Мирза Ибрагимов 27 страница

И, проснувшись, Майя тихо, почти беззвучно плакала, прикрывшись ватным одеялом, чтоб не услышала Зейнаб...

А Зейнаб, приютившая Майю в своем доме, все знала, да помалкивала. Она сама прошла дорогу безнадежного горя и понимала, как страшно остаться наедине с бедою. Но знала она и другое, и этому научил ее Кара Керемоглу: лишь в труде можно найти утешение, ласковыми словами чужое горе не избудешь.

Как‑ то раз, вернувшись с поля, Зейнаб застала Майю в слезах ничком на тахте.

‑ Да ты что, ни свет ни заря спать улеглась? ‑ весело спросила она, а у самой сердце сжалось, ‑ Пойдем в огород, поможешь грядки полить.

Майя быстро вскочила, смущенно засмеялась.

На огороде до сумерек они пололи и поливали овощи, а потом Зейнаб велела Майе нарвать луку, кресс‑ салату, кинцы, огурцов, редиски и приготовить ужин.

‑ Ловко работаешь! ‑ похвалила она. ‑ Можно подумать ‑ потомственная крестьянка. Надо мяты набрать, от нее так хорошо за столом пахнет... Рагим, ужинать!

Но мальчик, хоть и откликнулся, не приходил. Весь день торчал он в хлеву, сплетенном из хвороста и прикрытом связками камыша, около отелившейся коровы, любовался золотистым теленком с белым ожерельем на шее.

Пришлось Зейнаб и Майе пойти в хлев. Они притихли, наблюдая, как корова вылизывала детеныша, а теленок будто вырастал на глазах, пытался подняться на своих бамбуковых ножках.

‑ Телочка, ‑ похвасталась Зейнаб. ‑ И породистая! Если в матку пойдет, удойной будет. ‑ Вдруг она спохватилась и крикнула: ‑ Иди‑ ка за стол, сейчас дядя Кара приедет за Майей. Ты ведь сегодня с поливальщиками занимаешься?

‑ Да еще рано, ‑ заметила Майя.

‑ Мой отец всегда говорил: работать надо быстро, а есть медленно. Если я тороплюсь, кусок в горло не лезет.

Сын выбежал из хлева, наскоро умылся в арыке и через минуту чинно сидел на веранде.

Едва принялись за еду, как раздался приятный мягкий голос Кара Керемоглу:

‑ Зейнаб, Майя, где вы? Народ собрался.

Зейнаб предложила гостю плова с укропом: удался на славу!

Кара Керемоглу отказался: только что поужинал, вот если бы выпить чего‑ нибудь кисленького, прохладительного. Да пусть хозяйка и Майя не спешат: слушатели подождут, покурят, посплетничают, а он тоже отдохнет здесь на скамейке, под тутовником.

Майя принесла председателю в пиале овдуг. Напившись, вытерев рукавом губы, Кара Керемоглу воскликнул:

‑ Поистине эликсир жизни. Ну, спасибо, доченька, уважила старика. Но, ради бога, не торопитесь, поливальщики никуда не денутся, ради толковой лекции они и дотемна просидят. ‑ И, потянувшись, добавил: ‑ Эх, если б не солончаки, цены бы тебе не было, муганская землица!...

Поливальщики ожидали лекторшу, сидя прямо на земле около здания правления колхоза. Майю так внимательно слушали, что даже совестно стало: да как же вознаградить вас, родные, за такое прилежание? У самой мало опыта, а книжные знания в Мугани не всегда годятся... Постепенно завязался общий разговор, и Майе пришлось отвечать не только на вопросы о почве и режиме полива, но и об атомной энергии, и о происках заокеанских империалистов, о добыче нефти в море... Она знала, что эти люди весь день проработали под беспощадно палящим солнцем и все‑ таки не расходились, задавали ей новые, самые неожиданные вопросы. Майя была счастлива, что способна пробудить у людей стремление к знаниям. Ее голос окреп, звучал уверенно, и в эти минуты она была так красива, что у забора, где сидели парни, то и дело слышались глубокие вздохи.

