Мирза Ибрагимов 19 страница

" То‑ то и взял себе в помощники Гошатхана! ‑ со злостью подумал Рустам. ‑ Сам в колхозных делах неуч, а понадеялся на демагога".

Аслан понял, почему так угрюмо сверкнули глаза Рустама, но продолжал спокойно, не повышая голоса!

‑ Работал я в Академии наук; судя по всему, ценили, жена преподавала в средней школе, детишки учились. А вот все оставил, приехал сюда... И не подумай, что под нажимом, по принуждению: нет, сам вызвался. Почему? А потому, что судьба науки, которой я посвятил жизнь, решается здесь, в Мугани! И партия очень целеустремленно взялась за подъем сельского хозяйства. В такое время думать о личном благе унизительно для коммуниста.

" Да он агроном, что ли? Экономист? " ‑ подумал Рустам.

‑ Меня привела сюда, в Мугань, страстная жажда борьбы, ‑ продолжал Аслан. ‑ Борьба идет не только за урожай, не только за хлопок, но за счастье народа...

Рустам опять почувствовал уважение к этому городскому интеллигенту, не похожему на районных работников, к которым он привык, с которыми то ругался, то мирился и уж во всяком случае, не очень‑ то считался.

‑ И я стараюсь, чтобы все люди жили счастливо, товарищ Аслан, ‑ сказал председатель колхоза и впервые за всю беседу улыбнулся.

Помощник Аслана уже несколько раз заглядывал в дверь и покашливал напоминал, что в приемной ждут посетители...

Вероятно, встреча вот так мирно и закончилась бы, но строптивый Гошатхан не уклонился от поединка с Рустамом.

‑ Разговоры разговорами, слова словами, а надо бы изучить положение в колхозе и обсудить на бюро райкома. ‑ Гошатхан подумал и добавил: ‑ С широким колхозным активом.

‑ Не грози! ‑ тотчас взорвался Рустам. ‑ Не на пугливого напал. Хоть сотни раз проверяйте и изучайте, не боюсь!

Аслан стукнул карандашом по столу и сказал, что предложение Гошатхана вполне разумно, грозить почтенному Рустаму‑ киши никто не собирается. Кстати сказать, Рустаму сейчас же надо завернуть в райисполком, получить для фермы аптечку, кровати, радиоприемник, передвижную библиотечку. Аслан не сомневается, что Рустам‑ киши проявит присущую ему оперативность и приведет ферму в культурный вид. А над сегодняшней беседой ему надо серьезно задуматься и понять, что каждое время имеет свои требования и умные люди с ними считаются. Наконец председатель колхоза должен помнить: партия не простит ему бездушного отношения к труженикам.

‑ С работой мы справимся, ручаюсь! ‑ Рустам поднялся. ‑ Лишь бы заткнуть глотку недоброжелателям! Бомбардируют анонимками и МТС и, кажется, газету.

Аслан задумался.

‑ Я анонимкам значения не придаю, но если они тебя беспокоят... Ладно, посмотрю, узнаем, чьей рукой составлены.

Эти слова, как ни странно, мгновенно успокоили Рустама, и он с легкой душою вышел из райкома. Надо заметить, что, уходя, он колебался, подать ли руку, прощаясь, Гошатхану, но все‑ таки подал, а на лестнице тщательно вытер ее платком, будто прикоснулся к жабе...

В ближайшем магазине он купил банку варенья из лепестков розы и консервированный компот, зашел в больницу и попросил сиделку передать сверток жене Керема. Столкнувшись в коридоре с Мелек, он поблагодарил ее за внимание к больной, ничем не выдав своих чувств к Гошатхану.

Уже вечерело, когда он вошел во двор своего дома, вдохнул с вожделением запах чихиртмы, стоявшей на очаге, радушно поздоровался с женой и, предвкушая удовольствие мирного чаепития, поднялся на веранду. В глубине сада он заметил Майю и Першая, которые гуляли, обнявшись. Рустам негромко сказал Сакине:

‑ Чего они там шепчутся?

