Мирза Ибрагимов 22 страница

‑ И тебе пожал?

‑ Конечно!

‑ До сих пор один лишь братец Калантар моей жене ручки не жал, а теперь и он удостоился! Значит, теперь в его машине станешь кататься?

И Гараш рассмеялся. Жена ответила с поразившим его хладнокровием:

‑ Знаешь, нам надо раз и навсегда договориться... Ты чем‑ то недоволен, я тоже недовольна многим. Больше того‑ возмущена! Если я в чем‑ то виновата скажи. Но и я скажу, в чем ты виноват. Пойдем в комнату.

‑ Там жарко, душно, ‑ чтобы скрыть растерянность, ответил Гараш.

‑ Нет, там лучше. Есть вещи, о которых даже твоей матери не надо бы знать. И без того о нас по деревне слишком много говорят.

Она вспомнила и сочувственные и злорадные взгляды работавших в поле женщин, их расспросы: " Как Гараш‑ то?... Дома ночует? А свекор как? Свекор‑ то жалеет?... С мужем ссоришься? "

Гараш крепко взял Майю за руку, насильно усадил на тахту под абрикосовым деревом.

‑ Сказал ведь, что задыхаюсь от духоты. Ну, выкладывай, что накипело, И без тебя тошно!

Его грубость возмутила Майю до глубины души,

‑ Нет, ты сперва объясни, почему от дома отбился?

Гараш усмехнулся,

‑ Пожалуйста!... Есть у меня знакомый по имени Гайдар‑ кули. Так вот он недавно развелся с женою, а у них трое детей. Почему? А потому, что когда бы Гайдар‑ кули домой ни вернулся, жены и след простыл. " Я была в клубе... вызвали в район... задержалась на собрании... на меня возложили еще одну общественную нагрузку! " И так далее. Гайдар‑ кули увидел, что жена у него не жена, а бог знает что, плюнул и развелся.

‑ Какая пошлость! ‑ вырвалось у Майи, и она брезгливо отодвинулась от мужа.

‑ Что поделаешь, мы с Гайдар‑ кули в институтах не обучались, обыкновенные трактористы. А тебе пора бы понять, что мужчина женится, чтобы иметь хозяйку, заботливую, ласковую, которая встретит его с улыбкой, сразу стакан чая подаст.

‑ Во‑ он как!... ‑ насмешливо протянула Майя, ‑ Значит, жене полагается взаперти сидеть? В гаремную затворницу превратиться? Так, что ли? Ну, если у тебя были такие расчеты, то должна сказать, ты действительно ошибся. Ни от работы, ни от самостоятельной жизни не откажусь. А к семье, к дому я и без того привязана неотрывно...

‑ То‑ то дома и не сидишь, пропадаешь бог знает где, ведешь себя, как, как... ‑ Гараш замялся, не посмел вымолвить вертевшееся на языке слово.

‑ Как это я себя веду?

‑ Поменьше гуляй, не садись каждый день в чужие машины, в чужие седла.

Упрек мужа был до того нелепым, что Майя рассмеялась, хотя ей легче было бы разрыдаться. Помолчали.

‑ Вспомни, Гараш, что ты говорил отцу после нашей свадьбы, ‑ тихо сказала она, положив горячую руку на его вздрогнувшую, шершавую от мозолей ладонь. ‑ Откуда знаю? Першан рассказала. Сестра тобою гордилась, тебя расхваливала. И я тоже гордилась мужем в то утро.

Гараш пожал плечами: тогда все это было ясно, просто, а теперь столько накопилось в его душе противоречивых чувств, что седобородому мудрецу впору запутаться.

‑ Считай, что ошибался, ‑ неуверенно сказал он.

‑ Нет‑ нет, ‑ горячо возразила Майя. ‑ Ты был во всем прав. Но беда в том, что утверждать на словах любые истины легко, а чтобы следовать им в жизни, надо обладать твердой волей, добрым сердцем. Ну и разумом, конечно.

‑ Ради бога, перестань агитировать, ‑ вспылил Гараш. ‑ Жена мне нужна, а не учительница!

