Глава девятнадцатая 6 страница

– С чего тебя на нормальных‑ то ребят тянет? – спросил я.

Лу плечами пожал.

– Не знаю. Просто их до чертовой матери больше вокруг.

Я надолго замолк, а потом сказал:

– Лу. Ты ж меня не имел в виду, а? Ты ж не к тому речь вел, будто ко мне теми самыми чувствами проникся?

Не то, чтобы мне стало бы мерзко, если так оно и было (дружить бы с ним я, разумеется, перестал), но мне нужно было знать, быть уверенным, что я не бесчувствен, сам того не понимая.

– Черт, Руб, нет, – ответил он. – Ты, на мой вкус, несколько безобразен. По‑ моему, мы должны просто оставаться друзьями.

– Что ж, отлично. Иное было бы совершенно отвратительно.

Мы тогда выдавили из себя смех, и переливы его смеха звучали до того забавно и глупо, что понуждали меня хохотать только для того, чтобы услышать их. Я пытался остановиться, но, когда я уже взял себя в руки, Лу вновь залился и мы расхохотались с ним по‑ новой.

А потом вдруг посерьезнели, как‑ то так – разом, на меня навалилась такая усталость, какой я в жизни не испытывал, захотелось пойти домой. Словно бы ни с того, ни с сего я осознал: ни черта в этом нет смешного.

* * *

Тем бы все и закончилось тихо‑ мирно, если бы вечером следующего четверга он не столкнулся с ней на рынке. Просто встал в длинную очередь в кассу со своим мороженым, с упаковками полуфабрикатов для ужина на скорую руку и вдруг обнаружил, что смотрит ей в затылок.

Рубену казалось, будто можно тихо смотреть кому‑ то в затылок, оставаясь незамеченным, но он оказался явно неправ, поскольку Арлин тут же обернулась.

– А‑ а, вы, – произнесла она. И все. Снова отвернулась, и оба они томились в мучительном молчании, завороженно следя за простыми движениями Терри и Мэтта, которые проводили товары через кассу и паковали их.

На выходе из магазина она мимолетно глянула на Рубена через плечо.

Потом вышла, и он вздохнул глубоко, как человек, выбравшийся на свободу из могилы, избавившийся от неминучей опасности.

Он увидел ее на стоянке: поджидала, опершись о его машину.

– Знаете, в чем ваш недостаток? – спросила.

Спросила прежняя Арлин, и у Рубена на душе стало легче от ее возвращения, той маленькой шаровой молнии негодования, всегда готовой дать ему нагоняй то за одно, то за другое.

– Нет. Не знаю. В чем мой недостаток?

– В том ваш недостаток, что вы очень уж торопитесь думать, будто никому не нужны, вы никому даже возможности такой не оставляете. Я не успела бы вас отвергнуть, если б попыталась. Вы для меня слишком быстры.

– Благодарю вас, Арлин. Очень познавательно.

Он пошел к водительской дверце, и она, как он и рассчитывал, отстранилась от машины, уступила ему дорогу. Рубен положил купленное на пассажирское сидение, сел за руль и захлопнул дверцу. Только Арлин не ушла. Она стояла возле его окна, пока заводился движок, и, прежде чем Рубен успел отъехать, постучала в стекло.

Он наполовину приоткрыл окно.

– Так что, – выговорила она. – Вам угодно пойти на свидание или как?

– И да, и нет.

– Это что еще, черти веселые, за ответ?

– Честный. Что вам угодно, чтобы я сказал?

– Мне угодно, чтоб вы сказали: «Арлин, в воскресенье вечером я ничем не занят. Может, сходим с вами в кино? » – или еще что.

Рубен вздохнул. Поставил «фольксваген» на скорость, снова заглушил двигатель.

– Арлин, не хотели бы вы пойти в кино в воскресенье?

Он этого не хотел, но получилось так, что слова прозвучали раздраженно, как у малого ребенка, которого заставили попросить прощения, когда он ничуть не чувствовал себя виноватым.