‑ Аи, киши, радоваться надо бы, что подружились...

‑ Ничего не имею против, но все‑ таки присматривай. Девушку обмануть нетрудно. Когда сбежит, нам же с тобою придется горевать. Две лошади в одной конюшне стоят, так и характером становятся схожими. Будто не замечала?

‑ Оставил бы ты невестку в покое, ‑ вздохнула Са‑ кина. ‑ Добьешься, она тебе на одно слово бросит в ответ тысячу...

Вечер стоял безветренный, тихий, и Майя услышала этот разговор на веранде. Она не вышла к чаю, рано легла спать в одинокую, захолодавшую за последние ночи постель, а когда внезапно примчался с поля Гараш, превозмогая себя, встретила его, раскрыв объятия... Она смертельно боялась, чтобы и эта встреча не кончилась разладом и чтобы Гараш снова не ушел ночью из дому.

А утром, сама того не желая, с тоскою спросила Гараша:

‑ Милый, что такое счастье?

Гараш, не задумавшись, будто заранее знал, о чем его спросят, ответил:

‑ Семейное счастье в том, чтобы мужа всегда встречали приветливо, развлекали и утешали.

‑ Как ты наивно судишь... ‑ горько усмехнулась Майя.

‑ Как умею. Выше головы не прыгнешь.

‑ Почему так в жизни устроено: сперва все кажется прекрасным, а приглядись, и наступит разочарование, ‑ думая вслух, продолжала Майя.

‑ Ну, эта философия не для нас, сельских механи'заторов... Майя, ради бога!... Мне ведь работать надо, весь день не слезаю с трактора, ‑ жалобным голосом попросил Гараш и, спрыгнув с кровати, начал быстро одеваться. ‑ Вот жизнь‑ то!... Еле‑ еле вырвешься домой, а тут нет конца нравоучениям... Завтрак бы приготовила...

Через полчаса он уехал.

Снова целую неделю Гараш безвыездно провел в поле; минутки свободной не выпадало, а вечером валился на топчан и забывался каменным сном.

Механизаторы трудились от зари до зари, поднимали целину, сеяли, бороновали, вносили в почву удобрения, их подгоняла весть, что погода вот‑ вот испортится, хлынут затяжные дожди. Самая дорогая мечта муганца управиться с севом до ненастья.

Наджаф и в труде не отставал от Гараша и ухитрялся наведываться домой, порою пешком шел ночью двенадцать километров. А загудели на рассвете тракторы ‑ он снова в поле.

Однажды он пристыдил друга:

‑ Ничего здесь не случится, иди, бессовестный человек, к жене, я за всем присмотрю!

Гараш поехал домой. Темно, пусто было на деревенских улицах, когда он спрыгнул с попутного грузовика. Хорошо, если бы сегодня Майя не встретила с надутым видом, не докучала жалобами. В первые дни после замужества она была совсем‑ совсем иною. Неужели она права, неужели в семейной жизни обязательно наступают дни охлаждения, отчужденности?

Хозяйки в хлевах доили коров, сладкий запах парного молока, мешаясь с дымом очагов, стлался по траве. Кое‑ где алели низкие костры. С заунывным блеянием толкались овцы и бараны, укладываясь на ночь.

Вдруг чья‑ то рука опустилась на плечо Гараша, и он вздрогнул.

‑ Попался! Теперь не отпущу, хоть караул кричи! Идем скорей! ‑ бодро сказал Салман и, не дожидаясь ответа, потащил Гараша через улицу к калитке своего дома. ‑ Да подожди, не вырывайся... Получили новую инструкцию для тракторных бригад. Не привык, что ли, каждый месяц получать новую? Вот посидим минут пять, выпьем по стакану чая, отдам инструкцию, и беги домой. Не на утро ж оставлять! Тем более что на днях, может, и завтра, уеду в Баку выбивать из министерства наряд на цемент для Дома культуры!

Во дворе у очага хлопотала Назназ, щеки ее раскраснелись, прядь каштановых волос упала на глаза, она улыбнулась Гарашу с такой нежностью, что у него дрогнуло сердце.

