АПОСТОЛ ИЗ ГУШАНЦЕВ 2 страница

Когда они удалились от города, Гаврил остановился и обернулся. Враца, находящаяся на горном склоне, казалась закованной в цепи. Над луной нависла туча, похожая на солдатскую каску. Млечный Путь исчез – его поглотила тьма. Не было видно и Полярной звезды. Многие другие звезды тоже исчезли. По небу пролегли глубокие темные борозды. Луна, будто испугавшись надвигавшейся черной тучи, катилась за горизонт. Растерянные звезды старались отбиться от набегавших туч, но были бессильны. Они толкали одна другую, сбиваясь в кучу. Только буря могла очистить небо. Но вышло так, что буря прошла стороной.

Вдали слышался топот солдатских сапог, лязгание оружия. Воинские части шли не по шоссе, а вдоль полотна железной дороги. Гаврил направился к большому железнодорожному мосту возле Малобабино. Девенский последовал за ним.

– Мост охраняют. А вот это орудие не должно достичь места назначения, – прошептал Гаврил и метнул в сторону железнодорожной платформы одну за другой две ручные гранаты.

Раздались взрывы. Гаврил и Девенский отбежали в сторону.

– Говорил я тебе? – потирал ушибленный о ствол дерева локоть, произнес Девенский.

– Теперь возвращайся! И передай немедленно Ивану Атанасову: Искырский отряд должен подорвать мосты и тоннели, чтобы не пришла к врагу во Врацу помощь. Из тех, кто сумел скрыться, сформируйте отряд и будьте готовы к выступлению. Бялослатинский и Мездренский отряды пусть придвинутся к Враце. Я подниму Главаницкий и Стубленский. Придет и Лопушанская дружина. Атакуем город со всех сторон и все‑ таки возьмем его.

Гаврил пожал товарищу руку и повернулся кругом по‑ военному. Он был так увлечен, что не слышал, как Георгий прошептал за его спиной:

«Откуда только берет силы этот человек? Он рожден для того, чтобы зажигать веру у людей и звать их на подвиг. Если бы все мы были такими, Враца восстала бы! »

Гаврил спешил в свой родной край, к земле, которая вскормила его. Он был уверен, что там не найдется предателей. И все‑ таки ему не давали покоя вопросы: «Почему Враца не стала центром восстания? Почему руководители в Фердинанде избежали ареста? Почему там восстание не провалилось? Эх, Враца, Враца, уже второй раз ты не восстаешь! Первый раз с Ботевым, второй – с нами».

Генов нахмурился и посмотрел на город с укоризной. Что теперь скажет он руководителям, которые ждут его с радостной вестью? Он чувствовал себя посрамленным перед ними, перед всей Болгарией. Разумеется, он скажет им правду, они поймут его и не упрекнут. Но все же на душе было тяжело.

И снова, подняв глаза, заговорил, словно с живым человеком:

– Но мы не оставим тебя в руках тиранов! Окружим тебя, Враца, со всех сторон и освободим.

Луна зашла за тучи. Далекая Враца осталась лежать во мраке. А вокруг, на горах, загорались огни. Небо алело от пламени костров в восставших селах. Решающая ночь! Впереди встает заря свободы, а позади тюрьмы, стоны, рабские цепи. Гаврил шел вперед. Чувства радости и тревоги сменялись в нем, как сменяются холод и тепло. Утренняя звезда мерцала, предвещая восход, который принесет свободу. И вместе с утренней звездой над родным краем загорались гроздьями новые немеркнущие звезды, рождаемые огромными кострами в лагере повстанцев, и их свет озарял всю Болгарию.

ПОЩЕЧИНА

Вышло так, что после подавления восстания нам пришлось вместе скрываться от ареста. Я узнал, как поступил Генов, вернувшись в родные места. Он сразу же стал во главе восстания и увлек за собой людей. Такое было по плечу только ему.

