Глава девятнадцатая 8 страница

У него получилось намного лучше, чем у нее: развернулся, спустился до основания ограждения. Потом свесился и легко спрыгнул на платформу рядом с Шарлоттой, футах в пяти[30]. Ему легко, подумала она, тощий мужичонка. Наверное, и ста двадцати фунтов[31] не потянет.

Должно быть, он заметил, что она паникует. Очень погано. Она считала, что у нее чертовски непроницаемое лицо.

– Эй, послушай, леди. Я спустился сюда не затем, чтобы тебе бедой грозить. Просто подумал, что мы могли бы поговорить об этом. То есть, что тебе терять‑ то? Я стараюсь убедить тебя, что жизнь стоит того, чтобы жить. Если у меня не выйдет это удачно – прыгай. Попытка не пытка, верно?

– Как вы узнали, что я собираюсь прыгнуть?

– Что бы еще тебе тут делать посреди ночи? Леди, одна‑ одинешенька, тут, в Сан‑ Франциско, посреди ночи? Это, говорю я, самоубийство. Так или иначе.

– Что же вы здесь делали?

– Поджидал, когда кто‑ нибудь вроде тебя попробует сотворить глупость. Я спал в том парке, вон там. По большей части днем. А ночью сидел, поджидая прыгуна. Сегодня у меня удачная ночь. Прошу прощения. Я не представился. Джерри Бускони.

Он протянул грязную руку. И все ж она пожала ее.

– Шарлотта Ренальди.

Джерри посветлел лицом.

– О‑ о. Итальянка, эй? Видишь, у нас есть что‑ то общее.

– Почему вас заботит, если кто‑ то прыгнет с моста?

– Забавный вопрос. Это же жизнь. Человеческая жизнь.

– Не ваша же.

– Верно, не моя. Господи, до чего ж здесь сегодня красиво, эй? Вправду, ясная ночь.

Шарлотте и в голову не приходило взглянуть, пока он этого не сказал. И был прав. Кругом красота. Воздух, ясный и чистый после недавних дождей, напоенный запахами, несся мимо, направляясь на юг, открывая множество звезд. Луны хватало, чтобы различить Алькатрас[32]. Огни большого города, сливаясь воедино, сбегали по холму. Луна на воде. Саусалито на другой стороне темным контуром земляной массы в ночи. Шарлотта взглянула прямо вниз на темную воду, и что‑ то выползло, как бы из ниоткуда. Громадное что‑ то прямо внизу под ней, чудовищное по размеру и внезапности. Это напугало, и девушка откинулась назад.

Джерри засмеялся:

– Разве не шибает, когда такое случается? Это одно из них, из норвежских, по‑ моему. Грузовое судно. Я забыл – голландское. «Валлениус лайнз»[33], по‑ моему. Большая собачка, эй? Вроде как напугала тебя, враз появившись, будто из ниоткуда.

– Почему вы стараетесь мне помочь? – Спрашивая, она не смотрела на него. Наклонившись вперед, вглядывалась и вглядывалась в палубу этого чудовищного грузового судна, проходившего внизу. Появилось ощущение, будто платформа до ужаса сузилась.

– Хорошо еще, что ты прямо тогда не кинулась. Какого‑ нибудь палубного матроса сильно бы огорчила.

– Очень смешно.

– Порой надо пошутить. Что еще остается?

– Именно так я и твержу все время. А люди убеждают меня, что я веду себя неподобающе. Мой психотерапевт говорит, что я минимизирую собственную травму.

– Хочешь, пойдем возьмем по чашке кофе и поговорим об этом? Я угощаю.

Шарлотта покачала головой. Судно уже ушло вперед и вдаль, полностью видимое, оно оставило за собой темную полосу воды прямо под ними.

– Знаете, это самое красивое во всей этой красоте, – произнесла Шарлотта.

– Что?

– Вот эта черная вода. Прямо там, внизу. Очень убаюкивающая тьма.