‑ Проходите в комнату, чихиртма готова! Эй, Салман, помоги гостю умыться.

‑ Занимайся своим делом, женщина, ‑ с добродушной грубостью сказал Салман и потянулся за медным кувшином с водою.

Когда Салман повел гостя к столу, куриная чихиртма и долма были уже поданы, за миской стыдливо пряталась бутылка коньяка. Назназ потчевала Гараша. Не чинясь, она сама выпила рюмку коньяку за здоровье гостя, и в ее глазах он прочел такое откровенное признание, что мурашки по спине забегали...

Гараш выпил рюмку, а от второй отказался наотрез, но Салман и не настаивал, сам хлопал стопку за стопкой да еще удивлялся: " Совсем не пьянею! " Неожиданно рассмеявшись, он сказал:

‑ Поднимаю тост за нашего отца Рустама‑ киши! Я считаю Рустама истинным отцом и своим благодетелем. Выпьем.

‑ За здоровье отца нельзя не выпить, ‑ мягко заметила Назназ и протянула Гарашу полную рюмку.

‑ Не нравится мне коньяк, запах какой‑ то неприятный, ‑ вяло сказал Гараш.

Он и в самом деле был трезвенником, в редких случаях, на праздниках, в гостях, выпивал бокал виноградного вина. В старой азербайджанской деревне не терпели спиртных напитков, и, право же, это во всех отношениях хороший обычай.

‑ Не обращай внимания. Конечно, коньяк ‑ не роза, пей, будь настоящим мужчиной, как можно не выпить за отца? ‑ настаивала Назназ.

Гараш выпил, блаженно закружилась голова, в груди потеплело, и когда перед ним опять появилась рюмка, он уже не отказывался. А Салман непрерывно расточал похвалы Рустаму‑ киши, клялся, что по урожайности " Новая жизнь" выйдет на первое место в районе и слава председателя Рустамова засияет, как вечерняя звезда.

Назназ щедро подливала Гарашу, вскоре он и счет рюмкам потерял, чувствовал, что глаза слипаются. Он готов был поручиться, что Назназ не выходила из комнаты, но почему‑ то на ней вместо кофты и юбки был уже надет шелковый халат, шуршащий при каждом движении,

‑ За твое здоровье! ‑ с отчаянной храбростью пролепетал Гараш и выпил, проливая коньяк, Назназ салфеткой вытерла ему подбородок. ‑ Не думай, что я пьяный, ‑ я как стеклышко! Домой пойду... ‑ бормотал Гараш, но Салмана в комнате уже не было, а Назназ положила на диван подушку и задула лампу.

Когда он очнулся, была полночь, в комнате стоял непроглядный мрак. Гараш сначала никак не мог понять, где он находится, а когда увидел Назназ в длинной ночной рубашке, с голыми руками, все понял и попросил:

‑ Зажги свет.

‑ Да что с тобой? Голова закружилась?

На ощупь, будто слепой, протянув вперед руки, Гараш добрался до двери, распахнул ее, вдохнул свежий воздух, и в голове прояснилось; с отвращением он отогнал от себя воспоминания о сегодняшней ночи.

‑ Когда соскучишься, приходи, ‑ послышался из комнаты спокойный, чересчур уж спокойный голос Назназ.

Гараш вышел на улицу.

На востоке небо посветлело, но до рассвета было еще далеко. Домой?... Но Майя спросит: " Где был? " Гараш не сумеет соврать, во всем признается. И без того в семье нелады...

И Гараш пошел в поле. Всю дорогу он утешал себя: " Что тут особенного? Ну, выпил, ну, крепко выпил, кто же из мужчин не пьет? Да и ничего не случилось! " Но на душе было смутно.

Майя поднялась рано. Свекровь с вечера приготовила ей сверток с вареными яйцами, бутербродами, хлебом.

‑ Запас кармана не тянет, ‑ было неизменным напутствием Сакины. И сегодня она ласково обняла невестку, пожелала всяческой удачи.