– Да, хотела бы. Только об заклад бьюсь, я еще пожалею, что эту кашу заварила.

– Я тоже на это пару долларов поставлю, – пробурчал Рубен, только он уже полквартала проехал, прежде чем произнес эти слова.

Глава десятая. Арлин

Лоретта сидела у Арлин на кухне, пила кофе и смахивала со лба уйму густых белокурых волос. Арлин прикинула: будь у нее такая же копна, она бы тоже дурачилась с волосами почем зря, только у нее таких никогда не будет, к тому же, пусть и легко стать такой блондинкой, как Лоретта, но она предпочитала то, что ей природой отпущено.

– Я говорила тебе, что он черный? – спросила Арлин.

– Нет, – отозвалась Лоретта.

– А‑ а. Так он черный.

– И что?

– Не знаю. Просто к слову пришлось.

– Тебя это трогает?

– Не знаю. К слову пришлось, вот и все. Ну, про лицо‑ то его я тебе говорила.

– Я уж со счету сбилась, сколько раз. Тебя это напрягает.

– Да нет. Не очень‑ то. Поначалу, может.

– За дурочку меня держишь?

– Время прошло, я вроде бы как к нему привыкла. Больше как‑ то и не думаю об этом.

– Ну, а как, когда вы, так сказать, сближаетесь? Тебя тогда это напрягает?

Арлин вскочила со стула, метнулась к раковине и принялась мыть чашку, которая все еще была наполовину полна кофе, дожидавшегося, когда его выпьют. Выговорила через плечо:

– Знаешь. Скажу тебе по‑ честному, по правде. До такой близости у нас еще не доходило.

– А как, когда он тебя целует? – Лоретта терпеливо ожидала ответа, Арлин даже удивилась, как долго пришлось ждать, пока подруге надоест. – Ты ж не будешь говорить, что ни разу его не целовала?

– Не буду говорить?

– Ты с ним гуляла четыре раза. Не думаешь, что рано или поздно это начнет угрызать его чувства?

– Ну, я знаю, Лоретта, что ты этому не поверишь. – Арлин выплеснула кофе и вновь уселась, придвинулась к подруге и по‑ девичьи заговорщицки произнесла: – Тут не за мной остановка‑ то.

– Ты права. Я тебе не верю. Скажи… Только не пойми мой вопрос неправильно. Я задавать его тебе пока не решалась. Ты вообще‑ то накой с этим парнем встречаешься? Даешь Рики отлуп?

– Нет, конечно!

– Тогда зачем?

– А по‑ твоему, зачем? Ты‑ то как можешь меня даже спрашивать об этом?! Лоретта, уже больше года прошло. У меня что, по‑ твоему, потребностей нет? А потом, будет и Рики добрый урок, когда он вернется, а я с другим. Вот что он получит.

Лоретта откинулась на спинку стула, куда более театрально, чем надо было.

– О‑ хо‑ хо.

– Что «о‑ хо‑ хо»?

– Да то, подруга, что гаже причины встречаться с парнем я не слыхивала.

– Как это? Я ни про какую причину ничего не говорила.

– Потому как «будет Рики добрый урок».

– Это теоретически говоря.

– Стало‑ ть, этот парень всего лишь для секса на пересменок?

– Ага, я понимаю, какое для парней это тошнилово.

– Для некоторых парней, может, и тошнилово.

– Ни для единого, с кем я встречалась.

Арлин подняла взгляд и вдруг увидела стоявшего в двери кухни Тревора.

– Тревор, и давно ты стоишь там?

– Я только проснулся.

– Не смей ни за кем так подглядывать.

– Я просто завтракать пришел.

– Поди отсюда и поиграй, ладно?

– Я еще не завтракал.

– А‑ а. Хорошо. Садись, сейчас я тебе что‑ нибудь соображу.

