ПРИМЕЧАНИЯ 6 страница

Он снова залез на лавку, снял с шеи веревку и крепко привязал ее к балке мертвым узлом. Потянув веревку, Сун Ган продел голову в петлю и стянул шею. Сделав глубокий выдох, он прикрыл глаза. Снова налетел ветер, и Сун Ган почувствовал, что дверь в комнату не заперта. Раскрыв глаза, он увидел, как дверь ходит туда-сюда на ветру, и вытащил голову из петли. Спрыгнув с лавки, Сун Ган притворил дверь. Потом он опять влез на прежнее место и продел голову в петлю. Закрыв глаза, Сун Ган сделал последний вдох, а затем последний выдох и вытолкнул лавку из-под ног. Он ощутил, как сначала резко вытянулось его тело, а потом сдавило дыхание. В этот миг Сун Ган почувствовал сквозь туман, что в комнату вошел Бритый Ли.

Ли толкнул дверь и увидел, как дергается в воздухе тело Сун Гана. Вопя, как полоумный, он бросился вперед и обхватил брата за ноги, изо всех сил стараясь вытолкнуть их наверх. Но он скоро сообразил, что это не выход, и с криками заметался по комнате, как зверь в клетке. Заметив кухонный нож, Бритый Ли понял, что делать: он схватил его, поставил лавку стоймя, подпрыгнул с нее вверх и, махнув ножом, перерезал пеньковую веревку. Сун Ган рухнул на пол, увлекая за собой Бритого Ли. Ли тут же извернулся и встал перед ним на колени. Тряся брата за плечи, он кричал сквозь слезы:

— Сун Ган, Сун Ган…

Ли рыдал так, что все лицо у него было залито слезами. Тут Сун Ган пошевелился и начал кашлять. Увидев, что брат возвращается к жизни, Ли рассмеялся сквозь плач, но после пары смешков снова зашелся рыданиями.

— Сун Ган, ты чего? — повторял он сквозь слезы.

Кашляя, Сун Ган оперся о стену и сел. Он онемело смотрел на плачущего брата, который звал его по имени. Сун Ган горестно открыл рот, но голоса не было. Он опять раздвинул губы и глухо произнес:

— Жить не хочу.

Бритый Ли выпростал руку и потрогал красный шрам на шее Сун Гана. Плача, он разразился отборной руганью:

— Если ты помрешь, твою мать, то что я стану, мать твою, делать? У меня только одна родная душа осталась. Да если ты откинешься, твою мать, то я сиротой останусь.

Сун Ган отвел его руку и, страдальчески покачав головой, ответил:

— Я люблю Линь Хун. Я люблю ее больше, чем ты. А ты не даешь нам быть вместе, да еще заставляешь меня обижать ее, столько раз уже…

Ли вытер слезы и сердито произнес:

— Из-за бабы вешаться — разве оно того стоит?

— Ну а если бы ты был на моем месте, ты бы как поступил? — не выдержал и взвился в ответ Сун Ган.

— Если б я был на твоем месте, — заорал Ли, — я бы тебя пришил!

Сун Ган растерянно вылупился на Бритого Ли. Ткнув в себя пальцем, он сказал:

— Но я же твой брат, а?

— И брата пришил бы, — отрезал Ли.

Услышав это, Сун Ган замер на мгновение, а потом рассмеялся.

Он внимательно поглядел на Бритого Ли — своего единственного брата. Его слова вдруг принесли Сун Гану освобождение, и он почувствовал себя раскрепощенным, почувствовал, что может всем сердцем быть теперь с Линь Хун, и ничто не сможет ему помешать. Сун Ган смеялся в голос.

— Как хорошо ты сказал, — искренне поведал он брату.

Видя, как смеется Сун Ган, только что заявлявший «жить не хочу», Ли пришел в совершенное замешательство. А Сун Ган вскочил, как прыгун в высоту, и бодро пошел к двери. Ли не понял, что он собирается сделать, вскочил с пола и закричал:

— Ты куда?

Сун Ган обернулся и спокойно произнес:

— К Линь Хун. Пойду скажу ей, что люблю ее.

