ПРИМЕЧАНИЯ 21 страница

Сказав это, Ли велел Пиарщику обработать десятерых членов жюри, чтоб они ограничились присуждением второго места, а первое и третье не трогали. Первое место он отдал номеру 1358, а третье — 864. Не за девственность, разумеется, а за то, что обе побывали в его постели. Там же в минуту восторга были даны два обещания, и Ли, колотя себя в грудь, произнес:

— Мое обещание дорогого стоит. Я своих слов на ветер не бросаю.

Так наконец-то завершился Первый всекитайский конкурс красоты среди девственниц. В лючжэньском кинотеатре устроили церемонию закрытия. Пиарщик Лю исполнил возложенную на него миссию и уговорился с судьями о призовых местах. Второе место досталось номеру 79 — самой преданной клиентке Чжоу Ю. Она не мелочилась, как номер 864, - одним махом купила десять «Пречистых дев», а уж потом обрабатывала всех десятерых членов жюри.

Так конкурс начался за здравие, а кончился за упокой. Сто красавиц-финалисток разъехались за один день. Ли, стоя перед офисом, прощался с ними, с начальством из оргкомитета и с судьями. Пожимая руку номеру 1358, он прошептал:

— Сколько лет ребенку-то?

Номер 1358 оторопела, а потом понимающе улыбнулась и шепотом ответила:

— Два года.

Ручкаясь с номером 864, Бритый Ли приник к ее уху и пропел:

— Признаю свое поражение.

Десятерых членов жюри загрузили в машины, словно инвалидов. Все они были истощены и выжаты досуха, у двоих аж поднялась температура, трое не могли ничего есть, а четверо твердили, что у них проблемы со зрением. Только один был еще похож на человека: он сам добрел до машины и, прощаясь с Бритым Ли, даже сумел что-то пролепетать в ответ. Ли спросил, удалось ли ему вкусить с полна радостей общения с прекрасным полом, но судья вздохнул и сказал, что женщинами не интересуется.

Когда конкурс подошел к концу, газеты, радио и телевидение принялись судить да рядить, как он прошел. Наперебой твердили, что это было проявлением настоящего феодального духа, отвратительным попранием чувства собственного достоинства в каждой женщине и т. д., и т. д., и т. д. Острие критики было, конечно, направлено на зачинщика всего этого безобразия — Бритого Ли, но под горячую руку попал и Пиарщик Лю. Потом распространились новые слухи: некоторых девиц, которым не удалось отхватить призового места, чем дальше, тем больше глодало чувство несправедливости, а потому они, не раскрывая собственных имен, принялись трубить о сексуальном подкупе, в котором участвовали и судьи, и конкурсантки. Разумеется, самый большой скандал был связан с номером 1358 — весть о том, что первое место в конкурсе для девственниц заняла рожавшая женщина, облетела всю страну. В общении с журналистами номер 1358 разыгрывала эдакого Бритого Ли в женском обличье: всех встречала с улыбкой и никому не отказывала в интервью. Она даже признала, что у нее есть двухлетняя дочь, но упорно настаивала на том, что в душе она все еще девушка и останется такой навсегда, потому как удалось ей сохранить девственную чистоту души. Так номер 1358 переопределила само понятие девственности, что мгновенно спровоцировало самый широкий общественный отклик. Многие поддерживали ее, многие решительно были против. В спорах и пререканиях незаметно прошло полгода.

Все эти полгода Бритый Ли был сам не свой от счастья. Ведь покуда не прекращались вокруг него сплетни и пересуды, он оставался самой сладкой косточкой во всей Поднебесной. Новое определение девственности пришлось ему весьма по душе, он даже сказал Пиарщику, что душа важнее всего. Распереживавшись, он добавил, что нынешним девкам веры нет — вот как за двадцать лет пошатнулась общественная мораль: двадцать лет назад из десяти незамужних девять были еще невинны, а сейчас все наоборот — из десяти, дай Бог, будет одна девица. Едва произнеся это, он поспешил сам себя опровергнуть: среди этих десяти и полдевицы не сыщешь, потому как гуляют по улицам сплошь одни порченые, нынче разве только в детском саду осталась еще невинность. А так ищи-свищи.