– А‑ а, вот тут‑ то ты теперь и ошибаешься. Только дождись, когда внизу окажешься. Это отвратительная тьма. Очень холодная. Непрощающая. Тебе она ничуть не понравится.

– Это лучше, чем там, где я жила. А вот вам‑ то откуда знать?

– Эй, я был внизу. Не похож, по‑ твоему, на такого, кто был внизу? Считай, говорю, все, что может случиться с человеком плохого, случилось со мной. Моя жизнь – дерьмо.

– Ну, спасибо большое, Джерри. Что спустились сюда убеждать меня, будто жизнь стоит того, чтобы жить.

– Понимаешь, в том‑ то все и дело. – Он поплотнее укутался от холода в темное ветхое пальто. Лоскут порванной подкладки свисал ему на джинсы. – Я что хочу сказать? Если моя жить стоит того, чтобы жить, тогда твоя должна быть лучше, чем ты думаешь.

– Э, мистер, вы знать ничего не знаете про мою жизнь. Вы представления не имеете, через что я прошла.

– Не имею, это правда. Но предложение все ж остается. Мы идем, берем по чашке кофе, и ты можешь все мне про свою жизнь рассказывать.

Шарлотта не отвечала. Уже слезы полились, побежали по ее лицу, слегка щекотя, когда срывались с подбородка. Она уж и не помнила, когда такое случалось. Подалась вперед, давая слезинкам падать в темную воду. Так далеко внизу.

– Я расскажу тебе небольшую историю, Шарлотта Ренальди. Хочешь, слушай, а хочешь, нет. Несколько месяцев назад я оказался на таком дне, на каком в жизни не бывал. Даром, что с тех пор я еще ниже упал. И один человек, кого я и не знал даже, пришел и постарался мне помочь. Прямо из ниоткуда. Дал мне денег на еду и новую одежду, чтобы я работу получил. Слышать не хотел, чтоб я с ним деньгами расплатился. Мне полагалось сделать что‑ то большое‑ большое еще трем людям. Называется это «заплати другому». Только прикинь, что бы с этим получилось, если бы люди на самом деле так поступали. Вот, скажем, ты не прыгнешь. И ты отплатишь добром трем людям. А они – девяти, а те – двадцати семи. А потом еще двое, кому я, может, сумею помочь, они тоже свой вклад внесут. Ты только подумай. Пройдет немного времени, и никому больше не понадобится прыгать с моста, потому как там найдется кто‑ то, кто будет ждать своего случая вернуть долг доброты, ты понимаешь?

Как бы то ни было, я все испортил. Помощь получил и бучу устроил. Было до того стыдно, что я этому пацану в глаза смотреть не мог.

– Это был мальчик?

– Ага, как тебе это?! Пацан двенадцати лет от роду. Всего месяцы, как из детишек выбился, верно? Только потом я подумал: ну, ладно, я все испортил. Я, говорю, драпарик, Шарлотта, наркоша. И навсегда останусь наркошей. Никогда не бывать мне приличным, уважаемым гражданином. Но потом я подумал: черт побери. А ну‑ ка все равно «заплати другому». Пацан попытался мне помочь. Ладно, не получилось. И все же я стараюсь помочь тебе. Может, ты прыгнешь. Я не знаю. Но я старался, верно? Только позволь, я тебе одну вещь скажу. Однажды утром я проснулся – и кто‑ то дал мне шанс. Прямо из ниоткуда. Это было как чудо. Так откуда тебе знать, что завтра того же не случится и с тобой? Откуда тебе знать? А ну как сиганешь ты в эту холодную как лед воду, а получится так, что завтра тебе и явится это большое‑ большое чудо? Ты прозеваешь его. Неужто локти кусать не станешь?

Шарлотта машинально вытерла нос рукавом. Всхлипнула еще разок, потом громко рассмеялась:

– Нет, Джерри, думается, не стану. Я уже мертвой буду. Я уже никогда больше не стану себе локти кусать.

– Как знаешь. – Он отошел, собираясь уйти.