До полудня у Майи не выдалось ни минутки свободного времени: обошла участки, проверила, как ремонтируют арыки, учила поливальщиков, а когда те побросали кетмени и отправились обедать, она почувствовала, как устала и проголодалась.

Майя расположилась у центрального коллектора, на пригорке, где курчавилась нежная зелень. Было так тихо, что она услышала, как прошмыгнувшая полевая мышь столкнула в арык комочек сухой земли. Безмолвная степь грелась в солнечных лучах.

Положив под голову сумку, Майя легла на траву, вытянула ноги, зажмурилась. Степная тишина звучала как песня. Знойное, сухое сияние баюкало, усыпляло Майю. Ей хотелось так и лежать бесконечно в этом солнечном безмолвии, забыв обо всех' огорчениях, от которых по ночам не спалось, И тишина неотступно погружала ее в крепкий сон.

Всадник, проезжавший у арыка, заметил, спящую Майю и, словно околдованный, потянув поводья, остановил усталого коня. Бесшумно спрыгнув, он разнуздал лошадь, пустил ее пастись на лужайку и, осторожно ступая, будто землю боясь разбудить, подошел и сел рядом с ней.

Он молча сидел, не отрывая взора от ее стройного, привольно раскинувшегося тела.

Внезапно Майя вздрогнула, открыла глаза и, увидев Салмана, быстро натянула юбку на ноги, приподнялась, смущенно рассмеялась.

‑ Вот как сон меня одолел, ничего не слышу...

‑ А я возвращался с ярового клина, ‑ с простодушной улыбкой сказал Салман. ‑ И вдруг какой‑ то дивный свет, словно радуга, ослепил меня, и я увидел лежавшую в траве ханум... Признаюсь, я испугался, не обморок ли, не солнечный ли удар, и, лишь услышав ровное, сладкое, как парное молоко, дыхание, успокоился. Решил караулить тебя, ханум.

Майя, вскочив, стряхнула соринки, сухую траву с платья, взяла сумку.

‑ Второй раз встречаюсь с тобой в поле и каждый раз удивляюсь, какой ты внимательный.

‑ Прикажи ‑ жизнь в любую минуту отдам за тебя! ‑ горячо воскликнул Салман, а когда Майя недовольно нахмурилась, то бесхитростно добавил: ‑ А вот одной спать в безлюдном поле все же неосторожно.

‑ Какое ж безлюдье? ‑ Майя показала на степь: поливальщики возвращались с обеда, по дороге тянулись, вздымая густые хвосты пыли, арбы с навозом, на соседнем поле колхозники сжигали бурьян. ‑ И вообще здешние люди простые, радушные, грех подумать о них плохое.

‑ Преклоняюсь перед твоею чистотою, ханум. Часто я спрашивал себя: есть ли на свете еще хоть одна такая очаровательная женщина? И пришел к выводу, нету, нету... Счастливый Гараш! ‑ И, потупившись, Салман протяжно вздохнул.

Майя с досадой поймала себя на том, что слова Салмана ей приятны.

А тот продолжал:

‑ Поразительное дело, ханум! Есть люди, которых без угрызений совести могу сравнить с животными: работают, спят, насыщаются, опять укладываются спать, опять садятся за стол. И представьте, жизнь расточает им все блага. Как говорится: паршивый козел утоляет жажду из чистого родника. Но есть и такие ‑ их, правда, меньшинство, ‑ которые терзаются сомнениями и стремятся к благородным деяниям, никогда не достигают счастья, уходят из жизни разочарованными. Но если счастье улыбнется и они наткнутся в лесу жизни на родник, то, прежде чем припасть к нему пылающими губами, благоговейно опустятся на колени перед источником живительной влаги...

‑ Почему ты так говоришь? ‑ удивилась Майя. ‑ Тебе ли жаловаться? Разве ты страдаешь от неудовлетворенных желаний?

‑ Да, да, ханум, сердце мое страждет и ноет.