— Однако, — снова извернулся Ли, — невинных в душе еще много.

Сказав это, он снова уцепился за теорию номера 1358 и развил ее еще дальше: свора журналюг, без сомнения, скоро опять позабудет про него, но ему от души плевать.

— В душе, — заключил Ли, — я навсегда останусь самой лакомой костью.

Глава 39

Когда Чжоу Ю сбыл с рук последнюю целку, до завершения конкурса было еще далеко. Уже на подступах к финалу Проходимец Чжоу решил проститься с Лючжэнью, с закусочной Сестренки Су, с ее пельменями и с толпами покупательниц. Проститься предстояло и со Стихоплетом: Чжоу сказал, что тот проработал на него десять дней и ему причитается тыща юаней, что склад он снимал тоже десять дней и за это полагается двести, а поскольку Стихоплет работал самым выдающимся образом, то Чжоу готов положить ему еще и премию в две тыщи. Облизав пальцы, он шумно отсчитал нужную сумму. Потом Чжоу еще раз обслюнил свои сосиски и выдал Стихоплету еще пятьсот юаней — за пельмени Сестренке Су. Он и помнить забыл, сколько денег было потрачено в закусочной, но сказал, что пятисот юаней хватит с лихвой, и велел Чжао передать деньги Сестренке Су.

С Сун Ганом Чжоу прощаться не стал. Он также заплатил ему тыщу юаней зарплаты и две тыщи премии. Потом он как ни в чем не бывало уселся на диване у Сун Гана в квартире. Колоссальный лючжэньский успех авантюры с целками распалил его воображение, и он принялся в самых ярких красках расписывать открывающиеся перспективы. Чжоу поведал Сун Гану, что ему нужен помощник — именно Сун Ган. Конечно, Стихоплет по способностям его намного превосходит, но надежды на Стихоплета никакой нет — продаст при первом удобном случае. Чжоу сказал, что за десять дней, проведенных бок о бок с Сун Ганом, он уверился, что ему можно полностью доверять как другу…

— Ты вот какой человек, — сказал Чжоу, закинув ногу на ногу на Сунгановом диване, — если я отдам тебе все деньги, ты ни одного моего фэня зазря не потратишь.

Потом он прочувствованно добавил:

— Поехали со мной, Сун Ган!

Сун Ган был тронут. Перед ним раскрылись перспективы. Он знал, что в Лючжэни ему уже ничего не светит — вечно останется он «главным подменщиком», но если отправиться с Чжоу Ю, то, возможно, что-нибудь да получится. Он понятия не имел, сколько денег потратила жена, чтоб вылечить его, и уж тем более невдомек ему было, что в трубу улетали деньги Бритого Ли — Линь Хун рассказывала, что деньги приходили от родственников и друзей. Зато Сун Ган прекрасно знал, что среди ее родственников и друзей не было ни одного богача. Он думал, что она занимает деньги на лечение и что если так пойдет и дальше, то ничего хорошего из этого не выйдет. Сун Ган кивнул Чжоу Ю и решительно произнес:

— Поехали.

Вечером, когда он отдал жене заработанное на имплантах, она опешила от удивления. Она не догадывалась, что за десять дней, проведенных на улицах поселка с этим самым Чжоу, муж заработал целых три тысячи. Увидев, как удивилась Линь Хун, Сун Ган пустился в долгие сбивчивые объяснения: сперва сказал, что после лечения ему стало намного лучше, потом повздыхал о потраченных деньгах и напоследок начал толковать о том, что дорогу осилит идущий и что рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Услышав это, Линь Хун осталась в недоумении. Она никак не могла взять в толк, о чем это муж толкует. В конце концов он признался ей, что собирается отправиться на заработки вместе с Чжоу Ю. Он слово в слово повторил жене все, что сказал Чжоу, и искренно спросил:

— Ты согласна на это?

— Нет, — отрицательно мотнула головой Линь Хун и решительно добавила: — Сперва вылечись, а там посмотрим.

Сун Ган горестно отозвался:

— Боюсь, что тогда поздно будет.

— Что поздно-то? — не поняла Линь Хун.

