Мирза Ибрагимов 26 страница

‑ Ай‑ ай‑ ай, как наш Салман о хлопке беспокоится! Смотреть приятно. Ты бы сперва свою толстомясую сестричку в поле отправил. Чего привязал ее в хлеву, как нетель?

‑ Прошу не касаться моей родни! ‑ вспыхнул Салман и, не попрощавшись, вышел.

Ширзад догнал его у ворот.

‑ Немедленно выдели грузовик тетушке, ‑ резко предложил он Салману.

Салман растерялся, он помнил распоряжение Рустама‑ киши: ни в коем случае " демагогу в юбке" машины не давать.

‑ Рад бы, всей душою, друг, но войди в мое положение. Машины в разгоне, да и тетушку нельзя отрывать от работы. Ты первый меня не похвалишь за такое самовольство.

‑ Еще как похвалю! ‑ успокоил Ширзад. ‑ Машины у тебя есть в резерве, а камни привезут комсомольцы, субботник устроим. ‑ И, отвернувшись от Салмана, крикнул в открытое окно: ‑ Тетушка, начинаем строить тебе дом! Вари чихиртму! Эдак человек на двадцать, на всю комсомольскую организацию...

Тетушка Телли рассыпалась в благодарностях.

В это время подбежал сторож правления, сказал, что Ширзада срочно требуют к телефону, ‑ из райкома партии позвонили.

Сердце юноши забилось, когда он услышал далекий, чуть измененный расстоянием, но по‑ обычному приветливый голос Аслана:

‑ Как дела, товарищ секретарь? Без председателя дисциплина не пошатнулась? Гляди в оба, теперь с тебя спрос!... Молодцы, что истребили паутинного клещика, знаю, знаю... Теперь за участками соседей следите.

Оседлав стул, Ширзад бодро крикнул:

‑ Вчера вечером опять строго‑ настрого предупредил всех бригадиров. Не волнуйтесь, каждый день объезжаю плантации.

‑ Вот и прекрасно. А у нас в воскресенье однодневный семинар секретарей колхозных парторганизаций. Лектор приедет из Баку. Тебя обязательно ждем, так часам к десяти утра.

‑ Спасибо за приглашение, за память. Приеду, конечно!

Повесив трубку, Ширзад вышел из правления, чувствуя прилив энергии, решительности. Через полчаса на резвом иноходце он уже объезжал дальние плантации, примыкавшие к участкам " Красного знамени". Всюду прилежно, без суетни работали женщины и девушки в пестрых платьях; на фоне вытянувшегося, пышно расцветшего хлопчатника они напоминали горные маки на ярко‑ зеленом лугу.

Рустам вернулся из Баку бодрый, веселый, рассказал, что был в оперном театре, слушал " Кер‑ оглы", привез подарки: две пары лакированных туфелек, две цветные кофточки, две шелковые косынки.

‑ Дели с невесткой пополам, ‑ сказал он дочке, ‑ и Першан, подпрыгивая, помчалась в свою комнату примерять.

Жене Рустам вручил платок, но Сакина так расстроилась, вспомнив о невестке, что, поблагодарив, сунула подарок в сундук, даже не развернула, не полюбовалась.

Вернувшись в столовую, Першан подошла к отцу, положила голову ему на плечо.

‑ А еще что привез из столицы?

‑ Самый лучший мой подарок колхозу ‑ новый преподаватель русского и немецкого, ‑ с торжеством сказал Рустам. ‑ Пошел прямо к министру просвещения. Без хвастовства скажу, принял мгновенно, без очереди, как только доложили... Но поглядел с подозрением: " Кого, старик, устраиваешь в университет, ‑ сына или дочь? " А я ему: мои дети в меня удались ‑ с аттестатами зрелости остались в колхозе. Тут крыть нечем: обрадовался министр, велел принести мне стакан чая. Когда узнал, что нужен преподаватель, вместе со мной все списки просмотрел. Читали‑ читали и выбрали карабахского парня. Орел! За пять лет учебы в институте ‑ ни одной тройки. Круглый отличник. Кандидат партии. Сын мужика ‑ значит, в колхозном деле разбирается, ‑ расхваливал Рустам нового учителя. ‑ Когда управились с этим вопросом, министр спросил: " А еще какие просьбы? " Конечно, мне захотелось насолить этому демагогу Гошатхану...

