Глава девятнадцатая 9 страница

Арлин замолкла, отстранилась, поднялась и принялась одеваться.

* * *

Еще до того как выскользнуть из дома, он услышал возню Тревора на кухне: судя по звукам, кашу себе намешивал. А выйти из дома нельзя было никак, не пройдя мимо кухонной двери.

Рубен неожиданно замер в коридоре, и Арлин сходу ткнулась ему в спину.

– Что стряслось?

– Тревор встал.

– Ну, конечно же, Тревор встал. Он позже шести никогда не спит, даже в выходной день.

– Как‑ то неловко получается.

– С чего это?

– Я его учитель.

– Ну‑ у?

– Даже не знаю, что ему сказать.

– А попробуй‑ ка сказать правду, а?

И то. Точно. Правду. Кое‑ что Тревору уже известно, все же Рубен не очень‑ то расчитывал вот так, немедленно и откровенно, это обсуждать. Теперь же, похоже, выбора у него не было. Он вошел на кухню, где Тревор, сидя за столом, заливал молоком нелепо громадную порцию воздушного риса.

– Привет, мистер Сент‑ Клер.

Рубен сел рядом с ним за стол. Арлин, обогнув их, прошла к плите и спросила Рубена, что из яиц ему больше по вкусу.

Опешив, Рубен поднял голову:

– Кому, мне? А‑ а. Я не полагал, что остаюсь.

– Куда‑ то надо идти?

– Э‑ э, нет. В общем‑ то, нет. Спасибо. Как для себя готовите, так и чудесно подойдет.

– Омлет, значит.

Рубен вновь обратился к мальчику:

– Ты, Тревор, кажется, не удивлен, видя меня здесь.

– Машина ваша, – пожал плечами Тревор, – у крыльца.

– Метко замечено.

– Вы у нас всю ночь провели?

Рубен бросил взгляд на Арлин: скорее молчаливый призыв о помощи, если по правде, – но она была занята возней с конфоркой, стараясь ее разжечь. Несомненно, она все слышала, однако предоставила Рубену самому выпутываться.

– На самом деле, Тревор, да. Провел.

– Круто. – Тревор взял с соседнего стула воскресную газету и принялся за просмотр цветных комиксов.

– Для тебя в этом есть что‑ то сложное, Тревор? – Вопрос казался глупым даже самому Рубену, когда он произносил его, потому что большинство мальчишек не пользуются словом «круто» для обозначения того, что сложно. Реакция столь разительно отличалась от ожидаемой, что он, похоже, не дослушал слова мальчика до конца.

– Практически то была моя идея.

– Еще одно меткое замечание.

– А вы с мамой собираетесь пожениться?

– Немного рановато думать об этом. Однако мы с твоей мамой на самом деле нравимся друг другу.

– Я так и знал, что понравитесь. Так я и знал. И, конечно, надеюсь, что вы поженитесь. Не слишком‑ то много у меня новых идей для моей затеи.

Из книги «Говорят знавшие Тревора»

Когда в тот вечер я добрался до дома, то по межгороду позвонил Лу.

– Ничего себе! – воскликнул он. – Тебя уложили. Потрясающе. Жаль, не могу похвастаться тем же.

Я попробовал объяснить, что чувствую в этом какую‑ то нечестность. Объяснить это было нелегко. Единственное, что я мог привести в качестве примера, это свой стыд, когда Тревор увидел меня на следующее утро. Ощущение, что своим присутствием там я делаю ему плохо. Лу спросил, походило ли на то, что Тревор был против, и я вынужден был сказать ему правду.

Лу заметил, что единственный, кто чувствовал себя странно, это я. Я решил: это означало, что беспокоился я попусту. Привычное для меня дело. Моя особенность. По‑ моему, именно это я хотел от него услышать. Что мое беспокойство ни на чем не основано, как тень, за которой нет ничего материального, затем, после того как он сказал бы мне так, ощущение исчезло бы, словно тень, смытая светом.