Шарлотта подняла взгляд, гадая, что ей дальше‑ то делать. Сможет ли он на самом деле обратно подняться? Наверное. Но понимала: она не сможет. Надо будет полный вес тела на руках подтянуть. «Только с чего это у тебя даже в мыслях такое? – удивилась она. – Передумывать стала? »

– Вот что я тебе скажу, Шарлотта. Сделай одну штуку – просто для меня. Подкинь монетку. Пусть судьба скажет тебе, как поступить. Орел – идем со мной выпить по чашке кофе. Решка – плюхайся в залив.

Наверное, это просто сняло напряжение, зато показалось ей: превосходнейшая мысль. Начав смеяться, никак не могла унять смех. Даже икнула от этого разок.

– Знаешь, а ты очень красивая, когда смеешься. – Фраза убила смех. Девушка смотрела на него, настороженно насупившись.

– Ничего такого я в виду не имел. Просто сказал, что ты красивая. У тебя лицо приятное.

Шарлотта фыркнула. Вот так всегда и говорят про высокую полную деваху. У нее, мол, приятное лицо.

– Хотите, чтоб я решила, жить мне или умереть, бросив монетку?

– Да, хочу.

– В жизни не слышала ничего глупее.

– Почему? Почему это глупо? По крайней мере, если по‑ моему сделать, так у тебя шанс есть половина на половину.

Он протянул ей в темноте монету. Положил в ладонь. Шарлотта поднесла ладонь поближе к глазам, разглядывая. Четвертак, орлом вверх. А что если не упадет этой стороной? Ей и впрямь придется сыграть в орлянку. Ну и будь что будет. Так или иначе. Что‑ то, наконец, должно привести ее к решению.

– Ладно. Была не была. – Сердце ее колотилось, кровь шумела в ушах. Шарлотта подсунула кончик большого пальца под четвертак и щелчком отправила монету вверх. Слишком высоко. Монета пролетела по дуге очень далеко и девушка упустила ее. Оба они свесились с края платформы, насколько смелости хватило, и следили, как падала, кувыркаясь, монета до самой воды.

– Вы правы, – сказала она. – Это дрянная тьма.

– Отколись. Мой четвертак!

– Христос с вами, Джерри, это ж всего четвертак. Вот, вот вам доллар. – Шарлотта вытащила из кармана банкноту и впихнула ее в руку Джерри, надеясь, что не перепутала в темноте и не сунула ему десятку.

– Да нет, тот был особый. То был мой четвертак с двумя орлами. – Однако, заметила она, бумажку он все равно себе в карман упрятал.

– Четвертак с двумя орлами?

– Ну да.

– Откуда берутся четвертаки с двумя орлами?

– Не знаю. В том‑ то и вся заковыка. Его ничем не заменишь.

– Так, а где же вы этот взяли?

– Спер у одного малого в баре.

– А‑ а. Простите.

– Отколись. Ладно, все в порядке, думается. Только тебе теперь уж лучше не прыгать. Если сиганешь, я и тебя потеряю, и мой четвертак с двумя орлами впридачу – и тогда я психану.

Шарлотта потерла коленку, и несколько минут они посидели, а она снова посмотрела вокруг. В той стороне, откуда она пришла, шумел город и светили огни, словно там был кто‑ то живой. Подумалось, что туда тянуло больше, чем в холодную темную бездну, пожравшую двухорловый четвертак Джерри.

– Так вы знаете, где тут можно кофе выпить в такой час?

– Черт, а как же. Это же большой город.

– Не знаю, смогу ли взобраться отсюда.

– Да не так это и трудно.

– Я ведь коленку ушибла.

– Я тебе помогу.

Понадобилось время, но в конце концов они снова оказались на бетонном тротуаре моста, хотя без Джерри выбраться у Шарлотты никогда бы не получилось.