Майя сделала вид, что не расслышала, продолжала с настойчивой уверенностью:

‑ Согласившись стать твоей женой, я думала, что найду в тебе друга, товарища... Верила, что ты заменишь мне хоть как‑ то и отца и, мать.

‑ " Друг, товарищ"! ‑ грубо передразнил ее Гараш. ‑ Честью мужа надо бы прежде всего дорожить, а не...

Он не договорил, сам испугался своей мысли.

У Майи ни кровинки не осталось в лице ‑ так побледнела. Ей стало ясно, что Гараш ушел от нее куда‑ то далеко‑ далеко и уже не вернется обратно.

И, залившись слезами, она пошла в дом.

Гараш невольно сделал несколько шагов вслед, но у крыльца остановился. Упреки, слезы, угрызения совести, ‑ надо ли обращать на это внимание? Может быть, сейчас за дверью другого дома стоит, чутко прислушиваясь к шагам на улице, ждет своего ненаглядного друга бескорыстная, добрая женщина? Она обнимет Гараша, прижмет к груди, и что ей до осуждений и проклятий всех людей! Да она на любые муки пойдет, только бы всегда Гараш был с нею.

А о попреках, обидах, капризно надутых губах хозяйка того дома и не ведала ‑ постоянно была радушна, мила, гостеприимна.

Что‑ то толкнуло Гараша в спину, и он крадущимися шагами пошел к воротам, но с веранды раздался ледяной голос матери:

‑ Куда?

‑ Дела в бригаде.

‑ Вернись! Одумайся, пока не поздно. Ни одна жалоба не останется неотомщенной, запомни это. Иди домой, к жене.

" Вот привязалась! ‑ с тоской подумал парень, боясь смотреть на дрожавшую от невыплаканных слез мать. ‑ Что за жизнь! Никакой самостоятельности! "

‑ Мама, ради бога, вы‑ то не приставайте. И без вас тошно!

Сердце матери дрогнуло: так грубо сын с нею никогда не разговаривал. Были случаи, когда Сакина сердилась на сына, обижалась, но это продолжалось недолго: мать сама старалась чем‑ то оправдать Гараша, а потому и простить. Сейчас же первенец предстал перед нею не только грубым, но и чужим, бесконечно далеким...

Гараш уже взялся за щеколду, но внезапно перед ним появился отец, в нижнем белье, босой. Усы его растрепались, копна седых волос покачивалась, потому что гнев сотрясал могучее тело Рустама.

‑ Мало того, что ты покрыл себя и наш род бесчестием, ‑ сдавленным от ярости голосом сказал отец. ‑ Мало того, что над сиротой издеваешься, теперь вздумал матери грубить!

И с такой силой отвесил сыну пощечину, что Гараш пошатнулся.

Сакина испуганно вскрикнула.

Выбежав из ворот, Гараш свернул в степь и скрылся во мгле.

Назназ так и не дождалась этой ночью своего ненаглядного...

Когда похудевшая, с серым, словно после долгой болезни, лицом Майя спустилась вниз с чемоданом в руке, Сакина и Першан собирали завтрак на веранде, а Рустам, выкатив во двор из сарая " победу", осматривал ее со всех сторон.

С неожиданной сердечностью он поздоровался с невесткой, а Майе было бы легче, если бы свекор исподлобья покосился на нее, как это не раз бывало раньше.

‑ Мамочка, ‑ сказала Майя Сакине, ‑ я должна с неделю пожить в " Красном знамени". Там засеяли целинный участок, почву совсем не изучили, из‑ за неправильного полива засолонилось несколько гектаров. День и ночь надо присматривать.

Сказать правду она не смогла, ‑ хотя всю ночь готовилась к разговору, а когда встретила сочувственный взгляд свекрови, услышала ласковое приветствие Рустама‑ киши, ‑ растерялась, соврала. Но раздумывать поздно. Пути к примирению с мужем отрезаны.