Только Лу сказал не так. Он сказал, что я единственный, кто чувствовал себя виноватым, и я единственный, кому были ведомы мои намерения. Возможно, мои намерения были бесчестными.

Я постарался отрешиться от его вывода, но в ту минуту, когда он делился им, ощутил, как меня накрыло огромной волной стыда. Я признался Лу в том, чего никогда ни перед кем не произносил вслух. Арлин была не совсем той, что рисовалась мне как пара. Она не была той, кого я с великой гордостью внес бы в комнату на своих руках.

– Иными словами, – отозвался Лу, – ты ее стыдишься.

– Этого я не говорил.

– Еще как сказал.

Все эти мысли разом завертелись у меня в голове, даже дышать стало трудно. Стало понятно, чего во мне она боялась больше всего. Того, что я смотрел на нее свысока. В основе самых больших страхов всегда есть крупица истины. Этим‑ то они и так гадки. Есть ли у нее подруга, думал я, с кем она так же могла бы поделиться? Может ли она, думал я, рассказывать про мое лицо и про то, насколько трудно находиться физически близко ко мне?

– Если действительно хочешь какую‑ то другую, – сказал Лу, – иди найди какую‑ нибудь другую. Ей ты никаких одолжений не делаешь.

– Нет, – ответил я. – Я хочу ее. – И этот ответ удивил нас обоих.

Мне просто нравилось то, как я себя чувствовал рядом с ней. То, какие чувства она во мне пробуждала. И неожиданно это показалось куда более истинным и стоящим, чем ношение женщины на руках.

Лу рассказал мне историю про своего недавнего любовника. Мужчину, который, как и большинство мужчин в его жизни, держал его на расстоянии, пока у Лу терпение не лопнуло.

– В конце концов я поставил ультиматум: сотвори ад из моей жизни или убирайся из нее ко всем чертям! Если хочешь перестать чувствовать себя бесчестным, Руб, постарайся из нее сделать честную женщину.

Когда я повесил телефонную трубку, многое стало выглядеть яснее.

* * *

Когда он наконец‑ то отыскал его, кольцо, которое, в его понимании, было именно таким, как надо, то понял, что пришлось бы спустить все свои сбережения, чего делать не хотелось вовсе. Деньги на черный день. На душе было хорошо просто потому, что он знал: они есть. Но он понимал: оставаться им там недолго.

Кольцо было не настолько велико, чтобы бросаться в глаза, но достаточно заметное, оправленное в белое золото с бриллиантами поменьше, спускавшимися до половины кольца от верхнего камня. Немного старомодное, но ему это в нем нравилось. Немного походило на кольцо его матери, но не настолько, чтобы это имело значение. Просто кольцо было именно такое, как надо, потому что он знал это.

Оставив кольцо лежать на прилавке магазина, он отправился домой – и никак не мог выбросить его из головы. Решил поспать с мыслью о нем, но спалось плохо. Утром опять отправился к ювелиру, боясь, что кольцо уже куплено. Когда оказалось, что нет, попросил отложить его, понимая, что еще может передумать.

Но уже на следующей встрече с Тревором за завтраком на кухне он понял, что должен сделать это. Посмотрел на Тревора и понял. Не сможет он купить колечка подешевле или превратить их отношения в дешевку, не купив вообще никакого. Поступить справедливо по отношению к Арлин значило поступить справедливо по отношению к Тревору. И, разумеется, к себе самому.

* * *

Кольцо лежало у него в кармане, когда на другой день вечером он повел Арлин на ужин.

Она надела блузку из розового шелка и открыто улыбалась, являясь всему свету как женщина, которую он всегда знал и всегда хотел – и никаких промежуточных сомнений. Сунув руку в карман пиджака, он сжал пальцами бархатную коробочку. Он был уверен. Почти извлек ее, но упустил нужный момент. Но еще успеет. Только бы время подгадать. Он был уверен.