Когда она вернулась, в доме было тихо. Луна расстелила на полу светло‑ синие ковры, слышно было ровное дыхание спящего ребенка. Майя легла в постель и в этой ночной тишине вдруг почувствовала себя такой одинокой, что разрыдалась.

Зашлепали босые ноги, Зейнаб, в длинной рубашке, присела на край тахты, обняла Майю, прижала к груди.

‑ Нет, нет, не утешай меня... Знаю, что ты добрая, но не утешай, прошептала Майя. ‑ Кому я нужна теперь? Да если б мой муж вернулся с фронта калекой, я была бы счастливой... ‑ Она прикрыла рот ладонью, задохнулась. Если б у него не было ни дома, ни денег, ни куска хлеба, тоже была бы счастлива. А кто я сейчас? Без близких, без родных, на чужбине, сердце мое брошено под ноги другой женщине. Какой смысл жить?

‑ Майя, ‑ послушай, ты молода, образованна, видела свет, да и ума‑ то у тебя побольше, чем у меня, деревенской бабы, ‑ сказала Зейнаб. ‑ Но и уже прошла путь страданий. Поверь, этот путь ведет к черным воротам, и если они захлопнутся за тобой, не увидишь никогда ни солнца, ни луны, никого из людей. Ты не раз говорила, что жизнь ‑ любовь. Но неужели только любовь мужчины? Подумай. У тебя есть работа, тебя уважают и ценят. Разве любовь к труду не приносит счастья? Прислушайся, о чем журчит арык: не забывай, ты нам нужна! А любовь к родной земле? Мы с тобой любим и луну в небе, и цветущие деревья в саду, и поля, ‑ в них тоже наше счастье...

Долго утешала Майю Зейнаб то рассудительными речами, то ласковыми словами, и та понемногу успокоилась. Зейнаб ушла только тогда, когда услышала ровное дыхание забывшейся крепким сном Майи.

Утро наступило солнечное. Зейнаб озабоченно носилась по двору и разговаривала с Майей как ни в чем не бывало ‑ деловито, весело.

В поле думать о себе было некогда ‑ Майя без устали шагала с участка на участок, от арыка к арыку.

Вернулась она домой поздно, никто ее не встретил ‑ видно, Зейнаб с сыном ушла в Дом культуры. Едва Майя вошла в свою комнату, как почувствовала одурманивающий аромат цветов, зажгла свет и увидела на столе огромный букет тюльпанов, многоцветный, как радуга, повисшая над степью после грозы. Приблизив цветы к лицу, она закрыла глаза;

Значит, кто‑ то помнит, любит Майю!...

Судьба подарила Сакине двоих детей, но если бы их было десять, она стала бы еще счастливее. Носить ребенка во чреве своем, родить и выкормить его своим молоком, ‑ может ли быть большая радость?

Сакина говорила, что каждая мать ‑ гордость народа, украшение земли. Детский голос ‑ все равно, своего ли, чужого ли ребенка ‑ заставлял содрогаться ее сердце от нежности... Постарев, Сакина стала мечтать о внуках, повторяя народную пословицу: " Дети сладки, а дети детей еще слаще". И как только Гараш женился, она стала ждать того часа, когда склонится над колыбелью внука. Не раз представляла, как скажет мужу: " Ну, киши, с тебя магарыч, не сегодня‑ завтра начнем величать тебя дедушкой! "

Покинув дом Рустамовых, Майя унесла с собой надежды Сакины.

Будь невестка недостойной, Сакина с легким сердцем проводила бы ее, но она привязалась к Майе всей душой, и чем чаще вспоминала ее, тем горше становилось на душе.

Наконец Сакина решительно сказала мужу, что хочет видеть невестку.

Рустам собирался спокойно предаться вечернему чаепитию: совсем некстати жена завела этот разговор.

‑ И так не знаю, чем кончится вся эта история, а тут еще ты жужжишь над ухом! ‑ сердито ответил он.