‑ Не по Першан ли?

Салман запнулся, глаза его забегали, и Майя решила, что угадала правильно.

‑ Да ты с нею говорил? Объяснился?

‑ А о чем тут говорить? ‑ жалобно спросил Салман. ‑ Осенью пошлю сватов ‑ либо да, либо нет. Примет кольцо ‑ значит, согласна. И на этом спасибо. Откажет ‑ тоже спасибо. Эх, ханум! ‑ И он с отчаянным видом тряхнул головою. ‑ Мое горе в том, что я полюбил женщину, которой никогда не посмею признаться в своих чувствах.

‑ Не похоже, что ты такой беспомощный. ‑ Майя с сомнением поглядела на Салмана. ‑ Борись! Борись за любимую, ‑ в жизни без борьбы ничего не дается!

Но Салман, сморщившись, словно от непереносимой боли, продолжал уныло твердить:

‑ Нет, ханум, я уже погиб, мне надеяться не на что...

Майя пожала плечами и пошла по тропинке к арыку, Салман, ведя в поводу лошадь, последовал за нею.

‑ А ты довольна своим трактористом? ‑ неожиданно спросил он.

Да, Майя счастлива. Пусть Салман это навсегда запомнит сам и другим скажет: Майя счастлива, Гараш и она любят друг друга.

‑ Еще бы! ‑ Салман ухмыльнулся. ‑ Другой на его месте руки и ноги тебе лобзал бы. Ни на шаг от тебя не отошел...

Для чего он затеял этот разговор? Если Гараш не ночует дома, то потому, что в колхозе аврал. Рустам‑ киши передышки не дает всем бригадирам, трактористам. Сам трудится до упаду и с других требует. Неужели Майя должна требовать, чтобы муж бросал работу и мчался к ней? Но ей захотелось хоть на миг повидать его, хоть издалека посмотреть...

‑ Ты куда пойдешь? ‑ спросила она Салмана.

‑ Куда прикажешь. С утра на ногах, но еще не устал. Только работа и спасает меня от тоски. А ты куда?

Майя постеснялась сказать, что хочет видеть мужа, и попросила Салмана подвезти ее на участок Немого Гусейна.

‑ Слушаюсь, ханум. ‑ Салман помог ей взобраться на круп буланого, сесть позади седла. Держась за его плечи и стараясь не прикасаться к спине Салмана, Майя уговаривала себя, что в его отношении к ней нет ничего подозрительного. Самая обыкновенная вежливость. Просто он хочет понравиться невестке Першан, чтобы она замолвила словечко, повлияла на неприступную красотку.

И, успокоив себя, Майя стала вглядываться в поле, отыскивать нетерпеливым взором Гараша. Профессия тракториста казалась ей романтической. Какое счастье чувствовать, что тебе повинуется могучая машина, превращающая в легкий пух окаменевшую, спекшуюся в лучах солнца степную землю. Скоро и зерна, брошенные в землю ее Гарашом, прорастут и устелют поле зеленым пушистым ковром. Трудно трактористу‑ муганцу: и в зной, и в стужу, и под ливнем, и под леденящим ветром не покидает он своего стального коня. Но какая радость увидеть тучный урожай, выращенный им! В эту минуту он забудет усталость бессонных ночей, проведенных вдали от родного дома, от любимой.

Солнце клонилось к закату. Буланый, опустив голову, норовя ухватить растущую возле тропинки траву, шагал неторопливо, Майя и Салман ехали молча. Наконец впереди показался ползущий по середине делянки трактор; в стороне горел бесцветный в лучах заходящего солнца костер, вокруг него расположились парни.

В степи и пешехода издалека видно. А когда, перепрыгнув через арык, усталый, потный конь, несущий двух всадников, вышел на поле, все вскочили, бросились навстречу. Тракторист выключил мотор, и в наступившей тишине птицей полетел над степью голос Майи:

‑ Гараш!