А она, возможно, нет.

Рубен до того погрузился в собственные сомнения, что забыл принять во внимание очень реальную возможность того, что Арлин может сказать «нет». Он вынул руку из кармана и постарался забыть, что коробочка осталась там.

Когда в тот вечер попозже он проводил ее до двери дома, оба признались, что вымотаны до изнеможения. Рубен оставил ей на прощание легкий бесстрастный поцелуй.

И в тот же миг в нем пробудилось волнение от воспоминаний о том вечере, когда она неожиданно бросилась ему в объятия, предлагая себя, как раз тогда, когда он ждал поцелуя на прощание. За это он ее полюбил. Пусть тогда и сбежал. Все остальное было лишь игрой, чтобы отвратить именно этот миг, когда он чертовски хорошо понимал: она это то, что ему нужно, и понимал, что что‑ то не так.

– Ты в порядке? – спросила она. Голос прозвучал слабо. Испуганно.

Он сам порядком испугался, услышав его таким.

– Конечно. Что могло стрястись?

– Не знаю. Ты вроде странный какой‑ то сегодня.

– Просто устал.

– Ну да. Я тоже.

По пути к машине он обзывал себя трусом.

На полпути к дому его будто стукнуло, словно он от сна отрешился. Вообразить не мог, о чем он до того думал или почему. Поверить не мог, что едва не произнес этого вслух. Подумал об Арлин, попытался мысленно представить ее, но вырисовывалась лишь какая‑ то незнакомка. Добравшись до дому, нашел чек за кольцо у себя в ящике – там, где и оставил его.

Мисс Лайза вспрыгнула к нему в постель и потерлась о подбородок. Он рассказал ей все. Обрисовал скалу, с которой едва не прыгнул. Кошка согласилась с тем, что люди существа порывистые и странные. В лучшем случае. Он пообещал ей, что утром вернет кольцо, но так и не дошел до такого.

Глава шестнадцатая. Сидни Г

Им в угоду он добавил своей походке малость вальяжности.

Знал: они у него за спиной, – чувства подсказывали ему это. Просто здравый смысл говорил ему об этом. Выйдя из бара, он знал: они пойдут следом. Выпитое пиво ударило в голову, что плохо сказалось на его поступи и равновесии. Эту неурядицу требовалось вдумчиво одолеть.

Все ж в переулок свернул. Поступи он иначе, так совсем‑ совсем другой был бы человек. Чего никогда бы себе не позволил. Сидни Г. до конца, только это еще не конец. Для такого надобна армия побольше этой. И потом, бок ему приятно холодила сталь. Будем считать, силы равные.

– Эй ты, лоб здоровый! – Резкий окрик сзади. Голос он узнал. Этот голос уже попадался ему нынешним вечерком.

Слушай, она сидела себе у бара одна: откуда ему было знать, что она с этим мужиком? И потом, если б дело выгорело, то какая бы ему была забота?

Только тут – городок маленький, ничего похожего на настоящий мир. А тут еще этот красномордый мужлан, что за ним, а за тем другие крепкие мужланы из того же маленького городка – вот и сбита команда по случаю. Эти козлы считают, что последнее слово за кулаками.

Тото, по‑ моему, мы уже не в Канзасе.

– Я к тебе обращаюсь, болван.

Сидни Г. остановился, слегка покачнулся и обернулся. Их было четверо у входа в переулок, свет фонарей бил им в спину, и облака от их дыхания клубами ходили во все еще холодном и ясном после вчерашнего дождя воздухе.

Они подходили, впереди опечаленный дружок той леди, трое его подручных выстроились у него за спиной, лыбясь тошнотворным хором.

Вот и попался, балаболка городская.

Это вы так считаете.

– Ну, лоб здоровый. Повтори‑ ка, что ты мне плел про мою мамочку.