Сакина всплеснула руками и с ужасом воскликнула:

‑ Киши, что ты говоришь? Вот стыд какой! К лицу ли тебе...

‑ Да ведь я ничего не сделал, ‑ оправдывался Рустам. ‑ Я прикусил язык и сказал себе: не будем портить впечатления. Вернусь домой ‑ как‑ нибудь сам управлюсь с этим зловредным демагогом.

‑ Папа, ‑ нетерпеливо сказала Першан, ‑ у тебя все демагоги и все враги...

‑ Ну‑ ну, и ты тоже...

В это время появился Салман, учтиво поздравил хозяина с благополучным возвращением, поцеловался с ним. Пока он рассказывал о ходе уборочных работ, Сакина еще крепилась, но едва Салман завел речь о незаконном и возмутительном распоряжении партийного секретаря насчет грузовика для тетушки Телли, хозяйка беззастенчиво оборвала:

‑ Вот тут и остановись. Человек с дороги, устал, в себя еще не пришел... Завтра явится в правление, там обо всем и доложишь.

‑ А верно, Салман, иди‑ ка домой, ‑ махнул рукою Рустам. ‑ Дай остыть запотевшему лицу, а потом уж кропи холодной водой.

Салман повел плечами, скроил недовольную гримасу и отправился со двора.

После обильного ужина и долгого чаепития Рустам завалился спать, и через минуту от могучего храпа сотрясались перегородки во всем доме.

Сакина убрала со стола и вышла во двор. Было темно, лишь свет от лампы, горевшей в комнате Першан, падал на землю круглым радужным пятном. Вдруг она вздрогнула, увидев под тутовником человека в белой рубахе и парусиновых брюках. Не сразу мать узнала в темноте Гараша.

‑ Кого ждешь? ‑ сухо спросила Сакина,

‑ Да я на минутку, у меня еще дело в бригаде, ‑ отведя глаза в сторону, сказал Гараш,

‑ А у меня есть дело к тебе, садись! ‑ с непривычной Гарашу строгостью сказала Сакина и, повернувшись к веранде, крикнула: ‑ Девушка, неси‑ ка сюда лампу!

Керосиновую лампу Першан поставила на шаткий столик и хотела скромно удалиться, как полагается воспитанной девице, но мать остановила ее:

‑ И ты садись, не ребенок, разделяй печали нашего дома, может, и матери поможешь веским словом.

Першан была в белой, длинной, до пят, ночной рубашке, с шалью на плечах. Вскинув голову, она дерзко сказала:

‑ С таким бессовестным и сидеть рядом не хочу.

Гараш отшатнулся, на его скулах заиграли желваки, но он не стал препираться с сестрой и робко попросил:

‑ Как‑ нибудь в другой раз, мама, позволь сейчас уйти.

‑ Сиди! ‑ повысила голос Сакина. ‑ Когда же мы поговорим? Когда наш дом рухнет?

Неожиданно из темноты послышался озабоченный голос Салмана:

‑ Гараша не видели? Ух, как хорошо, что застал! Скорей пойдем в правление, приехал товарищ Калантар, серьезный разговор с механизаторами. Он и Рустамакиши хотел поднять с постели, да я отговорил: неудобно, почтенный человек, только что с дороги...

Гараш всегда, даже в присутствии желанной Назназ, испытывал отвращение к Салману, но сейчас тот ему показался ангелом‑ спасителем, спустившимся с небес.

Сакина не решилась задерживать сына, и Гараш поспешил к воротам.

На темной улице Салман обнял его и шепнул, что братец Калантар, утомленный дневными разъездами по колхозам, дожидается их в садике у Салмана, а Назназ хлопочет у очага...

