будущее Мугани, и Шараф был целиком поглощен заботами об уборке.

Он родился и вырос в семье учителя, больше пятидесяти лет преподававшего в народной школе. Еще в дореволюционные годы отец Шарафа, разъезжая по деревням, заботливо отбирал способных ребят и с согласия родителей отправлял их учиться в Баку и Ганджу.

Многие из питомцев старого учителя стали крупными деятелями Советского Азербайджана, навсегда связали свою судьбу с Коммунистической партией. Своему единственному сыну учитель внушил любовь к родному народу, к Советской власти, воспитал в нем терпение, упорство, трудолюбие.

Когда Шараф вступил в комсомол, он сказал отцу:

‑ Еду в деревню! Хочу продолжать твое дело.

Старик обрадовался.

‑ Хочешь быть учителем, сынок? Собираешься бороться с невежеством, отсталостью ‑ вековечными врагами твоего народа?

‑ Нет, отец, ты меня не понял. Я хочу бороться с нищетой. Это зло пострашнее суеверий. Буду проводить глубоководные каналы, напою чистой водой изнывающие от жажды Муганские степи.

Старик благословил сына, и Шараф стал строителем новой Мугани.

Он прокладывал в степях каналы и дороги, возводил поселки, насаждал сады и леса и учился в заочном сельскохозяйственном институте. Отец навеки закрыл глаза, зная, что сын идет по верному пути. В это время Шараф стал коммунистом.

Женился Шарафоглу на молодой учительнице; жена его была красива, добра, ласкова. А через три года и дочка родилась ‑ Геярчик‑ голубка, ясноглазая, звонкоголосая. Шарафоглу крепко любил жену и дочку, но страшное горе неожиданно обрушилось на него: заболела и умерла жена. Дочку пришлось отдать на попечение теще.

Когда Шарафоглу шутил и смеялся, никто не догадывался, как трудно ему давалось это веселье, как горька была одинокая судьба вдовца.

В дни жатвы Шараф с рассвета до первых звезд был среди людей, у комбайнов, у тракторов, на токах.

Сводки неизменно напоминали ему о колхозе " Новая жизнь", но Шарафоглу старался не думать о Рустаме. После непрерывных стычек и ссор он терпеливо ждал звонка друга.

А друг отмалчивался...

Своими силами решил Рустам убрать урожай, слово дал не обращаться к Шарафоглу с просьбами подбросить комбайны. " Не мужчина тот, кто вспоминает о друге только в час нужды", ‑ думал Рустам и строго‑ настрого запретил бригадирам даже заикаться о дополнительной помощи МТС.

И все‑ таки однажды вечером, когда Рустам и бригадиры ломали головы, откуда перебросить на поля еще десяток жнецов, Салман не выдержал:

‑ Дядюшка, почему вы так непреклонны? Мы измучились, утопаем в собственном поту. Что вам стоит снять трубку и попросить Шарафоглу прислать два комбайна?

Рустам презрительно рассмеялся.

‑ Эх, плоский лоб! ‑ сказал он, и все бригадиры дружно захохотали. Пойми ты, что государство нам дало больше машин, чем требуется. Умно использовать их не умеем ‑ вот беда. Я делил с Шарафоглу фронтовой паек, мы были друзьями, а теперь, по‑ твоему, я должен бежать к нему: выручай!.. На это способны такие, как ты да Немой Гусейн, у меня, старика, совесть еще осталась. Я так скажу: в МТС‑ то потруднее работать, чем у нас в колхозе. Со всех сторон тянутся руки: дай‑ подай. Есть такие колхозы ‑ вовремя не поможешь, от урожая и следа не останется. Не могу же я, коммунист, забывать об отстающих колхозах. Жить по правилу: лишь бы себе урвать, а на остальных наплевать, ‑ это подлость. Это ин‑ ди‑ ви‑ дуализм! Это эго‑ изм! Понял?

