ЧЕТЫРЕ ПИРАМИДЫ 15 страница

И вот настала пора. Часть саней была нагружена вещами, сборными домами и провиантом, а часть предназначалась для немощных особей и детей. Повинуясь приказу божества, четыре сотни дикарей покинули обширную пещеру и отправились на юг.

Благодаря обновленной экипировке, племя не мерзло, а сани позволяли ему хоть как-то, да продвигаться. Охотиться никому не приходилось. Дикари лишь выслеживали дичь, а Экбурн убивал ее точным выстрелом. Таким образом, вся их забота сводилась к переносу лагеря, если только тому не мешала непогода. В буран куда же пойдешь — холод лютый, да и не видно ни зги. Увы, шли переселенцы медленно. Проваливаясь в снег, они едва ползли, иной раз с трудом находя путь через чащу. Дикари ведь не обладали антигравами Оклслада, с помощью которых тот будто бы ходил прямо по кромке снега. Эти антигравы он смастерил уже давно, взяв за основу принцип работы грузовой платформы. Нацепленные на подошвы скафандра, они казались толстыми свинцовыми накладками, но свою задачу выполняли. Теперь уже двойную задачу, ибо постоянно напоминали дикарям о присутствии божества, с легкостью ходившего по любой поверхности.

Племя Оклслада было не первым, ушедшим в поисках лучшей жизни. Дикари расселились уже давно. Судя по записям в бортовом компьютере, их история насчитывала сотни тысяч лет, за которые они колонизировали неведомые дали. Какие именно — Оклслад точно не знал, однако на своем пути он иногда натыкался на другие племена, и эти встречи зачастую носили очень недружественный характер.

Серьезного кровопролития удавалось избегать. Выстрелы из плазменного пистолета неизменно приводили чужаков в суеверный ужас. К сожалению, они не могли восполнить гибель разведчиков, либо иных членов племени, ибо природа была сурова, а дикари — смертны. Недолго думая, Оклслад брал чужаков в полон. Не всех, разумеется, а только некоторых, наиболее сильных и здоровых. Это касалось обоих полов. Мужские особи тащили тяжести, занимались грубой работой и помогали менгиру в охоте. Женские ведали домашними делами, включая приготовление пищи и обустройство жилищ. Таким образом, численность племени, как и распределение в нем ролей, оставались практически неизменными.

Вписываясь в культ дикарей, Оклслад оживил в их умах легенду о божестве, которое ушло в подземный мир, а затем снова воскресло. И снова туда ушло, и теперь вот снова вернулось. Больше всего он обрабатывал того, кого называл шаманом. Его, и его учеников. Тот же, проникнувшись откровениями божества, в свою очередь внушал веру соплеменникам, имея прямую выгоду. Его авторитет рос пропорционально авторитету высшего существа, которое учило его всяким премудростям. Например, различным тонкостям знахарства, искусству обращения с огнем и прочим полезным вещам, позволявшим шаману оставаться незаменимым. Преклоняясь перед менгиром, он держал в преклонении и все племя, что Оклслада очень даже устраивало. Пребывая в повиновении, дикари однажды приведут его на юг, а уж там и видно будет. Сумеет он добраться до одной из пирамид, чьи координаты были отмечены на интерактивной карте, либо же просто обоснуется в теплых краях — это уж как получится. В любом случае, лучше прожить свою жизнь на солнечном побережье, нежели до конца своих дней мерзнуть в холодной мрачной пещере.

Связь с пирамидой по-прежнему работала, однако Оклслад включал ее раз в неделю. Для технологии менгиров его удаленность была сущей ерундой, однако энергию следовало экономить. Удостоверившись, что другие директора так и не ответили на вызов, Оклслад отправлял им новый, сверял географические данные в компьютере и отключался. Во время этих сеансов его робот и передавал всю накопленную информацию в базу данных. Именно таким образом туда и поступала вся хронология путешествия директора Белой пирамиды.