Сакина только теперь заметила маленькую синюю сумку, чемодан в белом чехле, перекинутое через руку Майи коричневое широкое пальто и вспомнила, что с этими вещами вошла Майя невесткой в их дом, и все поняла.

‑ Прошу тебя, доченька, не уходи, ‑ с трудом сказала она. ‑ Какие бы ни были дела, отец станет возить тебя на машине в " Красное знамя" и обратно. Да зачем мы " победу" ‑ то покупали? ‑ И она посмотрела на Першан, взывая о поддержке, а та совсем растерялась: то хватала со стола тарелки, то опять ставила их на место, то теребила дрожащими пальцами косынку на груди.

Майя ответила, глотая слезы:

‑ Нет, мамочка, так будет лучше и для меня и для вас.

Все понявший, но ‑ и виду не показавший Рустам поднялся на веранду, взял чемодан.

‑ Работа, жена, важнее всего на свете, ‑ внушительно сказал он Сакине. ‑ Не уговаривай, пусть едет. Сдам на попечение Кара Керемоглу. Если нужно промыть засолонившиеся земли, наладить правильный полив ‑ значит, нужно...

Майя поцеловала ледяными губами окаменевшую Сакину, обнялась с плачущей Першан и побежала к машине, боясь, что еще минута ‑ и сама разрыдается.

‑ Позавтракали бы! ‑ крикнула Сакина, но Майя покачала головою, а Рустам, охваченный внезапной озабоченностью, проговорил, что хлопот ‑ полон рот: сперва он завезет невестку в " Красное знамя", а потом поедет по срочным делам в район, там и позавтракает. Першан, сказав, что и ей кусок в горло не идет, бросила полотенце на стул, швырнула мокрые тарелки на стол и ушла в поле.

Оставшись одна, Сакина дала волю слезам. А потом, придя в себя, отнесла весь завтрак волкодаву, убрала чистую посуду в шкаф, закрыла дверь на замок, спрятала ключ под ковриком на крыльце (вся деревня знала об этом тайнике) и тоже отправилась на хлопчатник: за работой забывались все огорчения и неприятности.

Вечером, не заходя домой, она пошла к Ширзаду. Его сестра недавно захворала, и мать повезла ее в районную больницу. Перед отъездом она вызвала к себе Сакину, попросила:

‑ Жертвой твоей буду, сестрица, приглядывай за Ширзадом, в домашних делах он совсем несмышленый, не помнит, где тарелка лежит, где стакан стоит...

Кроме Ширзада, надо было еще позаботиться и о породистой корове Джейран, года два назад привезенной из Ярославской области. Конечно, и от этих хлопот уклониться Сакина не могла.

Рустама разозлило, что жена взялась присматривать за ненавистным ему Ширзадом, но, уважая обычаи азербайджанской деревни ‑ не покидать соседа в беде, ‑ ни слова не сказал.

Теперь Сакина то вечерами, то среди дня, улучив часок, заходила к Ширзаду, подметала двор, заготавливала корове корм и воду, варила суп.

" Заброшенный дом, что мельница без воды", ‑ думала она, наводя там порядок.

Не дождавшись Ширзада, Сакина подбросила сучьев в потухавший очаг и огородами пошла домой.

Посреди двора стояла запыленная " победа". Рустам умывался, фыркая и отдуваясь; приняв из рук подоспевшей Сакины чистое полотенце, он сказал, что утром уезжает в Баку! Хотел Салмана послать, да раздумал.

‑ С договором‑ то на строительство электростанции парень справился бы, не сомневаюсь, ‑ сказал Рустам, ‑ но надо еще заглянуть в Азериттифак7, вырвать фонды на лес и шифер, райком партии разрешил съездить.

‑ Если райком разрешил, то счастливого пути и всевозможных благ, вздохнула Сакина и пошла собирать мужа в дорогу.

Впервые она обрадовалась, что Рустама хоть недельку не будет дома, чувство это было для нее неожиданным и потому горьким.

В облаке рыжей удушливой пыли стадо медленно вползало в деревню, пастух то и дело хлопал бичом, подгоняя нехотя бредущих коров, а они не торопились, щипали высокую сочную траву в канавах.

