ПРИМЕЧАНИЯ 17 страница

— Ты бы сходил к Бритому Ли…

После секундного колебания Сун Ган опять решительно замотал головой. Линь Хун не выдержала и, захлебываясь слезами, заорала:

— Когда он разбогател, он о тебе вспомнил, специально пришел к тебе, а ты его с порога выставил за дверь.

— Так ты тоже присутствовала, — пробурчал Сун Ган.

— А ты со мной посоветовался? — прокричала со слезой в голосе Линь Хун. — О таком важном деле ты даже и не подумал со мной посоветоваться. Просто выставил его за дверь.

Сун Ган понурил голову. Заметив это, Линь Хун зло замотала своей и сказала:

— Только и умеешь, что голову вешать…

Она качала головой, не понимая, почему муж так упрямится. Как говорится, пока водка не кончится, мужик домой не пойдет. Сун Ган же идти домой не намеревался. Тогда она решила самой отправится к Бритому Ли и объявила об этом Сун Гану. Линь Хун сказала, что будь они даже выросшими вместе приятелями, а не то что родными братьями, Ли все равно обязан был найти ему работу. Вытерев слезы, она добавила:

— Я о другом толковать не стану. Скажу только о твоей болезни. И места попрошу.

Говоря это, она раскрыла шкаф в поисках наряда посимпатичнее. Вытащила всю одежду и, разложив ее на кровати, принялась выбирать, не переставая плакать. На все про все ушло больше часа. Все было куплено много лет назад и давно вышло из моды. Линь Хун уже несколько лет не покупала обновок. Роняя слезы, она надела что-то более-менее приличное. На располневшей Линь Хун оно смотрелось, словно тугие бинты.

Заметив это, Сун Ган стал переживать. Он подумал, что страшно виноват перед женой. Вскочив с дивана, он решительно произнес:

— Я пойду.

Выйдя на улицу, он побрел к офису Бритого Ли. Так самый бедный человек во всем поселке отправился к самому богатому, все еще своему брату. Добравшись до офиса, Сун Ган остановился в холле и осмотрелся. Он заметил, что Бритый Ли торчит в кафетерии и треплется с журналистами. Тогда Сун Ган встал у него за спиной и тихо позвал брата по имени.

Уже давно никто не звал его так, все обычно называли «господин директор». Услышав, что кто-то за спиной произнес его имя, Бритый Ли подумал, кто бы это мог быть. Он обернулся и увидел Сун Гана в его повязке. Его глаза улыбались за стеклышками очков. Ли вскочил и сказал журналистам:

— Я вас на минутку оставлю.

Он потянул Сун Гана в лифт, а оттуда — к себе в кабинет. Закрыв дверь, он первым делом сказал брату:

— Сними повязку.

— У меня больные легкие, — пробубнил тот из-за марли.

— Иди ты со своими легкими, — сказал Ли, срывая повязку. — Уж перед собственным братом мог бы и не выеживаться.

— Я боюсь заразить тебя, — ответил Сун Ган.

— А я вот не боюсь, — парировал Ли.

Потом он усадил Сун Гана на диван, а сам плюхнулся с ним рядом и произнес:

— Наконец приперся меня проведать, твою мать.

Сун Ган оглядел роскошный кабинет Бритого Ли и с невольной радостью заметил:

— Если бы мама была жива, уж как бы обрадовалась!

Ли совсем растрогался и, приобняв брата за плечи, сказал:

— Сун Ган, что с тобой? Я тут пашу без продыха, не до тебя, знаешь. Слышал, ты покалечился, потом заболел. Все думал тебя навестить, да за делами подзабыл.

Сун Ган горько улыбнулся и рассказал, как он сначала работал грузчиком и покалечил поясницу, а потом загубил свои легкие на цементном производстве. Выслушав это, Бритый Ли вскочил, как мячик, с дивана и заорал:

— Ах ты, сучий сын! Везде, значит, ты искал работу, а ко мне не пришел. Мудак! Посмотри, до чего ты себя довел: поясница ни к черту, легкие тоже. Почему ты ко мне-то не пришел, придурок?