Явно недоумевающий Тревор сел за стол, упершись подбородком в сведенные руки.

– Ну, как бы то ни было, – продолжила Лоретта. – Нельзя держать парня для того, чего от него не получишь.

Тревор навострил уши.

– Вы о ком говорите?

– Тревор, тебя это не касается. Лоретта, у детишек длинные ушки, если ты улавливаешь, о чем я.

Лоретта пожала плечами и подставила под кофеварку свою чашку, вновь наполнив ее.

– Как бы то ни было. По мне, тут, похоже, проблема личная. Я б на твоем месте поговорила с Бонни.

– Лоретта, говорить не о чем. Брось это.

Арлин положила перед сыном два поджаренных в вафельнице хлебца, потом выбежала в коридор и по телефону из спальни позвонила Бонни. Подсоединился автоответчик, и она оставила сообщение, что у нее личная проблема, которую хотелось бы обсудить.

* * *

В передвижном двойной ширины домике Бонни она знала путь покороче через все безделушки и рукоделия, острые иголки и перья, выдувное стекло и фарфоровых клоунов. Бонни любила вещи и во множестве держала их по всему дому, так, чтобы никогда ни в чем не было недостатка. Арлин удобно устроилась на мягком диване в гнездышке из покрытых вышивками подушек.

– Итак, – сказала Бонни. – Ты наконец‑ то бросила эту паршивую «Лэйзер Лаундж».

– Ага. Тут пришел один и купил у меня двигатель за восемьсот долларов, так что мне на два месяца вперед хватит расплатиться со всем.

– А через два месяца? Тогда что?

– Я по мосту пойду, когда до него дойду. По крайности, отосплюсь вволю, а уж потом волноваться стану. Я не об этом пришла поговорить.

– Откуда у тебя могут взяться проблемы в отношениях? Помнится, мы говорили: никаких новых отношений в первый год.

Арлин вздохнула и принялась разглядывать потолок.

– Ну‑ у, извини, Бонни, но то один‑ единственный раз, когда я не сделала того, что ты мне велела.

– Один раз?! – резкий голос Бонни сиреной разрезал воздух. Будь во дворе собаки, они бы, представила Арлин, тот еще вой подняли, но на стоянке передвижного дома Бонни никаким собакам появляться не позволялось. – Деточка моя, ты где считать училась? Ты ни разочка не сделала так, как я тебе говорила. Что о Рики слышно?

– Ты видела его где‑ то поблизости?

– Нет, но что, как мы его увидим?

– Опять‑ таки: и через этот мост пойдем, когда до него дойдем.

– Другими словами, просто продолжаем транжирить, веселясь, и, волнуясь, дожидаться, пока счета придут.

– Этого я не говорила.

– Это то, что услышала. Так в чем проблема‑ то?

– Ну‑ у. Я к этому парню на свидание ходила. Четыре раза. Он даже дотронуться до меня не пытался. Он просто как… полный… джентльмен.

– Ах ты бедняжка! Мужики такие скоты.

– Но ведь четыре раза, Бонни! Тебе не кажется это ненормальным?

– Тебе никогда не приходилось узнавать парня, прежде чем с ним в постель прыгать?

«В общем‑ то, – подумала Арлин, – нет», – но произнести этого не решилась.

– У него только на то смелости и хватало, чтоб меня за руку взять. Как тебе такое?

– Такое впечатление, что у парня голова лучше твоей варит, пусть это и не самая трудная на свете возможность отличиться. Никаких обид. Послушай. Ты и шестидесяти дней нет, как трезвой ходишь. Совсем не время ко всем насущным неприятностям еще и секс навешивать, но уж, коли ты все равно собираешься это сделать, а я знаю, что собираешься, так, Бога ради, не спеши торопиться.

– Наверное.

– Девочка моя, ты хоть слово слышала из того, что сказала?