«Не спешите праздновать победу, товарищи! – сдвинув брови, говорил он. – Мы должны немедленно выступить с призывом к населению. Среди нас есть представитель от партии земледельцев, он тоже подпишет листовку. Надо разъяснить всем членам партии и беспартийным, во имя чего мы выступаем, за что и против кого боремся, чьи интересы защищаем. Наше восстание народное, власть народная. Народ должен понять это и поддержать нас».

И он собственноручно написал воззвание рабоче‑ крестьянской власти. Когда Георгий Димитров и Васил Коларов прибыли в освобожденный город, он прочитал им это воззвание – первое воззвание победившей революции!

Гаврил Генов стал настоящим начальником штаба восстания. Я знал о его качествах военного руководителя, о его неимоверных усилиях продлить жизнь молодой республики. Может быть, при другом начальнике штаба восстания она была бы раздавлена значительно раньше. Благодаря его умению быстро ориентироваться в обстановке, принимать смелые решения, вдохновлять бойцов и направлять их точно к намеченной цели, повстанческие отряды отбивали вражеское наступление и рабоче‑ крестьянская власть в этом крае просуществовала дольше, чем в других местах. И после поражения восстания Генов сумел организовать дело так, чтобы спасти от преследований реакции многих повстанцев. Ему удалось переправить за границу, в Югославию, Георгия Димитрова, Васила Коларова и других руководителей восстания. В стране остались только те, кто думал, что их не станут преследовать. Он, конечно, убеждал и их, говорил, что враг не пощадит никого, но люди решили так – пересидим, мол, две‑ три недели на виноградниках или возле загонов для скота, и все забудется. Последним ушел за границу он – когда организовал переход своего революционного отряда и спрятал оружие. И все же на его лице не было заметно ни усталости, ни отчаяния. Он покидал родные края с крепкой верой в победу.

На Пределе, возле рощицы, мы сели перекусить. Солнечный свет проникал сквозь листву деревьев и стлался по зеленой мураве. Гаврил не расспрашивал меня, где я был и что делал во время восстания. Мы с ним не виделись с тех пор, как возле реки Искыр провели учение. А я ждал расспросов с его стороны. На меня, как на руководителя Искырского повстанческого отряда, было возложено определенное задание, и он, командир, должен был спросить, как я его выполнил. Мне нужно было самому объяснить ему все до мельчайших подробностей. Но, сознавая свою вину, я молчал. Никто не хотел первым начинать разговор. Взгляд Гаврила был гневным. Но командир был человеком сдержанным, и мне оставалось только ждать. Кончив есть, он спросил:

– Ну, теперь скажи, почему вы не восстали?

Я даже поперхнулся: яйцо комом застряло у меня в горле. Зная, что за этим последует, я наскоро собрал остатки еды. Гаврил стоял и ждал. Глаза его горели.

– Ты получил условный сигнал?