— Ты не можешь пойти! — завопил Бритый Ли. — Мать твою, нечего тебе к ней ходить, она моя…

— Нет, — качая головой, твердо сказал Сун Ган. — Она тебя не любит, она любит меня.

Но тут Ли снова достал свой козырь и трогательно пропел:

— Сун Ган, но мы же братья…

— И брата пришил бы, — радостно откликнулся Сун Ган.

Сказав это, он переступил через порог и звонко зашагал прочь.

Бритый Ли рвал и метал. Он со всей дури врезал кулаком по стене и скривился от боли. Он тер свой разбитый кулак, дышал и дул на него, переходя от ойканья к тихому свисту. Когда боль стихла, Ли поглядел на безлюдную темень за окном и прокричал исчезнувшему Сун Гану:

— Вали отсюда! Из-за юбки друга бросил! Твою мать, из-за бабы брата забыл — вали отсюда, мудачье!

А Сун Ган шел по залитой луной улице, и палые осенние листья шуршали у него под ногами. Он смеялся, не переставая — слишком долго пришлось ему сдерживаться, а теперь он мог наконец-то отпустить на волю свое счастье. Он вдыхал полной грудью холодный ночной ветер и шагал прямо к дому Линь Хун. Он почувствовал, как прекрасна была лючжэньская ночь: небо, усеянное звездами, мягкий осенний ветерок, качающиеся тени деревьев и свет фонарей, что переплетался с лунным светом, как собранные в косицу волосы Линь Хун. На пустых улицах по временам появлялись прохожие. Когда они проходили под фонарями, то кто-то будто бы набрасывал им на плечи сияние, и Сун Ган шире раскрывал глаза от удивления. Ступив на мост, он поразился еще больше: волнующаяся река до краев наполнялась звездами и луной.

Глава 9

В тот вечер родители Линь Хун испытали немало. Сперва немой Сун Ган оказался в комнате у их дочери и довел ее до отчаяния; потом притащился бесстыдный Ли и напугал ее до поросячьего визга. Весь вечер они вздыхали да охали. Когда они разделись и собрались ложиться, кто-то снова постучал в дверь. Они переглянулись, гадая, кто бы это мог быть. Родители оделись и подошли к двери, но стук стих. Они стали обсуждать, не ослышались ли, и собирались уже идти обратно в дом, как вдруг стук раздался опять.

— Кто там? — спросили они через дверь.

— Это я, — ответил снаружи Сун Ган.

— Да кто ты? — спросил отец Линь Хун.

— Это я, Сун Ган.

Услышав, кто пришел, родители обменялись рассерженными взглядами. Когда они открыли дверь и настроились уже прочесть Сун Гану нотацию, он радостно произнес:

— Я вернулся.

— Вернулся? — сказала в ответ мать Линь Хун. — А это вообще-то не твой дом.

— Уму непостижимо, — мрачно добавил отец.

Все счастье на лице Сун Гана как водой смыло. Он беспокойно уставился на родителей, понимая их правоту. Мать Линь Хун хотела было сказать ему какую-нибудь грубость, но в самый последний миг передумала и холодно произнесла:

— Мы уже спали.

Мать закрыла дверь, и родители вернулись в спальню. Уже в постели отец Линь Хун вспомнил все, что приключилось с дочерью, и с досадой ругнул Сун Гана:

— Как идиот, ей-богу.

— Идиот и есть, — зло добавила мать.

У дверей ей показалось, что на шее у Сун Гана было что-то навроде кровоподтека, и она спросила мужа, видел ли он. Отец Линь Хун подумал немного и кивнул. Потом они погасили свет и уснули.

А Сун Ган остался отупело стоять под окнами Линь Хун. Ночь была так тиха — ни шороха. Потом на крышу прыгнули две кошки и стали гоняться друг за другом с жалкими воплями. Когда Сун Ган услышал их, он затрепетал душой от страха. Только тогда он понял, что была уже глубокая ночь, и пожалел, что пришел ломиться к Линь Хун в такое время. Он вышел из дворика и снова зашагал по дороге.