Сидни Г. усмехнулся. Глубоко вздохнул, выпячивая живот под ремнем с выпуклостью холодного металла.

– Эй, слышь, мужик, по чесноку, то неправдой было, что я про твою мамочку сказал. Я ее на самом деле не сделал.

Четверо мужиков оскалились, ободренные своей воображаемой мощью.

Катись‑ ка, городской, отсюда, пока цел.

Это вы так считаете.

– Я говорю, такую дылду‑ уродину? Да мне плевать, сколько б она ни упрашивала. Это не по мне. – Сидни улыбнулся и вытащил из‑ под пальто пистолет. Он был пьян, вдрабадан. Настолько пьян, что позволил себе ошибку. По‑ настоящему глупую ошибку: стоя лицом против четверых, ни разу не позаботился взглянуть, что у него за спиной.

Попытался образумиться, но – слишком поздно.

Сильная рука ухватила его сзади за правое запястье, другая обернулась вокруг предплечья. Жертва собственных замедленных рефлексов, Сидни Г. рухнул под напором на колени, почувствовал тошнотворную, хрустскую боль в локте. Подумал, что от боли блевать начнет. Слава Богу, что он под газом. Черт, утром эта сучья кость разболится. Если наступит для него утро.

Скрюченный пополам от боли (пистолет отлетел на тротуар – не дотянешься), он почувствовал, как тяжелый башмак врезался ему в живот, слегка приподняв его тело над землей. Но он не орал, не просил прощения, не молил о милости, он лишь плевал мужику на башмаки. Сидни Г. до конца, который, похоже, наставал.

Он был слишком пьян, когда впервые услышал этот звук, к тому же мало что соображал, чтобы понять, откуда он исходит. Пчела жужжит возле уха, наверное. Но ноги, все те ноги, через которые он смотрел на белый свет, расступились. Голова слегка приподнялась, и он увидел, как мираж в ночи, осиянный сзади, высветился сквозь эти ноги: крошка‑ человечек на крошке‑ мотоциклетике газует ручкой, будто воображает, что под ним мощный «харлей».

Паренек сбросил сцепление, его байк подрыгнул и почти встал на заднее колесо, затем рванул по переулку прямо в гущу драки. Ноги запрыгали, спасаясь бегством.

Черт побери, Сидни. Кавалерия!

Маленький наездник остановился возле Сидни Г., протянул вниз руку, и тот ухватился за нее, почти стащив паренька с байка, как тонущий пловец, тянущий на дно спасателя.

Паренек встал, чтобы снова запустить движок. Потом, крепко ухватив левую руку, протянутую ему Сидни, рывком поднял того на ноги. Сидни прыгнул в седло, промахнувшись на целую милю. Он упал на мостовую, и его пришлось наполовину тащить. Паренек рванул вперед, убегая от преследователей, а позади него волочился, подпрыгивая, Сидни Г. Впрочем, Сидни не обижался: там, в переулке, его ждало кое‑ что похуже.

Потом паренек ударил по тормозам, развернул байк вполоборота, едва не завалив его. Подтянул с натугой Сидни, и тот перекинул ногу через седло, ухватился левой рукой за куртку паренька, таща за собой вывернутую правую.

Так они усаживались целую секунду, казавшуюся вечностью, вслушиваясь в стрекот движка, замечая, как пятерка преследователей располагалась по обе стороны, перекрывая оба выезда из переулка. Трое с одной стороны, двое – с другой. Бестолочь.

– Держись, – сказал паренек.

Черт побери, попробую.

Паренек рванул байк вперед и, как ни трудно было на таком малом месте, круто развернул его, помогая себе и поддерживая равновесие ногой, и покатил в сторону, где заставой стояли всего двое.

Выжал газ и направился прямо на них.

Сидни же гадал, долго ли мужланам не хватит ума подобрать пистолет.