От ругани Бритого Ли на сердце у Сун Гана потеплело. Он почувствовал, что они все еще братья и с улыбкой ответил:

— Вот я и пришел.

— Поздно уж, — зло отрезал Ли. — Теперь ты уже развалина.

Сун Ган кивнул в знак согласия. Потом он робко прибавил:

— У тебя работы для меня не найдется?

Ли вздохнул и замотал головой. Потом он вновь опустился на диван рядом с братом и похлопал его по плечу.

— Сперва вылечись как следует. Я отряжу своих, чтоб свезли тебя в самую лучшую клинику в Шанхае, — сказал он.

Но Сун Ган отрицательно покачал головой:

— Я не за этим к тебе пришел, а за работой.

— Мать твою, — не выдержал Ли, — ну ладно, сделаем тебя для начала у меня на фирме заместителем гендиректора. Хочешь — ходи, не хочешь — отсыпайся дома, но все-таки вылечись сперва как следует.

— Это мне не по плечу, — по-прежнему мотал головой Сун Ган.

— Ну ты и мудак! — снова ругнулся Ли. — А что ты делать-то можешь?

— Меня все зовут «главный подменщик», — иронически улыбнулся Сун Ган. — Я могу только убираться, разносить письма или газеты, всякое такое. Остальное мне не по плечу, правда. Нет у меня таких способностей…

— Нет у тебя, придурка, амбиций. Вот Линь Хун прогадала, когда за тебя замуж выходила, — выкрикивал Ли, мотая от злости головой. — Как я могу позволить брату заниматься такой фигней…

Отругавшись, он понял, что больше честить Сун Гана не имеет смысла, и добавил:

— Иди-ка ты домой. Меня там еще толпа журналистов дожидается. Потом поговорим.

Сун Ган опять нацепил марлевую повязку и вышел из офиса, исполненный счастья. Чем больше раз называл его Бритый Ли мудаком, тем сильнее он радовался. Ему казалось, что Ли ничуть не переменился и что они по-прежнему братья.

Вернувшись домой, радостный Сун Ган стянул повязку и уселся на диване. С улыбкой он сказал жене:

— Бритый Ли точно такой, как был: обозвал меня мудаком, сказал, что у меня нет амбиций и что ты прогадала, когда выходила за меня…

Сперва Линь Хун тоже обрадовалась, но, дослушав до этого момента, она пришла в замешательство.

— А работу-то он тебе дал? — спросила она.

— Он велел мне сначала вылечиться, — ответил Сун Ган.

Линь Хун разочарованно повторила вопрос:

— Так он не дал тебе работу?

— Он хотел, чтоб я был заместителем гендиректора, но я не согласился.

— Почему?

— Ну куда мне.

Линь Хун снова заплакала и, растирая слезы, проныла:

— Ну ты и тряпка беспомощная!

Сун Ган беспокойно прошептал:

— Он велел мне сначала вылечиться.

— А где деньги взять, он не сказал? — проревела в ответ Линь Хун.

Тут кто-то постучал в дверь, и она вытерла слезы. Приоткрыв маленькую щелку, Линь Хун увидела на пороге главного финансового директора корпорации Бритого Ли. Он бесшумно помахал рукой, чтоб она вышла из квартиры. Линь Хун оторопело переступила порог, продолжая вытирать слезы. Отойдя метров на тридцать с небольшим, директор остановился и сунул в руку Линь Хун сберкнижку. Потом он сказал, что на ней на ее имя лежит сто тысяч юаней — это от Бритого Ли на жизнь и на лечение. Ли боялся, что Сун Ган не примет денег, вот он и сделал счет на имя Линь Хун — только она должна хранить это в секрете, чтоб муж не узнал. В конце посланец прибавил:

— Господин директор сказал, что Сун Ган тяжело болен и нужно как можно быстрее класть его в клинику. Он сказал, что не нужно думать о деньгах: на этот счет каждые полгода будет перечисляться сумма в сто тысяч. Если этого будет недостаточно, то тебе нужно просто намекнуть. Господин директор устроит все.