В неторопливом, непростом походе с севера на юг прошло два года. Оценивая пройденное расстояние, Оклслад все больше тревожился. Заряд в роботе таял. Обойма плазменного пистолета тоже не представляла собой бесконечность, а до конца пути было еще очень и очень далеко. Трудного пути, от которого скафандр постепенно изнашивался, ибо Оклслад никогда его не снимал. Если он прохудится, то перестанет служить надежной защитой, обеспечивая неуязвимость и комфорт божества.

Ледниковый период, как назло сковавший немалую часть планеты, создавал естественные и труднопреодолимые препятствия. Да, с одной стороны он замораживал и болота и водные преграды, позволяя миновать их там, где при иных обстоятельствах племя не прошло бы вообще. Увы, обратной стороной медали служили бураны, лютые морозы и глубокие снега, идти через которые было так же удобно, как бежать по грудь в воде. Привыкнув к кочевой жизни, племя не роптало, обеспеченное пищей и теплом, однако Оклслад прекрасно понимал, насколько это недолговечно. Прекратив выступать источником благ, перестав являть сверхъестественную мощь, он превратится из божества в обузу. И тогда он станет зависеть от воли случая, который, в свою очередь, неизвестно куда подтолкнет дремучих, суеверных дикарей.

Не дожидаясь, когда наихудшие прогнозы сбудутся, Оклслад стал экономить свои ресурсы. Робота, поставленного на сани, он задействовал все реже, как все реже стрелял и из пистолета. Берег он и скафандр, истиравшийся от грубых круглосуточных условий эксплуатации. Теперь он все чаще только возглавлял охоту, но плазму не растрачивал, поручая дикарям убивать дичь самостоятельно. И все чаще вообще оставался в лагере, коротая время в обществе шамана. Дикари по-прежнему не роптали. Это подавалось им как испытание, желание убедиться, достойны ли они внимания божества. Они старались вполне на совесть, однако с пропитанием стало сложнее, как и с повседневным обиходом. Племя не голодало, но и не благоденствовало как прежде, а снега все еще никуда не делись.

Треклятый климат становился настоящей угрозой. Сам по себе он особо не изменился, но в этом-то и заключалась проблема. В прежние времена Оклслад уже достиг бы более теплых краев, где борьба за выживание приобрела бы достаточно мягкий характер. Увы, холодное дыхание севера опустилось до низких широт планеты, как опустились и ледники. Продолжая рассчитывать время и расстояние, Оклслад начинал понимать, что достигнуть цветущих регионов он все-таки не успеет. Скоротечное лето, проносившееся в мгновение ока, его путешествия особо не облегчало, а племя не могло продвигаться быстрее, чем оно уже продвигалось. Мрачнея день ото дня, Оклслад искал выход из положения и не находил.

Сонливость, накатившая одним прекрасным утром, случалась и прежде, однако до сих пор она носила непродолжительный и объяснимый характер. Обычно так сказывались погода и усталость. Если Оклслад подолгу трудился сам, иной раз помогая дикарям в особо сложной работе, то впоследствии это частенько давало себя знать. Бывало, на самочувствие влиял и буран, когда в ночи завывали ветра, несущие колючие хлопья снега, а атмосферное давление вытворяло черти что. Вот только на сей раз тело охватила непонятная вялость, а видимых предпосылок к ней не наблюдалось. Растекаясь по всему телу, она вызывала желание лежать и не вставать. Оклслад и лежал, зевая и потягиваясь, благо что его личное присутствие не требовалось. Разбив лагерь с вечера, дикари занимались насущными делами, не дожидаясь понукания божества. Божество же пребывало в ленивой полудреме, когда сна еще нет, но и мысли текут так медленно и странно, словно грезят наяву.