Гараш знал, что друзья Салмана, как на подбор, люди нечистоплотные, корыстолюбивые, но сейчас не хотелось задумываться, почему Салман называл председателя исполкома " Калантар‑ лелешем", то есть подчеркивал этим степень крайней с ним близости. От матери и сестры Гараш скрылся, объяснения не состоялось, значит, можно до утра ни о чем не думать, не мучиться...

Под шатром ветвистого тутовника Ярмамед полотенцем отгонял мошкару, роившуюся вокруг висевшей на суку лампы.

‑ Добро пожаловать, проходи, проходи, ‑ приветствовал он Гараша, смахнул полотенцем пыль со стула, подвинул вошедшему. ‑ Сейчас и Калантар‑ лелеш подойдет, умывается... Клянусь богом, будь у меня сто жизней, не пожалел бы отдать за него! ‑ Ярмамед дунул на жужжавшего у самого носа Гараша жука: ‑ У‑ у‑ у, проклятый, привязался тут...

‑ За кого это ты ста жизней не пожалеешь? ‑ смеясь, спросил Калантар, выступая из темноты. Засученные по локоть рукава открывали мясистые белые руки, а расстегнутый ворот ‑ безволосую пухлую грудь. Лицо его с черными выпуклыми глазами и сросшимися на переносице мохнатыми бровями было красиво, но Калантара уродовали коротенькие ножки и отвисший живот. Он поддерживал под локоток красавицу Назназ, нарядившуюся в пестрый халат.

Ярмамед бережно снял с плеча Калантара мокрое полотенце.

‑ Если б ты сказал: девяносто девять жизней не пожалеешь, я бы поверил, ‑ продолжал Калантар. ‑ Чужих, конечно! А вот насчет сотой, собственной, сомневаюсь, ‑ и гулко расхохотался, довольный своим остроумием. Он ни разу не намекнул Ярмамеду на разговор у Аслана: считал, что полезно поддерживать на всякий случай хорошие отношения с таким услужливым, готовым на любую подлость негодяем.

Развязные остроты Калантара не понравились Гарашу, а когда тот спросил его: " Как поживаешь, потомок Рустама‑ киши? " ‑ парень и вовсе насупился, промолчал.

Но Калантар и не ждал от него ответа: бросать небрежным тоном вопросы, перескакивать в разговоре с предмета на предмет, гулко хохотать над собственными шутками он считал свойством высокопоставленных лиц, недоступным простым людям.

‑ Я слышал, что Рустамовы мастерски играют в нарды, ‑ сказал Калантар. ‑ Проверим, проверим...

Ярмамед со всех ног бросился в дом за нардами, а председатель, даже не поинтересовавшись, хочет ли играть с ним Гараш, занялся Назназ, усадил ее рядом с собою, обнял ее талию.

‑ Ты не озябнешь, душа моя, вечер‑ то прохладный? " Неужели этот коротышка ей нравится? " ‑ подумал Гараш, с мучительным недоумением глядя на Назназ, которая положила голову на плечо гостя.

Когда принесли нарды, Калантар скомандовал:

‑ Начинай, тракторист!

‑ Да я не умею, ‑ ответил Гараш.

‑ Врет, врет! ‑ взвизгнула Назназ. ‑ А сколько раз у меня выигрывал " марсом"?

Калантар не стал настаивать, отмахнулся от Гараша, как от липнувшей к лицу мошки.

‑ Тогда вылезай из‑ за стола, была бы честь предложена. Ярмамед, на коня!..

‑ Осмелюсь ли помериться с вами, лелеш? ‑ взмолился Ярмамед, но тотчас же подсел, взяв кости.

Назназ смеялась, подзадоривала обоих игроков, а Калантар играл с молниеносной быстротой и восхищался каждым своим ходом. Гараш видел, что председатель исполкома играл глупо, необдуманно, однако Ярмамед, славившийся на всю округу мастерством, в два счета получил " марс".