– Бонни, я попросту сыта по горло и, черти веселые, устала спать одна. До чертиков устала. И знаю, что он – тоже. Так что ж тут такого ужасного? Я хочу сказать, что с ним?

– Ты меня спрашиваешь?

– Ну да. Затем и тащилась сюда в такую даль. Я тебя спрашиваю.

– Тебе не приходит в голову, что это странно как‑ то? Спрашивать меня.

– Ты моя крестная.

– А потому я должна знать, о чем думает этот парень, кого я в глаза не видела.

– Ты хочешь сказать… его спросить?

Бонни издала громкий нечленораздельный звук и вскинула руки, будто признавая свое поражение.

– И она еще думает, что готова роман завести! Господи, помоги нам всем. – После этого пошла провожать Арлин до двери, потому как Арлин и без того к выходу направилась, с проводами или без. – Эй! Это тот парень, о каком ты мне рассказывала? Со шрамами?

– Ну да.

– А ты уверена, что он знает, чего ты от него хочешь?

– Ну, наверняка знает. Должен, я хочу сказать. С чего бы я к нему на свидания бегала, если бы его не хотела?

– Тебе лучше убедиться, что он знает. Никому не говори, что я это сказала. Тебе сначала следует год в трезвости продержаться.

– Ага, но ты ж знаешь, что я не продержусь.

Бонни закатила глаза и с силой захлопнула дверь.

* * *

Оттого, что приходилось затискивать его в угол возле собственной входной двери, Арлин чувствовала себя девчонкой, которую дома родители поджидают.

Рубен всякий раз оплачивал приходящую няню, в том‑ то и была загвоздка. Ну, не загвоздка, было очень мило, но и в этом была часть загвоздки, потому как, если Арлин после свидания приглашала его зайти, то, чего уж там, эта няня дома сидела, а машины у нее не было, так что Рубену приходилось отвозить ее домой.

Арлин так и не смогла до конца придумать, как обойти эту напасть. И, когда они подошли к ее двери (а он как джентльмен всегда провожал ее до двери), она прильнула к нему и обвила руками его шею.

– Сегодня для меня был по‑ настоящему славный вечер, – тихонько проговорила она ему в правое ухо. Чувствовалось, как напряглись мышцы у него на шее и плечах. Она ждала, что он ответит тем же. Или хоть что‑ то скажет, или обмякнет, или обнимет ее, но руки его висели по бокам, и он совсем ничего не сказал. – Ты отчего это так напряжен?

– Я кажусь напряженным?

– Я тебе на нервы действую? Хочешь, чтоб я перестала?

– У меня, думается, на этот счет чувства смешанные.

Как ни разочарована была Арлин, а все же решила, что смешанные чувства это лучше, чем никаких чувств вообще, и, стало быть, есть откуда начать танцевать. Она сделала два шажка, придвигаясь поближе, но Рубен отступил и оказался прижатым спиной к двери. Деваться ему было некуда, и она поцеловала его. Так с кем хочешь можно целоваться: разницы не чувствовалось.

Поцелуй вышел ласковым. Почему, она сама не поняла: ведь в этом танце вела она, – прежде ей не доводилось ощущать ласковые поцелуи. И от этого всколыхнулись все нежные чувства, что копились внутри, словно бы воздух мягкими толчками устремился наружу, только трепета больше.

Правду сказать, она и не ожидала, что ей это настолько понравится.

Она подалась назад, чтобы видеть его, считая, что пришло время так или иначе выяснить, так ли уж это непереносимо. Но Рубен немного повернул голову, и ей только и оставалось, что смотреть, в основном, на правую сторону его лица, которая была и красива, и приятна, – она так всегда считала.

– Ты сегодня‑ то, наконец, останешься? – Задать такой вопрос было тяжко, потому как Арлин уже успела убедить себя, что и в эту ночь ей спать одной, пусть даже и понимала, что может ошибиться, и, если ошибается, то предпочитала пока этого не знать.

– Мне надо няню домой отвезти.