‑ А я, киши, уже сейчас скажу, чем все это кончится. Беспутные женщины верными не бывают. Приглянется другой, вот и покинет нашего сынка. Но если даже Гараш слепит новый очаг с другой женой, я от Майи не откажусь. Всегда буду считать родной.

Страдальчески морщась, Рустам ответил, что все его помыслы заняты тем, чтобы скорее хлопок очистить от сорняков. Сейчас работает один комбайн, а три стоят: поломались. Картина обычная. Послал людей на косовицу зерновых хлопок горит, вернул их на хлопок ‑ бахчи сохнут. У председателя тысячи забот, а жена ему рассказывает легенду об ашуге Гарибе...

‑ Горе сверлит мое сердце, камнем в горле застряло, ‑ пожаловалась Сакина. ‑ С кем же мне поделиться, как не с тобой?

‑ Конечно, конечно, вдобавок ко всему недуги детей на мою голову. Рустам в сердцах расплескал чай на скатерть. ‑ Надеялся: вырастут ‑ отцу опорой станут. И вот, дождался... Эту нить сколько ни тяни, не убавится.

‑ А ты, киши, не изнуряй себя тягостными думами, ‑ посоветовала жена. ‑ Все встанет на свое место.

Спокойствие жены окончательно вывело Рустама из терпения.

‑ То хнычешь, то читаешь нравоучения. Говори прямо, чего хочешь?

‑ Выводи машину, отвези меня в " Красное знамя", проведаю невестку и вернусь.

Муж молча показал на луну, разливавшую краткое сияние на кроны деревьев.

‑ Сейчас луна рано поднимается, ‑ беспечно сказала Сакина. ‑ До ночи еще далеко... Самое подходящее время: Майя дома, днем ее и не застать...

Поняв, что жену не переспорить, Рустам заявил, что тоже поедет в " Красное знамя": надо встретиться с Кара Керемоглу, потрепать его за воротник: " Сколько раз говорил: воспитывай, пожалуйста, своих колхозников черт‑ те какой мусор сыплют в верховья арыка!... "

‑ Ну, киши, если с дубинкой поедешь, лучше мне дома остаться! вздохнула Сакина.

Рустам схватился за голову. Что за несносная женщина! Теперь начала учить, как с людьми обращаться... Подумав, он успокоил жену: скандалить не собирается, да и не такой человек Кара Керемоглу, чтобы пойти на скандал, живо все превратит в шутку... Першан, услышав, куда собирались родители, потребовала, чтобы и ее взяли к Майе. Проще всего было бы ухватить ее за косы и отправить спать, но почему‑ то отец, шумно отдуваясь, молча отправился выводить " победу" из сарая.

А дочка уже ходила по саду, срезала обрызганные росой тюльпаны.

В калитку громко постучали.

‑ Дай бог, к добру, ‑ сказал Рустам, цыкнул на волкодава и пошел к воротам, по‑ стариковски волоча ноги.

На улице стоял Керем.

‑ Только тебя и не хватало, ‑ проворчал хозяин, но не осмелился нарушить обычай, посторонился, пропустил гостя.

Керем подозрительно посмотрел на машину, на принарядившуюся Сакину, на роскошный букет в руках Першан.

‑ Вижу, не ко времени, дядюшка, но я коротко... Дети у меня, их надо кормить, растить. Пусти на ферму.

‑ Не образумился? Опять за старые песни? ‑ угрожающе спросил Рустам.

‑ Вечерней порою постучал в ворота с надеждой, что прохлада смягчила твой пыл. Хочу узнать: веришь ли ты в справедливость? Жизнь моя прошла в яйлагах, там бы и умереть.

Рустам опустил голову, вспомнил дневной разговор по телефону с секретарем райкома. Аслан поинтересовался; как идут полевые работы, предупредил, что в ближайшие дни начнется страшная сушь, ‑ дорожить надо каждой минутой, поливы проводить умело, оберегать и каплю воды. А в заключение посоветовал заняться делами на ферме и, кстати, вернуть туда чабана Керема. Рустам попытался оправдаться: заведующего сменили потому, что всерьез занялись фермой, решили укрепить руководство... Сквозь треск и шуршанье до него донесся недоверчивый смешок Аслана: секретарь пока не уверен в необходимости этих перемен, нужно еще кое‑ что выяснить, изучить поглубже. " Чего тут изучать? ‑ удивился Рустам. ‑ Все ясно, как белый день! " И решил, что опять анонимки посыпались градом...