Не придав этому особого значения, Оклслад провалялся до вечера, прислушиваясь, как болтают дикари и распоряжается шаман, окончательно узурпировавший пост вождя. От ужина он отказался, поглядев на вареное мясо без всякого аппетита. Спустившаяся ночь превратила его дрему в полноценный сон, однако сон очень беспокойный. Оклсладу привиделось, будто он наконец-то достиг южных краев и сидит на берегу океана, но это не приносит ему облегчения. Волны громко гремели, вызывая в голове болезненный шум. Горячий песок обжигал кожу, как обжигал ее и суховей, налетавший на пляж упругими душными порывами. Солнце безжалостно пекло, и не было от него никакого спасения ни у воды, ни в жалкой тени, словно растворенной жестоким зноем.

Облегчение пришло лишь под утро, когда Оклслад размежил тяжелые веки. Напоследок ему приснилось, будто он все-таки окунулся в океан, и тот принес долгожданное облегчение. Как оказалось, ощущение прохлады и влаги вызвал отнюдь не сон. Оклслад сильно вспотел. Настолько сильно, что терморегуляция скафандра не сразу с этим справилась.

Слабость никуда не исчезла. Кажется, наоборот — она даже выросла, по-прежнему удерживая Оклслада в постели. Проглотив немного бульона, принесенного учеником шамана, он поморщился и велел его не беспокоить. Сам же обеспокоился очень даже, гадая, что с ним вообще происходит. Ответ пришел ближе к вечеру, объяснив, в том числе, ночное сновидение, измучившее горячим песком и гремящим океаном. Его спровоцировала простая причина, теперь повторившаяся наяву. Смятенный Оклслад понял, что заболевает. Сомнений в этом не оставалось, ибо у него начался жар.

Искусственный иммунитет менгира справлялся с любым недугом, просто не позволяя ему развиться. Он уничтожал все инородные тела, начиная от вирусов и заканчивая собственными сбойными клетками. Для того чтобы его здоровье оказалось в опасности, менгир должен был заразиться чем-то поистине смертоносным, убивавшим за считанные минуты. Иными словами, в его кровь должен был попасть либо сильнодействующий токсин, каковые порой встречались в дикой природе, либо военная разработка, когда бактерии размножались быстрее, чем их успевали обезвреживать. Обычную инфекцию организм менгира даже не замечал, поскольку та ликвидировалась в зародыше. Вот только не тогда, когда искусственный иммунитет основательно просел, а медицинской станции, чтобы его восполнить, не было.

Судьба первых поселенцев, едва не вымерших поголовно, восстала перед Оклсладом пугающим хладным призраком. Испуганно дрожа, он лежал и прислушивался к внутренним ощущениям. А те были так себе. Температура росла, а симптомы болезни усиливались. Сглотнув пересохшим ртом, Оклслад приложил к запястью портативную аптечку, но толку вышло немного. Та диагностировала биологическое заражение и рекомендовала пройти к ближайшей медицинской станции. Спасибо! А то Оклслад не знал! Дрожа от лихорадки и сдававших нервов, Оклслад распечатал заветный ящичек и выудил оттуда цилиндр для инъекций. Пять доз. Ровно пять, припасенных на всякий случай со времен доступа к пирамиде, из которых не факт что хотя бы одна подействует.

Осмелившись нарушить запрет, явился шаман. Его обеспокоенность вполне можно было понять, ибо прежде божество не давало поводов для тревоги. Стараясь говорить спокойно, Оклслад заверил, что с ним все в порядке. К счастью, ему действительно полегчало, ибо введенный коктейль подействовал. Шаман, удовлетворенный ответом и видом божества, удалился. С этого момента Оклслад осознал, что времени у него гораздо меньше, чем он думал.

В отличие от стандартных клонов, не модифицированных особым образом, собственный иммунитет менгира не был полностью бесполезен. Это означало, что он вполне мог заболеть, но болезнь не обязательно его убьет. Таким образом, перспектива потенциальной смерти, несомненно, пугала, однако не настолько, чтобы немедленно готовиться к своим похоронам. Иначе говоря, путешествие к теплому океану смысла не теряло. Оклслад имел хорошие шансы прожить еще очень долго, пусть даже периодически страдая от инфекций. Вот только океана он еще не достиг, а авторитету божества его недуги уж точно на пользу не пойдут.