– Получил, и двадцать второго вечером мы выступили. К горе пришли все коммунисты. И еще пятьдесят человек добровольцев, на которых мы не рассчитывали. Им оружия не хватило. Но они вооружились топорами, дубинами, ножами, вилами. Я обошел и другие окрестные села. Оттуда тоже пришли люди. На пригорках возле леса залегли группы по двадцать – тридцать человек. Каждое село послало самых достойных своих людей. Мы ждали сигнала. Красная ракета должна была взметнуться в небо со стороны Трынченицы. «Наконец‑ то, – думал я. – Содрогнутся горы, оживут погибшие четники Ботева, и новая дружина отомстит за гибель героев с парохода «Радецкий», героев Апрельского восстания[7]. Над Балканами, во Враце взойдет заря свободы». Но сигнала не последовало, не озарила ракета гайдуцкие горы, и утром люди разошлись. Остался только я со своей группой. Ко мне пришел посланец, отвел в сторону и сообщил: «Восстание отменяется! » «Кто ты? Покажи документы! » В первый момент я принял его за проникшего к нам врага. «Вот», – он подал бумагу, и ноги у меня подкосились. «Но кто тебя посылает? » «Центральный Комитет! » «Кто именно издал приказ? » «Я говорил с Георгием Димитровым». «Из Софии было получено указание восстать, кто же отменил его? » «Я пришел по указанию сверху». «Кто же отдал такой приказ? » – настаивал я. Посланец ответил: «Вы хорошо знаете, кто может отдать такой приказ. Я выполнил свое задание, товарищ, а вы теперь, на вашу ответственность, можете делать все, что хотите». «Как это так – «на вашу ответственность»? Ведь это же общее дело! Что же нам теперь – складывать оружие? » «Все напрасно. И София, и другие города не восстанут! » Посланец, видя мое раздражение, поспешил уйти. Я стоял в оцепенении среди старых высоких скал. Что я мог сделать? Руки опускались. Я чувствовал себя маленьким, жалким. Настороженные величавые горы, казалось, начали рушиться. Внизу серебрился в лунном свете Искыр. Мои бойцы лежали на позициях в тревожном ожидании. «Что я сейчас скажу им? Не повернут ли они винтовки против меня? » – размышлял я. Невозможно было в такой момент отдать приказ об отступлении! Георгий Димитров и Васил Коларов говорили, что восстание начнется в ночь на двадцать третье, и вдруг: винтовка к ноге, кругом марш – домой! А там тебя схватят и изобьют, как собаку. «Что делать? Как поступить? Почему так получилось? » Хотелось закричать! В какой‑ то миг мне показалось, что сосновый лес вокруг нас загорелся. Куда ни ступишь – везде огонь. Словно обгорелые сосновые стволы, в жутком молчании стояли на горном склоне повстанцы. Я подумал: может, перенесли день восстания, может, в последний момент перед решающим сражением получены какие‑ то новые сведения из других краев страны? Может, руководство решило, что лучше отложить восстание? Может, еще не все готово и не следует приносить в жертву людей?

Гаврил слушал меня, опустив голову. С болью в голосе он спросил:

– А как все это встретили бойцы?

– Бойцы поняли, происходит что‑ то неладное, и окружили меня. Стали спрашивать: «Что сказал этот человек? » Я не в силах был сказать им правду. Они сами ее поняли, но не приняли. «Выступаем?! Нет?! А‑ а‑ а! » – вырвалось у бойцов.

Ноги мои словно приросли к земле. С окрестных холмов тоже не слышно было выстрелов. Значит, и другие не восстали. И там получен такой же приказ. «Но почему? » – спрашивали меня бойцы, и я почувствовал, будто меня придавило грудой камней. «Сейчас самый подходящий момент начать восстание, но, видимо, партия считает, что еще не время и незачем нести ненужные потери». «Но мы ведь готовы! » «Мы‑ то готовы, но мы – не вся Болгария. София молчит. Из Софии поступают указания не восставать, значит, там не все в порядке. Наверняка что‑ то случилось». «Но хотя София и капитулировала, мы не капитулируем! Пошлем человека в Софию! Поезжай туда! » Из ущелья вынырнул поезд. «Вот поезда идут, не остановились, а если мы взорвем тоннели, остановятся». Вдруг над моей головой просвистела пуля. «Вы отступайте! – сказал я бойцам, бросившимся бежать кто куда. – А я пойду на станцию, свяжусь, с кем надо, и выясню, что происходит». Но меня никто не слушал. Я уже перестал быть командиром. Этот приказ не выступать подорвал доверие ко мне. Минеры отошли от тоннелей и бросили взрывчатку в Искыр. Ты думаешь, мне было легко? Если бы сейчас пришел настоящий сигнал начать восстание, никто не последовал бы за мной. Намокший порох не взрывается. Люди зашумели. «Куда же теперь нам деваться? Дома жены и дети спросят нас, почему возвратились. В селе не сможем показаться. «Что‑ то уж очень быстро вы спихнули царя! Где же ваше братство и равенство, в реке, что ли, их утопили? » – спросят нас».