Один из них поймал паренька за рукав и рванул. Потянул его вбок, стараясь завалить мотоцикл с седоками. «Двинь ему в глаз», – убеждал себя Сидни, но у него была всего одна рука, и она нужна была, чтобы оставаться на одной лошади с рыцарем морали. Мотоцикл накренился влево. Сидни Г. опустил ногу, то же сделал и паренек, борясь с весом и сумасшедшим креном байка.

«Ни за что не получится, – подумал Сидни Г. – Мы брякнемся».

Только ему‑ то доводилось ездить на больших, тяжелых мотоциклах. А этот был легким.

По одному хорошему толчку каждого из них – и машина наполовину выпрямилась. Паренек ударил по газам и байк ринулся вперед, вырвав рукав ездока из хватки последнего из преследователей.

Они вырвались из переулка, резко свернули вправо, к автостраде. Сидни расслышал позади хлопок, в котором узнал пальбу из его же собственного оружия. Но ни удара, ни боли не последовало, если не считать боли утраты пистолета: Сидни будет скучать по нему.

– Что такого, черт побери, я тебе когда‑ нибудь сделал? – орал он в ухо пареньку, а рев движка уносил его слова прочь.

Тошнота и боль волной прошлись по всему телу. Они въехали на пандус автострады, у Сидни Г. хватало забот с тем, как бы только удержаться. Только бы постараться не потерять сознание.

* * *

Он поплавком выскочил пару раз откуда‑ то из‑ под глубин сознания. Боль не уходила, терпеливо дожидалась его. Через минуту он встанет и оценит, что к чему. Он всегда так делал прежде.

Было нечто чистое и победное в том, чтобы проснуться, чувствуя себя настолько паршиво. Это означало: он все еще жив. Он опять выжил.

Сидни Г. открыл глаза.

Потолок слегка кружился. Сидни опустил взгляд на правую руку, источник самой острой боли. Дело ясное: сломана в локте, распухла, сделавшись вдвое‑ втрое больше, чем положено, и торчала в неестественном направлении.

Порывшись в кармане пиджака, левой рукой извлек оттуда свою таблетницу. Высыпал содержимое на колени. Отыскал пару болеутоляющих пилюль и проглотил их без воды.

Потом лег, закрыв глаза, и стал сводить все побои и ушибы воедино. Коленки сверху, чувствуется, побиты и содраны, но вниз смотреть не хотелось. Попозже. Никаких существенных движений, пока не станет действовать лекарство. Судя по ощущениям пониже груди, у него, возможно, даже ребра треснули, одно или два. Дышать полной грудью и глубоко – это было где‑ то между нежелательным и невозможным.

Он задремал на несколько минут, а потом его как волной обдало: облегчение, – как выключателем щелкнули. Постепенно глушилась боль, оттеснялась так далеко и глубоко, что практически и не чувствовалась вовсе.

Попробовал встать. Так, боль вообще‑ то есть, но ощущается едва ли не так, будто она у кого‑ то другого. Поднялся на ноги и встал, чувствуя, как его пошатывает и тошнит. Оглядевшись, выяснил, что находится в маленькой квартирке почти без мебели. Вокруг – никого. Сидни подошел к окну, надеясь, что свежий воздух поможет.

За окном увидел паренька, сидевшего на крыше. Тощий и бледный, на вид, лет двадцати, не больше, смахивал на человека, с каким у Сидни Г. никаких дел и быть не могло, ни в коем разе за миллион лет.

– Салют, – произнес паренек.

– Салют, – с облегчением выдохнул Сидни Г., теперь уже полностью осознавая, что он жив и хорошо подзаправился болеутоляющим, чтобы считать, что это здорово. – Ты, должно быть, тот самый малый, кто меня вчера из этой бучи вытащил.

– Ага. Мне тебя в больницу надо бы, но ты сознание потерял. Я тебя на байке с трудом удерживал. Пришлось держать тебя за левую руку, перекинув ее себе через плечо. Я сцеплением орудовать не мог. Пришлось в одну секунду прямо домой домчаться. Не посмел куда‑ нибудь подальше ехать.