Линь Хун, сжимая сберкнижку, отупело стояла, пытаясь сообразить, что значит сто тысяч. Она никогда в жизни не думала о подобной сумме. Заметив, что прохожие пялятся на сберкнижку в ее руках, Линь Хун испугалась и только тогда пришла в себя. Она быстро зашагала домой, но, дойдя до порога, передумала. Финансовый директор сказал, что Сун Гану не стоит знать о деньгах, а потому Линь Хун развернулась и пошла в банк. Там она сняла со счета две тысячи, намереваясь отправить Сун Гана на следующий день в больницу. Потом медленно побрела. Перед ней то и дело появлялся из прошлого ржущий во всю глотку Ли. Ей вдруг стало казаться, что он отличный малый и ей не нужно было относиться к нему с отвращением.

Глава 33

Не прошло и двух месяцев восторгов, как Писака Лю внезапно понял, что безнадежно устарел и на него опять никто не обращает внимания. Гонорары тоже закончились. Тогда Писака стал бить себя в грудь: он, мол, своими руками изваял славу Бритого Ли, а его труд так быстро забыли. Понаехала куча журналистов, и все как один набросились на этого Бритого — никому и дела не было до Писаки. Писака отлавливал журналистов на улице, чтоб поведать, что первый репортаж о Бритом Ли написал именно он, а те мямлили что-то в ответ и неслись к офису Ли за интервью. Кто приходил поздно, до того не доходила очередь, и приходилось ждать следующего дня.

Писака оброс щетиной и взъерошенными патлами. Он разгуливал по Лючжэни в жеваном костюме. Его черные ботинки покрылись пылью и стали серыми. Приезжие не обращали на него внимания, и он взялся за своих. Ухватив какую-нибудь жертву, Писака принимался нудеть, перечисляя до бесконечности свои великие заслуги в деле прославления Бритого Ли. В конце он всегда добавлял:

— И все для других старался. Чужим людям приданое отшивал.

Эти жалобы расползались и постепенно достигли Бритого Ли.

Тогда он велел подчиненным разыскать и притащить Писаку.

— Уж я его образумлю, — сказал он.

Когда Писаку нашли, он стоял на улице с яблоком во рту. Посланцы сообщили, что Ли хочет с ним встретиться. Писака от возбуждения аж вдохнул не в то горло свое жеваное яблоко. Согнувшись пополам, кашляя и молотя себя кулаками по груди, красный как рак, он следовал за посланцами. Добрался наконец до офиса и только там сумел откашлять попавший не туда кусок. Отдышался, словно ему чудом удалось избежать гибели, и вытер показавшиеся на глазах слезы.

— Я знал, что Ли в конце концов пришлет за мной. Все ждал, когда же он это сделает. Я знал, что он человек приличный, что добра не забывает… — твердил Писака.

Писака вошел в стометровый кабинет Бритого Ли, когда тот обсуждал по телефону какую-то сделку. Он огляделся по сторонам, щелкая языком от восторга, и как только Ли положил трубку, с улыбкой произнес:

— Слышал я, что кабинет у тебя роскошный. Сегодня вот убедился, что не брехня это. Приходилось мне бывать в кабинете у начальника уезда — он у него довольно большой, но по сравнению с твоим — просто сортир.

Бритый Ли смерил Писаку холодным взглядом, так что у того отбило всякое воодушевление. Тогда Ли, наморщив брови, спросил:

— Говорят, ты там мутишь по поселку воду?

Писака, побледнев, как полотно, усердно замотал головой:

— Нет, нет, нет-нет…

— Мать твою, — грохнул Ли по столу. — МАТЬ ТВОЮ!

Писака дернулся два раза на каждое ругательство и подумал, что песенка его спета: нынче Бритый Ли высоко взлетел и справиться с ним для такого человека ничего не стоит — все равно что муху прихлопнуть. Тогда Бритый Ли с холодной усмешкой спросил:

— Что ты там треплешь? Говоришь, ты для меня приданое отшивал?