Калантар догадался, что ему подыграли, но не подал виду. Он привык всегда оставаться победителем, всю жизнь снимал сливки с молока. На пост председателя его выдвинули также случайно: кто‑ то порекомендовал, а кто‑ то поленился даже побеседовать с ним, приглядеться... При обсуждении серьезных хозяйственных вопросов он не высказывал своего мнения, а ограничивался неопределенными восклицаниями: " Ага! Разумеется! Какие могут быть сомнения? " На всех заседаниях он голосовал " за", а если оставался в меньшинстве, тотчас кричал во весь голос, что его ввели в заблуждение. Калантара даже был аттестат об окончании педагогического института, но грамотно писать ни по‑ азербайджански, ни по‑ русски он не умел и не подписывал ни одной бумаги, раньше чем ее не визировал его заместитель.

Насладившись смущением поверженного в прах Ярмамеда и льстивыми похвалами Назназ, Калантар захотел сразиться с Салманом, который куда‑ то исчез. Гараш уже не раз замечал за ним эту привычку: когда появляются гости, взваливать все хлопоты на сестру, а самому хорониться в темном углу.

Наконец нашли Салмана, он стал играть и, конечно, через несколько минут признал себя побежденным, с досадой швырнул кости, даже выругался.

‑ Теперь сыграем с тобой, красотка?

Назназ не чинилась, потянулась к " зарам", но тут Гараш не вытерпел, вышел из темноты.

‑ Ага, тракторист набрался мужества! ‑ засмеялся Калантар. ‑ Внимание, внимание, бросаем... У меня пять.

‑ Скажи‑ ка, товарищ, какое у тебя дело к механизаторам, и я пойду! произнес дрожащим от злости голосом Гараш.

‑ Подумать только, он даже шуток не понимает! ‑ воскликнула Назназ.

‑ Что с тобою, парень, успокойся! ‑ Салман вскочил, словно его пружиной подбросило, попытался обнять Гараша.

Зато Калантар обиделся.

‑ Чего он петушится? Не хочешь ‑ не играй, уходи на свою завалинку. Не очень‑ то кичись. Одним постановлением могу сбросить твоего папашу с председательского места. Преемники найдутся.

В бешенстве, не сознавая, что он делает, Гараш схватил " зары" и швырнул их в самодовольное лицо Калан‑ тара.

‑ Дикарь! ‑ взвизгнула Назназ, а Калантар от неожиданности пошатнулся, ухватил ее за локоть и потянул на себя. Падая в его объятия, хозяйка продолжала пронзительно кричать: ‑ Хам! Деревенщина!

Но Гараш уже ничего не слышал. Человек, одежда которого объята пламенем, убегает сам от себя... И Гараш в эту минуту убегал в темную, глухую степь, чтобы спастись от самого себя, от угрызений совести, от стыда.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Заросший густой травой арык зеленой каймой обрамлял хлопковые поля. Вода журчала, напоминая людям, что арык жив. Ширзад, остановившись на берегу, с наслаждением прислушивался к говорку ручья.

Кусты хлопчатника поднялись уже на две пяди, обросли листвой. Вдалеке работал трактор, позади него шли женщины в пестрых платках и подрубали кетменями уцелевшие сорняки. У арыка девушка в соломенной шляпе с зеленой лентой смешивала минеральные удобрения с навозом и бросала эту смесь в воду, текущую на поля.

Это была Першан.

‑ Не знать бы тебе усталости, ‑ пожелал Ширзад, подходя к ней.

Першан даже не оглянулась: то ли постеснялась, что голые руки до локтей замазаны навозом, то ли увлеклась работой.

‑ Что ты сказал?

‑ Сказал: " Будь счастлива".

‑ Умнее ничего не смог придумать?... ‑ пробормотала девушка.

Перепрыгнув через арык, парень поднял лежавшую на земле лопату и начал швырять навоз в воду. Тут упрямая Першан не выдержала, глаза ее сверкнули: вырвав у Ширзада лопату, она с силой бросила ее.

