ЧАСТЬ ВТОРАЯ 11 страница

— Выйди посмотри, мы закрывать будем.

Ли Лань, дрожа, встала и распахнула дверь. С дрожью она вышла из комнаты. Никто не знал, с каким трудом она подошла к гробу. Увидев, что перебитые голени мужа лежат на его бедрах, словно чужие, она качнулась, но не упала. Она не видела расколоченных коленей Сун Фаньпина, потому что мужики запихнули его голени в штанины, но заметила несколько осколков кости и следы крови на досках гроба. Вцепившись в гроб, Ли Лань посмотрела на Сунь Фаньпина с невыразимым чувством.

На опухшем бесформенном лице проявился облик улыбающегося жизнерадостного Сун Фаньпина. Обернувшись, он помахал рукой, как живой. А потом он побрел по пустой дороге, вокруг которой не было ни души. Самая большая любовь Ли Лань уходила от нее на тот свет.

Сидевшие на кровати сыновья услышали, как дрогнул ее голос:

— Закрывайте.

Глава 20

Бритый Ли с Сун Ганом так и не узнали, какая сила сумела сделать Ли Лань такой твердой. С того мгновения, как она вышла из ворот автовокзала и увидала ревущих детей, и до самого момента, когда опустилась на колени в пыль подобрать замаранную кровью землю, а потом поднялась и пошла домой, чтоб увидеть там растерзанное тело, отправиться за дощатым гробом и в конце концов велеть четверым из гробовой лавки раздробить Сун Фаньпину колени, она не пустила ни единой слезы. Когда было слышно, как Сун Фаньпину разбивали ноги, мальчишки пару раз чуть не завыли в голос, но, вспоминая наказ Ли Лань, чтоб никто не узнал, что они плачут, всякий раз закрывали рты.

Вечером того дня Ли Лань приготовила тофу*. Таков был наш лючжэньский обычай: те, у кого случались похороны, всегда готовили что-нибудь эдакое. Ли Лань водрузила на стол большую миску тофу и пиалку поджаренной зелени. Когда стемнело и зажгли лампы, они втроем сели за стол рядом с гробом Сун Фаньпина. Масляная лампа лила на него неугасимый свет, освещая путь Сун Фаньпина в иной мир, чтоб он не споткнулся.

За весь вечер Ли Лань не произнесла ни слова. Дети тоже не смели и пикнуть. В доме висела гробовая тишина. Только когда Ли Лань начала готовить, мальчишки услышали шум и увидели, как поднимался пар. Ли Лань готовила в первый раз после возвращения из Шанхая. Она стояла перед керосинкой, и слезы текли по ее лицу сплошным потоком, но Ли Лань ни разу не вскинула руки отереть их. Когда она вынесла на стол тофу и зелень, дети заметили, что ее слезы бегут ручьем. Продолжая заливаться слезами, Ли Лань разложила им еду по мискам. Потом она обернулась, чтоб найти палочки для еды. Простояв долго-долго в тусклом свете лампы, Ли Лань подошла к столу с шестью ветками в руках, не переставая плакать. На ее лице застыло выражение спящего. Рыдая, она опустилась на лавку, и сквозь слезы посмотрела на ветки в своих руках. Дрожащим голосом Сун Ган сказал ей:

— Это палочки, как у древних людей.

Плача, Ли Лань поглядела на детей. После того как они рассказали ей, откуда взялись эти палочки, она наконец-то вскинула руку и отерла залившие все лицо слезы. Промокнув насухо лицо, Ли Лань тихо добавила:

— Эти палочки, как у древних, уж больно хороши.

Сказав это, она обернулась и с легкой улыбкой посмотрела в сторону гроба. Ее улыбка была такой нежной, будто Сун Фаньпин сидел там и глядел на нее. Потом она взяла миску и снова залилась слезами. Она плакала и ела одновременно, в полном молчании. Бритый Ли увидел, как слезы Сун Гана тоже потекли ему в миску, и невольно заплакал с ним за компанию. Все трое молча плакали и ели.