Писака, согнувшись пополам, ответил:

— Извините, товарищ директор, извините, виноват…

Ли подергал себя за фалду костюма со словами:

— Это, что ли, твое приданое?

Писака задергал головой:

— Нет-нет…

— Да ты знаешь, что это за фирма? — с гордостью объявил Ли. — Это «Армани». А Армани кто такой? Итальяшка один, самый известный на весь мир портной. Да ты знаешь, сколько это стоит?

Писака закивал, как болванчик:

— Наверняка очень дорого, очень дорого…

Ли выставил вперед два пальца и сказал:

— Два миллиона лир.

Услышав про два миллиона, Писака затрясся от ужаса. Откуда этому простаку было знать про итальянские лиры? Он знал только, что иностранные деньги всегда дороже китайских. А потому, разинув рот, заверещал:

— Мамочки, два миллиона…

Бритый Ли сполна насладился его испуганным видом и с улыбкой добавил:

— Мой тебе искренний совет: следи за тем, что мелешь.

— Да, да, всенепременно. Говорят же: язык мой — враг мой. Я обязательно буду следить, — ответил Писака.

Отчитав Писаку как следует, Бритый Ли изменился в лице и дружелюбно произнес:

— Присаживайся.

Лю не сразу пришел в себя. Только когда Бритый Ли повторил свою просьбу еще раз, он осторожно опустился на стул.

— Очерк-то я твой прочел, — дружелюбно проворковал Бритый Ли. — Ну ты, мать твою, даешь! Как ты до ключа-то этого додумался?

Писака облегченно выдохнул и с радостью ответил:

— По вдохновению!

— Вдохновению? — Ли показалось, что это уже слишком, и он выдохнул: — Мать твою, скажи попросту.

Писака многозначительно улыбнулся и, вытянув шею, прошептал:

— Я ведь раньше тоже частенько в уборной того. Я человек опытный…

— Правда, что ль? И ты тоже? — возопил Ли. — И что ж у тебя за опыт?

— Опыт с зеркальцем, — Писака вскочил и принялся изображать все в лицах. — Если протянуть куда надо зеркальце, то можно в нем на отражение любоваться. Так и не упадешь, и вовремя можно поймать момент, когда кто-то входит.

— Мать твою! — Ли ударил себя по лбу. — Как же я тогда до этого не додумался?

— Зато ты видел задницу Линь Хун, — почтительно произнес Писака. — А я одну жопу Кузнецовой жены.

— Мать твою, — сверкая глазами, произнес Бритый Ли. — Да ты, паршивец эдакий, талантище. У меня всего в жизни три страсти: деньги, бабы и талант. Ты, поганец, как раз третий выходишь. Контора-то моя сейчас стала большая, нужен нам специалист по связям с общественностью. Сдается мне, что ты, паскуда, как раз подходишь…

Так Писака Лю стал пресс-секретарем Бритого Ли. Через пару дней перед лючжэньцами предстал уже не прежний простофиля, а аккуратно причесанный тип в костюме с иголочки, блестящих кожаных ботинках, белой рубашке и красном галстуке. Когда Бритый Ли выскакивал из своего «фольксвагена», вслед за ним вылетал и Лю. Его больше не звали Писакой, а стали величать Пиарщиком Лю. Он накрепко запомнил слова Бритого Ли о том, что нужно держать рот на замке, и, если кто из лючжэньцев хотел чего-нибудь добиться, Лю был нем как рыба.

— Я больше не могу трепать языком, как раньше. Я теперь глашатай господина директора, — делился он в кулуарах.

Ли не прогадал: когда следовало молчать, из Писаки было и тремя палками не вышибить ни слова, зато уж когда нужно было пустить в ход красноречие, он разливался соловьем. Покуда лючжэньцы смаковали подробности приключившегося с Бритым Ли скандала, Писака не уставал поправлять их:

— Господин директор — мужчина холостой. Ежели холостой мужчина какую женщину оприходует, то это не скандал. А что такое скандал, спрашивается? Это когда муж с чужой женой развлекается, а жена — с чужим мужем.