– Мог бы и обратно вернуться.

– Ведь Тревор же дома.

Пока все это говорилось, она по‑ прежнему льнула к нему, обняв руками за шею, вслушиваясь, не меняется ли его голос, и видя, как уходят мимо все его возможности на ответный порыв.

– Этот ребенок спит мертвым сном. Его не разбудишь, даже если захочешь. Однажды, когда мы жили на Пасо‑ Роблз, соседний с нами дом сгорел дотла. Сирены посреди ночи, люди кричат. Мне пришлось выносить его на улицу, как пожарные носят, на плече, так он висел на мне и спал. Ты из‑ за Тревора не тревожься. Я слишком много болтаю, да? – Он улыбнулся, это подбодрило ее, и Арлин опять поцеловала его. – Значит, ты вернешься. Так?

– Арлин, я не уверен…

Она приложила палец к его губам, еще не выяснив, в чем он не был уверен.

– Ты не устал спать один?

– Разумеется, устал.

– Разве ты не чувствуешь, что и я тоже?

Рубен выскользнул из ее рук и направился к лестнице, говоря:

– О, Боже! Так ты об этом думала?

Значит, он все же чувствовал, что и она тоже, но ему понадобилось подальше от нее отойти, чтобы в том признаться.

– Ты вроде святого, верно, так и имя‑ то свое получил. Святой Рубен[19]!

– Нет. Ты даже представить себе не можешь, насколько я не святой. Побыла бы минуту в моей шкуре – поняла бы.

– Вот и возвращайся.

Она подхватила его за руку, боясь отпустить до того, как он ответит, и он сказал, что приедет.

Из книги «Другие лица: кто еще претворил идею в Движение»

Какая же я тупица! Это ж сразу было видно. Всего пять минут до дома няни, пять минут обратно, а я, дурочка этакая, целый час убила на то, чтобы сообразить, что он не приедет. Час этот был гнусным еще и потому, что слишком уж я жалела, что он не вернулся. Больше, чем я хотела бы или ожидала.

Лоретта сказала, что я до того привыкла к мужикам, лапавшим меня сверху донизу, что, чем больше он не лапает, тем сильнее я этого хочу. Не знаю. Не сильна в психологии. Она говорит так, будто это болезнь какая, вроде как, я хочу только того, что мне не дается. Может, мне просто нравится, что он не держит меня за дешевку. Может, мне просто нравится для разнообразия побыть рядом с джентльменом.

Но потом, когда сидела дома, думала обо всем, что мне стало в нем нравиться, делалось все гаже и гаже, чем дольше он не приезжал. Кончилось тем, что я уселась у окна гостиной, высматривая, когда в конце улицы появится его машина. Всякий раз, заслышав звук мотора, чувствовала легкое подрагивание внутри и всякий раз, когда машина проезжала мимо, чувствовала, как слезы наворачивались на глаза. Больших трудов стоило не дать им выхода.

Смешно, но иногда я связывалась с парнем, думая, что как‑ нибудь, почему‑ нибудь, с кем‑ нибудь из них, с каким‑ нибудь особенным, не будет мне так больно. Смешно, но я до сих пор, после стольких лет, думаю, что так получится, потому как прежде не получалось никогда.

В конце концов сдалась и позвонила ему домой. Он ответил в трубку словами:

– Прости, Арлин. Я действительно сожалею.

А я сказала:

– Так, значит, на том и все? Такого попросту никогда не будет? – Я почти плакала и знала, что он слышит это по моему голосу, потому как я – слышала. Мне было гнусно от этого.

– Ты не могла бы, – сказал он, – просто дать мне немного больше времени?

Я сказала, ну да, думается, наверное, смогу, если обстоятельства того требуют, но в одном я чертовски уверена: найду новую приходящую няню, и уж той обязательно нужно будет иметь собственную машину.