Пока он молчал, Керем мял в кулаке бороду и тоскливо смотрел поверх головы Рустама куда‑ то в лунную степь.

‑ Киши, не упрямься, ‑ шепнула Сакина, ‑ зачем приобретать врагов? Только добрые дела умножают славу.

Рустам будто очнулся, спросил резко:

‑ Скажи‑ ка, станешь честно работать или опять начнется прежняя канитель?

‑ Твои слова жгут мне грудь раскаленным железом, киши, ‑ вздохнул Керем. ‑ Ответил бы, да мешает твой возраст. Но когда‑ нибудь придет день, откроются и у тебя глаза. Увидишь, какое злое дело натворил.

Снисходительно улыбнувшись, Рустам сказал:

‑ Были б у меня закрыты глаза, не заметил бы, как ты разорил ферму.

‑ Ты, дядя, человек честный, не знаю, кто тебя обманул. Напрасно издеваешься надо мной, клеймишь. Отзовутся и тебе слезы моих детей.

‑ Ладно, ладно, иди к Немому Гусейну, ‑ прервал Рустам, ‑ пусть даст работу. ‑ Но, ‑ он сделал свирепую гримасу, ‑ если ударишься в демагогию, то пеняй на себя. В вашей семейке эта жилка есть ‑ совать нос в чужие дела и строчить доносы.

Чабан с минуту глядел в упор на председателя, но ничего не сказал, нахлобучил на лоб папаху, побрел на улицу.

У ворот его нагнала Першан, протянула несколько тюльпанов:

‑ Это для Гарагез, дядюшка!

Улыбка скользнула по губам Керема.

‑ Ты хорошая девушка, спасибо!

Через полчаса " победа" остановилась у дома Зейнаб Кулиевой. В селе было тихо, лунные пятна лежали на траве, словно подернутые синим льдом лужи.

‑ В хорошее мы время прибыли, ‑ зафыркал Рустам, вылезая из машины. Кара видит третий сон, зурной не разбудишь. ‑ И, приложив рупором ладони ко рту, гаркнул: ‑ Сестрица, гостей встречай!

Загудело эхо в садах, но никто не откликнулся. Обернувшись к стоявшим у машины жене и Першан, Рустам развел руками. В это время распахнулось окошко, выглянул, протирая кулаками заспанные глаза, Рагим.

‑ Вам кого надо? Маму? Все еще в поле, на жатве...

‑ Братец Кара себя изводит, чтоб попасть в газету, ‑ насмешливо заметил Рустам. ‑ Деточка, а где ж тетя Майя?

‑ Где ж ей быть? На поливе, ‑ рассудительно ответил Рагим, зевнул и закрыл окно.

Майя стояла на веранде, прижавшись губами к букету тюльпанов.

Внезапно скрипнула ступенька, и на террасу вбежала Першан, налетела вихрем на Майю.

‑ Как я соскучилась! А ты, оказывается, совсем забыла и меня и маму. Не ожидая ответа, она продолжала: ‑ Отец и мама поехали в поле искать Кара Керемоглу, а я ждала тебя в саду. Решила хоть до утра сидеть, а дождаться. Как живешь? Не надоело здесь?

Майя только улыбнулась. Ей было хорошо с Першан, она обрадовалась встрече, но в глазах ее, затененных крылатыми ресницами, оставалось тоскливое выражение.

Когда Рустам и Сакина вернулись с поля, они увидали Майю и Першан на ступеньках веранды. Они сидели, покрывшись одной шалью, и о чем‑ то шептались.

‑ Доченька! ‑ со стоном припала Сакина к невестке, и Майя вздрогнула, когда горячая слезинка упала на ее щеку.