Народ спрашивал:

— А если чужая жена с Бритым Ли развлекается — то это как?

— Это скандал, — кивнул Писака. — Только у них там скандал, а господин директор чист, как стеклышко.

Скоро вести о трепе Писаки дошли до Бритого Ли. Он остался ими чрезвычайно доволен:

— А ведь этот ушлепок верно толкует. Такому, как я, холостяку — да отымей он хоть всех баб в мире, — скандал не светит.

Заделавшись Пиарщиком Лю, Писака первым делом занялся бесконечными письмами, приходившими от девиц со всей страны. От мыслей о том, что обладатель такого несусветного богатства не познал еще вкуса любви и не видал еще настоящей девки, женщины пускались в мечтания и строчили Бритому Ли письма с признаниями в самых чистых чувствах. Были среди них и девочки, и молодые бабы, были приличные, а были и сущие оторвы, встречались и городские, и деревенские, школьницы, студентки, аспирантки — все писали о том, что они еще девушки, даже одна профессорша. В письмах одни намекали, а другие заявляли черным по белому, что готовы подарить свое драгоценное, оберегаемое девство нашему Бритому Ли.

Почтовый фургончик каждый день извергал мешок писем у проходной. Его тут же подхватывали два дюжих молодца и тащили в кабинет к Писаке, вернее, Пиарщику Лю. Недавно вступивший в свои права, Лю принимался за работу с невероятным усердием. Его кабинет находился через стенку от Бритого Ли, и он, совсем как начальник, трудился каждый божий день не покладая рук, так что на сон оставалось не больше пары-тройки часов. Он проглатывал бесконечные письма, выбирал из них самые стоящие и зачитывал их Бритому Ли. Тот вкалывал так, что едва находил время вздохнуть, и Писаке не оставалось ничего другого, как читать урывками, выкраивая подходящее время. Пока Ли справлял малую нужду, он успевал прочесть кусочек, пока восседал на унитазе — еще кусочек, пока тот ел — еще один; когда Бритый Ли выходил из дому, он несся, читая, следом, когда он нырял в свой «фольксваген», Лю устремлялся, читая, за ним. Глубокой ночью, когда Бритый Ли возвращался домой и падал в постель, Пиарщик становился у кровати и продолжал потчевать его своими историями. Едва Ли засыпал, он, скрючившись, уплывал в сон у него в ногах, а едва тот просыпался — мгновенно подскакивал с кровати и продолжал чтение, пока его начальник чистил зубы, умывался, завтракал, доезжал до офиса и принимался там в кабинете за обычную работу. Лишь тогда Пиарщик Лю бежал чистить свои собственные зубы, умывать свою физиономию и поглощать свой завтрак. Потом он тут же зарывался в новую груду писем.

Лю не расставался с Ли ни на секунду. Девичьи письма возбуждали Бритого Ли почище иного допинга. Стоило ему подумать, сколько девиц, выстроившись в очередь длиной с Великую Китайскую стену, ожидают его по всей стране, руки сами собой начинали почесывать от волнения ляжки. Пиарщик Лю отбирал самые эффектные пассажи, и, когда он принимался за чтение, у Бритого Ли загорались глаза. Он взвизгивал, как детсад овец:

— Правда? Правда?

В конце концов Бритый Ли так привязался к этим письмам, что они превратились в его духовную опору. Когда на него наваливалась усталость, он, как заправский наркоман, просил Лю почитать ему немного и тут же, исполнившись сил, вновь погружался с головой в работу. Отвечая на вопросы интервью или ведя переговоры, он часто срывался, обуреваемый своей страстью, и сбегал, чтоб послушать очередной кусочек, а потом, сияя, вновь усаживался перед журналистами и партнерами. В такие моменты он подчас забывал, что его пресс-секретаря зовут Пиарщик Лю, и звал его просто «этот, с письмами». Пиарщик Лю был в конце концов тоже человек — и ему порой приходилось отправлять естественные надобности. Иногда Бритый Ли, которому приспичило послушать девичьи письма — закинуться этим душевным героином, не находил его на месте. Тогда он принимался орать, сам не свой от беспокойства:

— Где этот, с письмами? Куда, мать твою, он делся?