Когда он оказался на улице, на душе у него опять стало радостно. Словно тренируясь в спортивной ходьбе, Сун Ган принялся печатать с пятки шаг. Он без устали бродил туда-сюда по нашей Лючжэни. И на пятый заход ему по-прежнему казалось, что он полон нерастраченных сил. Дело шло к рассвету, и Сун Ган в седьмой раз за день оказался перед дверью Линь Хун. Он решил прекратить ходьбу и разбить лагерь перед домом, дожидаясь рассвета.

Он опустился на корточки у столба, по которому с гудением бежал ток. Устроившись, Сун Ган весело рассмеялся, не зная, что его смех отзовется в ночи гулким эхом. Сосед Линь Хун как раз возвращался домой с ночной смены и, услышав, как смеется столб, чуть не подпрыгнул с испуга. Он подумал, что, раз столбы захохотали, дело, видно, идет к землетрясению. Приглядевшись, сосед заметил, что какая-то тварь сидит у столба на корточках и смех слышится именно от нее. Не понимая, что за зверушка там прячется, он бочком скользнул во дворик. Закрыв дверь на замок, сосед нырнул под одеяло, но все равно не мог успокоиться. Натянув на голову одеяло, он наконец уснул и проспал до обеда. Потом он всем встречным и поперечным рассказывал, как встретил до рассвета какую-то невидаль. Вроде и не человек — больно круглая, да вроде и не свинья — слишком тощая, и уж точно не корова — куда меньше. В конце концов он уверенно заключал:

— Так я встретил первобытную живность.

А мать Линь Хун поднялась с рассветом и пошла выносить ведро. Увидев под дверью влажного от росы Сун Гана, она ужасно удивилась — на небе сияло солнце, и не было ни следа дождя. Тогда она поняла, что Сун Ган проторчал там всю ночь и совсем промок от росы. Мокрый, как упавшая в воду псина, Сун Ган встретил ее широченной улыбкой. Матери показалось, что улыбка у него какая-то странная. Она поставила ведро и пошла в дом сказать мужу, что под дверью всю ночь ошивался все тот же Сун Ган.

— Может, спятил? — спросила она.

Отец Линь Хун от удивления аж рот раскрыл. Он выкатился на улицу, сгорая от любопытства, словно там его ждал целый выводок панд. Сун Ган и правда стоял снаружи и улыбался.

— Ты чего, всю ночь здесь стоял? — полюбопытствовал отец.

Сун Ган радостно кивнул в ответ. Где ж это видано, чтоб после бессонной ночи так радовались? Отец вернулся в дом и сказал жене:

— И правда немножко того.

Линь Хун проснулась и поняла, что температура спала. Ей стало немного лучше, но когда она села, то почувствовала слабость, и снова опустилась на кровать. Тут она услышала, что Сун Ган прождал целую ночь под дверью и удивилась. Потом она вспомнила все, что случилось, и, кусая губы, заревела от обиды. Накрывшись с головой одеялом, Линь Хун выла в голос, промакивая возвращенным платочком глаза.

— Пусть уходит, я не хочу его видеть, — сказала она отцу.

Отец вышел на улицу и бросил улыбающемуся Сун Гану:

— Уходи, моя дочь не станет с тобой говорить.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Сун Гана, и он растерянно уставился на отца Линь Хун. Тот, видя, что парень и не думает уходить, замахал руками, словно отгоняя гусей. Оттеснив Сун Гана больше, чем на десять метров, он остановился и, ткнув в него пальцем, сказал:

— Иди куда подальше. И чтоб я тебя больше не видел.

Войдя в дом, отец Линь Хун сообщил домочадцам, что отогнал идиота и было это ой как непросто — хуже гусей, ей же богу: все оборачивался и знай себе стоял, как в землю врос… Вот хорошо говорил председатель Мао: пока веником не поработаешь, пылюка никуда сама не денется. Отец Линь Хун семь раз обозвал Сун Гана идиотом, и Линь Хун, услышав это, почувствовала себя неприятно. Она повернула голову и прогнусавила:

— Ничего он не идиот, просто искренний.

Отец подмигнул жене и, пряча улыбку, вышел на двор. Там он как раз повстречал соседа, возвращавшегося с базара с жареным хворостом.

— А этот парень, которого ты только что выгнал, опять там стоит, — сказал он.

— Правда, что ль?