Наутро Ли Лань как следует вымыла голову и привела себя в порядок. Взяв за руки сыновей, с гордо выпяченной грудью она вышла из дома. Она брела с детьми по улицам Великой культурной революции, меж заливших поселок красных флагов и выкриков так, словно бы рядом не было ни души. Многие тыкали в нее пальцами, но Ли Лань не видела. Сперва она отправилась в мануфактурную лавку. Другие брали там сплошь красную материю на флаги и повязки, но Ли Лань купила черного крепа и беленого холста. Народ в лавке с интересом уставился на нее, некоторые даже узнали в ней жену Сун Фаньпина — подойдя вплотную и вскинув кулаки, они принялись орать «долой!». Ли Лань с непробиваемым спокойствием заплатила деньги, так же спокойно, никуда не торопясь, скатала ткань в сверток и, прижав ее к груди, вышла из лавки.

Ли с Сун Ганом, цепляясь за одежду матери, поплелись за ней в фотоателье. Когда Ли Лань разбирала вещи Сун Фаньпина, то обнаружила ту самую голубую квитанцию. Взяв квитанцию в руки, она долго-долго смотрела на нее и только тогда вспомнила, как они ходили делать семейный портрет, еще до того, как сама Ли Лань уехала в Шанхай лечиться. Сун Фаньпин так и не забрал фотографию. Ли Лань подумала про себя, что наверняка сразу после ее отъезда с ним приключилась беда.

Работник фотоателье, взяв квитанцию, долго шарил по углам и наконец нашел их семейный портрет. Ли Лань скользнула по фотографии взглядом, и ее руки заходили ходуном. Она прижала снимок к груди вместе с траурным крепом и вышла наружу, чтоб, высоко вскинув голову и выпятив грудь, продолжить свое движение по улицам. Она совсем забыла, что дети тащатся за ней следом. В голове у Ли Лань был только улыбающийся Сун Фаньпин и воспоминание о том, как он руководил фотографом, рассказывая тому, как нужно поставить свет и опустить затвор. Потом они вчетвером вышли из фотоателье и отправились на автовокзал. На автовокзале она помахала Сун Фаньпину на прощание рукой. Это была последняя сцена. Когда она вернулась из Шанхая, улыбающегося Сун Фаньпина больше не было.

Ли Лань шла вперед, и ее руки, сжимая фотографию, все тряслись. Она изо всех сил старалась сдержаться, не позволить себе вытащить семейный портрет из бумажного конверта. Ли Лань упорно заставляла себя твердо шагать дальше. Когда она добрела до моста, толпа демонстрантов перегородила ей путь. Сун Фаньпин когда-то грозно махал на том мосту красным флагом, но она, конечно, ничего не знала об этом. Правда, едва остановившись, Ли Лань уже больше не смогла сдержать себя: вытащив снимок из бумажного конверта, она тут же увидела радостную улыбку Сун Фаньпина. Потом разглядела улыбки оставшихся троих, а потом все рухнуло. За прошедшие три дня ей пришлось вынести столько страданий (да и как вынести!), что теперь от живой улыбки Сун Фаньпина Ли Лань обмякла и, как подкошенная, упала на землю.

Бритый Ли с Сун Ганом, уцепившись за ее одежду, в тот момент как раз стояли сзади. Когда тело Ли Лань вдруг пропало из виду, перед ними оказалась огорошенная харя какого-то мужика. Потом дети увидели, что Ли Лань упала. С воем они опустились на корточки и стали, плача, теребить ее, но мать, закрыв глаза, не отзывалась. Дети заревели, их стал окружать народ. Они стояли на коленях в пыли и беспомощно выли, умоляя собравшихся людей спасти их мать. Дети не поняли, что Ли Лань упала в обморок. Заходясь плачем, они засыпали народ вопросами:

— Почему мама упала?

Зеваки стояли кругом, но никто из них не опустился посмотреть. Они на разные лады твердили что-то. Какой-то человек наклонился к детям и сказал:

— Поднимите ей веки и поглядите, зрачки расширились?

Ли с Суп Ганом бросились приподнимать матери веки. Увидев под ними глазные яблоки и не разобравшись, что глаз, а что зрачок, они вскинули головы:

— Очень большие зрачки.

Тот человек ответил:

— Ну, если зрачки большие, то небось померла.