«Понял? » – подумал Сидни. На сей раз жизнь ему подфартила: вот уж чего ему не было нужно, так это поездки в больницу. Начал бы с приемного отделения, а закончил в тюрьме. Даже на этом замшелом полустанке не оказался бы, если б мог себе позволить сделать доступными сведения о своем местонахождении. Глупыш не подумал об этом, но все вышло без проблем. Он отправится обратно в Л‑ А, по‑ тихому, и наведается к тому врачу, кто хорошо умеет хранить тайны. Потом он снова выберется из города, прежде чем кто‑ либо окажется умнее.

– Знаешь что, паренек. Повезло, что ты не такой, как я. То есть повезло мне. Я‑ то бы просто сидел в конце того переулка и ржал. Соображал бы, чем это сукин сын навлек на себя такое.

Паренек поднял глаза на Сидни Г., темный холодный взгляд уперся ему в лицо. Никакого чувства юмора, никакого изыска. Приличная стрижка, но к ней – ничего. Ничего существенного внутри.

– Забавный способ сказать спасибо.

Сидни Г. присел наподоконник. Он не говорил спасибо, во всяком случае до того, пока такое намерение чертовски прочно не угнездится у него в голове. И уж всем чертям ясно, что он не благодарит по понуканию. Он глянул сквозь деревья на улицу, где проблескивал белым мотоциклетик паренька. Приятно было увидеть его. Где‑ то в глубине души стало приятно. Как вчера вечером.

– Симпатичная у тебя машинка. На настоящем байке ездил когда‑ нибудь? – Сидни Г. вынул из кармана сигарету. Попытался прикурить ее, орудуя левой рукой. Паренек схватил задымившую было сигарету с зажигалкой и швырнул их вниз, на улицу.

– Ты что?!

– Не у меня дома.

– Ну да, у тебя тут чертовски великолепное жилище. Настоящий дворец.

– Отвали.

– Прошу прощения?

– Слышал же. Я сказал: отвали.

Паренек через окно влез в комнату. Сидни попятился: сказывалась слабость от лекарства. Как он мог попятиться? Никогда этого не делал, даже перед лицом смерти. Вот только рука. Не было желания ее даже трогать, толкать, плюс не было сил думать здраво. Вот и окончил он свое отступление, прижавшись спиной к голой стене и видя прямо перед собой этого безнадежного маленького сопляка.

– Машина моя – самый настоящий байк, а что она маленькая, так то тебе дьявольски повезло, или мы оба были бы мертвыми. Тот громила, что старался тебя убить, едва не повалил ее на бок. Если б я не смог поднять ее одной ногой, мы оба были бы мертвыми сейчас. И зачем вообще я это сделал? Зачем жизнью рисковал, помогая тебе? Ты такой засранец.

– Прошу прощения?

– Слышал же.

– Да я тебя сделаю, даже с одной рукой, связанной за спиной.

– Валяй, попробуй.

Ну вот опять: связана‑ то была рабочая правая, а кроме того, этот глупый сосунок выручил его, пусть даже он теперь и распускает сопли из‑ за этого.

– Вообще‑ то, почему ты это сделал?

– Я тебя еще не знал. Не знал, что ты за засранец.

– Зачем же тебе было помогать человеку, которого ты даже не знаешь?

– Тебе не понять.

Паренек отступил от Сидни, и Сидни, согласившись, что ему, наверное, не понять, спустился по лестнице и нашел свою сигарету с зажигалкой на газоне у входа. Некоторое время он сидел, покуривая, раздумывая, что же делать дальше.

Из интервью Криса Чандлера для книги «По следам Движения» (1998)

СИДНИ: Не такой уж я плохой парень. Я что, такой плохой? Такой же, как и любой другой, мне кажется, только они мертвые, а я все еще тут. Вы считаете, что я такой плохой парень?