Рустам вежливо поздоровался с невесткой и тотчас обрушился на Кара Керемоглу: вишь ты, без него не знали о ночной косовице... Еще вздумал лекцию читать: прадеды сто лет назад косили пшеницу по ночам. Да, косили, а что из этого следует? Чем оглушать Рустама агитационными речами, лучше бы велел людям не сгребать мусор в арык. И что же ответил Рустаму этот демагог? Усмехнулся: " Тебе бы давно пора фильтр построить". Как будто без Кара Керемоглу Рустам не знает, чем заниматься...

‑ Да подожди, ‑ взмолилась Сакина. ‑ Дай хоть слово вымолвить. Доченька, ‑ обратилась она к Майе, ‑ скоро вернешься?

Тяжелые ресницы Майи опустились, скрыв лихорадочный блеск глаз. Майя была благодарна Рустаму и свекрови, что они не бередили раны, не расспрашивали, отнеслись к ней с такой душевной чуткостью. Но зачем же ей возвращаться в дом Гараша?

‑ Нет, необходимо остаться. Здесь с поливом так запутано, что долго придется возиться.

Морщинистое лицо Рустама озарилось торжествующей улыбкой. А вот в " Новой жизни" ни гектара не засолонилось. Что значит хозяйский глаз!... Чем дольше проживет здесь невестка, тем больше унижений выпадет на долю заносчивого Кара Керемоглу. И он внушительно, с достоинством остановил жену:

‑ Нельзя, нельзя, старая, дело важнее всего. Как мне ни скучно без невестки, а я одобряю ее решение. С ответственностью относится к работе. Хвалю!...

‑ Ничего не поделаешь, ‑ вспыхнула Сакина.

Першан сказала, что останется ночевать у Майи, а утром доберется на попутном грузовике прямо в полевой стан. Родители переглянулись, вздохнули и согласились. Через минуту затих рокот мотора, и тишина снова воцарилась на деревенских улицах. Першан увлекла Майю в сад, ни на минутку не оставляла ее в покое: то угощала сорванными с ветки вишнями, то уговаривала полюбоваться сиянием луны, то, вцепившись в плечо, шептала:

‑ Послушай, послушай, парень где‑ то поет своей любимой баяты. Интересно, кто эта счастливица? Ах, как хочется, чтобы у наших ворот кто‑ нибудь запел дивную песню...

‑ Тебе замуж пора. Вся кипишь! ‑ сказала Майя. Она чувствовала себя старушкой рядом с беспечной Першан, завидовала ее страстному желанию любить и быть любимой и, вздохнув, добавила: ‑ Только не поддайся первому порыву. Каким бы хорошим ни казался парень, приглядись, проверь: любит ли? Мы, девушки, наивны и доверчивы до глупости, потому и слезы льем.

В ее словах прозвучала жалоба на свою судьбу, и сердце отзывчивой Першан затрепетало. Надо утешить Майю, во что бы то ни стало утешить, и она принялась вдохновенно врать:

‑ Майя, клянусь жизнью, Гараш после твоего бегства извелся, исхудал, в хворостинку высох. Он любит тебя безумно. На днях вывел меня в сад и открыл душу, заплакал: " Пусть рухнет дом злых людей, я поверил сплетникам и обидел жену!... "

Першан в эту минуту была искренне убеждена, что говорит святую правду и что от ее слов зависит счастье Майи и брата. И, прижав руки Майи к своему сердцу, девушка продолжала:

‑ Поедем завтра домой! Гараш сказал: " Если б я, вернувшись с поля, застал в спальне Майю, то поверил бы в чудеса... " Поедешь? " В мире нет такого сокровища, как моя Майя! " Вот что он говорил. Поедешь?

Майя догадалась, что в речах Першан нет и слова правды, но не захотела обижать девушку, сказала мягко:

‑ Пойдем‑ ка спать. Утро вечера мудренее. Завтра ведь обеим на работу.

Они положили перину прямо на пол и улеглись, обнявшись.