Я скрылся. И никто не знал, где я. Связался с Пешо Митовым – нашим товарищем, отвечавшим за организацию восстания в Мездре. И он тоже получил указание об отмене восстания. Железнодорожники отказались поддержать повстанцев. От них я узнал, что вы все же восстали, и попытался добраться до Врацы. Город был блокирован. Я узнал, что все руководство арестовано еще до начала восстания. Ни с кем встретиться не удалось. Тогда я направился к вам, туда, где было восстание. Пробирался с трудом, нарываясь на засады. Белогвардейцы из «Плакалницы» хотели убить меня. До вас добрался с опозданием. Вместо того чтобы включиться в бой, пришлось присоединиться к отступающим…

Гаврил пошел вперед, не желая больше слушать меня. Я ждал, когда он выскажется, а Гаврил только время от времени угрюмо посматривал на меня. Мои объяснения, видимо, не удовлетворяли его. Столько лет совместной подпольной работы, и вдруг – разрыв. Я чувствовал себя одиноким, вне рядов товарищей. Как же я смогу жить за границей без друзей? С гор мы видели, как горят села. Не выдержав его молчаливого обвинения, я со вздохом произнес:

– Почему так получилось? Объясни мне!

Мои слова обожгли Гаврила. Он тяжело вздохнул и повел плечами. Пока мы не перешли границу, он не сказал ни слова. И только когда опасность быть пойманным миновала, он произнес:

– И все же ты не сказал мне правды. Такие приказы приходили и к другим, но люди восставали, а вы испугались! Не так ли?

– Не в испуге дело! – обиженно возразил я. – Ведь должна же быть партийная дисциплина.

– О какой партийной дисциплине ты говоришь, когда вся Болгария поднялась, а вы разбежались!

– Разве только мы не восстали? Враца не поднялась. Рабочие из Елисейны и с рудника «Плакалница», перникские шахтеры… Не восстал пролетариат и в Софии…

– Если бы вы взорвали тоннели, к Враце не подошли бы воинские части, мы захватили бы город и двинулись бы на Софию. По нашему примеру поднялись бы и другие города.

– И все же это восстание не имело бы успеха. Мы упустили шанс девятого июня и сейчас не были едины… Тогда мы не были готовы захватить власть революционным путем, о революции только говорили. Теперь же, когда народные массы были готовы, в верхах произошел раскол. Разве не понятно: не виновата трудовая Болгария в том, что не поднялась, не виноваты и мы! Разве наша вина, что переместился центр восстания? Надо призвать к ответу тех, кто виновен в провале! Во всем этом надо как следует разобраться!

– И все‑ таки мы установили рабоче‑ крестьянскую власть. Целую неделю управлялись без царя‑ государя, а вы разбежались, не сделав ни единого выстрела.

И тогда, охваченный каким‑ то дьявольским искушением, я взорвался:

– Вы вот восстали, а что из этого вышло? Погибли тысячи товарищей, а вас все равно разгромили!

– Как ты мог это сказать? Член военной тройки и командир отряда!

– И твой шурин был назначен командиром отряда, а не восстал.

– Капитулянт. Такие, как ты и он, помогли врагу справиться с восстанием.

Гаврил не сдержался и замахнулся. Я качнулся от звонкой пощечины – она была неожиданной, как вспышка молнии. В ушах у меня звенело. Кровь бросилась в голову.

– Я капитулянт?! – крикнул я, выхватив пистолет.

Я негодовал. Из глаз текли слезы обиды, лицо свела судорога, горло сжала спазма.

– Стреляй в меня! Ну! Чего ждешь? Пули не выпустил во врага, убей теперь товарища, своего командира!