Не прошло и месяца, как Оклслад захворал вторично. На сей раз заболевание протекало куда дольше и тяжелее, и его уже не удалось скрыть от шамана. Предвидя нечто подобное, Оклслад придумал выход. Он как бы доверил шаману великую тайну, для чего ему обязательно нужно достигнуть конца затеянного пути. Там, среди тепла и зелени, племя обретет лучшую жизнь, о которой он говорил и прежде, а лично Оклслад вернет себе уходящую силу. Чем дольше он остается среди снегов, тем больше слабеет. Прежде, чтобы восстановиться, он удалялся в свой подземный мир, откуда возвращался на пике могущества. Альтернатива тому была только одна — предстать под лучи жаркого солнца. Зачахнув и захирев, Оклслад будет влачить жалкое существование, пока не возродится тем или иным способом.

Шаман проникся откровением божества и обещал не подвести. Само собой, он сохранит все в тайне, поскольку и сам не заинтересован в потере доминирующего положения. Племя не должно утратить ни веру, ни всякие блага, как нынешние, так и обещанные. В противном случае оно может выйти из повиновения, чего ни божеству, ни самому шаману уж точно не надо. Оклслад вполне верил этим речам. Пока его плазменный пистолет все еще стрелял, а скафандр берег от стрелы и ножа, опасаться ему нечего. Шаман же и впрямь расстарается на совесть, чтобы их взаимовыгодный высокий статус не подвергался сомнениям и впредь.

Какое-то время путешествие благополучно продолжалось, вселяя надежду на положительный исход. Вернув себе былую уверенность, Оклслад присматривался к окружающему миру, ожидая грядущих перемен. А эти перемены и впрямь проявлялись, причем не только климатические. Встречные племена выглядели необычно. Это становилось тем более заметно, чем дальше племя Оклслада уходило на юг. Они существенно отличались от бывших клонов Белой пирамиды, и не только культурой или предметами обихода. Они разнились собственным видом: лицом, фигурой и даже осанкой. Теперь в них угадывались совсем другие черты, присущие поселенцам Доохила или Экбурна, но по-своему, со своими примечательными особенностями. Поразмыслив, Оклслад нашел этому единственное логичное объяснение. Племена смешивались. Осваивая далекие земли, дикари Черной пирамиды встречали дикарей Желтой, с которыми и скрещивались. Поднимаясь к северным широтам, все они встречали дикарей Белой пирамиды, мигрировавших им навстречу, и скрещивались с ними. Таким образом, исходные особи образовывали новые народности и даже формировали принципиально новые расы. Этот процесс шел сотни тысяч лет, окончательно превращая бывших клонов в генетически самостоятельный вид.

С научной точки зрения, сделанное открытие было поистине уникальным. Многие нынешние дикари разительно отличались от прежних, обладая более утонченными чертами и уже не напоминая свалившуюся с дерева обезьяну. Развитию подвергся и их разум, позволявший осваивать то, чего исходным моделям было попросту недоступно. Оклслад все это приметил, однако оставил свое открытие без внимания. Как директор Обсцеллы и выдающийся специалист, при иных обстоятельствах он обязательно изучил бы генетическое разнообразие, но не сейчас, когда его собственная генетика грозила кануть в лету. Его мысли в основном занимали заботы о своей шкуре, а их с каждым днем только прибавлялось.