Тут из сортира выскакивал, придерживая штаны, Пиарщик Лю и начинал читать.

Глава 34

Журналисты нахлынули, как прибой, и так же отступили. Все длилось от силы месяца три. Тут Бритый Ли, крутившийся как белка в колесе, обнаружил, что их не стало. Хотя народу, приезжавшего потолковать о бизнесе, не убавилось, журналисты пропали, и Ли заскучал. В первые два дня у него будто гора упала с плеч — он все говорил, что сумеет выспаться, как человек. Но, проспав восемнадцать часов, так и не отоспался как следует. А Пиарщик Лю продрых семнадцать часов и тоже сказал, что ему этого было мало. Лежа дома в постели, он все равно читал по телефону Бритому Ли девичьи письма, пока часа через два на том конце провода не раздался громоподобный храп. Лишь тогда он отложил письма, закрыл глаза и захрапел сам. Так они проспали вместе еще пять часов, а потом с красными, заплывшими глазами встретились в офисе.

Еще неделю потом Бритый Ли валялся на диване у себя в кабинете, слушая, как Лю читает пересохшим языком девичьи откровения. Хотя они по-прежнему будоражили его не хуже героина, однако исчезновение журналистов оставило ощущение какой-то неправильности. Бритый Ли стал отвлекаться. Однажды он прервал Пиарщика Лю и пробурчал:

— Где журналюги?

Стоя навытяжку, Пиарщик ответил, что вся эта газетная, теле- и радиотусовка такое мудачье: где горячо, туда и кидаются. Как собаки на кость.

Бритый Ли резко сел и произнес:

— Что, я им уже и на кость негож?

— Господин директор, не надо вам так про себя говорить… — загнусавил Лю.

Ли упал обратно на диван и печально слушал девичьи письма. Пока вдруг, сияя, не прокричал:

— Нетушки! Я еще какая кость!

Поток писем вдохновил Бритого Ли — он задумал провести Всекитайские олимпийские игры среди целок. Услышав это, Пиарщик тоже засверкал глазами, а Ли, меряя шагами кабинет, пустился в долгие объяснения, раз двадцать помянув разными словами всех, кто пришел ему на ум. Он сказал, что нужно сделать так, чтобы мудаки-журналисты прискакали в Лючжэнь как бешеные псы, а сраное телевидение — организовало прямые трансляции; нужно сделать так, чтоб в треклятом Интернете тоже велось онлайн-вещание, а суки-спонсоры выложили бы свои чертовы денежки; чтобы все улицы завесили бы рекламой и долбаные девицы разгуливали бы по ним в своих поганых бикини, а все наши козлы-лючжэньцы огребли бы наконец свое ублюдочное счастье. Потом Ли добавил, что нужно, мать твою, собрать оргкомитет конкурса и пригласить придурочное начальство на место засранца-председателя и его барана-заместителя, да еще найти десяток дебилов, которые выступят долбаным жюри. Тут он специально подчеркнул, что судьи должны быть, бля, только мужиками, гребаных баб не надо. В конце этой тирады он произнес:

— А ты, падлоухий, будешь пресс-секретарь.

Пиарщик ухватил ручку и быстро-быстро записал все матерные указания. Когда Ли утомился, замолчал и плюхнулся на диван, Лю вставил свое слово. Сперва он пропел дифирамбы потрясающей идее Бритого Ли, а потом позволил себе два небольших замечания. Во-первых, название «Олимпийские игры» немножко неудачное, может быть, лучше назвать Первым всекитайским конкурсом красоты среди девственниц?

— Неплохо, — кивнул Бритый Ли.