Сун Ган вздохнул и произнес:

— Наших денег на лечение никак не хватит. И тех, что тебе присылают, тоже. Я знаю, что ты берешь в долг. Даже если я вылечусь, нам с долгами никогда не расплатиться.

— Нечего тебе об этом думать, — отрезала Линь Хун. — Лечись себе спокойно.

Сун Ган покачал головой и замолчал. Он знал, что Линь Хун все равно не согласится — что бы он ни говорил. За двадцать лет супружеской жизни он никогда не делал того, с чем жена была не согласна. Линь Хун подумала, что раз он молчит, то уже отказался от своей затеи. Она не знала, что муж уже решил отправиться вместе с Чжоу Ю, и забыла о его упрямстве. Когда она уснула, как обычно, Сун Ган остался лежать рядом без сна, прислушиваясь к ее ровному дыханию и поглаживая ее теплые нежные икры. Прошлое захватило его. От мысли, что надо расстаться, ему стало горько. Это была первая их разлука со свадьбы.

На следующее утро Линь Хун на велосипеде уехала на фабрику. Сун Ган от порога проводил ее глазами. Потом он вернулся, сел за стол, расстелил лист бумаги и стал писать послание жене. Он писал, что на сей раз добьется успеха и, хоть с Бритым Ли ему не сравниться, заработанных денег хватит на безбедную жизнь для Линь Хун. Что возьмет с собой их совместную фотографию и ключ от квартиры. Каждую ночь перед сном будет любоваться снимком. А ключ берет в знак того, что намерен вернуться. Как только денег будет достаточно.

Дописав, он поднялся и достал фотографию. Она была сделана сразу после покупки сверкающей «Вечности», и на ней улыбающиеся супруги держались за новенький велосипед. Сун Ган долго-долго смотрел на фотографию, а потом убрал ее в нагрудный карман. Перерыв все шкафы, он отыскал тот самый вещмешок, на боку которого красовались иероглифы «Шанхай» — единственное наследство отца. Упрятав в него пару комплектов одежды на разные сезоны, он сложил туда же непочатые лекарства. Решив, что в запасе у него есть еще немного времени, Сун Ган запихнул в стиральную машинку одежду Линь Хун и начал убирать дом. Обливаясь потом, он вылизал весь дом до блеска и протер окна так, что они засверкали, как зеркала.

В полдень Сун Ган с Чжоу Ю, словно двое воришек, слиняли из Лючжэни. Чжоу был ужасно недоволен старомодным мешком своего спутника. Он сказал, что с эдакой дореволюционной штуковиной бизнеса не забацаешь. Чжоу высыпал одежду Сун Гана в картонную коробку, а вещмешок выкинул в ближайшую урну. Заметив, с какой тоской тот проводил глазами свой вещмешок, Чжоу утешил его, пообещав купить Сун Гану в Шанхае чемодан с иностранной надписью.

Потом оба они, понурив головы, быстро зашагали в сторону автовокзала: Сун Ган с коробками в руках, а Чжоу — с большой черной сумкой. Сун Ган не знал, что в этой сумке лежит больше ста тысяч наличности. Перед приездом в Лючжэнь Проходимец Чжоу вложил все свои деньги в импланты и остался с пятью юанями в кармане. Он поставил все на карту и сорвал банк, а теперь покидал поле боя со ста тысячами чистого дохода. Когда автобус выкатился из здания вокзала, Чжоу обернулся и попрощался с поселком:

— До скорого свиданьица!

Сун Ган тоже обернулся и посмотрел на свою Лючжэнь. Он видел, как отдалялись знакомые лица, как постепенно становились все дальше дома и улицы, и на сердце у него сделалось тоскливо. Сун Ган подумал, что через несколько часов Линь Хун поедет по этим улицам домой и, узнав, что он уже уехал, наверно, рассердится, а может быть, станет плакать. «Прости», — сказал он про себя жене. Автобус все ехал, и Лючжэнь становилась все дальше, растворяясь в полях. Сун Ган повернул голову и увидел, что сидящий рядом Чжоу уснул, обнимая черную сумку. Ему показалось, что по щекам потекли слезы, но их скрыла повязка.