Услышав, что Ли Лань, может быть, умерла, дети обнялись и заголосили. Тут еще какой-то человек наклонился к ним со словами:

— Не войте, не войте. Чтоб вы, пацанята, понимали в этих зрачках, наверняка решили, что глаз — это зрачок и есть. Пощупайте-ка ей пульс, если пульс есть, то не умерла.

Мальчишки тут же перестали плакать и взволнованно спросили:

— А пульс где?

Он вытянул левую руку и, показав пальцами правой на пульс, сказал:

— Да вот, на запястье.

Ли с Сун Ганом ухватили каждый Ли Лань за одну из рук и стали щупать ее запястья. Ощупав все, что можно, они так и не нашли пульса. Тот человек спросил:

— Ну, есть или нет?

Бритый Ли покачал головой:

— Нету.

Сказав это, он напряженно посмотрел на Сун Гана. Сун Ган тоже замотал головой:

— Нету.

Тот человек выпрямился и произнес:

— Может, и правда померла.

Ли с Сун Ганом в полном отчаянии разинули рты и принялись завывать. Прорыдав так какое-то время, они одновременно подавились плачем и одновременно вновь взорвались визгливым воем.

— Папа умер, мама тоже умерла, — ревел Сун Ган.

Тут откуда ни возьмись появился Кузнец Тун. Он протиснулся через толпу, присел на корточки и стал трясти детей, крича им, чтоб перестали реветь:

— Какие зрачки, какой пульс — это все докторские штучки. Вы, мальцы, хрен чего смыслите. Слушай сюды: возьмите свои уши да прислоните ей к груди. Внутри бьется чего?

Сун Ган вытер слезы с соплями и прижал свою голову к груди Ли Лань. Послушав так какое-то время, он вскинул голову и взволнованно сказал брату:

— Вроде как бьется.

Бритый Ли тоже быстро обтер все, что натекло, и прижался послушать. Он тоже услышал, как бьется сердце, и кивнул брату:

— Точно, бьется.

Кузнец Тун встал и взялся отчитывать говоривших:

— Чего б вы смыслили, только и знаете, что детей пугать. — Потом наклонился к Ли с Сун Ганом: — Она не умерла. В обмороке просто. Пускай полежит, потом сама встанет.

Братья тут же сменили всхлип на улыбку. Растирая слезы, Сун Ган вскинул голову и сказал Кузнецу Туну:

— Кузнец Тун, тебе за это воздастся.

Кузнец от этих слов просто расцвел. Улыбаясь во весь рот, он выдал:

— Вот это по справедливости.

Дети спокойно уселись рядом с Ли Лань. Им казалось, что мать как будто спит. Сун Ган подобрал упавший на землю снимок и посмотрел на него, потом дал посмотреть брату и осторожно убрал в конверт. На мосту собиралось все больше народу. Многие протискивались попялиться на них и узнать у других, в чем дело, а потом разворачивались и уходили. Дети терпеливо сидели, по временам поглядывая друг на друга и улыбаясь тайком. Прошла целая вечность. Вдруг Ли Лань села, и мальчишки завопили от радости. Они прокричали в толпу:

— Мама очнулась.

Ли Лань не поняла, что произошло. Она осознала только, как поднялась и неловко встала на ноги, отряхнула приставшую пыль и снова прижала к груди фотографию и траурный креп. Бритый Ли и Сун Ган снова ухватились за ее одежду, и они втроем, опустив головы, вышли из толпы. По дороге домой Ли Лань не произнесла ни слова. Дети тоже не смели говорить, но все так и тряслись от волнения, напряженно цепляясь за одежду матери. Потеряв мать и обретя ее снова, они испытывали ни с чем не сравнимую радость. Тащась за ней следом, братья то и дело вытягивали головы вперед и поворачивали их назад, все время ловя глазами взгляды друг друга и не прекращая улыбаться.