Сакина открыла ворота, поискала глазами красавицу Джейран.

‑ Добрый вечер, тетушка Сакина! ‑ крикнул пастух; на его обветренном, черном от загара лице выделились лишь ослепительно белые зубы. ‑ Какие вести о хозяйке этого гостеприимного дома?

‑ Добрый вечер, сынок! Пока никаких перемен к лучшему. Что ты сегодня так поздно?

‑ Травостой в степи больно уж богатый, коров от травы и не оторвать, объяснил пастух.

Огромная, широкая как печка, корова золотистой масти, тяжело ступая, отделилась от стада и направилась к воротам.

‑ Сынок, как по‑ твоему, долго ей осталось носить?

‑ На этой неделе отелится, и, предполагаю, телочкой. Все приметы сходятся.

‑ Спасибо за добрую весть.

Джейран устало потерлась лбом о плечо Сакины, а та обняла ее за шею и повела в саманный, опрятно побеленный коровник. Поглаживая Джейран по бархатистой шерсти, Сакина приговаривала:

‑ Ах, тяжело, тяжело последние деньки ходить, ложись скорее, отдохни...

И корова, будто поняв слова Сакины, лизнула горячим шершавым языком ее руку.

Подбросив ей охапку душистого сена, Сакина присела на бревно под ветвистым тутовником. Вечерние сумерки нагоняли томительные размышления, Днем в поле, среди людей, время летело незаметно, дома и вечером всегда находилась работа, а с хозяйством одинокого Ширзада Сакина быстро управлялась. Ужин сварен, самовар шумит, вот только воды надо бы принести корове; полное ведро Сакина уже не в силах поднять: одышка... Дождаться бы Ширзада, напомнить ему.

На чужом дворе, без дела, поневоле в голову приходят невеселые мысли. Довольно обманывать себя, надеяться, что Майя вернется. С первой минуты было ясно, что невестка навсегда покинула дом Рустамовых. Что теперь будет с Гарашом? Околдовала его, что ли, эта негодница? Раньше кумушки хоть как‑ то стеснялись, в глаза не говорили, а теперь, после отъезда Майи, тетушка Телли на каждом перекрестке кричит, что в семье Рустамовых обидели злосчастную сиротинку...

Часто встречаясь с Ширзадом, Сакина заметила, что он и Наджаф охладели к Рустаму‑ киши, отшатнулись от него. У председателя теперь в советчиках увертливый Ярмамед и наглый Плоский Салман. О, как заискивающе улыбались они в глаза, а за спиною наверняка обделывали темные делишки. Как бы не довели они до беды мужа...

С весенним севом в колхозе справились, началась культивация, в районе Рустамом‑ киши очень довольны, во всяком случае, братец Калантар доволен, на днях заезжал к Рустамовым, отведал и чихиртмы и водки, расхвалил хозяина. И Рустам опять возгордился, высоко поднял голову и привечал лишь тех, кто смиренно склонялся перед ним, а с непокорным готов был бодаться, как упрямый бык... Добром все это не кончится.

Грядущее несчастье представлялось Сакине неотвратимым.

Что же делать? Разговор с мужем окончится очередным скандалом. Пожаловаться в райком? Нет, на это она не способна!... Ведь неизвестно, какой человек будет разбирать дело. Вдруг он окажется врагом Рустама? Воспользуется случаем и, вместо того чтобы помочь, опозорит Сакину и ее мужа, скрутит, повалит и грудь старику придавит коленом. Нет, с такими мыслями с ума сойдешь. Лучше домой уйти поскорее...

‑ Куда же Ширзад‑ то запропастился? Ведь время корову поить! ‑ подумала вслух Сакина.

‑ Мама, воды, что ли, тебе надо? Сейчас принесу!

Сакина подняла глаза и увидела Першан.

‑ Да как ты подкралась? Случилось что‑ нибудь? От отца телеграмма?