В сумерках Линь Хун вернулась домой. Раскрыв дверь, она заметила, что дома очень чисто и, улыбаясь, прокричала пару раз, что все сверкает. Потом она, зовя мужа, прошла на кухню, но там никого не оказалось. Обычно в это время Сун Ган уже готовил ужин. Линь Хун понятия не имела, где он. Выйдя из кухни, она прошла к входной двери, не заметив оставленную на столе записку. Постояла снаружи. Мимо шли подсвеченные закатным солнцем пешеходы, в закусочной напротив уже зажгли освещение. Линь Хун вернулась в квартиру, прошла на кухню и принялась стряпать ужин. Ей послышалось, что кто-то открывает ключом дверь. Подумав, что это Сун Ган, она вышла из кухни, лишь затем, чтоб обнаружить, что все тихо. Тогда она вернулась к готовке.

Сделав ужин, Линь Хун поставила еду на стол. Стемнело, и, включив свет, она заметила на столе листок бумаги, но решила не брать его в голову, опустилась за стол и стала ждать возвращения Сун Гана. Тут Линь Хун показалось, что на бумаге что-то написано. Она с удивлением взяла ее в руки и лишь тогда поняла, что Сун Ган уехал. Схватив записку, она кинулась к выходу и быстрым шагом пошла в сторону автовокзала, словно пытаясь догнать его. Прошагав в свете фонарей и неоновых вывесок метров сто, она замедлила поступь. Линь Хун внезапно пронзила мысль, что муж уже оставил Лючжэнь. Она остановилась и, как в тумане, стала смотреть на поток людей и машин, бежавший рядом. Потом опустила глаза и медленно побрела домой.

В тот вечер Линь Хун при свете лампы прочла короткое послание Сун Гана не раз и не два. Из глаз ее капали слезы. Только когда они совсем размыли написанное, Линь Хун отложила бумагу. Она вовсе не винила мужа. Ей было известно, что он поступил так ради нее. Линь Хун винила саму себя — оттого, что не смогла распознать в его душе решение уйти. После исчезновения Сун Гана каждый день для нее стал равен году. На заводе ей по-прежнему приходилось сносить приставания Куряки Лю, а дома ее ждало только безмолвие. Измученная одиночеством, она включала на полную катушку телевизор и, слушая звенящие в нем голоса, думала о Сун Гане, тоскуя даже по его марлевой повязке. Ночью, перед сном, ее всегда пронзала острая горечь: муж не взял перед уходом из семейных денег ни фэня.

Линь Хун никому не сказала, что Сун Ган уехал вместе с Чжоу Ю. Она рассказывала знакомым, что он отправился по бизнесу на юг, в Гуандун. Ей казалось, что торговля имплантами, затеянная в Лючжэни Проходимцем Чжоу, была чем-то неприличным. Она была уверена, что в Гуандуне они собираются заниматься тем же самым, а потому молчала как рыба.

Она каждый день ждала весточки от мужа. В полдень Линь Хун приходила на фабричную проходную, на подоконник которой почтальон швырял связку писем, быстрым движением разрывала веревку и пробегала глазами конверты в поисках своего имени. Но Сун Ган не писал ей писем. Через месяц он позвонил. В тот вечер телефон задребезжал в закусочной Тетки Су — хозяйка кинулась через дорогу и забарабанила в дверь Линь Хун. За ней и Линь Хун перебежала улицу, влетела в закусочную и схватила трубку. В ней раздался голос Сун Гана.

— Линь Хун, как ты? — спросил он нервно.

Услышав родной голос, Линь Хун расплакалась.

— Возвращайся, немедленно возвращайся! — прокричала она.

— Я вернусь… — сказал Сун Ган на другом конце провода.

Но Линь Хун продолжала кричать:

— Немедленно возвращайся!