Отец Линь Хун вернулся в дом и бесшумно подошел к окну. Он отвел в сторону занавеску и выглянул на улицу. Там действительно торчал Сун Ган. Улыбаясь, отец Линь Хун показал на него жене. Она тоже подошла к окну и увидела, что Сун Ган растерянно стоит под дверью, свесив голову. Мать не выдержала и рассмеялась.

— Этот Сун Ган опять приперся, — сказала она дочери.

Глядя на чудные ухмылки родителей, Линь Хун поняла, о чем они думают. Она отвернулась к стене, чтобы никто не видел ее лица. Тогда она опять вспомнила о вчерашнем и зло сказала:

— Черт с ним.

Мать ответила:

— Если не будешь обращать на него внимание, он все время будет так стоять.

— Выгоните его! — закричала Линь Хун.

Тогда на улицу вышла мать и, подойдя вплотную к переживавшему Сун Гану, тихо прошептала:

— Ты бы пошел домой, а через пару деньков наведался.

Сун Ган посмотрел на женщину мутным взглядом, не понимая, к чему она клонит. А мать наконец-то сумела разглядеть кровоподтек, который заметила еще прошлой ночью.

— Что у тебя с шеей-то? — озабоченно спросила она.

— Вешался, — ответил беспокойный Сун Ган.

— Вешался? — испугалась мать.

— Вешался на веревке, — кивнул Сун Ган и неловко добавил: — Не вышло.

Мать Линь Хун в растрепанных чувствах вернулась в дом и сказала дочери, что Сун Ган пытался повеситься, но не сумел. Потом мать добавила, что своими глазами видела у него на шее кровоподтек, еще глубже и толще, чем он показался ей ночью. Сказав это, она вздохнула и, подтолкнув Линь Хун, произнесла:

— Выйди к нему, а.

— Не пойду, — сказала Линь Хун. — Пусть валит ко всем чертям.

Едва она произнесла это, как у нее защемило сердце. Линь Хун лежала на кровати и думала с нарастающим беспокойством о Сун Гане, который стоял снаружи, и о шраме на его шее. Ей становилось все тяжелее и все больше хотелось выйти к нему. Она села, посмотрела на родителей, а те тут же тактично юркнули за дверь. Линь Хун с мрачным видом слезла с кровати и пошла в предбанник. Там она стала, как обычно, неторопливо чистить зубы и умываться, а потом села перед зеркалом, как следует причесала свои длинные волосы и заплела из них две косички.

— Пойду куплю завтрак, — встав, сказала она родителям.

Увидев, что Линь Хун вышла на улицу, Сун Ган чуть не расплакался от волнения. Он обхватил себя за плечи, будто его бил озноб, раскрыл рот, но не произнес ни звука. Линь Хун бросила на него взгляд и равнодушно зашагала мимо в закусочную. Мокрый Сун Г'ан побежал за ней следом.

— В восемь вечера я буду ждать тебя под мостом, — наконец-то прохрипел он.

— Я не приду, — тихо ответила Линь Хун.

Она вошла в закусочную, а Сун Ган остался печально ждать снаружи. Купив, что хотела, Линь Хун вышла на улицу и тут заметила кровоподтек на шее Сун Гана. Она вздрогнула. А Сун Ган решил тем временем сменить место свидания и осторожно спросил:

— Может, я буду ждать тебя в рощице?

Поколебавшись секунду, Линь Хун кивнула. Сун Ган чуть не лопнул от счастья — он никак не мог сообразить, что нужно дальше делать, и потащился вслед за Линь Хун обратно к ее дому. Входя вовнутрь, Линь Хун обернулась и тайком сделала ему знак глазами, чтоб он поскорей шел домой. Тут Сун Ган понял, что должен сделать, и усердно закивал. Он дождался, пока Линь Хун скроется в доме, и лишь тогда зашагал прочь.