Глава четырнадцатая. Арлин

Она стояла на крыльце возле его двери, уже подняв руку, чтобы постучаться, а сердце ее билось до того сильно, что даже в ушах отдавалось. Арлин не сделала ничего плохого: именно это, слово в слово, она и заехала сказать ему. Отчего ж она так боялась, что он пошлет ее ко всем чертям веселым? Когда же, если точно, эта катавасия опять пошла не туда? Арлин решила, что она, должно быть, где‑ то в другом месте была, когда все это без нее случилось.

Она крепко бухнула по входной двери и тут же захотела убежать. Уже даже два шага назад сделала, когда он открыл дверь. На нем были синие треники и простая облегающая белая футболка.

– Арлин.

– Рубен, ты думаешь, что со мной все легко?

– Нет. На самом деле мне с тобой довольно трудно. – Затем он откинулся на дверной косяк и улыбнулся. И она не смогла принять сказанное им за обиду, потому что улыбка была славная, пусть левый уголок его рта в ней и не участвовал, а значит, он, должно быть, славно ее поддразнивал.

– Вот‑ те на, вздумал горшок котел сажей корить! Я могу войти на минуточку?

Улыбку будто ветром сдуло.

– А‑ а. Э‑ э. У меня беспорядок.

– В твоем доме? Давай серьезней. Ты не из того теста, чтобы жить в беспорядке.

Он приоткрыл дверь чуть пошире, показывая гостиную, всю уставленную стандартными при переездах картонными коробками.

– Я еще не совсем распаковался.

– Ну, знаешь, Рубен! Это еще, черти веселые, не беспорядок. Не твоя ж в том вина, что весь этот скарб только‑ только сюда попал, верно?

– Верно, – кивнул он. Ответ его прозвучал все еще неуверенно, но он отступил от двери, давая ей пройти. – Отчего я должен думать, что с тобой все легко?

– Черти веселые, я не знаю. Я вообще все время не знаю, о чем ты думаешь. Просто хотела убедиться, что ты так не думаешь. – Арлин устроилась на диване.

– А с тобой и впрямь все легко?

– Ну, нет. Я так не считаю. Ну, нет – по моим меркам. То есть, с сексом у меня все прекрасно, не в том дело. Но если я с одним, то он и единственный. Рики уже больше года нет, а никого другого у меня все еще нет. Из‑ за одного этого меня не назовешь распутной. А ты как?

– Нет, меня тоже никак к распутникам не причислишь. Хочешь выпить чего‑ нибудь? Пива хочешь?

– Черт, хочу вдребезги, но – нет. Я алкоголик на излечении.

– Ой, прости. Это я глупость сморозил.

– Ты ж не знал.

– Я заметил, что ты никогда не заказываешь спиртного, но не придал этому значения.

– Мы все еще на самом деле не так‑ то хорошо знаем друг друга.

А это было еще одно, о чем она приехала ему сказать.

То, что он держался с ней так замкнуто, что едва ли не чужаком казался, может быть, и было причиной, доведшей ее до мысли, будто она дешевка.

– У меня есть апельсиновый сок и имбирный эль.

– От имбирного эля не откажусь.

Он пошел за элем, а она сидела, грызя кончик большого пальца, убеждала себя прекратить это занятие, но не могла остановиться. Во всяком случае, к черту он ее не послал.

Получив от него холодный стакан, спросила:

– Рубен, что я сделала не так? Я без понятия. Что, скажи на милость, плохого в том, чтобы целовать ту сторону твоего лица? Это все ты. Я только как бы, понимаешь, признавала это. Как часть тебя.

Он присел рядом с нею, на самый край дивана уселся, как всегда делал, когда что‑ то вызывало в нем ощущение неудобства. Вот видите, он не был полным чужаком. Уж это‑ то она понимала.

– Не уверен, что смогу это объяснить.