На рассвете, когда земля и деревья дышат прохладой, спится особенно сладко, но Першан проснулась внезапно, как от толчка. Предчувствие какого‑ то несчастья охватило ее. Встав на колени, она посмотрела в окно: в саду, под раскидистым абрикосовым деревом, сидели Салман и Рагим, разговаривая вполголоса, " Чего тебя сюда черт принес? " ‑ подумала Першан и, прячась за цветами, стала наблюдать за Салманом, Неужели приехал к Майе? Почему же невестка не гонит его, как приблудную собаку? Враждебное чувство пробудилось в девушке, и она, растолкав безмятежно спавшую Майю, сказала с ядовитой улыбкой:

‑ Вставай, вставай, гость приехал... Да смотри, чтоб не знал обо мне...

‑ Какой гость? ‑ испугалась Майя. Узнав, что Салман в саду, она задумалась, опять легла, накрылась одеялом, потом вскочила, ‑ По делу, наверно. Видимо, появились солончаки.

Это предположение успокоило Першан. Ведь Салман ‑ заместитель председателя, может и такое случиться, что среди ночи примчишься как угорелый, из кровати вытащишь нужного человека. Разве Рустама не будили по ночам? И, повеселев, Першан помогла невестке одеться, умыться, но, едва Майя вышла на веранду, снова заняла удобную для наблюдения позицию у окна.

Заложив руки за спину, Майя спустилась с крыльца, холодно спросила вскочившего Салмана:

‑ Что привело вас сюда?

Тот сперва подмигнул Рагиму, мальчик понял и убежал. Тогда Салман вытащил из кустов корзину и сверток, подал Майе.

‑ Ханум, моя сестренка была в городе: в этой корзинке сладости, а это габардиновый отрез на пальто. Роскошный материал! От чистого сердца. ‑ И он поклонился.

‑ Убирайтесь вон! ‑ отчетливо сказала Майя.

Изменившись в лице, Салман отступил, залепетал какие‑ то извинения, но Майя громко повторила:

‑ Вон!... Подобру‑ поздорову не уйдете ‑ разбужу соседей.

В ее темных зрачках бушевал такой гнев, что Салман нырнул в калитку, не забыв, однако, захватить и корзинку, и сверток с роскошным габардином.

Когда бледная, дрожащая от возмущения Майя вернулась в дом, Першан кинулась ей на шею, взвизгивая от удовольствия.

‑ Ты на куски растерзала этого филина, да буду жертвой твоей!

Рустаму сказали, что его дожидаются в правлении Аслан, Шарафоглу и Гошатхан.

Рустам торопливо направился к гостям, стараясь догадаться, зачем пожаловали все сразу. С фронтовым другом он был рад повстречаться, приезд секретаря райкома партии его не встревожил: с уборкой зерновых все как будто в порядке... Но для чего заявился в " Новую жизнь" Гошатхан? Видно, опять попытается расковырять какую‑ нибудь болячку.

Если секретарь, кивнув на высоко стоявшее солнце, скажет: " Долго почиваете, товарищ председатель", Рустам ответит, что вернулся с ночной косовицы в три часа. А ночную косовицу зерновых он ввел вовсе не потому, что этим с успехом занялся Кара Керемоглу, и не потому, что настаивал Ширзад, а потому, что у Рустама хватает собственного разума и жизненного опыта.

Но Аслан, увидев издалека Рустама, пошел навстречу и спросил совсем о другом:

‑ Э, дядюшка, синяки‑ то какие под глазами! Да когда же ты ложишься?

‑ В страду не до сна. Причесаться некогда... ‑ рассмеялся председатель.

‑ В страду‑ то и надо соблюдать твердый режим, ‑ возразил Аслан. ‑ Как всегда, за все сам хватаешься, никому не доверяешь. Не юноша ведь. Беречься бы надо...

Секретарь был в тщательно выглаженном парусиновом костюме, в шелковой рубашке. " Рассуждать‑ то легко, ‑ подумал Рустам, ‑ а потаскайся‑ ка с мое по полям, так сразу почернеешь от пыли". Эти мысли были несправедливыми, Аслан летом круглые сутки кочевал по району, и Рустам это знал, но не мог простить секретарю, что тот принудил его послать Керема обратно на ферму...