Тот трудный день он провел, как в тумане, — умудрился заснуть за смену целых тринадцать раз: пять раз прикорнул в уголке цеха, два раза соснул во время обеда, три раза — пока играл с работягами в карты, еще два — прислонясь к станку и один — в уборной, упершись головой в стену. Вечером, сгорая от нетерпения, он пришел в рощицу за кинотеатром. Солнце только село, и Сун Ган воровато разгуливал туда-сюда по дорожке перед деревьями, как заключенный по двору. Пара встретившихся ему знакомых окликнула его по имени и спросила, что он делает, но Сун Ган промямлил в ответ что-то невразумительное. Они поинтересовались, уж не кошелек ли он потерял, и Сун Ган кивнул в ответ. Тогда спросили, в себе ли он, и Сун Ган снова закивал. Прохожие, расхохотавшись, пошли прочь.

В тот вечер Линь Хун опоздала на целый час. Когда Сун Ган увидел, как неспешно приближается по залитой луной дорожке ее прекрасная фигурка, он в волнении бросился навстречу и замахал руками. Невдалеке разгуливал кто-то, и Линь Хун шепнула:

— Не маши руками, идем за мной.

Она пошла к рощице, а Сун Ган потащился за ней следом.

— Иди поодаль, — снова тихо сказала она.

Сун Ган мгновенно остановился. Он не знал, насколько далеко нужно держаться от Линь Хун, и замер как вкопанный. Отойдя немного, Линь Хун заметила, что Сун Ган стоит вдалеке и позвала его:

— Ну же, идем.

Тогда он быстро затопал к рощице и, когда Линь Хун вошла в нее, тоже вступил под деревья. Линь Хун остановилась посреди лесочка и осмотрелась. Она удостоверилась, что вокруг никого нет, и замерла, прислушиваясь к приближающимся шагам Сун Гана. Вдруг шаги прекратились. Было слышно только напряженное дыхание. Линь Хун поняла, что Сун Ган уже стоит у нее за спиной и стала ждать, но Сун Ган не двигался. «Что ж этот козел не встанет передо мной?» — подумала она. Подождав еще какое-то время, Линь Хун сама обернулась к нему лицом. Она увидела, как дрожит под луной Сун Ган, и стала внимательно изучать его шею. На ней виднелся расплывчатый кровоподтек.

— Что у тебя с шеей? — спросила она.

Сун Ган начал долгий, сбивчивый и бессвязный рассказ про то, как Бритый Ли заставлял его сказать те самые слова, как он, сказав их, вернулся домой и стал вешаться, а тут как раз пришел Ли и спас его. Пока он рассказывал, Линь Хун плакала, не переставая. Закончив говорить, Сун Ган снова завел ту же пластинку, но Линь Хун прикрыла ему рот, чтоб он замолчал. Губы Сун Гана коснулись ее ладони, и он задрожал всем телом. Линь Хун отдернула руку, склонившись, вытерла слезы и, вскинув голову, скомандовала Сун Гану:

— Снимай очки!

Сун Ган тут же снял очки и стал стоять с ними в руках, не зная, что делать дальше. Линь Хун снова скомандовала:

— Положи в карман!

Он сунул очки в карман и снова замер в нерешительности. Линь Хун с любовью улыбнулась и бросилась вперед, обхватив Сун Гана за шею. Ее губы прижались к кровоподтеку.

— Я люблю тебя, Сун Ган, люблю тебя… — не помня себя, шептала она.

Сун Ган с трепетом обнял ее и растроганно заплакал. Он ревел так, что чуть не захлебнулся.

Глава 10

Вот и разъехались Бритый Ли с Сун Ганом. Сун Ган так боялся встречи с братом, что украдкой еще до вечера сбежал с работы. Там он запихнул всю одежду в старый вещмешок, разделил общие деньги надвое: одну половину взял себе, другую положил на стол, примешав к ней оставшуюся мелочь и водрузив сверху ключ от дома. Потом он закрыл дверь и с вещмешком в руках зашагал прочь от их родного угла по направлению к фабричному общежитию.