Он рассмеялся, когда я так сказала. Я радовалась его смеху. Смех, он всегда помогает в такого рода делах, и, если б он не засмеялся, я могла бы так никогда и не сообразить, что он напуган до смерти.

Думается, я в таких делах соображаю туговато.

Так вот, отсмеялись мы так мило вместе, а следом до меня доходит, что я реву, ревмя реву, и ничуть этого не пытаюсь скрыть. Знаю: я слишком чувствительная. Это мне все говорят. Будь рядом Бонни, та назвала бы это идеальным примером того, насколько я не готова, но, слава Богу, ее рядом не было.

– Арлин? – подал он голос. – С тобой все в порядке?

И я высказалась:

– Черти веселые, просто мне тошно столько времени спать одной. Ты подумаешь, мол, могла бы уж и привыкнуть. Мне страшно и одиноко по ночам, я просто никогда не высыпаюсь. Я бросила работать ночью, чтоб выспаться, но стало только хуже. Больше времени лежать в страхе и одиночестве. Иногда думаю: встану и пойду обратно, просто для того, чтобы ночь миновала. – Не знаю, понимал ли он хотя бы половину из того, что я говорила, потому как у меня, когда до плача доходит, почти ничего разобрать нельзя.

Минуту он молчал. Ну, не минуту, но показалось – долго. Потом произнес:

– Хочешь, я к тебе домой приеду просто поспать?

И я ответила:

– Знаешь, было бы очень здорово, ведь я как бы вбила себе в голову, что ты можешь остаться тут сегодня.

– Мне нужно десять минут. – Это было последнее, что он сказал.

Повесив трубку телефона, я подошла к окну, смотрела сквозь деревья на тонюсенький серпик желтой луны, висевший над холмом, и улыбалась: здорово, что он предложил. Пусть и понимала: не приедет. Пуганая ворона… Ну, знаете. Только этот человек был по маковку полон неожиданностями. Понадобилось время, чтобы я научилась не стараться угадывать.

* * *

Она уже отчаялась ждать и укладывалась в постель, когда услышала его тихий стук. Накинула халат и впустила его. То есть дверь открыла, чтоб он вошел, но он, похоже, к порогу прирос. Ей пришлось взять его за руку и слегка потянуть.

Ей хотелось раскрыть объятия, но было такое ощущение, что, если она двинется вперед, он отступит назад, раз он раньше всегда так делал. Повернувшись, она пошла в спальню, надеясь, что он пойдет следом, едва ли осмеливаясь оглянуться, чтобы посмотреть, идет ли.

Арлин сбросила халат на пол, на самом деле не подумав заранее, как он воспримет то, как она спала – совершенно раздетая, даже когда просто собиралась спать. Глянув через плечо, увидела: стоит в дверях ее спальни, смотрит.

Весь свет был погашен, так что было темно, если не считать того узенького серпика желтой луны, так что, как ей представлялось, вряд ли он видел что‑ то больше, чем расплывчатый ее силуэт, пока она вновь укрывала постель, располагая покрывало к одной стороне так, чтоб ему досталось побольше места.

Чуть позже он подошел к другой стороне кровати и улегся на спину поверх покрывала. На нем были джинсы с белой рубашкой, и она не видела его в джинсах с того дня, когда подъезжала к его дому. Когда он приезжал к ней, отправляясь на свидание, то всегда был одет пристойно, с галстуком и все такое.

Она придвинулась ближе и опустила голову ему на плечо. Еще после нескольких минут молчания спросила:

– Хочешь, я сережки сниму? Они в тебя не впиваются? – У Арлин на той стороне было три пирсинга, и ей не хотелось, чтоб ему было неудобно, предчувствуя: сам он в том никогда не признается.

– Нет. Я их и не чувствую. – Это было первое, что он произнес, войдя в ее дом. Голос его звучал негромко и заботливо.

– Спасибо, что вернулся, Рубен.