Гараш спрыгнул, не помня себя от радости, побежал, " Сама, сама догадалась, приехала, не выдержала разлуки, какая же умница, как я виноват перед тобою!... "

На бегу он услышал чей‑ то ехидный голос:

‑ Салман‑ то не теряется...

Майя соскользнула с лошади, привстала на цыпочки, обвила шею мужа горячими руками, даже глаза закрыла, ‑ так переполнена была душа ее любовью, но Гараш со злобой разорвал объятия, грубо отстранил.

Ведь предупреждал отец, говорил, что постыдно замужней женщине кататься с парнем в степи. Не послушалась, по‑ своему решила жить! Конечно, что образованной советы какого‑ то мужика. В городе свои обычаи, но только Гараш никогда с этими распутными обычаями не примирится.

‑ Как себя чувствуешь? Сколько дней и дома‑ то не был!

‑ Не в бирюльки играем ‑ работаем, ‑ отрывисто сказал Гараш, в упор глядя на испуганную такой встречей жену.

Трактористы позвали их к костру. Соль была насыпана на клочок газеты, печеную картошку выгребали из золы железкой. Гараша и Майю усадили рядышком на брошенную в траву телогрейку. И про Салмана не забыли, пригласили и его разделить скромную трапезу.

Гараш строго спросил низкорослого, похожего на подростка парня:

‑ Заводится?

‑ Да ничего не заводится, ‑ чуть не плача, ответил тот.

Слава богу, есть на ком злость сорвать... И Гараш так его обругал, что у бедняги слезы выступили на глазах, велел тотчас ловить на шоссе попутную машину или пешком топать до МТС, но чтобы к утру мотор был исправлен.

Майя пожалела незадачливого тракториста, он казался таким беспомощным перед высоким, плечистым Гарашом. Она шепнула мужу, что может, лучше отправить парня с Салманом верхом, а Майя здесь переночует.

‑ Ноги не отвалятся, ‑ жестко сказал Гараш. ‑ Наука вперед будет тракторы не портить. ‑ И было у него такое же лицо, как у Рустама‑ киши, когда он говорил о больной жене Керема.

‑ Я позвоню Шарафоглу, он пришлет детали, ‑ внезапно заступился за приунывшего парня Салман. Расчет был точным: Майе, конечно, понравилась его отзывчивость.

Гараш ничего не ответил, швырнул в траву картофельную шелуху, вытер руки о засаленные штаны и, поднявшись, вразвалку пошел к трактору; не оглянулся, не позвал жену...

Это было до того обидно, что у Майи сердце упало, но она нашла в себе силы пойти вслед за мужем.

До костра донесся сердитый голос Гараша:

‑ Вот скинем работенку ‑ и приеду. Никуда не сбегу, не бойся!

‑ Чья лошадь? ‑ обратилась Майя к трактористам, показывая на вороного коня, привязанного к стволу старой чинары у арыка.

Два тракториста побежали от костра, чтобы подвести коня. Салман с непроницаемым лицом поддержал Майю, помог взобраться в седло и сам вскочил на своего коня. Его буланый, торопясь к дому, припустил крупной рысью, едва выехали на шоссе. В ночной темноте исчезли и костры, и трактор, и веселые парни, и капризный грубиян Гараш. Салман, равняясь с Майей, перевел своего коня на шаг и осторожно сказал:

‑ Эх, ханум, в драгоценностях толк понимает ювелир, а не свинопас.

‑ Нет, вы его не знаете, у него добрая душа! ‑ И Майя, противореча самой себе, всхлипнула.

‑ Это я его не знаю? ‑ Салман засмеялся. ‑ В душу не влезал, правда, а что он неотесанный, невежественный, злопамятный ‑ знаю со школьной поры. Культуры в нем нету, интеллигентности. Как говорят, с виду гож, а внутри... Ну, сами понимаете, что внутри! Пока кровь кипит, он еще как‑ то сдерживается, льнет к тебе, а поостынет ‑ и ногами затопчет, будь ты хоть ангелом. Подумать страшно ‑ два‑ три месяца после свадьбы... А что будет, когда дети пойдут...