После месяца тайной любви Сун Ган и Линь Хун решили обнародовать свои отношения. Конечно, решила Линь Хун. Она выбрала для этого кинотеатр: в тот вечер все лючжэньцы с удивлением наблюдали, как парочка вошла в здание плечом к плечу. Линь Хун лузгала семечки, болтала и смеялась. Отыскав свои места, они уселись рядом, и она продолжила свой самозабвенный треп, словно рядом не было ни души. Сун Ган приветливо покивал по сторонам, и лючжэньских мужиков стали обуревать противоречивые чувства. Когда фильм начался, все женатые и холостые стали одним глазом смотреть на экран, а другим — на наших голубков. Те, кто сидел сбоку, свешивали головы набок, передние ряды оборачивались, а задние тянули что было сил шеи. После фильма незнамо сколько любвеобильных лючжэньцев вертелись в кроватях, потеряв сон. Сун Ган довел их до белого каления от зависти.

Потом уж Линь Хун часто появлялась на улице с Сун Ганом. Она стала от этого словно еще краше, и ее лицо всегда озарялось легкой улыбкой. Старики тыкали в нее пальцем и приговаривали, что девка, гляди ты, как сыр в масле катается. Сун Ган рядом с ней был сам не свой от счастья, через пару месяцев он так и не отошел от свалившейся на него удачи. Говорили, что он ни капельки не похож на влюбленного. Даже этот нервный Ли и то хоть вел себя как телохранитель, а Сун Гана с натяжкой можно было принять разве что за служку.

Помешавшийся от счастья Сун Ган купил себе блестящий велосипед марки «Вечность»*, спустив на это почти все свои сбережения. Да что такое был этот велосипед?.. Все равно что сейчас «мерс» или «бэха»! В год на весь уезд приходило по три таких велосипеда. Тут уж будь ты при деньгах — все равно не оторвать тебе так просто сверкающую «Вечность». А дело в том, что дядька Линь Хун был директор скобяной фабрики и лично отвечал за распределение велосипедов. Он был фигура видная, и всяк, завидев его издали, спешил скрючиться в поклоне. Ради того, чтоб Сун Ган оказался на голову выше всех прочих лючжэньцев, Линь Хун не отставала от дядьки ни на шаг, чуть ли не закатывала тому истерики, чтоб он раздобыл ее обожаемому Сун Гану велосипед. Отец Линь Хун тоже держал своего младшего братца мертвой хваткой, а мать честила его последними словами чуть не в лицо. В общем, дядьку Линь Хун взяли за горло, и он скрепя сердце отдал отложенный для начальника военной части велосипед обожаемому Сун Гану.

С тех пор Сун Ган стал еще радостней, чем прежде. Он вихрем проносился по лючжэньским улицам — появлялся, как дух, и исчезал, как демон. Его сверкающий велосипед слепил так, что у народа рябило в глазах. По временам он пускал в ход звонок, и его чистый звон заставлял всех судорожно сглатывать или распускать от зависти слюни. Соскочив с велосипеда, Сун Ган доставал из-под седла комочек ниток и тщательно стирал всю грязь, поэтому его «Вечность» всегда сверкала, как молния. Лил ли на улице дождь, дул ли ветер, сыпал ли снег — к велосипеду Сун Гана все равно не приставало и пылинки. Он был даже чище, чем сам владелец: тот ходил в баню четыре раза в месяц, а вот «Вечность» протирал каждый день.

А Линь Хун казалось, что живет она, как принцесса. Каждое утро, едва раздавалась заливистая трель велосипедного звонка, она понимала, что ее экипаж прибыл — у ворот уже сверкает начищенными боками «Вечность». Она, смеясь, выбегала из дому и садилась боком на велосипед. Всю дорогу до фабрики Линь Хун наслаждалась завистливыми взглядами. Каждый вечер, когда она выходила после смены, могучий Сун Ган и его сверкающий друг уже ждали ее у ворот. Она опускалась на велосипед позади мужчины, делавшего ее счастливым, и сразу же напоминала Сун Гану:

— Позвони в звонок! Ну, скорее!

Сун Ган тут же выводил звонком длинную руладу. Линь Хун глядела в пол-оборота, как другие работницы остаются далеко позади, и ее охватывало чувство превосходства. Утомившись за день, эти женщины были вынуждены тащиться домой на своих двоих, а ее уже ждал спецтранспорт.

Как только Линь Хун оказывалась на сиденье велосипеда, он начинал звенеть, не смолкая. Встречая по дороге знакомых, она обязательно напоминала о звонке Сун Гану, а тот изо всех сил выжимал трели длиной почти с целую улицу. Улыбка Линь Хун была исполнена гордости. Улыбаясь, она приветственно махала по дороге всем знакомым.