Глава 21

На четвертый день после смерти Сун Фаньпина к дому Ли Лань подошел старый крестьянин с разбитой тачкой. Он молча встал у дверей в своих заплатанных штанах и майке и, заливаясь горькими старческими слезами, стал смотреть на стоявший в комнате гроб. Это был отец Сун Фаньпина и дед Сун Гана. До освобождения* у него было несколько сот му* земли, которые после освобождения роздали деревенским, а ему досталось только слово «помещик» в графе «социальное положение». Этот-то старик помещик, что выглядел теперь жальче крестьян-бедняков и самых бедных середняков, пришел отвезти своего сына-помещика домой.

Вечером того дня Ли Лань упаковала вещи Сун Гана. Бритый Ли с братом молча сидели на кровати и смотрели, как она собирала багаж. Ли Лань вытащила из серого вещмешка с надписью «Шанхай» свои вещи, сверток с запачканной кровью Сун Фаньпина землей и пакет «Большого белого кролика». Потом она сложила в вещмешок одежду Сун Гана и втиснула туда же целый пакет тянучки. Обернувшись и заметив выражение напряженного ожидания, застывшее на физиономии собственного сына, она достала пакет наружу, зачерпнула из него пригоршню конфет и отдала их Бритому Ли. Сун Гану она тоже дала пару штук, а остальное отправилось обратно в вещмешок. Братья жевали свои конфеты и знать не знали, что случится завтра. Даже на следующий день, когда на пороге снова нарисовался дед Сун Гана, братья так и не поняли, что вот-вот должны будут расстаться.

Утром того дня они повязали на руки траурный креп и обмотались у пояса полосками беленого холста. Дощатый гроб Сун Фаньпина водрузили на раздолбанную тачку рядом с вещмешком Сун Гана, и седой старик помещик побрел с ней впереди всех, а Ли Лань, взяв за руки детей, зашагала следом за ним.

Потом Бритый Ли не мог припомнить, чтоб Ли Лань когда-нибудь выглядела такой же гордой, как тогда. Родной отец Бритого Ли не дал ей ничего, кроме досады и позора, а Сун Фаньпин подарил ей любовь и уважение. Ли Лань шла, вскинув голову, как эдакая красная амазонка из кинофильма. Старик помещик, согнувшись в три погибели, толкал тачку, будто его разносили в пух и прах на собрании. Он то и дело останавливался по дороге и отирал выступавшие на глазах слезы. Когда они поравнялись с двумя колоннами демонстрантов, революционные толпы прекратили выкрикивать лозунги и опустили красные флажки. Народ стал на разные лады обсуждать, что происходит, и пялиться на четверых людей, их тачку и гроб. Какой-то человек с красной повязкой подошел спросить Ли Лань:

— Кто в гробу?

Ли Лань спокойно и гордо ответила:

— Мой муж.

— А кто твой муж?

— Сун Фаньпин, лючжэньский школьный учитель.

— Как он умер-то?

— Был забит заживо.

— За что же это?

— Он был помещик.

Когда Ли Лань произнесла это, Ли с Сун Ганом вздрогнули, а старик впереди обмер со страху, не смея вытереть набежавших слез. А она отважилась сказать это так громко. Революционные толпы демонстрантов остановились. Они были поражены тем, что эта хрупкая женщина смеет произносить такие слова. Тот мужик с красной повязкой на руке снова спросил Ли Лань:

— Раз твой муж помещик, то ты, выходит, помещица?

— Да, — уверенно кивнула головой Ли Лань.

Мужик повернулся к революционным демонстрантам:

— Видали? Какое похабство…

Сказав это, он развернулся обратно и вмазал Ли Лань оплеуху. Ее голова качнулась, а по губам побежала свежая кровь, но она продолжала гордо улыбаться и твердо смотреть на него. Мужик с повязкой снова ударил, голова Ли Лань опять качнулась вбок, а она по-прежнему глядела на него с надменной улыбкой. Потом Ли Лань спросила:

— Навоевался?

Мужик остолбенел. Он бросил взгляд на Ли Лань, потом на толпу демонстрантов, и на лице его застыло изумленное выражение.

— Если навоевался, то мне пора, — добавила Ли Лань.