Пока Рустам здоровался с Шарафоглу и Гошатханом, секретарь райкома подошел к колхозникам, собравшимся около правления, и обратился к старику с реденькой желтой бородою:

‑ Так на кого у тебя жалоба‑ то?

" Удар всегда приходится с подветренной стороны", ‑ сказал себе Рустам и насупился.

‑ Да на тебя, на тебя, товарищ, ‑ не задумываясь, ответил старик Ахат.

Все рассмеялись, а громче всех Рустам. " Пронесло", ‑ с облегчением подумал он.

‑ Мы ведь совсем тебя не видим, ‑ продолжал старик, ‑ а ты старейший в районе, наиглавнейший.

‑ И это все?

‑ А разве мало?

‑ Нет, дедушка, совсем не мало, ‑ серьезно сказал Аслан. ‑ Виноват!... Мог бы сказать в оправдание, что район у нас ‑ громадный, что стараюсь больше посещать отстающие колхозы, но... ‑ он пожал плечами, ‑ все равно виноват. Учту в дальнейшем. Упрек тяжелый, а заслуженный. А еще что?

Старик подумал, хитро усмехнулся и вместо ответа опять спросил:

‑ Долго у нас намерен пробыть?

‑ Ну, во всяком случае, целый день.

‑ Так я к вечеру загляну. ‑ И старик, наклонившись, пошел за ворота, тяжело опираясь на посох, за ним двинулись остальные колхозники.

Настроение у Рустама испортилось: он переглянулся с Салманом. Но делать нечего, надо держаться с начальством как положено. С натянутой улыбкой он осведомился у секретаря:

‑ С чего начнем: с зерновых или с хлопка?

Разговор со старым Ахатом выбил из колеи и Аслана.

Прищурившись, он смотрел вдаль, но, овладев собой, объяснил, что Шарафоглу и Гошатхан займутся своими делами, а сам Аслан хочет познакомиться с бытом колхозников, походить по домам.

Рустам покровительственно оглядел секретаря. Такой больше года не протянет. На Мугани суровый климат, а у парня нет цепкой хватки, наверняка прокатят на выборах.

‑ Значит, товарищи, встречаемся здесь, в правлении, ровно в семь, сказал Аслан.

Рустаму почудилось, что за этим кроется какое‑ то коварство, будто сговорились заранее и собираются чем‑ то неприятно удивить его.

Чтобы вырвать у противников инициативу, он громко сказал Шарафоглу:

‑ Загляни‑ ка на берег Куры, полюбуйся своим комбайном: час работает, пять часов стоит...

‑ Да, я утром послал туда Наджафа, исправит, ‑ спокойно ответил Шарафоглу.

Через несколько минут, показывая Аслану строившийся Дом культуры, Рустам оживился, с увлечением расписывая красоты будущего здания, хвастался напропалую.

‑ Дело, слов нет, хорошее, но ведь осенью придется пятьсот тысяч банку возвращать, ‑ заметил как бы вскользь секретарь, ‑ А как с оплатой трудодня? С неделимым фондом?

‑ Пожалуйста, не тревожьтесь! ‑ воскликнул Рустам. ‑ Долги будут погашены, в неделимый фонд отчислим не меньше миллиона. Откуда деньги возьмутся? Да в этом году колхоз соберет столько зерна, что Кара Керемоглу лопнет от зависти. Правда, кое‑ где с хлопком неблагополучно, весна‑ то выдалась трудная...

Председатель горестно вздохнул, а про себя подумал: " Лучше самому признаться, подготовить почву... "

На стройке кипела работа, стены уже высоко поднялись, лежали горы кирпича, тесаных камней, песка, валялись бочки с цементом. Рустам, размахивая руками, показывал, где будет библиотека, какой величины зрительный зал. Такой сцены не найдешь и в бакинских театрах...

Аслан добродушно засмеялся.

‑ Лишь бы этот Дом не пустовал двадцать девять дней в каждом месяце!

Обидевшись, Рустам возразил, что в колхозе уже существует коллектив художественной самодеятельности, недавно устроили блестящий концерт, товарищ Калантар посетил и отозвался одобрительно.