– Зачем ты это делаешь? И не говори, что потому, будто тебе тошно спать одной. Уверен, есть множество мужчин, которые сегодня ночью с радостью побыли бы здесь с тобой.

– У тебя есть телефоны хоть кого‑ то из них?

– Это оттого, что Тревор хочет, чтоб мы были вместе?

– Черт возьми, Рубен. Скажи на милость, до чего, по‑ твоему, я способна дойти, помогая сыну выполнять домашние задания?

– Тогда почему – я?

– Знаешь, – Арлин села в постели, – в чем твой недостаток?

– Нет. Но, к счастью, у меня есть ты, чтобы втолковать мне.

– Недостаток твой в том, что ты слишком беспокоишься о своей внешности. Меня она и близко настолько не заботит, как тебя, я так не смогла бы. Даже если я брошу работать днем, и то у меня просто не будет времени. Тебе не приходило в голову, что если б ты не воевал и не был ранен, как с тобой получилось, то был бы куда как слишком хорош для меня? Ты бы, я говорю, был до того совсем‑ совсем другого поля ягода, что и времени‑ то на меня не нашел бы.

– Никому не уйти с одного поля с тобой, Арлин. Ты слишком красива.

– На этом поле есть вещи поважнее внешности.

– Благо для меня, если это правда.

В этой истории было нечто большее для нее, но не хватало слов, в которые это можно бы облечь. Для него, наверное, бессмысленно, а то и не очень правдиво прозвучали бы ее слова о том, что он ей нравится, потому как приезжает за ней, галстук носит, за няню платит, водит ее в приличные рестораны, а после провожает до самого дома. Как объяснить мужчине, что до встречи с ним она и не понимала, что с ней обращаются гнусно?

Арлин улеглась щекой ему на плечо и одной рукой обвила ему грудь, широкую, крепкую грудь, подумала, из тех, что отгоняет злых духов подальше в темень.

– Не пойми это неверно, но тебе не было бы удобнее без твоего тряпья?

Рубен не ответил сразу, она подумала, наверное, и вовсе не ответит. Потом он сказал:

– Может быть, в следующий раз. Может быть, завтра.

И мысль о том, что завтра он снова будет тут, настолько заворожила ее, что она больше ни словечка не сказала и не хотела ничего ни говорить, ни делать, что могло бы развеять эту ворожбу.

Глава одиннадцатая. Мэтт

Магазин закрылся в девять, и он, не теряя времени, помчался на выход. Трижды сверялся с часами, которые, как он считал, наверняка испортились, но все же стрелки с тиканьем отсчитывали минуту за минутой. Не было никакой особой причины, чтобы время тянулось так медленно. Не намного медленнее обычного. Работа всегда плелась, едва ковыляя.

Мотоцикл он поставил за магазином, на горке. Аппарат так ревел, что хозяин всякий раз испепелял его взглядом, когда Мэтт гонял движок на холостых слишком близко от магазина. У мотоцикла не было электронного стартера, или точнее, тот, что был, не срабатывал. Не было у него и сигнальной лампочки нейтралки, так что приходилось немного возить мотоцикл вперед‑ назад, чтобы убедиться, что он не стоит на скорости. На горочке это было не так‑ то просто. Трудно вести мотоцикл накатом, трудно быть уверенным.

Считая, что мотоцикл на нейтралке, Мэтт уселся в седло, ударил по стартеру, и его байк, все еще стоявший на первой скорости, рванул вперед с боковой подножки и завалился вместе с ездоком.

Ну вот, теперь еще три недели на ляжке будет красоваться синячище в форме бачка для горючего, но это еще не самое худшее. Силясь вновь вернуть мотоцикл в вертикальное положение, Мэтт увидел, что сломал ручку переднего тормоза. Стукнулся рулем и весь ободрал его. И задний тормоз тоже не слишком‑ то слушался. Мэтт закрыл глаза и чуть было не заорал. Но ночь была тихая, в домах по соседству жили тихие люди. Неприятностей не любил никто.