Я скорчился от боли. Не помню подобной муки. Ничего не видел. Только чувствовал, как, словно град, меня били его слова:

– Разгром, говоришь! Нет! Это не разгром, а школа для нас, для партии! Первое в мире антифашистское восстание подняли! Оно нас научит, как победить в следующий раз. Поражение в этом восстании откроет путь к успеху в следующем. Как ты не можешь понять, что кровь павших борцов на наших знаменах позовет на борьбу за будущую социалистическую Болгарию весь народ.

Страшное обвинение. Я стоял и дрожал. «Капитулянт! Изменник! » – звенело в ушах. Это был не шум деревьев, рано побагровевшие листья которых срывал ветер и бросал мне в лицо, а тысячи голосов погибших повстанцев. Как жить дальше? Куда скрыться? За границей все будут считать меня изменником. А я ведь знаю, как поступают о изменниками. И в голову пришла мысль покончить с собой. Я подумал о близких. Пусть им останется незапятнанное имя мое, имя революционера, хоть и не принявшего участия в восстании, но ушедшего в одну могилу с повстанцами. Я сам вынес себе приговор. Но вот я почувствовал, что кто‑ то приближается ко мне. Это был Гаврил, он боялся, как бы я не привел в исполнение свой приговор. Все во мне дрожало.

– А ну‑ ка спрячь пистолет! – резко остановил он движение моей руки. – Мне горько видеть, как ты, сподвижник Георгия Димитрова, член руководящей тройки, человек, который поднимал народ на восстание и всего лишь месяц назад на учении показал, как надо брать власть, теперь, в решительный час, пал духом! Мой шурин не стал командиром, фашисты пощадили его за капитулянтство, но ты… революционер, сын своего класса… Георгий Димитров спрашивал меня, где ты и что делаешь. А я не знал, что ответить ему. Неужели ты не смог понять, где правда?

Снова я стоял как потерянный. Первый раз это случилось той ночью, когда я получил приказ об отмене восстания, второй – сейчас.

– Народ был готов к восстанию. И Центральный Комитет, наши испытанные руководители привели в исполнение волю народа. А те, кто остановил вас, рано или поздно ответят перед народом.

Только сейчас я посмотрел на Гаврила. В его больших добрых глазах я увидел следы слез.

Мы оба спрятали оружие. Оно еще потребуется нам. Граница осталась позади. Гаврил показал себя настоящим руководителем, человеком и товарищем. За границей были и люди колеблющиеся, которые открыто осуждали восстание. Меня возмущало неверие, но я был не в силах разубедить их. Генов же и здесь, на чужой земле, вдохновлял нас и сплачивал наши ряды. Когда понадобилось доставить в Болгарию обращение Васила Коларова и Георгия Димитрова «Выше голову», он без колебаний пришел ко мне.

– Я верю в тебя. Ты справишься с этим ответственным поручением.

– Конечно, ведь за мной долг…

Перейдя границу, я установил связь с нашими людьми. Мы распространили письмо по всем районам страны. Затем я расквитался с некоторыми мироедами и покинул испепеленную и залитую кровью родную землю.

– Убили Даскала, – сообщил я Гаврилу по возвращении. – Помнишь, он чуть не утонул. После его гибели жена родила ребенка, которого назвала именем отца.

– Остался сиротой, бедняга! – Гаврил вздохнул.

– А мы рассчитались с его убийцей.

Генов и за границей неутомимо работал. Ему удалось превратить эмигрантский лагерь в школу для подготовки нового восстания. А в Москве наш клуб стал революционным штабом. Гаврил высоко держал знамя Сентября и яростно срывал маски с тех раскольников, которые привели восстание к скорому разгрому. Он не позволял и слова сказать против Георгия Димитрова и Васила Коларова. «Они герои, вы пораженцы, а тот, кто дал сигнал отступления, – новый Иуда! »

Гаврил Генов не дожил до того времени, когда был разоблачен предатель, майор, проникший в штаб восстания. Когда Георгий Димитров после блестящего разоблачения гитлеризма на Лейпцигском процессе приехал в Москву, встретившую его как своего любимого сына, он увидел в нашем клубе некролог, извещавший о смерти Генова. Опустив голову, глубоко потрясенный, вождь сказал: «Он был молотом, а не наковальней».