КРИС: Сидни, я вас даже не знаю.

СИДНИ: У меня как‑ то вроде бы душа скисла, что он меня сразу невзлюбил. Мне, положим, плевать. Подумаешь, скотина, я хочу сказать. Но вы‑ то как бы рассуждаете, мол, кто‑ то спасает твою жизнь, совсем особый случай, типа того.

Только особым случай стал, когда паренек рассказал мне про Движение. Я тогда еще не знал. Гадать пришлось: то ли оно уже охватило Л‑ А, или мне первому быть, кому его там наладить. Только, в любом разе, выслушивать такое не годится. Какой‑ то козел говорит тебе, что ты такое дерьмо, что даже у него на газончике сидеть не достоин. Только я‑ то все равно стараюсь вникнуть, понимаете, почему этот козел время тратит, чтобы делать то, что он сделал. Тут он мне и рассказывает про Движение, а потом говорит, чтоб я не смел этого касаться. Вы в такую херню верите?

КРИС: Он рассердился.

СИДНИ: Это он вам сказал?

КРИС: Да‑ а. Он.

СИДНИ: Я в такую херню не верю. С чего? С того, что я его мопедик унизил? С чего бы это ему меня так невзлюбить? Вроде я больной какой, так прям возьму и все порушу запросто? Движения, они для народа. Они народу принадлежат. А я такой же народ, как и блондинчик с мопедиком‑ крохотулькой.

КРИС: Мэтт. Его зовут Мэтт.

СИДНИ: Да как бы ни звали. Никто мне не указ, чего я могу, а чего не могу касаться.

* * *

Позже, вернувшись в город, в обветшалую двухэтажную квартиру в Южном Лос‑ Анджелесе, Сидни Г. лежал в постели рядом с ней и толковал, как он скучал по ней, в чем, в общем‑ то, было много правдивого. Его правая рука была упрятана в фиберглассовую лангетку – почти от запястья до плеча. На жаре рука зудела немного, а от болеутоляющего гудела голова.

Она спросила, сколько времени он пробудет на этот раз.

– Столько сколько тебе захочется, – ответил он, хотя в этом‑ то правды и помину не было. – Стелла, ты ж не считаешь, что я засранец? Или как?

Стелла фыркнула и перекатилась лицом к стене.

– Временами на тебя находит. С каких это пор тебя стало заботить, что другие думают?

– Думается, не заботит. Слышала когда‑ нибудь про «заплати другому»?

– Нет, это что еще за чертовщина?

Он попробовал погладить ее по волосам левой рукой, но Стелла отдернула голову. Опять бесится. Все еще. Из‑ за того, что давным‑ давно миновало и прошло, из‑ за такой важности, как кто он есть и кем всегда был для нее.

– Новое движение.

– Что за движение?

Он лег на спину, положив левую руку под голову, и рассказал ей все, о чем сам узнал. Все, что ему паренек рассказал… до того, как выпер его из дому, даже не подумав подбросить на вокзал. Он даже рассказал, что поведал об этом паренек только для примера того, чего никак нельзя доверить сделать Сидни. Он сам не понял, почему, может, потому, что это была Стелла, а он как‑ никак, а все же скучал по ней, но он и то разъяснил, что паренек велел ему катиться подальше и никакого касательства к этому делу не иметь, что ему, сопляку этому, придется заново начать с кем‑ нибудь другим, с тем, кто может считаться заплатившим другому. Что он, эта мелочь тщедушная, не желает, чтоб даже отпечатки пальцев Сидни остались на его драгоценной живой передаточной цепи.

– У меня как‑ то вроде бы душа скисла.

– У тебя и души‑ то нет.

– Ну‑ ну.

– Это правда.

– Ты, стало быть, все ж считаешь меня засранцем.