Салман ничего не понял и подумал: " Расфуфыривается, как обедневший карабахский бек! А на делянках Гасана все зерно осыплется". Но со свойственным ему лицемерием сказал:

‑ Преклоняюсь перед твоим благородством, дядюшка. Такие тонкости не могли вместиться в моей скудоумной голове. Прямо бери карандаш и пиши с твоего голоса книгу о человеческой мудрости.

‑ У каждого пса своя лоханка. Есть в Баку Союз писателей, вот пусть там и сочиняют книги, а вы давайте‑ ка в поле, в ночную смену, ‑ ответил Рустам.

Тем беседа и кончилась.

Но напрасно старик расхрабрился: жара стояла невиданная даже для Мугани, все поспевало сразу, а значит, и убирать надо было все сразу, а не поочередно, как привыкли. Рустам перебросил людей из хлопководческих звеньев, снял многих доярок с фермы, и все‑ таки внезапно в уборочной сводке колхоз сполз с третьего места на седьмое.

Увидев это, Шарафоглу, уже не раздумывая о самолюбии Рустама, схватил телефонную трубку.

Но отыскать председателя " Новой жизни" не удалось, Шарафоглу только сообщили, что Рустам ночевал в полевом стане.

" И сам не спит, и другим спать не дает. Узнаю друга, совсем запарился! ‑ с досадой подумал Шарафоглу и распорядился немедленно перебросить два комбайна из " Зари" в " Новую жизнь" и предупредил комбайнеров, что машины должны работать бесперебойно круглые сутки.

Все же он испытывал беспокойство и, подписав срочные бумаги, решил поехать к Рустаму.

В это время в коридоре послышался знакомый женский голос. Шарафоглу выглянул из кабинета. Перед ним стояла Майя.

Она была в нарядной белой кофточке, статная, красивая, но глаза ее растерянно бегали, и Шарафу показалось, что Майя раскаивается, что пришла сюда.

Он приветливо поздоровался с ней, пригласил в кабинет, усадил в кресло.

‑ Как дела, дочка? ‑ И, вспомнив слухи, что Майя разошлась с мужем, спросил: ‑ Не собираешься покинуть нашу Мугань?

Майя решительно вскинула голову, голос ее прозвучал уверенно:

‑ Что вы! Напротив, день ото дня все сильнее привязываюсь к Мугани. Полюбила ее на всю жизнь. Так хочется сделать что‑ то большое, значительное...

‑ Что именно сделать? ‑ осторожно спросил Шарафоглу, радуясь, что несчастья не сломили эту хрупкую с виду женщину.

‑ Трудно это выразить... ‑ Майя подумала. ‑ Вы ж лучше меня знаете, что каждое село, каждый колхоз имеет свои особенности, свои заботы, свое горе. Вот и хочется сделать хорошее людям: дать воду, провести электрический свет, построить благоустроенные дома, создать библиотеки, клубы, оркестры. Эх, разве можно связно передать мечты!

‑ А я все понял, ‑ кивнул Шарафоглу.

Майя и при первой встрече понравилась ему, но сейчас, когда он увидел, что она охвачена жаждой творчества, созидания, Шараф снова с раздражением подумал о Рустаме, который не желал замечать эту женщину. Лучшее лекарство против горя ‑ вдохновенный труд. Шарафоглу это знал по себе... Взволнованный словами Майи, он рассказал ей о своей юности, о жизни в муганских степях.

‑ Когда теперь вижу далеко‑ далеко на горизонте электрические огни, слышу, как журчат и плещутся воды в каналах, ‑ я ощущаю такую радость, будто мне подарили все сокровища мира. Ведь во всем этом есть частица и моей души, моей работы, ‑ сказал Шараф. ‑ В такие минуты сердце бьется молодо, задорно, как четверть века назад, и веришь, что никогда не придет к тебе старость...

Майя, задумавшись, молчала.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