‑ Нет, я так пришла. ‑ Объяснение Першан показалось не совсем убедительным, и она добавила: ‑ Надо у Ширзада взять одну книгу. А он не вернулся?

‑ Да нет еще. Пойди в дом, зажги лампу, а то больно мрачно.

Но девушка постеснялась зайти в дом Ширзада и, схватив ведро, побежала к водоему.

" Гляди, как старается, ‑ подумала Сакина. ‑ Будто в этом дворе обронила обручальное кольцо. А что ж, Ширзад ‑ хороший парень, если их звезды сольются воедино, я буду счастлива... "

Першан тем временем напоила корову, засыпала ей в кормушку сена, подбросила в очаг хворосту, ‑ все это она делала быстро, сноровисто.

‑ Ты щедра, как отец! ‑ похвалила Сакина. ‑ Не смотря ни на что, у Рустама‑ киши добрая душа, любит делать подарки.

‑ Так уж положено на этом свете, мама, ‑ рассудительно заметила Першан, садясь рядом под тутовником.

Вдруг она увидела застывшего в растерянности у ворот Ширзада, быстро поправила черное с цветной каймой платье, и без того аккуратно облегавшее ее статную фигуру.

‑ Добрый вечер, тетушка! ‑ робко сказал парень. ‑ Или глаза мне изменяют, но рядом с вами...

Сакина смутилась не меньше Ширзада: может, Першам не следовало сюда приходить? А Першан рассмеялась:

‑ Бригадир не узнает своих колхозниц? Нечего сказать!...

Ширзаду показалось, что на дворе стало светлее, кругом все похорошело, словно куст диковинных роз расцвел...

‑ Как замечательно, что зашла! ‑ вырвалось у него. ‑ Проходи в дом...

Но Першан сухо сказала, что заглянула сюда только затем, чтобы взять одну книгу, а какое название ‑ позабыла: что‑ то о передовиках азербайджанских колхозов. Книга нужна Рустаму‑ киши.

‑ " Новые задачи ‑ новые требования", так, что ли? ‑ подсказал Ширзад, вспомнив, что председатель не раз хвастался, что читал эту книгу, но, как видно, в нее и не заглядывал. Ну, лучше поздно, чем никогда... ‑ Только не рассказывай, что у меня взяла, а то он и смотреть не станет.

‑ Да будет тебе известно, что я ничего не скрываю от любимого отца. Ты что, учишь меня обманывать родителей? Мама, слышишь?!

‑ Девушка, помолчи! ‑ крикнула Сакина.

‑ Благодарю за книгу, мне пора домой, ‑ чопорно сказала Першан и уже в воротах добавила: ‑ Надеюсь, мама, что за разговорами с этим молодым человеком ты не забудешь, что у тебя есть своя семья?

И, расхохотавшись, пустилась бегом по темной улице. Сакина только руками развела и вздохнула, а Ширзад со светлой, чуть‑ чуть грустной улыбкой где стоял, там и сел, прямо на нижнюю ступеньку крыльца, вытянув гудящие от усталости ноги в запыленных парусиновых сапогах.

Почему запоздал? Да работы, как всегда, много, комиссия приезжала из района, проверяла хлопчатник, ход культивации. Остались ли довольны? Парень замялся, посмотрел куда‑ то в сторону... Он знал, что Сакина с болью переживала все неудачи мужа, но соврать ей не решился.

‑ Нет, тетушка, недовольны. На многих участках посевы изрежены, кусты низкорослые... ‑ Ширзад нарочно сказал " на многих участках", а не в " некоторых бригадах", чтобы Сакина не подумала, что он хвастается. На делянке его бригады хлопчатник был, по мнению комиссии, в отличном состоянии.

‑ Чего же вы‑ то смотрите? ‑ с упреком сказала Сакина.

‑ Не обижайся, тетушка, прошу, но такой вопрос уместно бы задать другому человеку.

‑ А я и его спрашиваю. Если ты парторг, так, значит, вы в одном ярме с Рустамом, вот и отвечай за него, ‑ возразила Сакина.