‑ Все это так, ‑ согласился Аслан, ‑ но почему‑ то на этом концерте парни танцевали отдельно от девушек?... Постыдились даже на сцене взять друг друга за руки.

Рустам задумался: " Я хитер, а секретарь ‑ похитрее! "

Из‑ за угла показалась остренькая мордочка Ярмамеда и тотчас же скрылась.

У Рустама раздулись ноздри, он гаркнул:

‑ Эй, чего крадешься, как лиса к курице?

Непрерывно отвешивая поклоны Аслану и председателю, Ярмамед подошел, загребая негнущимися ногами пыль.

‑ Наш бухгалтер. Застенчив, как барышня, ‑ представил Рустам. Безобидный, тихий, покладистый...

‑ Не родился ли от дочери падишаха, которая не купалась в море потому, что стеснялась рыб‑ самцов? ‑ ехидно спросил Аслан, и судорога отвращения пробежала по его лицу.

‑ Нет, он вправду застенчивый, робкий, ‑ продолжал восхвалять бухгалтера Рустам, взял из рук Ярмамеда папку, не глядя подписал какие‑ то бумаги.

‑ Ну, как твои недуги, Ярмамед? ‑ спросил Аслан.

‑ Скорблю душой и телом.

‑ Вылечим, Ярмамед, вылечим!

‑ Пусть ваша тень вечно осеняет наши немощи! ‑ И Ярмамед склонился чуть не до земли.

Неожиданно Аслан расхохотался, махнул рукой и быстрыми шагами направился к правлению, где стояла его машина.

Рустам ничего не понял в этом двусмысленном разговоре, нахмурился и, вернув бухгалтеру папку, свирепо покосился: сгинь с глаз... Когда он нагнал Аслана, секретарь райкома с досадой попенял:

‑ Что за привычка ‑ подписывать на ходу документы? Могут подсунуть и такую бумажку, что век каяться придется. Помнишь пословицу: " Герой героя превосходит осмотрительностью"?!

Рустам успокоил секретаря: его работники знают, с кем имеют дело, прежде чем подать бумагу на подпись, сто раз проверят и пересчитают.

Аслан не стал спорить.

Председатель совсем расхрабрился и отважно заявил, что к тридцать девятой годовщине Великого Октября колхоз выполнит по всем статьям государственные поставки, достроит Дом культуры, проведет водопровод и электричество.

Аслан опять промолчал, но, когда приблизились к машине, вдруг спросил:

‑ Рустам‑ киши, а что бы ты сделал, если бы узнал, кто автор анонимок?

‑ Схватил бы за горло и выдавил ему душу! ‑ внезапно охрипнув, прорычал Рустам.

Это было так страшно, что Аслан даже отстранился и только произнес:

‑ Ну‑ ну!

Стояла самая знойная пора лета. Степь выгорела, пожелтела, походила на верблюжью шкуру, лишь на поливных участках буйствовала зелень да неистребимые чертополох и сиркан упрямо тянулись к солнцу. Придорожные кусты, прикрытые плотной кошмой пыли, ‑ стали серыми. Дорога с виду казалась гладкой, ровной: пыль занесла ухабы, но опытный шофер Аслана, привыкший кочевать с ним по району, непрерывно тормозил, чутьем угадывая, где выбоины. В опущенное окошко влетали клубы рыжей удушливой пыли. Закашлявшись, Аслан попросил поднять стекло: лучше обливаться потом, чем задыхаться. Сидевшие позади Рустам, Ширзад и Салман дышали тяжело, руками вытирали лица, ‑ платки хоть выжимай.

Осмотрев строившуюся под надзором Салмана трансформаторную подстанцию, Аслан поехал на плантации хлопчатника: Рустам обещал показать самый лучший и самый худший участки. Когда машина поравнялась с изреженным чахлым участком, наследием Немого Гусейна, Аслан неожиданно остановил машину, распахнул дверцу и выпрыгнул, погрузившись по колено в слежавшуюся пыль.

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