— Мать твою… — выругался мужик с повязкой. Он ударил Ли Лань еще два раза, так что ее голова мотнулась сначала влево, а потом вправо, и сказал: — Вали…

Изо рта у Ли Лань текла кровь. Улыбнувшись, она взяла за руки детей и пошла прочь. Революционные толпы на улицах смотрели на нее с удивлением, а она брела и, улыбаясь, говорила всем:

— Сегодня похороны моего мужа.

Произнося это, Ли Лань заливалась слезами. Бритый Ли с Сун Ганом к тому моменту уже выли в голос, и шедший впереди старик помещик тоже. Его тело содрогалось, как заводное. Ли Лань отчитывала детей:

— Не надо плакать. — И добавляла: — Не надо плакать при всех.

Дети зажали руками рты и прекратили плач, но никак не могли сдержать слезы. Ли Лань, запретившая им плакать, сама по-прежнему шла зареванной, с улыбкой обливаясь слезами.

Когда они вышли через южные ворота и прошли по скрипучему деревянному мостику, то услышали крики птиц и поняли, что уже ступили на грязную проселочную дорогу. Был полдень, и над безбрежными просторами тут и там поднимался дым человеческого жилья. Летние поля были так пусты, будто во всем мире их осталось всего четверо, да еще был лежащий в гробу Сун Фаньпин. Отец Сун Фаньпина наконец-то заплакал в голос. Согнувшись, как старый вол над пашней, он вез своего мертвого сына, дрожа всем телом, и его плач вздрагивал вместе с ним. Эти вскрики мучили Бритого Ли с Сун Ганом, и они громко заревели через щели между пальцами. Хотя дети закрывали рты ладонями, плач вырывался наружу из ноздрей. Они зажимали ноздри, но рев новым манером лился через рот. В ужасе они вскинули головы и украдкой посмотрели на Ли Лань. Мать сказала:

— Плачьте, чего уж.

Она заголосила первой. Мальчишки впервые услышали ее пронзительный горький вой. Мать рыдала в полную силу, словно стараясь выплакать весь свой голос. Сун Ган отпустил руку и разразился громким ревом. Вслед за ним заплакал, не стесняясь, и Бритый Ли. Они шли и плакали все вчетвером, и им больше не о чем было беспокоиться — впереди лежала уже проселочная дорога. Среди этих бескрайних полей, под этим высоким небом они рыдали вместе и были одной семьей. Ли Лань плакала горько, запрокинув голову, будто глядя в небеса; отец Сун Фаньпина выл, низко склонившись, словно стараясь посадить каждую свою слезу в землю; Ли с Сун Ганом ревели, смахивая слезы, падавшие одна за одной на гроб Сун Фаньпина. Они рыдали сладко и громко, и их плач разносился, как взрывы, пугая воробьев на придорожных кустах. Птицы взлетали в воздух, как брызги пены.

Рыдая, они прошагали довольно долго. Потом отец Сун Фаньпина от плача не смог идти дальше. Он бросил тачку и упал на колени. От рева у него разламывалась спина, так что он не мог пошевелиться. Они остались стоять на месте, пока плач не начал потихоньку затихать. Ли Лань вытерла насухо слезы и сказала, что она повезет тачку, но отец Сун Фаньпина ни в какую не соглашался и все твердил, что сына в последний путь должен провожать он сам.

Потом они уже больше не плакали, а шли молча, и только тачка поскрипывала при движении. Когда они добрались до деревни, где родился Сун Фаньпин, у въезда их ждало несколько одетых в обноски родственников. Эти люди уже вырыли могилу и стояли перед ней, опершись на железные лопаты. Сун Фаньпина похоронили под вязом у выхода из деревни. Когда гроб опустили в яму и родственники начали накидывать землю, отец Сун Фаньпина стал рядом на колени и принялся выбирать из земли попадавшиеся камушки. Ли Лань тоже опустилась бок о бок с ним и так же точно начала выбирать камни. Постепенно яма заполнялась землей, могильный холм рос, и оба они потихоньку распрямлялись.