‑ Товарищ бригадир, занимайся‑ ка своим делом. Мне что‑ то не хочется делить с тобой трудодни.

‑ Я только хочу тебя научить, как мельчить навоз.

‑ Давным‑ давно научилась. Не беспокойся. А если делать нечего, бери кетмень да помогай женщинам, у них, наверно, поясница разламывается от усталости, ‑ сердито отрезала девушка.

Ширзад прищурился и увидел там, где кривыми рядками торчали реденькие чахлые кустики хлопчатника, Гызетар, яростно взмахивующую кетменем.

‑ Пожалела подругу? У нее муж механизатор, пусть и старается избавить жену от кетменя.

‑ А твое дело сторона? ‑ Першан презрительно рассмеялась. ‑ Чего торчишь, как тополь? Есть свободное время ‑ так спой песенку или почитай стихи, ‑ все веселее на душе станет.

Она непрерывно подмешивала навоз в воду, текущую из арыка на низко лежавшее поле, но эта однообразная работа нисколько не успокаивала ее. Ширзад расположился в сторонке, на берегу арыка, и, любуясь девушкой, думал, что в груди Першан бьется доброе материнское сердце, а характер отцовский ‑ упрямый, твердый, непреклонный. Если такая полюбит, так на всю жизнь. Навсегда останется верной ‑ и в разлуке и в бедах...

‑ Что это ты по веселью истосковалась? Плохо живется, что ли? спросил он мягким дружеским тоном.

Першан фыркнула, спустилась к арыку, вымыла руки и сказала тоскливым голосом:

‑ Гараш нас опозорил, вот горе. Мать ночи напролет глаз не смыкает. Не поверишь, она Майю полюбила сильнее, чем меня. ‑ И неожиданно резко закончила: ‑ Вот и доверяйся этим мужчинам!

‑ Не все же одинаковые...

‑ Мой Гараш лучше всех, честнее, благороднее, ‑ крикнула Першан. ‑ А если и он так обошелся с женой, чего же с других‑ то спрашивать?

Ширзад понял, что защищать сейчас честь мужского пола и невыгодно и бесполезно. Он мог бы сказать, что любит Першан, что дышать на нее боится, что она всегда для него останется самой красивой, самой желанной, но промолчал, поднялся, поглядел на степь. Трактор уже остановился; женщины, положив, словно винтовки, кетмени на плечи, потянулись гуськом к полевому стану.

‑ Убирайся с глаз моих куда хочешь, а мне пора завтракать, ‑ сказала Першан, поправила выбившиеся из‑ под косынки кудри, стряхнула пыль с платья и пошла, но за арыком неожиданно остановилась и, не глядя на Ширзада, позвала: ‑ Пойдем. Хватит голодным по солнцепеку мотаться, накормим, чем бог послал...

В полевом стане было шумно: женщины расстелили на прохладной, обдуваемой ветерком веранде принесенные из дому скатерти, разложили горками чуреки, яйца, масло, сыр. Першан и бригадира встретили веселыми шутками, смехом.

Тетушка Телли, похожая в своих сборчатых юбках на гигантский кочан капусты, облупливая с яйца скорлупу, вдруг воскликнула:

‑ Соль‑ то забыли! Дай‑ ка, голубушка, ‑ попросила она Гызетар.

‑ Аи, тетушка, что с твоей памятью сделалось? Выдвинули звеньевой, а ты опростоволосилась, ‑ засмеялась Першан.

‑ А я завернула память в платок, чтобы подарить одному человеку, забывшему о семейном долге, ‑ с милой улыбкой ответила Телли.

Все сразу притихли: Гараш завтракал в соседней комнате, а двери были распахнуты настежь...

Першан отдернула протянутую к чуреку руку. Как она ни была зла на брата, а при народе сочла нужным заступиться:

‑ Аи, тетушка, каким сладким был твой язычок, когда ты распевала баяты. А теперь с твоих уст срываются горькие, как перец, слова.

‑ А сладкий язык я тебе дарю, доченька, пользуйся... Ты же всех оправдываешь, горькой правды в лицо никому не говоришь...