И потом, он уже раз попробовал такое. Стоял посреди улицы и проклинал байк во всех выражениях, какие только на ум приходили. Ни черта практически полезного не вышло. Мэтт развернул мотоцикл, вновь оседлал его и покатил с горки без мотора. Сбросил сцепление и завел движок с хода. Если бы только он с самого начала подумал об этом. Если бы подумал.

Он проскочил знак «стоп» на Камино, потому что иначе было нельзя, и никто не заметил. Вокруг – ни одного полицейского. Так что катил он по Камино на двадцати пяти[20], наполовину оттесненный к кромке. В таком случае, доведись ему неожиданно остановиться, за дальнейшее продвижение надо будет побороться. Пятеро ребят в «шевроле» с низкой посадкой сбавили ход, двигаясь за ним, опустили стекла в окнах, принялись обзывать его и котиком, и мохнатиком, и кисой, и слабаком. Спрашивали, не сходить ли ему на курсы вождения. День выдался хуже многих, но в целом мало чем отличался от обыденной рутины.

Единственное, что Мэтт ненавидел больше дороги на работу, это возвращение домой и выслушивание ругани, мало чем отличающейся от драки. У него была палатка в заросшем заднем дворике на тот случай, если дела пойдут и впрямь из рук вон. Ему было девятнадцать, он понимал, что ему нужно собственное жилье, только не так‑ то это легко. Все хотят плату вперед за первый и последний месяц, никто не желает платить больше четырех с четвертью долларов в час никому, кто еще не дорос до двадцати лет.

Он выкатил к себе на дорожку и заглушил движок. Поставил мотоцикл в центре стояночной стойки. Уже оттуда ему было все слышно, но он все же пошел внутрь. Каждому надо где‑ то быть, а Мэтт был дома.

Потом на столе в столовой увидел письмо. Он еще никогда не получал писем. А это пришло от человека, о котором он даже не слышал. Ида Гринберг. Странно. Большой толстенный конверт. Почта принесла ему кипу страниц от Иды Гринберг.

Кто бы она ни была.

Из книги «Другие лица: кто еще претворил идею в Движение»

Знаете, что такое «странно»? Странно, это когда ты для других значишь намного больше, чем они когда бы то ни было значили для тебя. Я хочу сказать: намного‑ намного больше. Как жизнь на двух совсем разных планетах.

В таких делах я уже привык быть стороной страдающей. В свой первый год учебы в средней школе я аж по самые уши влюбился в эту девчонку. Звали ее Лаура Ферли. Бывало, лежал ночью в постели, произнося самому себе ее имя – мысленно, раз за разом. В ящике моего стола хранился тот карандаш, что она обронила в коридоре. Я держал его в такой маленькой коробочке обернутым в мягкую бумагу. Это, я говорю, было странно. Походило на какое‑ то, дьявол бы его взял, святилище или еще что. Еще я вырезал три ее фотки из школьного ежегодника и вставил их в рамочку. Я с Лаурой так никогда и словом не обмолвился. То есть, даже не поздоровался ни разу. Что‑ то не помнится, чтоб я хоть раз в глаза ей посмотрел. Зато желал всю свою жизнь прожить с нею. А если не получится, то думал, что всю свою жизнь проведу в мыслях о том, как у меня не получилось. А потом порой вдруг в голову приходило: узнай она про все про это, е‑ мое, то‑ то удивилась бы.

Наверное, спросила бы: «Это какой Мэтт? ».

Я не говорю, что считаю, будто миссис Гринберг была влюблена в меня, тут другое. Просто это странно. Говорю, я никогда не уделял ей внимания больше, чем любому другому покупателю в магазине. Вот только имя ее знал. Только говорил: «Здравствуйте, миссис Гринберг. Как чувствуете себя сегодня? »

Святые угодники. До чего ж ужасно одиноко ей, наверное, было.

Дорогой мой Мэттью!

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