Вслед за тем все отправились к лачуге Сунфаньпинова отца. В доме стояла кровать, старый оббитый шкаф и потрепанный обеденный стол. Бедные родственники расселись за столом и стали есть, а вместе с ними принялись за рис с соленьями и Ли с Сун Ганом. Отец Сун Фаньпина сидел на низенькой скамеечке в углу и, свесив голову, растирал слезы. Он не съел ни куска. Ли Лань тоже ничего не ела. Она распахнула оббитый шкаф и аккуратно разложила внутри одежду из вещмешка Сун Гана. Бритый Ли заметил, как она отправила в недра шкафа и пакет «Большого белого кролика». Закончив распаковывать одежду, она не знала, чем себя занять, и, встав у шкафа, стала остолбенело смотреть на детей.

Стоял безмолвный вечер. Покончив с едой, бедные родственники разошлись по домам, и четверо остались в лачуге в полной тишине. Бритый Ли видел за окном деревья и пруд, прыгавших по веткам воробышков и вылетавших из-под крыши ласточек. Сун Ган тоже видел все это. Детям очень хотелось пойти посмотреть, но они не отваживались, а продолжали сидеть на лавке и бросать украдкой взгляды на убитых горем Ли Лань и отца Сун Фаньпина. В конце концов Ли Лань заговорила. Она сказала, что пора возвращаться, чтобы успеть добраться до поселка засветло. Отец Сун Фаньпина, пошатываясь, поднялся на ноги и, подойдя к шкафу, достал оттуда маленький горшок. Пошарив внутри, он выудил из горшка горсть жареных бобов и сунул их в карман Бритому Ли.

Они вновь вернулись к выходу из деревни. На вздыбившемся могильном холме Сун Фаньпина появилось несколько опавших листов. Ли Лань подошла, подобрала листву и отбросила ее в сторону. Она не рыдала. Дети услышали, как она, понурив голову, сказала могильному холму:

— Когда дети вырастут, я приду к тебе.

Обернувшись, Ли Лань подошла к Сун Гану и присела на корточки отереть ему лицо. Сун Ган тоже промокнул рукой лицо Ли Лань. Она обняла Сун Гана и, не выдержав, залилась слезами:

— Сыночек, ты хорошо смотри за дедушкой. Дедушка уже старый, ты должен быть с ним… Сыночек, мама будет часто тебя навещать…

Сун Ган не мог понять, зачем Ли Лань говорит все это. Он кивал головой, а потом запрокинул лицо и посмотрел на нее. Прижимая к себе Сун Гана, Ли Лань проплакала какое-то время, потом поднялась и вытерла слезы. Она поглядела на отца Сун Фаньпина, и ее губы беззвучно шевельнулись. Повернувшись, она взяла за руку Бритого Ли.

Не оборачиваясь, Ли Лань снова вышла на проселочную дорогу, держа сына за руку. Шаги ее были тяжелыми, будто по земле волочились не ноги, а грабли. Бритый Ли так и не понял еще, что расстается с братом. Ли Лань сжимала его руку, и он смотрел вполоборота на Сун Гана, думая про себя: чего это мы не идем вместе с ними? Дед Сун Гана тоже держал того за руку. Сам Сун Ган стоял перед могилой отца и, не понимая, что происходит, смотрел на медленно уходящих мать и брата. И он не мог взять в толк, почему остается.

Когда Ли Лань с сыном отошла уже далеко, Сун Ган вскинул голову и увидел, как дед машет им рукой на прощанье. Он тоже неуверенно поднял вверх кисть, и его рука пошевелилась где-то на уровне плеча. Бритый Ли, которого Ли Лань тащила волоком прочь, все время, обернувшись, глядел на Сун Гана. Увидев, что тот машет ему издалека рукой, он тоже взметнул вверх свою и помахал ей у плеча.

Глава 22

С тех самых пор Бритый Ли остался один-одинешенек. Ли Лань уходила рано, а возвращалась поздно. Ее шелковая фабрика тогда уже остановила производство и ударилась в революцию. От Сун Фаньпина Ли Лань досталось положение помещичьей жены, и она каждый день должна была ходить на фабричные собрания по критике. А у Ли без Сун Гана не осталось компании, поэтому он целыми днями мотался по поселку, словно лист, тоскливо скользящий по речке, жалкий, как обрывки бумаги, которые ветер гонял по улицам. Он понятия не имел, что ему делать, только бродил взад-вперед: когда уставал, садился где приходилось; когда хотел пить, отворачивал какой-нибудь кран и пил из него; когда хотел есть, плелся домой закинуть в рот немного холодного риса и остатков другой еды.