– Знаешь, что мне Тревор сказал? Он сказал, что ты посоветовал ему лучше не притворяться, будто не замечаешь, потому как это все равно ничуточки тебя не проведет. И, знаешь, когда он это сказал, все встало на свои места. Я подумала: елки‑ палки, все эти годы я поступала не так, у меня хватает уверенности не повторять ту же ошибку снова. Вот я и отнеслась к той стороне твоего лица не как к чему‑ то, чего не существует. Ты же, вот, удрал, гневно фыркая, и с тех пор я о тебе и слыхом не слыхивала.

– Мне жаль.

– Ой ли? – Она не думала, что он пожалеет, считала, что так или иначе жалеть придется ей, виновной. Так обычно случалось. – А‑ а. Что ж, проехали. Подумаешь, раз за разом уедаешь мои чувства понемножку!

Рубен чуть‑ чуть придвинулся и обнял Арлин. Раньше он никогда такого не делал. А ей всегда хотелось этого, она всегда замечала, как не хватает ей такой ласки, так почему ж сейчас, когда она ее ощутила, ей, похоже, слегка не по себе сделалось?

Он тоже не сразу в себя пришел. Так и держал ее целую минуту, отчего Арлин подумала, что того и гляди опять заплачет, а коли заплачет, так он непременно примет ее за какую‑ нибудь чувствительную дурочку неуравновешенную, которая, чуть что – и сразу в слезы.

– Ты права, – сказал он, приблизив губы к ее уху. – Меня бесит, когда люди притворяются, будто не замечают, и меня бесит, когда я понимаю, что они видят. Сам не понимаю, чего хочу от людей. Думаю, мне хочется, чтобы они не отскакивали на милю, увидев меня в первый раз, а такого у меня никак не получается.

Потом он отпустил ее и, можете не сомневаться, к тому времени она уже плакала, потому как очень переживала за него. В какой‑ то мере (но меру эту она и не пыталась растолковать) оттого‑ то она и целовала его лицо в то утро. Переживала за него, как за Тревора, содравшего коленку, как будто она слишком долго была мамочкой и считала, будто, поцеловав ссадину, уймет боль.

Рубен никак не отреагировал на ее слезы, и она принялась гадать, то ли ей хочется, чтобы он заметил, то ли ей хочется, чтоб сделал вид, что нет. Задачка выдалась трудная – в этом он был прав.

– Арлин, – немного погодя заговорил он, – должен тебе признаться кое в чем. Эти ящики не только что доставили. Они все эти месяцы здесь. Я просто не мог заставить себя распаковать их. За последние четыре года я три раза переезжал. Жутко устал от этого. Только возьмусь за распаковку, как всякий раз на меня словно находит что‑ то.

Она вглядывалась в него, смахивая слезинки из‑ под глаз – в сторону и острожно, чтобы не размазать тушь с ресниц.

– Как же это чудесно.

– Что именно?

– Что ты сказал мне об этом. Это первое что‑ то настоящее, что ты рассказал мне о себе. И, что еще лучше, я на все сто имею к этому отношение. Не к переездам, а к тому, черти веселые, что я так же себя чувствую по отношению ко всякой всячине. На меня просто находит что‑ то. Двинуться не могу вроде.

И Рубен кивнул:

– Ну да, именно так. – И они улыбнулись друг другу и опять засмущались.

– Может, было бы легче, если б ты не один этим занимался. Я могла бы помочь тебе распаковаться.

– Помогла бы?

– Конечно. Черти веселые, для чего ж тогда друзья? Дай мне только твой телефон на минутку, скажу Тревору, где я.

Тревор, само собой, первым делом спросил, нельзя ли ему приехать помочь, так что Арлин, прикрыв ладонью трубку, спросила Рубена, можно ли. Рубен ответил: да, конечно же, – но еще и лицо его приобрело такое приятное выражение, словно Тревор по‑ настоящему ему нравился. Выражение это Арлин было уже знакомо, но всякий раз, видя его, она относилась к нему более нежно, чем в предыдущий раз. У Рубена был славный вкус к детям – этого у него никак не отнимешь.