Цилиндр для инъекций опустел. Болезни преследовали Оклслада одна за другой, а заряд в пистолете находился на последнем издыхании. Изрядно потрепанный скафандр окончательно прохудился. Его нарушенная герметичность уже не позволяла поддерживать комфортный микроклимат. Верный робот все еще держался, помогая чинить высокотехнологичное одеяние, но трудно заштопать то, что само превращается в одну большую заплатку. Если бы не шаман, Оклслад уже не производил бы прежнего впечатления, когда решал все проблемы мановением руки. Ведь нынче он едва справлялся с собственными. Они вынуждали его появляться как можно реже, чтобы лишний раз не показываться никому на глаза. Закутанный в шкуры, теперь необходимые поверх скафандра, Оклслад выходил лишь тогда, когда дикари сворачивали лагерь. Когда те ставили новый, он слезал с саней и тут же удался в свое жилище, покидая его только ради прямой необходимости.

Снега отступали. Открывая лицевой экран, Оклслад ощущал живительное дыхание весны. Весны не той, что приходила один раз в год, и очень ненадолго. Это было дыхание самой жизни, сбрасывавшей оковы льда навстречу теплевшему солнцу. Вокруг, куда ни глянь, уже сквозило веяние юга. На прогалинах, подернутых паром в лучах солнца, пробивалась робкая трава. На кустах и деревьях набухали почки. Журчали ручейки и речки, промывая истончавшийся ледяной покров. Преображая унылую черную землю, промеж таявших сугробов объявились первые цветы. Вдыхая их слабые, робкие ароматы, Оклслад понимал, что его цель близка. Понимал он и то, что по своим возможностям отныне мало чем отличался от дикарей.

Пистолет сдал прямо на охоте. Последние две недели племени упорно не везло с дичью, и Оклслад решил поправить положение. Огромный медведь, грузный и свирепый, был чрезвычайно опасной добычей, но не для плазменного оружия. Нажав на курок, Оклслад хотел сразить его наповал, однако вместо выстрела услышал пиликающий звук. Этот сигнал означал необходимость заменить обойму. Пистолет разрядился. Разрядился, увы, быстрее, чем ожидалось — то ли датчик подвел, то ли герметичность прохудилась. Как бы там ни было, индикатор, доселе показывавший целых шесть процентов, внезапно отобразил ноль. Ошеломленно оглядев пистолет, Оклслад осознал, что остался безоружен. Остался нос к носу с медведем, который собирался разорвать его в клочья. Дикари, державшиеся поодаль, даже не натягивали луки, ожидая, когда божество сразит долгожданную добычу. Встав на дыбы, медведь яростно взревел, а затем кинулся на менгира.

Положение спасла пиротехника — одна из тех, что были изготовлены во времена капища, позволяя достичь сверхъестественного эффекта. Нынче Оклслад ее не применял, обрабатывая дикарей по-другому, однако в поясе скафандра все еще оставалась пара капсул. Достав одну, он бросил ее прямо в медведя. Громадный зверь, перепуганный треском, шипением и огнями, тут же дал деру, страдая внезапным расстройством пищеварения. Дикари улюлюкали, впечатленные неожиданным зрелищем, но Оклслад их восторгов не разделял. Добыча убежала, а подстрелить новую было нечем.

К счастью, вскоре дикарям улыбнулась удача, и они самостоятельно смогли добыть трех оленей. Насытившись, племя приободрилось, а инцидент с медведем скрасили божественные огни. Вот только надолго ли? Теперь у Оклслада оставался только робот, чей заряд подходил к концу, да скафандр, сдававший окончательно. Лишенные питания, его системы отключились, а некогда прочный материал ныне едва не разваливался. В довершение ко всему на Оклслада напала какая-то болезнь, которая упорно не проходила. Сперва едва заметная, она все больше давала о себе знать, изнуряя нараставшим кашлем. А кашляющее божество — это как бы немного странно, если не сказать больше.