Так они и поговорили. Линь Хун все требовала, чтоб муж немедля возвращался, а тот твердил, что вернется. Сперва Линь Хун приказывала, а потом стала умолять, но Сун Ган все время отвечал, что вернется, всенепременно вернется. Потом он сказал, что это междугородний звонок, стоит уйму денег и пора вешать трубку. Но Линь Хун все умоляла:

— Сун Ган, возвращайся скорей…

Он отключился, а Линь Хун все продолжала что-то говорить. Услышав в трубке короткие гудки, она потерянно положила ее на рычаг. Тут она вспомнила, что совсем забыла расспросить мужа, как у него дела, а только гнула свое. Она расстроенно закусила губу и посмотрела на мрачную Сестренку Су, восседавшую за кассой. Линь Хун кисло улыбнулась ей, и та так же кисло улыбнулась в ответ. Выходя из закусочной, она хотела ей что-нибудь сказать, но опустила голову и переступила порог.

Следующие несколько месяцев обе женщины провели в совершенно растрепанных чувствах. Когда Проходимец Чжоу, не простившись, покинул Лючжэнь, живот Сестренки Су начал расти. Народ, разумеется, принялся точить лясы, гадая, кто же это сотворил такое чудо. Лючжэньцы подозревали всех и каждого, и чем дальше, тем больше. В конце концов число подозреваемых раздулось до ста, и даже Стихоплет Чжао оказался не обойден народным вниманием. Ему выпала честь стать сто первым подозреваемым. Чжао, колотя себя в грудь, клялся и божился, что он здесь ни при чем, но чем дальше в лес, тем больше дров — народ еще прочнее уверился, что это сделал именно он. Стихоплет терпеливо разъяснял лючжэньцам, что хоть Сестренка Су с лица и страшна, но все равно, считай, богатая невеста — да если б он ее обрюхатил, разве ютился бы по-прежнему в своей конуре?

— Я б давно переехал через дорогу и стал директором закусочной, — говорил он.

Тут только народ начал мало-помалу верить в невиновность Чжао, множа новые подозрения. Удивительно, но никто и не думал подозревать Чжоу. Этот Чжоу был феноменальный обманщик. Он приехал в Лючжэнь вместе с тремя тыщами девиц, которые спали с судьями, с начальством из оргкомитета, с Бритым Ли, с Пиарщиком Лю… да с кем они только не спали! Однако же все эти уважаемые товарищи имели и в хвост и в гриву исключительно переоборудованных девок после известной операции или клиенток Чжоу с их развесной девственностью. Только сам Чжоу Ю сумел заграбастать настоящую невинность, так что единственная на всю Лючжэнь девица — Сестренка Су — тоже стала его стараниями экс-девицей.

Через пять месяцев после отбытия Чжоу живот у Сестренки Су был уже такой, что не скроешь. Она продолжала сидеть целыми днями за кассой, но трепаться с официантками и посетителями перестала. Ей было невыносимо больно от того, что Чжоу уехал, не сказав ни слова. Постепенно ее лицо становилось все угрюмее, и в конце концов с него совсем исчезла улыбка. Мать то сидела, как истукан, то принималась вздыхать, а иногда и подпускала тайком слезу. Она никак не могла понять, отчего ее судьба должна была повториться в судьбе дочери. Сперва народ лопался от любопытства и возбуждения, но мало-помалу страсти начали остывать. Говорили, что саму Тетку Су неизвестно кто обрюхатил, и вот на свет появилась Сестренка Су. Теперь ее живот раздулся благодаря какому-то неизвестному, и через девять месяцев у нее тоже родилась девочка, которую назвали Су Чжоу. Но и тут народ не заподозрил бродягу Чжоу Ю. Люди уже потеряли всякий интерес к прежним догадкам и обратились в предсказателей. Лючжэньцы строили смелые предположения, что эта девочка, когда вырастет, тоже таинственным образом заведет себе в животе ребенка.

— Эт называется судьба, — заверяли многоопытные лючжэньцы.