АПОСТОЛ ИЗ ГУШАНЦЕВ

Первое свободное повстанческое утро! Первые шаги к свободе!

В день начала восстания солнце застало Васила Коларова и Георгия Димитрова на пути к небольшой станции Боровцы. Все вокруг словно изменилось в этот день – земля, небо, люди. Путники переночевали в маленьком селе. Но какой же это сон, когда всю ночь напролет лихорадочно ждешь рассвета, торопишься выехать в занятый повстанцами город, где уже управляют рабочие и крестьяне и где свободно развевается красное знамя! По пути из Софии им пришлось пробиваться через многочисленные вражеские засады. Теперь опасность осталась позади. Здесь граница освобожденной Болгарии. Им хотелось наверстать потерянное время и поскорее попасть в центр восстания. Но в эти ранние часы поезда не было, и чиновник на станции беспомощно пожимал плечами:

– А может, целый день не будет.

– Понимаем, – кивнул Георгий Димитров, – восстание ведь, оно отменяет все прежние расписания и создает новые. Но все же…

– Если не возражаете… – Дежурный предложил им дрезину, стоявшую на втором, заросшем травой пути.

Димитров и Коларов обрадовались такой возможности. Ведь их тревожили думы о том, что где‑ то ведутся бои, а они, руководители, сидят и ждут поезда на глухом полустанке. И неизвестно, сколько придется ждать. Они обрадовались предложению дежурного. Им хотелось поскорее добраться до места, встретиться с повстанцами. Сколько лет они мечтали о такой встрече! Димитров и Коларов понимали, как важно быстрее прибыть в центр восстания и взять руководство в свои руки. Они еще не знали, что события заставили перенести центр из Врацы в Фердинанд. Едва они приблизились к дрезине, как с пригорка послышались шум голосов и топот ног. Все схватились за оружие. Но в этот момент из молодого соснового леска с веселым гомоном вышел повстанческий отряд. Его вел командир – стройный, смуглолицый, с развевающимися волосами и сияющими синими глазами. На поясе у него висели гранаты и два пистолета, на плече – винтовка. Георгий Димитров узнал его издалека. Их окружили повстанцы, простые крестьяне, потянувшиеся за командиром прямо с полей, прихватив кто ружье, кто кирку, кто топор. Люди здоровались с Димитровым и Коларовым, стараясь опередить друг друга, и двое руководителей почувствовали небывалый прилив энергии. Первый отряд! Волнующая встреча. Им впервые пришлось не выступать с речами, а только смотреть и слушать. В памяти вождей навсегда остался изрытый склон, по которому вместе с встающим из‑ за молодого леска солнцем, похожим на ребенка, забравшегося на верхушку дерева, словно из мрака рабства, вырвался на волю пенистый людской поток.

Было понятно без слов: командир вел свой отряд освобождать Берковицу, которая еще не восстала. Там находился гарнизон, и нельзя было захватить город без помощи извне. Командир говорил с жаром: происходящие события вдохновили его. Васил Коларов внимательно слушал. Ему, опытному партийному работнику, довелось слушать многих ораторов. Однако этот командир, выросший где‑ то здесь, в одной из этих бедных и голодных деревушек, разбросанных среди округлых холмов, производил на Коларова особое впечатление. И Георгий Димитров, который тоже с удовольствием слушал молодого оратора, не выдержал и с улыбкой спросил Коларова:

– А ты знаешь, кто этот товарищ?

Васил Коларов старался припомнить, когда и где он видел командира.

– Он приезжал к нам в ЦК. Мы вместе с ним организовывали митинги и собрания. Вместе выступали во Враце. Он тогда злее меня заклеймил виновников национальной катастрофы.

Димитров и Коларов молча переглянулись, вспоминая площадь с памятником Христо Ботеву, заполненную народом.