Вскоре подвел и скафандр. Возвращаясь от шамана, Оклслад неосторожно зацепился за сани и упал. Его антигравы давно вышли из строя, поэтому теперь он ходил как простые смертные, что оказалось чревато. Все бы ничего, да упал он на связку стрел, чьи острия торчали из подобия ведра. Одно из них пробило скафандр, более не выдерживавший нагрузки, и вонзилось менгиру в бок. К счастью, вонзилось неглубоко и, в общем, не опасно, однако хлынула кровь, а дикари внезапно узрели, что их божество уязвимо. Прибежавший шаман увел Оклслада с глаз долой. Уложив его на постель, он промыл рану, приложил к ней целебные растения и обеспечил должный уход. Соплеменникам он прочел надлежащую лекцию, объясняя случайное происшествие с божеством. Дикари поверили и успокоились, однако сам шаман, судя по лицу, какие-то выводы все же сделал.

Снега все больше отступали, и с некоторых пор встречались только в густых зарослях да низинах, когда продвижение на юг остановилось. Разбив очередной лагерь, дикари не торопились его снимать, а Оклслад их не подгонял. Болезни, следовавшие одна за другой, свалили его окончательно. Ему стало совсем плохо, и он просто лежал, практически не вставая. Его знобило, исхудавшее тело терзал надсадный кашель, а разум то и дело мутился в налетавшей горячке. Шаман делал все что мог, облегчая состояние божества, но было видно, что с каждым днем он все больше хмурится. При этом почтительность к Оклсладу у него не исчезла. Казалось, даже наоборот, он относился к нему с еще большим пиететом, отирая пот и потчуя лично изготовленными отварами. Он обещал, что все устроит, и великому божеству не о чем волноваться. Оклсладу, страдавшему в полубреду, только и оставалось ему верить. Верить, что болезнь будет побеждена, а шаман приведет его в лучший мир. Так оно и вышло, вот только в той интерпретации, в какой надежды менгира воспринимал сам шаман.

Однажды ночью за Оклсладом пришли. Бред, навеянный жаром, не позволял ему адекватно воспринимать происходящее. Он видел лишь тени, метавшиеся по стенам, и слышал невнятный гул голосов, сливавшийся с мерным гулом пламени. Завернувшись в шкуры, он мелко дрожал, облизывая пересохшие губы. Оклслад даже не пошевелился, а только застонал, когда ученики шамана переложили его на носилки и вынесли наружу.

Под звездным небом собралось все племя, включая женских особей и детей. Ярко горели костры, вздымая во тьму трескучие оранжевые искры. Их пляшущие языки озаряли большую поляну, где плотным кругом выстроились дикари. Переминаясь с ноги на ногу, они что-то не то бубнили, не то пели, периодически вскидывая копья и топоры. В центре поляны виднелся большой плоский камень, положенный на земляное возвышение. Ученики шамана пронесли носилки прямо к нему. Там, облаченный в особые ритуальные шкуры, стоял сам шаман. Он только что освятил руки жертвой, которой стала пестрая куропатка. С его пальцев стекала кровь, забрызгавшая камень, но шаман ее не отирал. Он лишь молча смотрел, как ученики несут занемогшее божество, а затем перекладывают куда было велено. Все это четко фиксировал робот, накануне включенный Оклсладом для сеанса связи, да так и не выключенный. Теперь он стоял рядом, как верный слуга своего бога, призванный сопровождать его в путь.

Камень устилали самые лучшие шкуры. Бережно положив на них Оклслада, ученики почтительно отступили, взяв в руки факелы и выстроившись по периметру. Шаман пришел в движение. Приблизившись к божеству, он откинул его одеяние, оголяя торс, содрогавшийся от кашля. Скафандра на нем больше не было. Две недели назад Оклслад снял его сам. С некоторых пор тот причинял больше неудобств, нежели приносил хоть какой-то пользы. Поставив на камень деревянную плошку, шаман зачерпнул из нее странно пахнувшую смесь. Зачерпнул одной ладонью, второй, а затем стал натирать ей тело божества, периодически загребая новую порцию. Оклслад не возражал, плохо понимая, что вообще происходит. Как в тумане он видел огни костров, за которыми лица дикарей расплывались неразборчивыми пятнами. В этом же тумане он наблюдал, как шаман разрисовывает его торс затейливым узором. Пахучая, щекотавшая ноздри смесь приятно холодила тело, вырывая из объятий жара. Дорожки узора пощипывали его едким приторным веществом.