Тогда Лю озвучил свое второе предложение: может, то, что все судьи будут мужики, тоже не проканает? Все-таки хорошо бы пригласить парочку женского пола. Но с этим Бритый Ли был категорически не согласен. Он отмахнулся от Пиарщика и сказал:

— Не надо баб. Кто из девок краше, нам, мужикам, решать. На хера нам тетки?

Подумав немного, Пиарщик ответил, что если все будут мужиками, то это может отрицательно сказаться на конкурсе — пресса осудит, а народ будет перетирать все до опупения.

— Вот и славно, — взвизгнул Ли. — Я и хочу, чтоб они обсуждали, чтоб они возмущались, чтоб они судачили и так и эдак. Так я им вечную косточку и подброшу.

Пиарщик Лю взялся за дело. Уже на следующий день он разослал пресс-релизы и, провисев весь день на телефоне, определился со списком начальников, которых следовало позвать в председатели, и других членов жюри. Бритый Ли тоже весь день потратил на звонки, пробив всех тех председателей правления и генеральных директоров, что приезжали к нему на переговоры. Так был сформирован список спонсоров и информационных партнеров. Напоследок он набрал номер Тао Цина. Доложив ему о своих грандиозных планах, он попросил его тоже внести свою лепту и предоставить для проведения конкурса самую широкую улицу Лючжэни. Шумно сглатывая, Ли вещал:

— На конкурс съедется больше тыщи краль со всей страны. Все девки, мать твою. А на весь уезд самая большая площадка — наш кинотеатр, да в нем всего восемьсот гребаных мест, даже всех девок не впихнешь, а уж про нас я вообще молчу. И про прочее начальство, и про жюри. Мы ж на коленки к ним не сядем. Да еще столько, мать твою, народу смотреть придет, только на долбаной улице и устраивай…

Начальник уезда Тао Цин обрадовался услышанному, как сумасшедший. Он сказал, что это решающий момент в истории развития Лючжэни — при удачном стечении обстоятельств ВВП уезда может подскочить на три, а то и на все пять процентов.

— Будь покоен, — заверил он Бритого Ли. — Не то что улицу, а и две, и три выделим. Да если надо, все твои будут. Пускай приезжают девицы со всей страны, мы их всех принять сможем.

Весть о Первом всекитайском конкурсе красоты среди девственниц в мгновение ока облетела все уголки. Журналисты, схлынувшие, как прибой, вновь заполонили Лючжэнь, и наш Бритый Ли опять сделался наипервейшей на всю страну костью, а его улыбающаяся физиономия замелькала, как прежде, в газетах и в телевизоре. Пиарщик Лю тоже поднялся на этой волне в полную силу, при этом не забывая ни на миг, кому он всем обязан. Он знал, что, если бы не поддержка Бритого Ли, не было бы сейчас Пиарщика Лю. И на пресс-конференциях, отвечая на любой вопрос, непременно поминал «господина директора».

Журналисты спрашивали:

— Почему решено было устроить Всекитайский конкурс красоты среди девственниц?

И Лю без запинки отвечал:

— В целях продвижения традиционной китайской культуры, а также, чтобы современные женщины исполнились бы позитивного самоощущения, обретя после этого истинную уверенность в своих силах, и чтобы они стали здоровее и больше думали о гигиене, наш господин директор и решил устроить Всекитайский конкурс красоты среди девственниц…

— Что вы имеете в виду под «больше думали о гигиене»? — перебили его.

— Девственная плева играет важную роль в защите репродуктивной системы от болезнетворных бактерий и сохранении детородной функции. Вот что наш господин директор подразумевает под гигиеной, — ответил Лю.

— Каковы требования к конкурсанткам? — встрял еще один журналист.

Лю скороговоркой оттарабанил в ответ:

— Красота и благопристойность, здоровье и очарование, исключительность и неординарность, изящество и таланты, отзывчивость и чуткость, нежность и заботливость, уважение к старшим и любовь к детям, чистота и преданность, разумеется, отсутствие сексуального опыта…

— Имеют ли право участвовать те, кто лишился девственности из-за физической нагрузки? Или в результате сексуального насилия? — продолжил допрос журналист.