– А я знаю его с того времени, когда он писал о положении рабочих на руднике «Плакалница». Это было в номере 103 от 22 декабря 1913 года. Прошло десять лет, а я помню не только то, что он писал, но и номер газеты, и дату.

– Наверное, было что‑ нибудь интересное, очень интересное, – улыбнулся скупой на улыбку Коларов и с любопытством стал разглядывать командира.

– Его статья меня просто поразила! – ответил Георгий Димитров. – И с тех пор у меня не выходит из головы написанное им! Его слова врезались мне в память! Вот, послушайте!

Командир повстанцев в смущении опустил голову, ожидая услышать то, что он писал когда‑ то. Он сам забыл об этом, а вот Георгий Димитров передает его статью слово в слово, будто читает газету.

– «Никто бы не поверил, что во Врачанских горах, где глазу открывается дивная панорама горных вершин, заросших лесами, и прекрасных долин, покрытых цветистыми лугами, живут рабочие, с которыми жестоко обращаются и которых безбожно эксплуатируют. Трудно поверить, что среди этой роскошной природы есть люди, в сущности, живущие в рабстве. Но стоит человеку заглянуть в «Плакалницу», эту крепость капитализма, и он собственными глазами увидит, в каких тяжелых условиях находятся шахтеры. Им строжайше запрещено читать газеты: хозяева, не жалея ни труда, ни времени, строго контролируют это предписание».

В конце он писал:

«И несмотря на жестокую эксплуатацию, на бесчеловечное отношение, рабочие рудника «Плакалница», организованные в союз горняков, среди этой чудесной природы вырастают настоящими великанами, которых ничто не сломит…»

Коларов понимал волнение Димитрова, который сам долго работал на руднике «Плакалница», организовывал там рабочих, и поэтому его память так четко хранила каждое слово.

Георгий Димитров рассказал Коларову еще кое‑ что о командире повстанцев, когда они на старенькой дрезине продолжили путь.

– Прежде чем стать командиром повстанцев, этому нашему дорогому товарищу пришлось пройти трудный путь апостола революции, – начал свой рассказ Димитров. – Однажды темной ночью в село вошел мужчина, одетый, как овчар, в домотканую бурку. Властям известно, что вечером будет проведено собрание коммунистов. Запретить его нельзя, а помешать можно. Все знают, что пришедший товарищ хороший оратор, начитанный человек и быстро овладевает аудиторией. Когда он с адвокатами – говорит их языком, когда с ремесленниками – меняет речь, когда с крестьянами – говорит, как крестьянин. Один из парней в селе стал адвокатом, но отец этого адвоката не обращался к своему сыну за советом и не поручал ему вести дела, а шел к нашему апостолу. Люди спрашивали: «Бай Тоше, почему не ходишь к сыну, а обращаешься к чужому человеку? » – «Дело в том, что этот хоть и чужой, но разбирается больше сына, он быстрее и лучше закончит мое дело». Таким доверием наш товарищ пользовался во всех селах. Куда бы он ни приходил, везде устраивались собрания, и никто не мог смутить его или заставить замолчать. Он играл с задирами, буквально выворачивал их наизнанку. Никому не хотелось быть посмешищем. Один учитель попытался было загнать его в тупик, но был посрамлен, словно раздет догола перед всем селом, перед коллегами и учениками. После каждого собрания, на котором он выступал, по селам разносились вести о том, что там было и что он говорил. И сразу же, на следующий день, в «Работнически вестник» летели заметки, а газета рассказывала об этом читателям. Поэтому власти решили помешать его выступлениям.