Ширзад пожал плечами. Разве он избегал ответственности, разве не хотел помогать председателю? Но что сделаешь, если каждое слово Ширзада приводит Рустама в бешенство.

Сакина принесла на веранду, тюфяк, постелила его на тахте, положила мутаку, ватное одеяло. Вернувшись на крыльцо, она опустилась рядом с парнем, вздохнула и задумчиво сказала:

‑ Готовила я тебе ужин и смотрела на закат солнца... Жаркое, ослепительное, оно не спешило уйти. Но пришло время, и солнце скрылось за горизонтом. Пусть оно сегодня закатилось, но мы‑ то знаем, что завтра солнце опять покажется и наградит нас своим благословенным светом. А как мы, люди? Переживаем ли мы свой закат, воскреснем ли молодыми и сильными? Нет, такого еще не бывало на белом свете. У каждого из нас было утро, был полдень, придет и закат. Счастливы те, которых в часы заката помянут с благодарностью. Горе тем, которых проводят проклятиями... Ты молод, сынок, очень молод, и многое кажется тебе в жизни иным, чем мне, старухе. Рустам мой муж, кто лучше меня его знает? Десятилетиями клали мы по ночам головы на одну подушку. Он упрямый, слов нет, ‑ но честный. В этом ты мне поверь. Старайся не вызывать в нем гнева, умело подходи, с безветренной стороны, и все тогда наладится.

Ширзад подумал, что и у него есть свое достоинство: если колхозные коммунисты выбрали его секретарем, то и Рустам должен с этим считаться. Но, не желая обижать тетушку, он сказал с фальшивой бодростью:

‑ Ты права: после нас останутся лишь доброе имя да наши дела. Ты знаешь, тетушка, что жизнь у меня была нелегкая. Может, жил бы по‑ иному...

‑ Ты и в золототканом платье не зазнаешься, ‑ перебила его Сакина.

‑ Не знаю, не знаю... ‑ Ширзад опустил глаза. ‑ Старики говорят, что иного ослепляет богатство, другого ‑ слава, третьего ‑ власть. Прямо тебе скажу, тетушка, что Рустам‑ киши последнее время совсем зазнался, не подступись. Считает, что умнее его и в районе никого нету!

‑ Согласна, сынок, согласна, но что ж теперь делать? Отвернуться всем от него? Может, лучше попытаться открыть ему глаза, предостеречь от заблуждений? Не дать сбиться на старости лет с верного пути?

Ширзад задумался, и, глядя на него, Сакина пожалела, что взвалила свое горе на плечи юноши, которому бы сейчас впору радоваться жизни... В детстве у него радости мало было...

‑ Пойду принесу тебе чаю.

Сакина задержалась у очага, а Ширзад все еще раздумывал о ее словах. Как это верно: дорога жизни ведет только к закату, к увяданию, к старости. Нельзя на ней остановиться, нельзя повернуть обратно, к юности, нельзя проделать этот путь дважды.

Приняв из рук тетушки стакан чаю, Ширзад сказал:

‑ Если бы заранее знать, как следует прожить жизнь, не раскаиваться в заблуждениях, идти уверенно, прямо... Но это невозможно. Тетушка, приходилось ли вам делать что‑ нибудь такое, чего вы простить себе не могли?

Сакина прищурилась, будто вглядываясь в прошлое.

‑ Конечно, сынок... Лет двадцать назад поссорилась с соседкой и таких черных слов ей наговорила ‑ бедняжка даже расплакалась от обиды. А через три дня настиг ее ангел смерти. Кажется мне, в могилу унесу это горе. Самое страшное, сынок, раскаиваться в собственной несправедливости.

Ширзад, тронутый откровенностью тетушки Сакины, которую привык уважать как родную, начал припоминать и свои грехи. Будто наяву увидел он огорченное лицо матери, вытряхнувшей из его кармана табачные крошки.

‑ Буду жертвой твоей, сынок, но брось это проклятое зелье, ‑ попросила она, а отважный десятиклассник, выкуривший первую папироску на своем веку, грубо заорал:

‑ Не приставай, сам знаю, что делаю, не маленький! ‑ И, хлопнув дверью, оставил мать в слезах.