Тогда наши старики решили, что Сун Ган наконец-то стал похож на влюбленного. Говорили, что он носится на велосипеде, как в прежние времена скакали на конях генералы, а этот звон напоминает свист хлыста.

Сун Ган на своем сверкающем велосипеде с прекрасной Линь Хун всех приветствовал звоном, одному Бритому Ли он никогда не звенел. Тот по-прежнему показывал характер и ходил с высоко поднятой головой, выпятив грудь и не бросая косых взглядов. А вот на душе у Сун Гана скребли кошки — он отворачивался, как нашкодивший ребенок, и ехал, перекосившись на сторону, словно уши у него были заместо глаз. Но Линь Хун вела себя совсем по-другому: заметив Бритого Ли, она велела Сун Гану звенеть что есть мочи. Правда, выходило это у него кое-как, и удивительно длинной трели совсем не получалось. Чувствуя, что происходит с Сун Ганом, Линь Хун обнимала его за талию, прижималась лицом к его спине и гордо, счастливо смотрела на Бритого Ли. Видя, что тот сохраняет хладнокровие, она принималась смеяться и говорила как бы невзначай:

— Сун Ган, погляди, это что за пришибленный?

Слыша это, Бритый Ли бурчал под нос «твою мать», еще дольше, чем длились трели Сун Гана. Потом на лице у него застывало горестное выражение. Он думал про себя, что его собственная баба сбежала с его собственным братом, а этот брат дал деру к бабе, а сам он, твою мать, остался ни с чем — у разбитого корыта, твою мать, как воду решетом таскал. Только когда сверкающая «Вечность» пропадала из поля зрения, он приходил в себя.

— Спешить некуда, это еще кто пришибленный будет, посмотрим… — бубнил он под нос.

Потом он принимался себя подбадривать и, брызжа слюной, заводил:

— Да я достану себе супер-«Вечность», спереди посажу Си Ши*, а сзади — Дяо Чань*, на колени ко мне сядет Ван Чжаоцзюнь*, а на плечи — Ян-гуйфэй*. Да я стану кататься с этими четырьмя красотками сорок девять дней из настоящего в прошлое, а потом обратно из прошлого в настоящее. Будет весело, так я и в будущее наведаюсь…

Когда о любви Линь Хун и Сун Гана стало всем известно и самая большая забота лючжэньцев рассосалась сама собой, все холостые мужики один за другим, как падают косточки домино, выкинули из головы напрасные надежды. Потом они бросились на поиски других незамужних девушек, и вот милующиеся парочки повылезали в нашем поселке и тут, и там, как грибы после дождя. Вся Лючжэнь была окутана сладостной дымкой, и у наших стариков аж глаза разбежались. Выставив вперед палец, они говорили:

— Вроде все обзавелись уже девками… Один Ли остался.

Бритого Ли редко можно было встретить на улице. Он исхудал, словно после тяжелой болезни.

В тот вечер, когда счастливо избежавший самоубийства Сун Ган радостно выскочил из дома, Ли проматерился, меча громы и молнии, целый час. Потом он проспал еще восемь, заходясь громоподобным храпом. На утро он увидел, что кровать брата пустует. Осмотрев весь дом и все вокруг дома, он не нашел и следа его возвращения. Покрякивая от удивления, Ли и предположить не мог, что брат проторчал всю ночь у дверей Линь Хун. Он решил, что брат от него прячется, и хмыкнул:

— Ну, не будешь же всю жизнь прятаться.

На следующий день, когда Сун Ган так и не появился, Ли сел вечером за стол и стал придумывать, как нужно вести себя с Сун Ганом, но никакого хитрого плана сочинить не смог. Ничего не оставалось, как забыть все к черту. В конце концов Бритый Ли придумал, как раздуть в Сун Гане угасшие чувства. Всего-то и нужно взять брата за руку и, подпустив соплей, начать вспоминать их залитое слезами и кровью одинокое детство. Он верил, что от этого Сун Гану точно станет стыдно, он свесит голову и через силу уступит ему Линь Хун. Ли был ужасно доволен. Ему казалось, что это и есть самый настоящий коварный замысел, коварнее не бывает. Он ждал до глубокой ночи, зевая во всю пасть, стараясь разлепить слипающиеся глаза, но Сун Ган так и не появился. Матерясь, Ли заполз в кровать, но перед этим оглядел как следует комнату. «От судьбы не уйдешь, — подумал он про себя. — Да будь он хоть семи пядей во лбу, все равно придется вернуться домой, а уж тут Бритый Ли пустит в дело свой приемчик».