Дикари затихли, и теперь тишину нарушал только треск пламени, пожиравшего сухие смоленые ветви. Воздев руки к небу, шаман заговорил. Придав своему голосу проникновенную торжественность, он звучно вещал на всю поляну, и его слова разносились в ночной тьме далеко окрест. Шаман возвещал, что великое божество нуждается в перерождении. Его сила, лишенная благости солнца, в этом холодном мире окончательно иссякла, так и не дождавшись восполнения. Но это не конец. Уйдя в подземный мир, оно вернется оттуда вновь, как делало уже неоднократно. Теперь ему грозит лишь одно — недостойная смерть, присущая ничтожным существам. Если оно угаснет так же, как и все прочие, оно уже никогда не возродится, и никого не осчастливит своим великим, дарящим блага присутствием. И допустить этого ни в коем случае нельзя. Племя должно быть ему благодарно, что божество привело его в эти теплые, лишенные снега края. Преисполненное благоговения, оно просто обязано отблагодарить своего покровителя как тому подобает. Оно не может позволить ему зачахнуть как цветку, сморенному дыханием зимы. Оно откроет ему путь к перерождению, а затем, когда это перерождение произойдет, однажды оно встретит его вновь, вернувшегося в ореоле могущества и величия.

Оклслад разбирал монолог только через слово, и то не каждый раз. Дикари, костры, звездная ночь и речь шамана слились для него в какую-то неразборчивую круговерть, напоминая не то наваждение, не то кошмарный сон. Оно охватило его как липкая, тягучая смола, в которой он даже не барахтался, а просто тонул, бессильно лежа в ее черном чреве. Обуянный горячкой, он едва соображал, не понимая, к чему все это вообще. И понял лишь тогда, когда в руке шамана блеснул большой острый нож. Тот самый, который Оклслад изготовил для него сам, прибегнув к помощи робота, и который теперь взметнулся над его беззащитной грудью.

Содрогнувшись от ужаса, Экбурн досмотрел видеозапись до конца. Он видел, как шаман поразил Оклслада прямо в сердце, убив одним точным и милосердным ударом. Видел он и то, как это сердце было вырезано из груди, а затем торжественно сожжено до пепла, развеянного ночным ветром. Вслед за тем тело Оклслада отнесли к мегалиту, возведенному на той же поляне, и положили возле имитации входа в подземный мир. Там его и предали земле, а сверху разожгли еще один костер, провожавший ушедшее божество в далекий путь. Последние кадры, которые передал робот, были с того самого костра. Его, как верного слугу, отправили вслед за своим господином. Не выдержав жара, робот вышел из строя, и языки пламени были последним, что увидел на экране потрясенный Экбурн.

* * *

Тумвеоне очнулся в более благоприятных условиях. В его края тоже приходила зима, однако теплая, южная, и не слишком продолжительная. Ледники, превратившие часть планеты в морозный кошмар, до него не добрались, и снега не наметали высокие сугробы. Вместо завьюженных долин его окружали зеленые леса, а пронизывающий холод витал только в сырых болотах, сочившихся никогда не замерзавшей водой. Впрочем, идеальной средой обитания окрестная местность тоже не была. Чего стоили одни проливные дожди, налетавшие по сезону и вызывавшие настоящие потопы. Их сменяли не менее продолжительные засухи, когда все малые реки пересыхали, а от больших оставались лишь мутные ручейки. Если потоп затягивался, зелень сгнивала на корню. Если засуха держалась слишком долго, та же зелень желтела и сгорала, опадая бурыми иссохшими листьями. Сама же она служила пристанищем для уймы всяких тварей: колючих, кусачих, кровососущих и ядовитых. Каждая из них боролась за свое место под солнцем, и каждая представляла бы опасность для менгира, не будь тот надежно защищен.