Малолетний Ли не знал, что произошло с миром. Силами Великой пролетарской культурной революции народу в бумажных колпаках и с деревянными табличками на шее становилось на улицах все больше и больше. Тетку Су из закусочной тоже выволокли, чтоб разнести ее в пух и прах за то, что она была проституткой. У нее не было мужа, зато была дочь, поэтому она была продажной женщиной. Однажды Ли заметил издалека красноволосую женщину, которая стояла на лавке на углу улицы. Он отродясь не видал красноволосых людей, поэтому тут же из любопытства подбежал к ней. Тогда он разглядел, что ее волосы были красны от крови, а на груди висела деревянная табличка. Понурив голову, она стояла на лавке. Ее дочка — девчушка всего на пару лет старше самого Ли — по имени Сестренка Су торчала рядом, цепляясь за одежду матери. Подойдя к ним, Бритый Ли встал прямиком под опущенной головой женщины, вскинул лицо вверх и только тогда узнал в ней хозяйку закусочной.

Рядом с Теткой Су была еще одна лавка, на которой, скукожившись, стоял отец патлатого Сунь Вэя. Этот человек, что прежде избивал Сун Фаньпина и с красной повязкой на рукаве показывал всем у ворот амбара, какой он важный, теперь тоже оказался при колпаке и с табличкой на шее. До освобождения дед Сунь Вэя держал в нашей Лючжэни рисовую лавку. Потом из-за вооруженных беспорядков она прогорела и закрылась. С расширением и углублением Великой культурной революции отец Сунь Вэя превратился в капиталиста. Табличка, свешивавшаяся ему на грудь, была гораздо больше той, что была у Сун Фаньпина.

Патлатый Сунь Вэй был так же одинок, как Бритый Ли. Когда его отцу нацепили колпак, повесили на шею табличку и объявили классовым врагом, двоих дружков Сунь Вэя — Чжао и Лю — как ветром сдуло. Сунь Вэй больше не отрабатывал подсечки, теперь этим на улицах занимались только Чжао и Лю. Завидев малолетнего Ли, они всякий раз принимались мерзко улыбаться, и он тут же понимал, что его хотят сбить с ног, поэтому, едва заметив их, спешил скрыться. Когда убежать не получалось, Бритый Ли шлепался задом в пыль и говорил с вызовом:

— А я уже и так на земле.

Тогда Чжао Шэнли и Лю Чэнгун с видом непризнанных гениев пинали его и ругались:

— Ух, какой поганец…

Раньше они называли его мальцом, а теперь стали звать поганцем. Ли часто видел патлатого Сунь Вэя, который вечно в одиночестве бродил туда-сюда по поселку. Еще он часто, склонив голову, прислонялся к перилам моста. Никто не окликал его по имени, никто не хлопал его по плечу. Даже его дружки, завидев Сунь Вэя, словно бы не узнавали его. Только Бритый Ли при виде Сунь Вэя по-прежнему принимался улепетывать или шлепался на землю. А Сунь Вэй все так же называл Ли мальцом и не называл поганцем.

В конце концов Бритый Ли устал убегать. После каждой такой пробежки он еле дышал. Он решил, что лучше сразу плюхаться задом в пыль и преспокойненько изучать себе городские виды. С тех пор, завидев патлатого Сунь Вэя, Ли спешил усесться на землю, словно бы занимая место.

— А я уже на земле! Максимум — сможешь меня пнуть разок, — мотая головой, говорил он.

Патлатый Сунь Вэй хохотал и пинал задницу Бритого Ли со словами:

— Эй, малец, а чой-то ты, как увидишь меня, сразу садишься?

И Ли с коварством отвечал:

— Боюсь твоих подсечек.

— Вставай, малец, не буду я тебя сбивать, — снова начинал ржать Сунь Вэй.

Ли мотал головой:

— Как уйдешь, так встану.

— Мать твою, да я по-честному не буду сбивать, вставай.

Бритый Ли не верил ему.

— Да мне сидеть очень здорово, — парировал он.