В разговор вмешалась полная женщина, с мускулистыми, как у циркового борца, руками.

‑ Видела вчера на поливе вашу невестку. Пожелтела, бедняжка, как осенний лист. Не больна ли?

‑ Словно луну в рамазан, ее и не видно, ‑ подхватила соседка. ‑ Или совсем переселилась в " Красное знамя"?

‑ Там председатель добрее! ‑ ехидно вставила какая‑ то девушка, прячась, за спины соседок.

На щеках Першан вспыхивали и исчезали багровые пятна. Сжалившись над подругой, Гызетар строго сказала:

‑ Распустили языки‑ то! Стыда нету. А если, у Майи такая работа? Будто не слышали, что у Кара Керемоглу земля засолонилась? Несколько гектаров. Ведь это такая беда!... Лучше бы рассказали заместителю председателя о своих нуждах. ‑ И она кивнула на подъехавшего на гнедом жеребце Салмана.

Тот спешился, отдал поводья сторожу и молодцеватой походкой вошел на веранду, пожелал собравшимся приятного аппетита.

‑ Спасибо! ‑ ответила за всех Гызетар. ‑ Милости просим к нашему столу, да вот беда, горяченького ничего нет. Мы‑ то все лето так, а тебе с непривычки кусок в горло не полезет...

" Вот проклятая баба! Похуже тетушки Телли", ‑ поморщился Салман, но нашелся, указал на Ширзада, который сидел рядом с Першан, брал масло и чуреки с ее скатерти: на веранде было тесно, они сидели, почти прижавшись друг к другу. Салмана так и передернуло, но он не выдал себя, улыбнулся и повторил:

‑ Вы с парторга спрашивайте. Это его первейший долг ‑ заботиться о людях. А мне бы со стройкой Дома культуры да с электричеством управиться.

Гараш, услышав голос Салмана, вышел из комнаты и направился к своему трактору.

‑ Да, на полевых станах пора бы готовить горячие обеды, ‑ согласился Ширзад. ‑ Конечно, я в этом виноват, не отрицаю. Взвалили мы на плечи наших женщин и девушек такую ношу, что диву даешься, как они держатся до сих пор...

Першан с удивлением почувствовала, что ей трудно дышать от ненависти к Салману. Все было в нем ей отвратительно: и учтивая улыбочка, и вкрадчивый, льющийся, как струя вина из кувшина, голос, и полевая офицерская сумка, переброшенная через плечо, и безграничная самоуверенность. Нарочно, чтобы позлить его, она вложила в руки оторопевшего Ширзада облупленное, уже посоленное яйцо, кусок намазанного маслом чурека.

‑ Питайся, питайся, без матери‑ то совсем отощал, ‑ сказала Першан с той грубостью, с какой деревенские девушки при посторонних говорят с любимыми. ‑ На Салмана надеяться ‑ ноги протянешь... Чего только в нашем колхозе нету: и мясо, и зелень, и овощи, и масло... Тарелка супа обошлась бы, самое дорогое, копеек в шестьдесят, а то и в полтинник. Деньги бы можно вычитать в конце месяца из аванса на трудодни. Вот как все просто.

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы:

‑ Правильно!

‑ Ценное предложение!

‑ Обещай, Салман, что сделаешь!

Тот с невозмутимым видом поклонился.

‑ По твоим речам, ханум, тебя можно принять за члена ревизионной комиссии. Зимою, во время выборов, я выдвину твою кандидатуру в депутаты райсовета... А горячие обеды будут, непременно будут, ‑ неожиданно заключил он. ‑ Через два дня, завтра не успеем.

По проселочной дороге шла легковая машина, плавно колыхаясь на ухабах, расшвыривая в кусты клубы пыли. Салман, узнав " победу" Рустама, решил срочно отправиться на участок тетушки Телли.

Там он стал прохаживаться в междурядьях, отдавать распоряжения, словом, был полностью поглощен работой.