Через неделю оба позабыли об этом случае. Курить Ширзаду не понравилось ‑ тошнота одолевала, но сейчас ему показалось, что слезы матери еще не просохли и капают на его лицо.

‑ Опасаюсь, тетушка, что моя рука окровавлена и родная мать никогда не простит меня, ‑ тихо признался он Сакине.

Было темно, и Сакина могла снисходительно улыбнуться, не боясь обидеть юношу.

‑ Да ты, сынок, чудак, ‑ сказала она. ‑ Экие пустяки тебя тревожат, пусть пойдет впрок тебе материнское молоко. Но раз уродился сердобольным, так и не обижай понапрасну людей. Щедро твори добро... Недаром говорят: " Бык пал ‑ шкура осталась, герой погиб ‑ слава жива! " Но остерегайся злых людей, не ломай хлеб с первым встречным. Доверчивость тоже не всегда хороша, это я по Рустаму‑ киши вижу.

Ширзад не понял, какое отношение к этому разговору имел Рустам. Сакина минутку колебалась, а потом, махнув на все рукою, ‑ если уж говорить, так говорить начистоту, ‑ сказала, что Ярмамед старается подружиться с Ширзадом, втереться ему в доверие.

‑ Боже упаси, не подпускай близко! Весь народ настроен против Ярмамеда, а уста народа всегда правдивы.

Раньше Ширзад уговаривал себя, что нельзя обижать подозрениями Ярмамеда и Салмана, а теперь он сам раскаивался в своей наивности. Неспроста, нет, неспроста жмутся эти подхалимы под крылышко Рустама‑ киши... Ширзаду представились жирные, сильные сорняки, приросшие к кусту хлопчатника, высасывающие из него все соки. Нелегко с корнем вырвать сорняк! Надо до усталости поработать кетменем, переворошить всю землю вокруг. Иногда приходится сжечь и самый куст, чтобы спасти от заразы соседние. Но дай только корням сорняков переплестись в глубине, ‑ все пропало, вся делянка погибла.

‑ Тетушка, ‑ простодушно спросил Ширзад, ‑ а ты пробовала поговорить об этом с Рустамом‑ киши?

‑ Ты думаешь, сынок, я и слепая и немая? ‑ обиженно усмехнулась Сакина. ‑ Изо дня в день твержу: держись за народ, если и споткнешься, так не упадешь.

‑ Без поддержки народа любой рухнет, ‑ согласился Ширзад.

‑ Одной рукой и в ладоши не хлопнешь, ‑ продолжала Сакина.

И правда, одна‑ то рука способна дрогнуть в сомнении: а за сорняк ли она взялась, не полезное ли это растение? Тут нужна тысячерукая, мудрая, на основе жизненного опыта ‑ уверенная в правоте сила. Каждый знает: что не подметит кривой, сразу увидят сотни глаз. Эта истина простому колхознику ясна, а некоторым власть имущим она до поры до времени недоступна.

‑ Тетушка, ‑ не унимался Ширзад, радуясь, что нашел такую искреннюю собеседницу, ‑ нет на свете существа более сложного, чем человек. Бывает, что все считают человека погибшим, отпетым, а он оказывается хорошим. А другой с виду умница и на все руки мастак, а узнали получше ‑ настоящий негодяй.

‑ Видно, потому и нельзя полагаться только на свои суждения, жить в одиночку, ‑ сказала, подумав, Сакина. ‑ Одинокого теленка в степи и заяц зарежет!...