‑ Не смейте говорить гадости о моем муже! ‑ крикнула Майя. ‑ Это низко с вашей стороны!

" О, у ханум острый язычок", ‑ подумал тот и стал просить прощения.

‑ Ненавижу людей, которые меня жалеют! Сама знаю, как жить!...

‑ Понимаю, но ведь я себя, я не тебя жалею, ‑ плавно продолжал Салман, аккуратно через каждую минуту вздыхая. ‑ Что мне эти Першан‑ Мершан, ‑ тебя одну люблю!... А ведь в чистой любви признаваться не стыдно, ты сама говорила. Как увидел ‑ сердце пламенем зажглось! Не ценит, не ценит тебя этот грубиян: скажи " да", и уедем на край света. Рабом стану до последнего моего вздоха!

‑ Стыдно! ‑ оборвала его Майя. ‑ Если не замолчите, сейчас же поеду обратно!

‑ Замолчать не трудно, ‑ с напускной удалью воскликнул Салман и действительно молчал до самой околицы села, а когда у ворот своего дома Майя слезла с коня, Салман взял удила и глухим, словно от безмолвных рыданий, голосом сказал: ‑ Если от тебя весь мир отвернется, знай, что есть мужчина, который всегда примет Майю в своем доме...

Он‑ то знал, что происходит в семье Рустамовых.

Сакина проснулась от смеха Рустама‑ киши; к храпу его она с годами привыкла, и так же, как монотонный шум дождя, забыванье осенних ветров, шелест листвы в саду, размеренный, ровный храп мужа не тревожил ее.

Но сейчас он рассмеялся, заворочался всем телом.

" Привидения грудь давят, ‑ догадалась Сакина, ‑ Будь прокляты те, кто тянет его ночью за ноги! ".

‑ Эй, киши, повернись на правый бок!

‑ Что случилось? ‑ Рустам приподнял седую голову.

‑ А то случилось, что дня тебе не хватает, по ночам смеешься и с кем‑ то говоришь... Тысячу раз просила! оставляй все дела и споры у порога.

‑ Который час?

‑ А кто его знает, еще ночь..,

‑ Гараш не приходил? Вот парень! Пока не свалится, от работы не оторвать... А невестка? Поздно вернулась? Зачем ее в район вызывали? Рустам окончательно проснулся и забросал жену вопросами.

‑ Поздно приехала, вечером. Говорит, что совещание было по водному хозяйству. И она выступала. Хвалили... Слава богу, умная.

‑ Наверно, не забыла и о заболоченном участке Гусейна? ‑ хмыкнул Рустам. ‑ Купили кувшин с уксусом, а там оказался мед!... Кто ее привез из района?

‑ Говорила, что какие‑ то районные работники в колхоз ехали, вот и ее прихватили.

‑ Какие?

‑ Не помню... Какой‑ то инструктор ‑ не то райкома, не то райисполкома, И завобразованием...

Муж быстро встал с постели, зашагал по комнате,

‑ На машине? Гошатхан?... Что у него, на нашем кладбище родители похоронены? Зачастил! Вот оса!...

‑ Да успокойся, он мимо проехал, в " Кызыл Байраг"! Если ездит по району, значит, нужно. Другие из кожи лезут, чтобы к себе руководящего работника заполучить! Ты‑ то чего волнуешься?

‑ А то, что невестка лезет и в чужие седла, и в чужие машины! сердито буркнул Рустам.

Он на ощупь нашел на столе стакан с остывшим чаем, отхлебнул и снова улегся, натянув на ухо одеяло. Но заснуть не удавалось, в голову лезли непрошеные мысли; то вспоминался Немой Гусейн, который последнее время бессовестно лодырничал, то наглый демагог Гошатхан, то Ширзад. И с каждым из них Рустам мысленно спорил или ругался. Постепенно он погрузился в забытье, похожее не на сон, а на повторение тяжелого, полного обид и волнений вчерашнего дня.

Рустам опять увидел зал, битком набитый колхозниками; люди стояли между рядами, столпились перед распахнутыми окнами. Кажется, за все время существования колхоза не было такого многолюдного собрания.