Женщины рыхлили кетменями почву вокруг низкорослых, хилых кустов хлопчатника, вырывали сорняки. Работали споро, слаженно, но молча: посевы были так плохи, что у всех сердце изболелось.

‑ Медленно, медленно дела идут, ‑ еще издали с не довольным видом сказал Рустам. ‑ Пошевеливаться надо. Кустики слабые, не подкормлены.

В голосе Рустама слышалось что‑ то непривычное, чувствовалась усталость, но упрек его был несправедлив, и тетушка Телли не стерпела.

‑ Из кожи лезем, стараемся, а теперь мы же виноваты? Спасибо, дядюшка... Не твоего ли любимчика Немого Гусейна участок? Не я ли тебя останавливала, убеждала, что твой подхалим губит семена? А сейчас ты ухватился за мой воротник.

Председатель снял папаху, вытер платком разгоряченное лицо.

‑ Ну и скандалистка же ты! ‑ упрекнул он.

Подошедший Ширзад ударил носком сапога по земле, покрытой залубеневшей коркой, сказал, что действительно звену тетушки Телли участок достался тяжелый, но если поливать водой с навозной жижей, то кусты выживут, окрепнут.

‑ Поняла? ‑ пренебрежительно спросил Рустам.

‑ Я‑ то поняла, а вот понял ли ты, что уже руки отваливаются от кетменя? ‑ завопила тетушка Телли. ‑ Где машины, которыми набит двор МТС, где?

Председатель подергал ус, с трудом удержавшись, чтобы не выругаться, и молча направился к машине.

Вечерело, небо было уже не светло‑ синим, а темно‑ зеленым, словно отражало созревающие поля и сады. На западе глубокими бороздами пролегли багровые полосы заката.

По извилистой тропинке в высокой пшенице шагал Ширзад. Весь день он провел на бахчах, огородах, кукурузных делянках. Радостно было ему видеть, как тучнеют, наливаются соками плоды и злаки, но почему‑ то чувства удовлетворения не было. На каждом участке он находил следы небрежной работы. Видно, надеялись люди, что муганская земля и муганское солнце выручат. Они и правда выручают до поры до времени, однако в колхозе есть излишек рабочей силы, машинный парк МТС полностью не загружен, бригадиры часто не соблюдают агротехнические правила. Радоваться‑ то, в сущности, нечему.

Тропинка выбежала из ярового клина, нырнула в заросли сирканов, запахло пылью от пролегавшей неподалеку проселочной дороги; Ширзад шел все медленнее. Только теперь, когда мать вернулась домой из района, Ширзад понял, как не хватало в эти дни ее заботы. Тетушка Сакина была внимательна, а все же чужой человек, чужие руки... Вдруг почему‑ то часто‑ часто забилось сердце, будто от запаха мяты, растущей по берегам арыка. Полно, да только ли по матери он скучал, к ней ли теперь стремился? Вполголоса, очень тихо, будто боясь, что подслушают, он запел баяты, а через минуту незаметно увлекся, пел громче и громче, и равномерно колыхавшиеся пшеничные нивы примолкли, очарованные мелодией Кесмя‑ шикяста:

Друг, наполни чашу для вина,

Дай наполним чашу для вина,

Хочешь другом быть ‑ будь добрым другом,

А не хочешь ‑ ссора быть должна!

Внезапно кто‑ то, выпрыгнув из кустарника, схватил Ширзада за плечи, резко потянул назад, крикнул: " Гоп! " Нежный запах полевых цветов, жаркое дыхание, коснувшееся его шеи, звонкий смех ‑ все подсказало ему, кто это подкрался. Не сопротивляясь, будто падая, он пригнулся, схватил в объятия и поднял Першан.

Венок, сплетенный из маков, охватывал ее шею, на полях соломенной шляпы краснели цветы.

Обессиленная, будто изнемогшая от усталости, она лежала на его руках.

Вдали послышался автомобильный гудок, и Першан вздрогнула. Ширзад бережно поставил девушку на землю. Поправив платье, шляпу, Першан перевела дыхание, прищурилась.