На третий день, придя с работы, Ли увидел на столе деньги и ключи. Он тут же понял, что дело плохо и братец таки ушел от него. От злости Ли волчком завертелся по комнате, перебирая все возможные китайские ругательства. Потом он ввернул пару японских слов из фильмов про войну и хотел добавить еще чего-нибудь по- американски, но не знал ни слова, а потому молча рухнул на кровать. Он думал, что недооценил Сун Гана, который прочел половину подранного «Искусства войны». Не успел он пустить в ход свой коварный план, как Сун Ган сам использовал лучшую тактику — бегство.

В тот вечер Ли первый раз в жизни не смог заснуть. Целый месяц после этого он страдал бессонницей и не чувствовал вкуса еды. Он отощал, стал малословен, но по-прежнему разгуливал по улицам с угрожающим видом. Несколько раз он встречал по пути Сун Гана, но тот издалека обходил его стороной. Пару раз ему попадалась и Линь Хун, всегда в компании Сун Гана. Она жарко сжимала его руку, так что Бритому Ли становилось совсем невмоготу. А потом Сун Ган обзавелся велосипедом и, пристроив сзади Линь Хун, как ветер, проносился мимо Бритого Ли. Тому было от этого уже не просто гадко, ему казалось, что он вчистую потерял лицо.

А у наших, у лючжэньских, у всех отменная память. Все прекрасно помнили, что сказал Бритый Ли, когда отметелил двух спекулянтов-ухажеров. Он поклялся, что, если кто еще вздумает заявлять, будто Линь Хун — его девушка, он его отделает так, что тот повернуться не сможет. В толпе всегда находилось несколько черных душ, что, завидев Ли, заносчиво кидали ему:

— А Линь Хун не твоя подружка. Как это она вдруг сделалась Сунгановой?

— Да если б это был не Сун Ган, я б давно его размазал! Уже бы давно подался скитаться по свету! Но кто такой Сун Ган, а? Сун Ган — мой родной брат. Лучше уж примириться с судьбой, лучше уж, поскрежетав зубами, проглотить обиду, — горько говорил Бритый Ли.

След от веревки пропал у Сун Гана только через месяц. У Линь Хун при виде него всякий раз краснели глаза. Она во всех подробностях рассказала о неудавшемся самоубийстве родителям и, не удержавшись, самым близким подружкам с фабрики. Те, в свою очередь, разболтали о нем другим людям. Так из одного получилось десять, из десяти — сотня, а из сотни — тысяча: весть о самоубийстве Сун Гана неслась по Лючжэни с невиданной быстротой. Не прошло и пары дней, как об этом знали все. Все лючжэньские женщины завидовали Линь Хун черной завистью. Они допрашивали своих мужей или будущих мужей:

— А ты бы пошел ради меня на такое?

Лючжэньские мужики страдали от этого невыразимо. Все они согласно твердили «да» и напускали на себя бесстрашный и доблестный вид. Но бабы не отставали и все мучили их вопросами: спросили раз сто, наверно, или пятьдесят. Несколько человек дошли совсем до ручки: набросив на шею петлю или прижимая к запястью кухонный нож, они торжественно клялись:

— Только прикажи — я тут же убью себя.

А Стихоплет Чжао как раз оказался тогда без девки. Прежняя сбежала к другому, новая еще от другого не прибежала, так что в любви наметился полный досадный пробел. Он знай себе глумился над страданиями лючжэньцев и думал про себя, что эти подкаблучники получают по заслугам. Он торжественно клялся, что не станет искать себе такой подружки, чтоб нужно было ради нее сводить счеты с жизнью, — он найдет себе такую, чтоб она ради него сама была готова наложить на себя руки.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