Глава 40

После невиданного успеха с продажей имплантов в Лючжэни Проходимец Чжоу, прихватив с собой Сун Гана, подался на юг из Шанхая по железным дорогам и не покладая рук продавал по всему пути таблетки для повышения потенции. Эта пилюли тоже имелись у него двух видов: отечественные и импортные. Импортные назывались «Аполлон», а наши — «Безумный Чжан Фэй»*. Чжоу с Сун Ганом сходили с поезда в небольших городах и сбывали с рук свои таблетки где придется: на вокзалах, на пристанях и на торговых улицах. Чжоу в костюме и ботинках, сжимая в левой руке «Аполлона», а в правой — «Безумного Чжан Фэя», вопил:

— Каждый мужчина мечтает о большом приборе, который может показать его способности мачо, но — в силу разных обстоятельств — многие сталкиваются с возрастом с проблемой уменьшения потенции. Это происходит на каждом шагу…

Чжоу повел банкой с таблетками, чтобы окружавшая его толпа услышала перестук. Потом он объявил, что пилюли «Безумный Чжан Фэй» — блестящая разработка отечественных медиков, основанная на историях болезни императоров двух последних династий, хранящихся в Гугуне*, и отобранная из множества первоначальных рецептов. Что до пилюль «Аполлон», то это гордость заграничной медицины, рожденная благодаря применению уникальных генных и нанотехнологий к основе хорошо известной «Виагры». Чжоу Ю загремел таблетками, словно коробейник своим барабанчиком, и сердечно поведал зевакам, что эти препараты называются пилюлями для повышения потенции, а попросту — для увеличения, утолщения и замедления. Колотя себя в грудь, он клялся и божился, что, пропив два-три курса, любой гарантированно станет «настоящим мужиком высшего сорта»!

К тому моменту Сун Ган уже понял, что Чжоу — форменный аферист. Когда их автобус, покинув Лючжэнь, покатился по шанхайским улицам, Чжоу сорвал с лица Сун Гана повязку и выбросил ее в окно. Там она и осталась висеть на каком-то шанхайском дереве. Чжоу сказал ему, что вокруг теперь нет никого, кто бы знал о его болезни, а значит, он исцелился. Сун Ган вдохнул городской воздух, обернулся и посмотрел на свисающую с ветки повязку. Автобус завернул за угол, и повязка пропала.

Через несколько дней Сун Ган понял, что за человек этот Чжоу. Изрядно поплутав, они добрались до какого-то подземного склада на окраине. Весь он был забит контрафактом — алкоголем и сигаретами. В одном из темных складских углов Чжоу купил две коробки таблеток для повышения потенции. Потом с коробками в руках Чжоу и Сун Ган прыгнули в отходящий на юг поезд и начали свое странствие, растянувшееся на год.

В тот момент Сун Ган сидел в жестком общем вагоне, окруженный сезонными рабочими, которые болтали на всех мыслимых и немыслимых диалектах. Некоторые из них ехали в Гуандун, другие собирались переправиться через пролив на остров Хайнань. Все они были холостые парни и надеялись, подзаработав деньжат, вернуться в родные края, чтоб завести жену и нарожать детей. Чжоу Ю, восседая меж них, улыбался самым сдержанным образом, временами перекидываясь с кем-нибудь парой ничего не значащих фраз. Иногда он вскидывал голову и бросал быстрый взгляд на коробки с пилюлями, которые покоились на багажной полке. Сун Гану казалось, что одетый с иголочки Чжоу выглядит уморительно среди простых рабочих. Двое работяг спросили его, каким бизнесом он занимается, и Чжоу, сверкнув Сун Гану глазами, небрежно бросил: «БАДами». Чжоу прекрасно понимал, что у рабочих нет денег и они не годятся для обмана, а потому ему было лень для них распинаться.

Сун Ган уже понял: все, что наговорил Чжоу в Лючжэни, было сплошным враньем. Он с горечью глядел на расстилавшиеся за окном поля и думал: что же будет, если последовать за таким проходимцем? Ответа на этот вопрос Сун Ган не знал. Когда он вспомнил, что Чжоу действительно срубил в Лючжэни большой куш, в его сердце затеплилась надежда. Он надеялся, что сможет быстро заработать приличный куш и вернуться домой. Ему представлялась сумма в сто тысяч юаней — ее вполне хватило бы, чтоб обеспечить жене безбедную жизнь. Ради Линь Хун он сказал себе:

— Я на все готов.