‑ Испугался?

‑ Чего мне бояться? Весь вечер ждал какого‑ то чуда.

‑ Не ври, не ври, не ври! ‑ крикнула девушка, а когда Ширзад попытался обнять, отстранилась.

‑ Да подожди, ‑ с мольбой сказал Ширзад.

Но девушка, перебежав дорогу, помчалась вниз по склону оврага. Ширзад кинулся вслед...

За поворотом дороги стояла запыленная " победа". Рустам отдавал Салману последние распоряжения: велел ночевать в полевом стане, а не являться туда в полдень, как это случалось не раз. Конечно, Салману не очень‑ то хотелось ворочаться всю ночь на жестком топчане, но он смекнул, что можно удрать на ферму к Немому Гусейну...

Проводив задумчивым взглядом мелькнувших, словно тени, дочку и Ширзада, Рустам сказал:

‑ Нет, стукнуло девице шестнадцать лет, выдавай ее за первого попавшегося сукиного сына.

Салман даже завертелся от радости, но, боясь, рассердить Рустама, повел речь издалека:

‑ Ох, дядюшка, ведь, кроме любимой сестрички, у меня на свете никого нет.

‑ А что же из этого следует?

Стыдливо опустив глаза, вздыхая, будто от нахлынувшей сердечной боли, Салман прошептал, что мечтает стать любящим сыном Рустама, будет дочку его носить на руках, покоит старость почтенных родителей.

От Рустама можно было всего ожидать: не только обругает, кулаки пустит в ход. Благоразумный Салман на всякий случай отошел в сторону. Однако Рустам слушал хладнокровно. Он сравнивал двух игитов: Ширзад упрям, родному отцу не уступит, а став парторгом, парень и вовсе взбесился. Породниться с таким неуступчивым человеком ‑ все равно что бросить родную дочь в пламя, Салман ‑ мягкий, покорный, знает свое место в жизни, умеет и старших уважить, и потребовать с подчиненных. Он станет слугою Першан и Рустама. Но не скажут ли злопыхатели, что Рустам‑ киши превратил колхоз в наследственное имение, посадив зятя заместителем? Что ж, можно перевести его на другую работу. А что страшного, если зять останется на прежнем посту? На крикунов и демагогов все равно не угодишь...

‑ Ну, а ты рассчитываешь на ее согласие? ‑ спросил с неожиданной мягкостью Рустам.

‑ Господи, да мне только бы ваше согласие получить, ‑ ответил Салман и сам удивился своей решительности.

Рустам опять задумался.

‑ Ты все взвесил или шальная мысль только сейчас залетела в голову? Смотри, если через месяц заставишь ее слезы лить, можешь считать себя покойником. Такого я не потерплю.

‑ Что ты говоришь, дядюшка? Будто первый день меня видишь? Слышал ли худое слово обо мне? Ты отец, ты покровитель, рабом твоей дочери стану.

‑ Нет, сынок, так не получится, ‑ вдруг огорчил Салмана переменчивый Рустам. ‑ За мужчину, который рабом будет у жены, ломаного гроша не дам. Цени жену, береги, но оставайся хозяином, владыкой.

‑ Да я о том и говорю, дядюшка, ‑ воскликнул парень, прижимая руки к груди. ‑ Твоим рабом буду, это я растерялся, ‑ объяснил он свою оплошность, ‑ вот и болтаю, что попало...

Рустам, погрузившись в глубокое раздумье, дергал левый ус, а Салман безмолвно шевелил губами.

‑ Ладно, присылай сватов, обручим, а осенью и в дом к себе введешь, сказал Рустам и, не слушая благодарностей, полез в машину.

Майя никому не рассказывала о своем горе, не жаловалась на судьбу, не роптала. У нее хватило мужества улыбаться, со всеми держаться ровно и спокойно. Но, оставаясь одна, она не сдерживала рыданий. По ночам ее преследовали мучительные сны: первые встречи с Гарашом, приезд на Мугань все представлялось как наяву.

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