– Ты вообще‑ то за каким чертом рассказал мне про это самое «заплати другому»? Ты почему эту дребедень все еще из головы не выкинул? Глупость какая‑ то! Прикинь, долго ли такое в Л‑ А продержится.

– Представляю себе.

– Ты на этот раз намерен детям денег оставить?

– Если сегодня какой‑ нибудь бизнес проверну.

Но единственный бизнес, который Сидни запланировал себе на этот день, состоял в том, чтобы снова драпануть из города. Он и без того слишком уж задержался.

Из дневника Тревора

Представления не имею, что произошло между Рубеном и мамой. Что‑ то, должно быть, и впрямь, странное. Потому как теперь всякий раз, когда я вижу Рубена, он говорит: «Так. Тревор. Как твоя мама? »

А потом говорит: «Так. Она когда‑ нибудь спрашивает обо мне? »

«Что спрашивает‑ то? » – я всегда думаю. Только обычно лучше в такие дела не ввязываться.

Потом я прихожу домой, и мама спрашивает: «Видел Рубена? » И я говорю, ну, да, я его всю дорогу вижу. А она говорит: «Ну. Он когда‑ нибудь говорит обо мне? »

Иногда хочется заорать на них обоих. Крикнуть хочется: «Да поговорите же друг с другом! Не так‑ то оно и трудно! Ребят, это ж не операцию на мозге делать».

Только взрослые бесятся, когда с ними так разговариваешь.

Ну, у меня такая система. Никогда не говорю ни ему, ни ей того, что им, и вправду, хотелось бы узнать. Тогда рано или поздно им придется переломить себя и поговорить друг с другом.

Иногда беспокоюсь: неужто и я такой же чудной стану из‑ за девчонки, когда вырасту. Тошнит, как подумаю об этом.

Глава семнадцатая. Арлин

Лоретта размешивала молоко в кофейной чашке, и тонкий звякающий звук ложечки действовал Арлин на нервы. У Лоретты опять сломалась ее кофеварка, а поскольку растворимый она никогда не жаловала, то с утра пить кофе заявилась к Арлин домой. У Арлин кофеварка не ломалась никогда, а потому она поневоле пришла к выводу, что свою Лоретта использует просто нещадно.

Арлин решила: когда она проживет в трезвости два года, как Лоретта, то не станет пить по двадцать две чашки кофе в день. Потом, осознав, как спесиво это звучит, мысленно изменила фразу: если когда‑ нибудь у нее случатся два года трезвости.

Все не так‑ то просто, как выглядит в наставлениях.

Обычно ей нравилось, когда Лоретта оказывалась рядом: и чем чаще, тем лучше, – но на прошлой неделе она совсем расклеилась, до того, что крестной своей не позвонила ни разу (мелочь, не прошедшая мимо внимания Бонни).

Голос Лоретты нарушил спокойствие:

– Не много‑ то ты о нем нынче толкуешь.

– О ком?

– Что значит, о ком? О том парне, по ком ты вся из себя пылала.

– А‑ а. – Почему‑ то ей показалось, что Лоретта имела в виду Рики: факт, объяснить который она не могла и предпочла не упоминать. – Думается, я вроде как избегаю его.

– Что, не так хорошо покатило?

– Что?

– Сама знаешь. Спать с ним.

– Да нет. С этим все прекрасно.

– Я думаю!

– Славно было. На самом деле.

– У него, когда он раздет, намного больше шрамов? То есть, ты, как бы дотрагиваешься до них повсюду, где трогаешь?

Арлин пальцами отвела волосы назад и пожалела, что больше не курит. Или о том, что нет под рукой пачки сигарет, чтоб можно было соскочить с вагона для некурящих. Когда он раздевался, шрамов было больше. С левого бока под ребрами и рука его выглядит так, что не приведи бог. Только она не замечала этого до самого утра, да и не так уж это было важно.

– Нет, Лоретта. Не в том дело.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