* * *

Тревор с головой ушел в разбор коробки с книгами. Он расставлял их на книжных полках Рубена по фамилиям авторов в алфавитном порядке. Похоже, это произвело впечатление на Рубена и чертовски изумило Арлин, знавшую, что организационная сноровка досталась сыну не от ее семейной ветви.

Сама она на кухне вынимала из коробок предназначенную для праздников посуду, вручала Рубену, а тот расставлял ее на высоко подвешенных полках. Рядом с ним Арлин чувствовала себя такой низенькой, будто он на стуле стоял (а он не стоял). Небольшая полусиамская кошка с голубыми глазами, мяукая, пошла кругами у нее под ногами, и Арлин нагнулась погладить ее. Кошка выгнула спину и зашипела.

– Не знала, что у тебя кошка есть.

– Это Мисс Лайза.

Они долгое время хранили молчание и, обменявшись этими фразами, опять замолкли.

Свет в окне померк: снаружи собирался дождь.

Потом она раскрыла коробку с фотографиями. Все они были обрамлены, лежали стопкой, обернутые в газетную бумагу. Арлин развернула верхнюю. То была фотография прекрасной молодой пары, юного чернокожего красавца, едва ли не мальчика, обнимавшего за талию красивую девушку. Мужчина показался ей немного знакомым. Почти как Рубен. Когда она подняла голову, он стоял возле кладовки и, оглянувшись, следил за ее взглядом.

– Рубен, это твой брат?

– У меня нет брата. Это я.

– Ой. – «Елки, вот глупость сморозила, Арлин. Ой». Все ж то было потрясение, такое, к какому она и близко не была готова. Где‑ то, на задворках сознания, она, может, и понимала, что он не родился с лицом, изуродованным взрывом. Но она никогда не думала об этом и, конечно же, не ожидала увидеть, каким он выглядел прежде, когда был цел и невредим. А потому попросту не сводила с фото глаз. А он попросту стоял у буфета и следил за ее взглядом. – А кто эта красивая леди?

– Элинор. В то время она была моей невестой.

– Но ты никогда не был женат?

– Точно. Я никогда не был женат.

– Ну. Я тоже никогда не была замужем. – Рано или поздно ей пришлось бы сказать ему это, и слова будто бы сами собой выскочили.

Элинор, по‑ видимому, была по цвету кожи тона на два темнее Рубена: гладкая, блестящая черная кожа, – а ее волосы, целиком откинутые назад, выглядели шикарно, как у персоны, у кого элегантности было через край. Как у персоны, какой Арлин никогда не была и какой никогда не могла бы стать. Как у той, с кем на самом деле следовало бы быть Рубену. Арлин, похоже, так и не в силах была разобраться, от какого лица ей горше делалось.

– Поверить не могу, до чего ж ты был красив. О, Боже! Прости, Рубен, я иногда жуткие глупости говорю.

Она глянула на Тревора, поглощенного расстановкой книг, чтобы понять, улавливает ли сын что‑ то из этого очень личного разговора. Не улавливал. Полностью затерялся в своем маленьком мирке.

– Разве не было бы славно, если бы я и сейчас так выглядел?

– Нет.

Она и не подозревала, что выскажет это. Просто как‑ то само собой сказалось. И, что интересно, он не попросил ее объяснить. Просто сунул голову в кладовку и продолжал заниматься распаковкой.

Из книги «Другие лица: кто еще претворил идею в Движение»

Ведь, понимаете, такой мужчина, как тот, на фото, он на меня бы – ноль внимания, фунт презрения. Для начала, скажем, он никогда не появился бы в таком занюханном городке, как наш, а если и появился бы, то был бы с образованной красавицей, да я просто знаю, что он обращался бы со мной свысока.

Честно скажу, трудно было оторваться от того фото. Трудно объяснить, почему. Такое ощущение, будто задело меня за живое и не отпускает. Просто это, я хочу сказать, высветило все в совершенно ином свете.