Однажды в зал, где он должен был выступать, проникли люди, которым было поручено сорвать выступление. С дубинками под мышкой смутьяны расселись в разных концах зала среди мирных, трудолюбивых крестьян, пришедших прямо с поля. Пусть только появится и заговорит, поленья сразу же полетят в него. Вместо выступления оратору придется спасаться бегством. Власти часто прибегали к таким уловкам. Не одно собрание было разогнано. Часто так удавалось устраивать кровавые побоища. И несмотря на все, люди приходили на такие собрания. И на этот раз зал был полон, столько же стояло на улице. Но и там виднелись дубинки. Зал был окружен со всех сторон. Собрание намеревались сорвать. Приближались выборы, и решалось, в чьих руках будет община. В некоторых селах коммунисты уже взяли власть в свои руки и создали коммуны. И это село готовилось стать коммуной – большинство шло с коммунистами. Если этот оратор выступит сегодня, через неделю после выборов в селе возникнет коммуна, а над общиной взовьется алый флаг. Вот почему на собрание явились все – и сторонники, и противники коммуны. Но тех, с дубинками, было меньше. Но дубинка остается дубинкой. И все же народ собрался и ждал оратора. А его все не было. Люди знали, что он уже в селе. Почему же он не появляется? А что, если на него напали в доме, где он остановился, или по дороге на собрание? Тревога заставляла людей не отрывать взгляда от входа, посматривать на окна, словно он мог появиться и из окна. Люди ждали, а он все не появлялся. Переглядывались, перешептывались – послать поискать его или разойтись?

…Дрезину вел повстанец из железнодорожников, а Георгий Димитров и Васил Коларов время от времени сменяли его. Рассказ шел под напевный стук колес. Мимо проносились рощицы, деревеньки, дороги, неубранные кукурузные поля, виноградники с домиками. Но перед глазами путников все время стоял образ идущего со своим отрядом по этим дорогам командира повстанцев.

– Но что же все‑ таки случилось? – нетерпеливо спросил Коларов. – Неужели этим типам удалось провалить его?

– Нет, не смогли! И когда все уже отчаялись, решив, что он не придет, что с ним что‑ то случилось и надо мирно расходиться, чтобы снова собраться на следующий день, за сценой послышались шаги, занавес распахнулся, и показался он, оратор. Со знаменем в руках. Он поднял капюшон бурки, и все увидели его улыбающееся лицо с русыми кудрями, спадавшими на лоб. Улыбаясь, он подошел к рампе.

По залу пронесся вздох облегчения. Но одновременно с этим на лицах крестьян появилось выражение тревоги: дубинки поднялись над головами смутьянов. Каждый миг можно было ожидать, что вот‑ вот раздастся звон разбитого стекла, полетят осколки ламповых стекол, а потом в темноте послышатся глухие удары. Перед выборами дубинки всегда плясали в руках погромщиков на улицах или на собраниях – всюду, где, как сейчас, в сильных мужских руках поднималось красное знамя. Оратор еще не произнес ни единого слова, а дубинки угрожающе взвились, как бы предупреждая, что скоро они начнут свою дикую пляску. Под дружные овации зала оратор подошел к столу, и вместо того чтобы крикнуть: «Уберите ваши дубинки! Диких кабанов или медведей собрались гонять, что ли? Постыдитесь! » – со спокойной улыбкой человека, который ничего не боится и никогда не теряется, сбросил бурку, вынул из кармана большой револьвер, взвел курок и положил оружие на стол справа от себя. Дубинки тревожно заколыхались и замерли. А он, не переставая улыбаться, опустил руку в другой карман и достал еще один револьвер, не меньше первого, проверил патроны, взвел курок и положил револьвер на стол с другой стороны. И тогда зал утих. Оратор положил руки на стол между револьверами и спокойно сказал:

– А теперь начнем собрание!

На сцене, на той стороне, откуда появился оратор, стояли сопровождавшие его товарищи, с другой стороны тоже была охрана. Дубинки постепенно опускались на колени. До конца собрания никто не пытался помешать ему. «Если уж он пришел с двумя револьверами, то что же спрятано у тех, кто сопровождает его, и у аплодирующих ему в зале? » И никто из смутьянов не посмел и шевельнуться. А когда собрание кончилось, все с восторгом бросились к оратору. Некоторые осторожно зашептали ему:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