Пиарщик не сдавался:

— Наш господин директор испытывает глубокое уважение к таким девушкам. Он много размышлял над этим вопросом — даже спать не мог, но в конце концов, дабы сохранить чистоту и авторитет конкурса, вынужден был скрепя сердце отказаться. Он специально уполномочил меня выразить на пресс-конференции свое почтение этим несчастным и призвать мужчин всей страны окружить их удвоенной любовью и заботой.

Тут влезла какая-то тетка:

— Этот ваш так называемый Конкурс красоты среди девственниц на самом деле просто феодальный шовинизм. Это дискриминация по половому признаку!

Но Пиарщик покачал головой и произнес:

— У всех у нас есть матери, и все мы горячо любим и уважаем наших матерей. А поскольку все они женщины, то мы горячо любим и глубоко уважаем всех женщин.

Последний вопрос был такой:

— Станет ли победительница конкурса невестой господина Ли?

Лю, улыбаясь, ответил:

— Наш господин директор устраивает конкурс красоты, а не смотрины. Разумеется, полностью исключать вероятность того, что господин директор влюбится в одну из конкурсанток, нельзя, конечно, при условии, что и она полюбит его. Но любовь — штука непредсказуемая.

На пресс-конференции было и телевидение. Все лючжэньцы видели, как Пиарщик Лю в костюме и ботинках, с набриолиненными волосами и припудренной физиономией отвечал на вопросы так, что комар носу не подточит. Бритый Ли тоже смотрел телевизор и остался ужасно доволен.

— Сукин сын, талантище! — заключил он.

Пресс-конференцией было положено начало Первому всекитайскому конкурсу красоты среди девственниц. Были запланированы отборочный тур, полуфинал и финал. Все расходы кандидатки должны были оплачивать сами, только сотне финалисток оргкомитет конкурса должен был компенсировать их траты. За первое место полагался миллион юаней, за второе — пятьсот тысяч, а за третье — двести. Оргкомитет конкурса обязался отправить победительниц завоевывать Голливуд и сделать из них суперзвезд мирового уровня. Письма со всей страны хлынули лавиной, и почтовая машина опять стала оставлять каждый день у проходной по толстому мешку. На фоне такой небывалой активности наши уездные девки и их товарки из соседних уездов тоже бросились сломя голову подавать заявки. Они клялись и божились, что своего не упустят и непременно сделают так, чтоб все три первых места достались местным красавицам, а приезжих не подпустят и на пушечный выстрел. Многие из кандидаток давным-давно расстались с невинностью: некоторые были замужем, другие — уже в разводе, кто-то мирно сожительствовал с одним мужчиной, а кто-то — Бог знает со сколькими. Все они дружными рядами отправились в гинекологические отделения разных клиник и сделали себе операцию по восстановлению девственности.

А наши лючжэньские-то были настоящие лохи. Откуда им было знать, что такие операции делают по всему Китаю. Только когда в поселке объявился проходимец по имени Чжоу Ю, они поняли, что к чему. Чжоу поведал лючжэньцам, что теперича наступила эпоха коммерциализации невинности и сказал это один столичный экономист. Так наши простачки узнали, что не только конкурсантки благополучно восстановили себе девственность, но и уйма других женщин, вовсе не собиравшихся участвовать ни в каком конкурсе, захваченные мощной волной, вдруг решили, что девственность стоит ох как дорого и отправились в больницу на операцию. В один миг свои услуги по восстановлению невинности стали предлагать все — от крупных заведений в мегаполисах до деревенских медпунктов. Реклама операций заполонила теле- и радиоэфир и газетные полосы. В Интернете она вылезала на каждой странице. В аэропортах, на автовокзалах, в порту и на улице — она была везде. Чжоу Ю сообщил лючжэньцам, что восстановление девственности превратилось в самый прибыльный бизнес. Потом он добавил, что та самая коммерциализация невинности, о которой толковал пекинский профессор, «с вашего поселка-то и началась».

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