— Твою мать, — ругался Сунь Вэй и уходил прочь. Уходя, он прибавлял еще строчку из стихов председателя Мао: — «Вопрошу ль небеса и землю, кто владеет долею нашей, а?»

Эти два одиночества часто встречались на улицах поселка. Когда Бритый Ли не обходил Сунь Вэя за три версты, то сразу же спешил плюхнуться на землю. Увидев это, Сунь Вэй всякий раз начинал ржать, а Ли с трепетом глядел на его ноги, чтоб не оказаться застигнутым врасплох. Но однажды вечером он ослабил бдительность. К тому моменту многие навесили замки на краны, и Ли скитался, умирая от жажды, в поисках открытого. Восьмой по счету кран оказался без замка. Отвернув его, Ли насосался прохладной воды от пуза, да еще и облил ей горячую потную голову. Как только он завернул кран, сзади подошел еще кто-то, снова открыл его и принялся шумно хлестать воду. Он обнимал кран губами, словно жевал сахарный тростник, скрутив голову и откинув вверх зад, подпуская ветры при каждом глотке. Ли рассмеялся. Допив воду, человек распрямился и сказал:

— Эй, малец, чего ржешь?

Тут Бритый Ли разглядел, что это был патлатый Сунь Вэй, но совсем забыл усесться на землю. Он хохотал, не переставая:

— Ты пукаешь точь-в-точь как храпишь.

Сунь Вэй расхохотался. Чуть прикрутив кран, он стал мочить пальцы и приглаживать свои длинные волосы.

— А тот парень где? — спросил он.

Ли понял, что он имел в виду Сун Гана, и ответил:

— Вернулся в деревню.

Покивав, Сунь Вэй закрутил кран, тряхнул длинными волосами и махнул Бритому Ли рукой, чтоб тот шел вместе с ним. Ли сделал пару шагов вперед, а потом вспомнил про подсечки и быстренько уселся на землю. Сунь Вэй, пройдя немножко вперед, заметил, что Ли не пошел за ним следом, и обернулся. Он увидел, что тот уже успел усесться на землю, и с удивлением спросил:

— Эй, паря, ты че творишь?

Бритый Ли ткнул пальцем на его ноги со словами:

— Ты делаешь подсечки.

Сунь Вэй рассмеялся:

— Да если б я хотел тебя сбить, то уже бы и сбил.

Ли решил, что это верно, но все равно не поверил и осторожно произнес:

— Ты просто забыл меня сбить.

Сунь Вэй замахал руками:

— Нет! Вставай, я не буду тебя сбивать, мы ж теперь друзья.

Это прямо-таки оглушило Бритого Ли. Он подскочил, как мячик. Сунь Вэй действительно не стал сбивать его, а положил руку ему на плечо. Они вышли на улицу, как друзья. Поглаживая рукой свои шикарные длинные волосы, Сунь Вэй читал нараспев: «Эх, вопрошу ль небеса и землю, кто владеет долею нашей?»

Бритый Ли весь раскраснелся от восторга, от сознания того, что этот Сунь Вэй, старше его самого на целых семь лет, стал теперь его другом. А его подсечки после смерти Сун Фаньпина не знали себе равных. Его волосы падали на уши, и когда он шел вперед, то они колыхались на ветру, а над улицей неслись строчки председателя Мао. Он добавлял к ним все время то «а», то «эх», и малолетнему Ли казалось, что так выходит совсем проникновенно. Ему казалось, что идти рядом с Сунь Вэем получается невероятно солидно, и даже люди с красными повязками перестали на какое-то время его занимать.

У моста они встретили Чжао и Лю. Те двое, увидев Сунь Вэя вместе с малолетним Ли, чуть не лопнули от любопытства. Сунь Вэй как ни в чем не бывало продолжал читать вслух переложенные стихи председателя: «Эх, вопрошу ль небеса и землю…»

Ли не дал ему закончить и нагло вставил свое: «Кто владеет долею нашей, а?»

Чжао и Лю начали перешептываться и посмеиваться. Сунь Вэй понял, что смеются они над ним, и вполголоса принялся отчитывать Бритого Ли:

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