С самого начала Рустама‑ киши взбесило, что председателем избрали тетушку Телли. Поручить женщине, хотя и коммунистке, но по сути‑ то обычной языкастой крикунье, руководить столь ответственным заседанием, ‑ не легкомыслие ли это? И ведь не только выбрали, даже аплодисментами наградили, будто признанного мастера высоких урожаев.

" Хватит, хватит, не митинг ведь, а деловое собрание! " ‑ не удержался и с досадой воскликнул Рустам.

‑ Спи, спи спокойно, ‑ заботливо прошептала Сакина, а Рустаму показалось, что это тетушка Телли наклонилась над ним, бережно поправила упавшие на лоб и глаза его волосы, что‑ то сказала.

" Начинай же, не тяни! " ‑ умоляюще попросил Рустам.

Наконец тетушка предоставила ему слово. Желая провести собрание спокойно, без скандала, Рустам‑ киши в своем докладе говорил о недостатках подробно и откровенно, но старался никого не обидеть, дабы не обострять отношений и не наживать врагов, которых и без того предостаточно.

Услышав ровное дыхание мужа, Сакина успокоилась и тоже уснула, а Рустам, как наяву, продолжал повторять свою тщательно обдуманную речь:

" В пятую бригаду, чтобы прорыть двадцать метров отводной от арыка канавы, вызвали из МТС бульдозер; работала машина всего два часа, а плата за такую безделицу ‑ ровно полтонны молока... "

И снова он почувствовал прикосновение чьей‑ то ласковой руки, отбросил ее резким движением плеча. Но кто же хотел исцелить его страдания этим поистине, материнским прикосновением? Не тетушка ж Телли!...

" Это ж из вашего кармана вынули полтонны молока, товарищи колхозники! ‑ пылко сказал Рустам‑ киши. ‑ Если так вольготно разбрасываться артельным добром, то и разориться недолго: на трудодни ни копейки не останется".

" Правильно, правильно! " ‑ послышались одобрительные голоса в толпе, но вдруг эти нежащие слух Рустама‑ киши восклицания заглушил сиплый, горластый, будто медный, крик петуха...

В заключение председатель " Новой жизни" выразил уверенность, что все колхозники засучив рукава, энергично примутся за труд на артельной ниве, изживут недопустимые недостатки и выведут колхоз на первое место не только в районе, но и во всей Мугани.

" Соберем богатейший, сказочно щедрый урожай, каждая семья получит на трудодни куда больше, чем пришлось в прошлом году! Закрома станут ломиться от зерна и всякой снеди. В бакинский универмаг поедем на грузовиках за покупками. Вот начнется‑ то привольная жизнь!... А для того, чтобы трудодень был весомым, тяжелым, надо всем нам стать рачительными, бережливыми хозяевами. Да, настоящими хозяевами! " ‑ заявил решительным тоном Рустам‑ киши напоследок и бодро сошел с трибуны, уверенный, что речь его покроют бурные рукоплескания.

Однако в клубе было тихо, люди разочарованно переглядывались, пожимали плечами, насмешливо усмехались.

И председателю стало холодно, по телу пробежали прыткие колючие мурашки, заломило в костях.

‑ Одеяло уронил, ‑ проворчала сквозь дрему Сакина. ‑ Что с тобою, отец? Чего мечешься? Укройся как следует!...

И едва Рустам‑ киши натянул до ушей ватное одеяло, как нежнозвучный голос жены развеялся в отдалении, словно дымок костра, а рядом зазвучала чья‑ то чужая, неприятно требовательная речь...

Это тетушка Телли уже трижды обращалась к собранию, спрашивала, кто хочет выступить, но все отмалчивались.

" Прошу вас, родные, ‑ уговаривала тетушка, ‑ говорите не только о недостатках, но и о тех людях, которые виноваты в этих недостатках! Да не забудьте упомянуть и о своих собственных обязательствах по соревнованию. Поняли? "

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