Вот уже несколько лет он дышал через намокшую от слюны повязку, а сбросив ее, ощутил, что воздух стал заметно суше. Немногословный Сун Ган в компании расточавшего пустые обещания Чжоу сделался еще молчаливее. Среди тихих ночей он часто просыпался, и перед ним вновь и вновь возникала покинутая Лючжэнь. Он думал об одинокой жизни, которую вела теперь Линь Хун, о том, как она возвращалась каждый вечер домой на велосипеде, и на его глаза наворачивались слезы. По утрам Сун Ган выходил из незнакомых маленьких гостиниц и шел по чужим улицам, пронзенный острым желанием вернуться в родной поселок, к жене. Но дело было сделано, и он говорил себе, что не может вернуться с пустыми руками, а только с достаточной суммой в кармане. Оставалось только, стиснув зубы, терпеть и следовать за Чжоу Ю по городам и весям.

Он часто доставал фотографию и тщательно изучал ее. Прежде их жизнь была такой полнокровной, а сверкающая «Вечность» служила символом семейного счастья. Первые месяцы эта фотография поддерживала его дух, но через полгода Сун Ган не осмеливался больше смотреть на нее. Едва завидев прелестную улыбку Линь Хун, он приходил в беспокойство, его обуревало страстное желание вернуться домой. Тогда Сун Ган положил карточку на самое дно чемодана и заставил себя позабыть о ней.

За два месяца они вдвоем с Чжоу обошли пять городов. Чжоу Ю сам сбывал свои пилюли и вел себя при этом, как настоящий разбойник с большой дороги. Схватив кого-нибудь за руку, он принимался изливать на него потоки нескончаемых словес. Так, разодрав все горло криками, Чжоу сумел продать одиннадцать банок: пять «Аполлонов» и шесть «Чжан Фэев». Сун Ган тоже продавал эти несчастные пилюли. Сжимая в руках банки, словно когда-то белые магнолии, он вежливо спрашивал у каждого взрослого мужчины:

— Вам не нужны таблетки для повышения?

— Повышения чего?

Сун Ган с улыбкой протягивал инструкции от препаратов и терпеливо ждал, пока прохожий дочитает, чтоб самостоятельно решить, стоит ли покупать. Некоторые мужики, прочитав инструкцию и вдоль, и поперек, уходили с пустыми руками. Чжоу считал, что Сун Ган упустил массу возможностей, но тот был решительно не согласен: он говорил, что эффект от таблеток вообще-то довольно сомнительный, и если толкать их с напором, то это вызовет подозрения. Сун Ган считал, что продавать нужно, ослабив нажим, чтоб потом крепче прицепиться. За два месяца он сбыл с рук двадцать три банки пилюль — в два раза больше, чем Чжоу с его разбойничьими методами.

Тогда Чжоу посмотрел на своего помощника другими глазами. Он перестал называть его подручным, а стал вежливо обращаться к нему как к партнеру. Чжоу пообещал, что теперь все деньги будут делиться из расчета два к восьми: он сам будет получать восемьдесят процентов, а Сун Ган — оставшиеся двадцать, причем Чжоу раскроет ему всю бухгалтерию. В тот вечер они остановились в небольшом фуцзяньском* городке, в подвале крохотной гостиницы. Чжоу, морща брови, сказал, что, хоть они и живут в самых дешевых местах, а питаются самой простой едой, за два месяца все деньги, заработанные на продаже тридцати трех банок с пилюлями, улетели в трубу.

Сун Ган долго не говорил ничего в ответ. Его мысли были далеко, с оставшейся в Лючжэни Линь Хун.

Придя в себя, он рассказал Чжоу, как продавал когда-то в Лючжэни магнолии. Он обнаружил, что стоять перед магазинами одежды проще, чем просто на улице, а почему? Потому что девки, падкие на красотень, все толкутся в таких магазинах. Затарившись шмотками, они как бы невзначай покупали цветы.

— Верно, — кивнул Чжоу и спросил: — А где мужиков больше всего? Таких, которые хотят стать настоящими мачо высшего сорта.

— В спа-центре, — ответил, поразмыслив, Сун Ган и с улыбкой добавил: — Стоит только посмотреть — и понятно, у кого проблемы…

— Верно, — сверкнул глазами Чжоу. — Вот что значит правильно нацелиться.

— Но, — заколебался Сун Ган, — спа-центр дорого стоит.