А после, когда я с одним справилась, в руках другое оказалось: фото родителей Рубена. Они тоже были по‑ настоящему симпатичными. И в них, похоже, было то же самое что‑ то, то самое, чем обладала Элинор, я даже и высказать‑ то точно не смогу, что оно такое, хватит того, что я знаю точно: у Рубена это есть, а у меня нет. Ему этого нипочем не потерять, а мне такому ни за что не научиться. Есть кое‑ что такое, что начинается по‑ особому и никогда не меняется.

Я спросила Рубена, живы ли они еще, его родители. Он ответил, что живы, живут в Чикаго. О, слава Богу, подумала я. Теперь‑ то мне, видно, не придется встретиться, а если я их никогда не увижу, то никогда и не прочту на их лицах, что слеплена не из того же теста, что Элинор, и никогда не буду такой.

А потом, как я ни стралась превозмочь себя, но, отложив фото родителей Рубена, я опять взяла в руки то, первое. Разглядывая его, вспомнила свою маму и то, как она покупала вещи. Денег у нас было немного, знаете ли, когда я подрастала. Вот она и покупала уже бывшее в ходу, или ношеное, или с изъяном, предпочитая это одежде целой и неиспорченной, но изначально более низкого качества.

– Но мамочка, – жаловалась я, – на нем же пятно.

А она отвечала:

– И хорошо, что пятно, малышка, иначе мы никогда не смогли бы себе позволить такого.

Потом я опять взглянула на Рубена, он по‑ прежнему стоял в кладовке, и я еще раз поймала его за тем, как он подсматривал за мной.

Сильный дождь принялся барабанить по крыше.

* * *

Она уложила сына в постель в десять часов: была суббота, и на следующий день занятий в школе не было. Сын спросил, можно ли им завести кошку, и она отмалчивалась, не зная, что ответить. Через несколько минут после начала одиннадцатичасовых новостей раздался стук в дверь.

Дождь уже лил по‑ настоящему. Она даже не представляла, насколько сильно, пока не открыла дверь. У него за спиной лило как из ведра, сам он стоял на ее крыльце насквозь промокший: волосы, одежда мокрей мокрого, с подбородка вода капала.

– Ты ж насквозь промок. Давай, заходи. – Он вошел, и она закрыла за ним дверь. – Я полотенце возьму.

Она прошла через свою спальню к себе в ванную за большим теплым полотенцем. Когда вышла, держа его в руках, он, успев пройти за ней в спальню, стоял возле кровати, вода с него стекала на ковер. Она усадила его на край кровати и стала вытирать полотенцем коротко стриженные волосы.

– Не пойми неправильно, но что ты тут делаешь?

– Мне стало одиноко. Забавнейшая штука! Что‑ то, навеянное целым днем в доме, где ты и Тревор были со мной. После того как вы уехали, дом показался таким пустым. Арлин, я больше не хочу быть один.

Выговорив последнее предложение, Рубен потянулся к Арлин, обхватил правой рукой ее спину и притянул к себе. Она опустила одно колено на кровать рядом с ним и держала его затылок, чувствуя, как от его мокрой одежды промокает ее халат. Не было с его стороны никаких прикосновений, похожих на ласки, он просто прижимал ее к себе, но это ощущалось как ласка, да еще какая… то, как лоб его вжался ей между ключиц, как лицо его оказалось меж ее грудей, как тепло было от его дыхания.

– Ты чего ж зонтик‑ то с собой не взял, глупенький? – Она знала, что у него есть зонтик. Сама его распаковывала.

– Не смог отыскать.

– Я положила его в передней кладовке.

– А‑ а. Об этом я не подумал. – От нежного поцелуя в открытый вырез халата, туда, в середину груди, ей стало трудно глотать.

– Разве не все держат зонтики в кладовке?

– Не все. Я не держу.

– Где ж ты его держишь?

– В стойке для зонтиков.

– Что за стойка для зонтиков?

– Такая высокая плетеная штуковина.

– А‑ а, так вот это что такое? Я подумала, что это что‑ то вроде большой рассохшейся сажалки для цветов. Я ее на заднем крыльце поставила.