В ее речах Ширзад уловил мудрость прожившей трудовую жизнь азербайджанской крестьянки, которая ни разу не солгала, душой не покривила, на чужое добро не зарилась, привольной жизни кое‑ кого из знакомых не завидовала, а надеялась лишь на плоды рук своих. Да, он услышал в словах Сакины биение благородного сердца женщины, живущей счастьем мужа, семьи, детей своих. Пригорюнившись, Сакина говорила, что Рустам постарел, поработает еще пять лет, а потом отойдет в сторонку, уступит дорогу молодым. Таким, как Ширзад, придется управлять хозяйством, руководить людьми. И теперь уже у Ширзада большая ответственность, вот бы им с Рустамом и быть подмогой друг другу, тогда все колхозники пойдут за ними, горы можно будет своротить. Если за порядком будет следить зоркий народный глаз, нечистые на руку не посмеют и шевельнуться. Председателю и секретарю не придется тревожиться: что делается с ягнятами в степи, не расхитили ли зерно? От народного глаза не укроется иголка в стоге сена.

‑ Ну ладно, пора домой, своих детишек кормить да укладывать, пошутила Сакина, ‑ Есть у меня к тебе просьба, Ширзад...

Она вдруг покраснела, смутилась,

‑ Говорите, говорите, тетушка, ведь вы мне и вправду второй матерью приходитесь.

‑ Если тебе придется завернуть случайно в " Красное знамя", скажи невестке, что у нас с Першан сердце разрывается от тоски. Пусть хоть на часок к нам заглянет, ‑ попросила Сакина,

Ширзад мог бы рассказать ей, как на днях он с Наджафом и Гызетар отругали Гараша за легкомыслие, но он постеснялся и только обещал:

‑ Завтра буду там, обязательно скажу.

Сакина ушла, а взволнованный разговором и своими мыслями юноша долго сидел на ступеньках крыльца и не зажигал лампы. Хорошо, отрадно было у него на душе.

Рано утром, едва первый луч солнца провел по алмазно‑ чистому горизонту густо‑ алую черту, Ширзад оседлал гнедого и полетел в цветущие, благоухающие свежестью поля: возвышенные чувства, обуревавшие юношу, теперь превратились в неодолимое стремление действовать, бороться.

А украшенная пестроткаными лугами и заколосившейся чуть‑ чуть пшеницей Мугань, словно кроткая любящая мать, звала к себе Ширзада,

Привстав на стременах, он окинул зорким взглядом беспредельную равнину, увидел вышедших на работу колхозников, и душа парня наполнилась удовлетворением, что и он с ними... А когда среди дочерна загорелых, веселых, оживленных женщин и девушек он узнал Сакину, то вспомнил вчерашнюю ночную беседу с нею и сердечно поблагодарил ее за откровенность и мудрость, а через минуту мысли о ней ‑ прекраснодушной ‑ причудливым образом переплелись с думами о народе.

" О мой народ, о мое прибежище, надежда моя! ‑ как песня, зазвучали эти вещие слова в сердце юноши. ‑ Только в тебе моя жизнь, моя отрада! На крутых поворотах ты берешь меня за руку, не даешь поскользнуться, упасть. Жар моего сердца принадлежит тебе! Это по твоему повелению воздвиг я дворцы, прославляющие мой Азербайджан! По твоей воле я провожу каналы и дороги, строю города, насаждаю леса в пустынях, пробиваюсь в глубину земных недр к несметным сокровищам. Ты, мой народ, вдохновил меня на борьбу за изобилие плодов земных. Ты в горькие минуты жизни не покинул меня, В минуты, когда отворачиваются от нас слабые сердцем, малодушные, трусливые, ты со мной. Быть всегда верным тебе, выше всего на свете ставить твои чаяния, смиряться перед тобой, не дать гордыне пробраться тайком в мою душу ‑ вот моя вера!. "

Травы удались на славу, поднялись выше пояса, сочные, благоуханные. Косцы, дружно взмахивая косами, шли по лугу ровным строем, оставляя позади валки. Воздух был пропитан крепким запахом сена. Ширзаду стало приятно, когда, выйдя в степь, он увидел, как много накосили за утро, но через минуту взгляд его упал на стоявшую в стороне косилку, и он помрачнел.

‑ Почему машина стоит? ‑ спросил он одного из косцов.

Тот смахнул рукавом капли пота с лица, пожал плечами.

‑ Сломалось что‑ то. А машинист спустился к реке, говорил, что скоро вернется.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