— Что надо потратить, то потратим, — отрезал Чжоу. — Не разбив яиц, омлета не сделаешь.

Договорившись, они принялись за дело — отправились в ближайший к гостинице спа-центр с десятью банками «Аполлона» и десятью «Чжан Фэя». Спрятав их в шкафчики, они скинули одежду и стали нагишом прогуливаться туда-сюда. Центр был совсем не роскошный, но и он произвел на Сун Гана неизгладимое впечатление. Там было три бассейна: посередине один с обычной водой, а слева и справа от него — один с розами, другой — с молоком. Чжоу первым нырнул в молочный бассейн, и Сун Ган последовал за ним. Чжоу оглядел купающихся и шепотом сказал, что раз уж деньги уплачены, нужно получить максимум удовольствия от процесса. Сун Ган кивнул и плюхнулся в бассейн.

— А это что, правда молоко? — тихо спросил он Чжоу.

— Из сухого развели, — ответил опытный Чжоу Ю. — Низкокачественное сухое молоко.

Промариновавшись в растворе сухого молока полчаса, Чжоу встал и, обойдя центральный бассейн, уютненько занырнул в розовый. Сун Гану, который остался сидеть в одиночестве в молочном бассейне, стало как-то не по себе. Он поднялся и тоже опустился в воду, где плавали розовые лепестки. Захватив пригоршню лепестков и бросив взгляд на розовую воду, он с удивлением сказал Чжоу Ю:

— Аж вода покрасилась.

— Красные чернила, — спокойно ответил Чжоу. — Несколько бутылочек чернил и немного лепестков.

Услышав, что это чернила, Сун Ган тут же вскочил. Чжоу удержал его одной рукой и велел сесть рядом, приговаривая, что даже вода с чернилами дороже обычной воды. Сказав это, он понюхал пар, поднимавшийся от лепестков, и с довольным видом заметил:

— И розовой эссенцией побрызгали.

Сощурив глаза, они со всем комфортом растянулись в розовом бассейне. Тут к нему подошел какой-то крепко сбитый парень с увесистым прибором. За парнем бежала немецкая овчарка. Чжоу бросил взгляд на то, что находилось у него ниже пупка, и тихо сказал:

— Настоящий мачо высшего сорта.

Парень услышал, как Чжоу сказал что-то про него, и, остановившись у среднего бассейна, проревел:

— Что ты там толкуешь, недоносок?

За окриком детины последовал заливистый лай овчарки. Сун Ган вздрогнул, а Чжоу с натянутой улыбкой вытащил руку из воды и, ткнув парня пониже пояса, произнес:

— Говорю, что ты настоящий мачо высшего сорта.

Детина опустил глаза и посмотрел на свое хозяйство. Потом он удовлетворенно ухмыльнулся и, как глубоководная бомба, упал в средний бассейн, так что брызги, перелетев через ползала, оплевали Чжоу с Сун Ганом. Парень стал купаться, а собака легла у бортика. Ее хозяин правой рукой почесывал грудь, а левой гладил овчарку по спине. Псина уставилась на Чжоу с Сун Ганом, словно профессиональный убийца. От этого взгляда им стало не по себе. Сун Ган тихо пробурчал: «Разве с собаками можно?», — и овчарка ответила ему сумасшедшим лаем. От страха Чжоу с Сун Ганом больше не осмеливались ничего говорить. Они, как заколдованные, сидели в бассейне.

В этот момент в зал, болтая и смеясь, вошло несколько голых мужчин с белыми полотенцами в руках. Они собирались искупаться, но, заметив распластавшуюся у воды псину, побелели от страха и выкатились из зала. Из раздевалки донеслись их громкие гневные голоса: «Разве с собаками можно? Мать вашу, да еще с овчаркой». Услышав шум снаружи, псина на долю секунды отвернулась от Чжоу с Сун Ганом и пролаяла что-то в сторону раздевалки. Там тут же все смолкло. Потом в зал осторожно вошел работник салона и, остановившись метрах в пяти от овчарки, тихим голосом позвал ее хозяина:

⇐ Предыдущая 33 34 35 36 373839 40 41 42 Следующая ⇒