Остатки пирамиды Тумвеоне поглотили джунгли. Сокрытые в пластах торфяников, в которые превратилось древнее болото, их полностью скрыли густые заросли. Когда-то его Обсцелла увязла в том болоте на четверть. На четверть она и уцелела, не разобранная роботами до конца, а вместе с ней уцелел и ее директор, вышедший из анабиоза под корнями джунглей. Джунгли, однако, не океан, поэтому он спокойно выбрался наружу, опечаленный ужасной судьбой Оклслада. Он ведь сперва разобрался, что к чему, и выяснил, как окончил свои дни директор Белой пирамиды. С тех пор минули тысячи лет, прежде чем у Тумвеоне тоже иссякли все ресурсы, и он не собирался сгинуть так же, как его несчастный коллега. Так и не связавшись с другими директорами, по-прежнему лежавшими в анабиозе, он составил план выживания и покинул уцелевшие отсеки.

Вскоре план пришлось скорректировать. Выживание в одиночку грозило непредсказуемыми последствиями. Туземцы, обитавшие в этой части континента, оказались не слишком дружелюбными. Их племена практиковали кровавые ритуалы, основу которых составляли пленники, приводимые из набегов. Сородичей, впрочем, туземцы тоже особо не жалели, благо что расплодились они в избытке. Никакого почтения к Тумвеоне они не проявили. Его скафандр их пугал, однако недобрых намерений не развеивал. В конце концов, Тумвеоне надоели постоянные стычки. Ему осточертело вести себя как дичь, на которую охотятся, и он вышел на охоту сам. Уцелевшие, сокрытые в зарослях отсеки еще сохраняли немного энергии, чтобы он ни в чем себе не отказывал.

Три поселка туземцев Тумвеоне просто сжег. Он убивал всех направо и налево, пользуясь поддержкой звена все еще активных роботов. Беглецов, однако, он щадил, позволяя им разносить о себе весть. Сперва он делал это для того, чтобы посеять в сердцах туземцев страх. Наслышанные о могучем чудовище, плюющимся огнем и мечущим зеленые молнии, они перестанут соваться к нему почем зря и станут обходить стороной.

Не тут-то было! Туземцев и впрямь охватил суеверный ужас, однако отступать они не собирались. Тумвеоне сжег еще два поселка и перебил несколько вооруженных отрядов, прежде чем сообразил, что ему надо действовать иначе. Он применял силу не с той стороны. Он давил ей извне, а ее следовало направить изнутри. Привыкшие воевать, туземцы не отступятся даже перед лицом чудовища, слепо поклоняясь своему кровожадному божеству. Хорошенько рассудив, Тумвеоне решил стать таким божеством. В известном смысле, это означало банальный дворцовый переворот, когда место каменного истукана займет живой менгир. Дикарям же, по большому счету, было все равно, кому приносить жертвы.

Тумвеоне не забывал, чем закончил Оклслад, пошедший по схожему пути, и сделал надлежащие выводы. Его дикари никогда не осмелятся поднять на него руку. Кровавый культ, который они начали сами, достигнет таких масштабов, что у них, преклоненных и трепещущих, не возникнет и мысли о подобном святотатстве.

В столицу, которой, по всей видимости, служил этот большой, основанный в джунглях город, Тумвеоне входил нарочито медленно. Он раскалывал и плавил камни, воспламенял деревья и жег саму землю, да так, чтобы после него оставался только дымящийся безжизненный пепел. Он убивал всех, кто осмеливался встать у него на пути; всех, кто подворачивался под руку. Не просто убивал — разрывал на части, орудуя манипуляторами верных роботов, а головы насаживал на колья, расставленные среди обугленных развалин. Его неистовый рев, усиленный звукоизлучателями, разносился чуть ли до горизонта, и от этого рева у туземцев кровь стыла в жилах.

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