Она почувствовала, как он подается назад, по‑ прежнему крепко прижимая ее к себе, и, если б он так и продолжил свой путь до самой постели, она оказалась бы на нем сверху, с чем ей было не так‑ то просто управиться так скоропалительно. Вот она и противилась, вовсе того не желая.

– Ты, вроде, в стеснении, – заметил он.

– Разве?

– В прошлый раз ты была такой раскованной.

– Ну да, как же. Кому‑ то ж надо быть.

Он немного откинул назад голову, и она вытерла ему лицо полотенцем. Даром, что лицо его почти досуха вытерлось о ее халат. Может, ей повезет, и объяснять не придется. Может, он просто поймет как‑ то.

Если бы он спросил, она, может, назвала бы простую причину (и еще не факт, чтобы то было неправдой). Мол, как это трудно, будучи трезвой, как стеклышко, и все такое, к тому ж если привыкла болеутоляющим замазывать всякие неровности, которые, что ни говори, не могут не обнаружиться, когда двое так новы друг для друга. И все же главное было не в этом. Главное, насколько она сумела бы растолковать, как ошиблась в том, чем это может стать. Он не из тех мужчин, которые на пересменок.

И потом, вслушиваясь в дождь, вновь притянув его голову к себе и удерживая ее, смогла, благодаря его присутствию, помочь сгладить момент, понять то, что должна была бы знать с самого начала. Что она знала с самого начала и таила это где‑ то глубоко‑ глубоко, где почитала за лучшее не позволять себе расходиться. В одиночку во всяком случае.

Что Рики не вернется никогда.

А если и вернется когда (чего он не сделает), какая ж из нее женщина, коли она ему дверь откроет?

Она подалась вперед вместе с ним, и Рубен оказался спиной на постели и с Арлин сверху – и молодой красавец с фото вновь вернулся, заполонив весь ее разум. Никогда не понять ей, какие силы перенесли его оттуда сюда.

А она вновь вернулась на то самое место, то, какое ей было не по душе. То самое, где она знала: по всей справедливости, оно из такого, чего она никогда не смогла бы себе позволить.

Глава пятнадцатая. Рубен

Он проснулся, превосходно понимая, где он, и помня все. И все же ночь воспринималась отдаленной, словно что‑ то, сделанное, когда был пьян. Нечто, что трезвым утром вообразить труднее. Он открыл глаз.

Она лежала справа от него, как и полагалось. Сна ни в одном глазу, оперлась на локоть и рассматривала его. Ему захотелось протянуть руку, посмотреть, возьмет ли она ее, но – не сделал.

– Привет, – тихо произнес он.

– Привет.

– Тебе хорошо?

– А то! С чего бы мне, да не хорошо? – Какое‑ то время они лежали рядом, молча, никак не касаясь друг друга. – Ты всю ночь спал с повязкой на лице. Тебе разве не неудобно?

– Признаться, да. Неудобно.

– Когда‑ нибудь тебе ее придется снять, когда рядом со мной будешь.

– Когда‑ нибудь.

– На самом деле жуть?

Этого он объяснить не мог. Того, что это не ужас, какого ожидали: может быть, людям даже больше понравилось, если бы то была жуть. Ужасно, нет ли, но их успокаивал вид хоть какого‑ то следа глаза, хоть какого‑ то свидетельства, что он в свое время существовал, как то природой и назначено.

– Это одновременно и лучше, и хуже того, что ты ждешь.

Она юркнула поглубже под одеяло и устроилась головой у него на груди.

– Знаешь, о чем я думала, лежа тут?

– Нет. О чем?

– А я о том думала, что придется тебе «заплатить другому».

– Мне? Почему мне? Может быть, он это для тебя устраивал. Ты его мать, как‑ никак.

– Ничего подобного. Я видела его рисунки. Там в одном из кругов твое имя значилось.

– Вообще‑ то, по‑ моему, его идея была в том, чтобы поженить нас.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